Текст книги "Багряная песнь (СИ)"

Автор книги: Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Странно, что он до сих пор чувствовал вину, больше похожую на жгучий стыд от промаха, которого не должно было случиться. За то, что он не убил Энгвара сразу. За то, что он позволил ему что-то выяснить о каранглире. За то, что Мелькору сейчас больно и приходится смотреть на него – такого. За то, что у них нет ни шанса сказать друг другу что-то личное.

Уродливое он, должно быть, представлял зрелище. Даже не хотел знать, насколько.

– Ты должен был нас убить. И меня тоже, – говорить оказалось сложно. Горло сводило.

Мелькор упрямо встряхнул головой.

– Тангородрим сложится внутрь, если лишить его опор, распределяющих нагрузку до самой глубины. Нельзя взять и завалить камнями два города, и ты об этом знаешь.

«О, нет».

Он с присвистом втянул воздух сквозь зубы, слишком хорошо зная этот тон. Мелькор говорил с жесткостью, не терпящей возражений и споров. А это означало только одно: он что-то придумал и намеревался добиться цели любой ценой.

И все же Майрон попытался.

Присутствие Мелькора странным образом удерживало разум целостным. Голова болела, рука болела – но он привык к боли. А вот голоса затихали.

– Ты понимаешь, что оно живое? Растет сквозь камень. Даже лава не сможет уничтожить его, я думаю. Огонь не сжигает его.

Мелькор вновь пожал плечами, ощерив зубы – зло и упрямо, как колючий подросток.

– Я не буду сидеть в дыре и ждать неизбежного, делая вид, что ничего не происходит.

«Что ты задумал? Что узнал?»

Майрон покачал головой.

– Нет. Нет, конечно. Энгвар все еще жив.

Лицо Мелькора осталось бесстрастным.

– Я знаю. Я почувствовал. А ты не мог знать, что майа встанет, если ты отрубил ему голову.

«Проклятье, Майрон, что ты с собой сделал?»

Он едва узнавал Майрона. Его… нет, не просто любовник, не обычный соратник, не рядовой подчиненный, но мужчина – изменился до неузнаваемости. Достаточно, чтобы единственное, что оставалось по силам – это закрыть глаза и принять все изменения такими, каковыми они были, и запереть все сантименты, сменив их только холодным расчетом.

О да, он всегда славился безжалостностью. Так и будет.

Глаза Майрона стали красными. Зрачки светились такими же алыми точками, как у чудовищ, что нападали на форпост. Правая рука покрылась алыми наростами, целыми иглами, пульсирующими в такт биению сердца. Лицо осунулось так, что под ним будто бы просматривался череп, кожа потемнела, словно у мертвеца, сосуды разбухли и змеились по лицу, будто гнилые ветви. Волосы, обычно цвета пшеницы и раскаленного металла, висели грязными сосульками.

И он все еще держался. Возможно, дольше, чем кто-либо в этой крепости.

«Значит, у меня мало времени».

Он решил для себя, что от Майрона сейчас зависело все. Думал, что если не увидит в его глазах узнавания, если не увидит, что Майрон остался собой – значит, останется только одно.

Незачем цепляться за жизни орков, но попытаться ради него и ради себя – стоило. Хотя бы потому что Майрон считал, будто найти лекарство невозможно.

«И я буду безжалостным. Даже если кто-то считает меня трусом».

Он никогда не был героем, и ничего не могло этого изменить. Смелость и мужество никогда не считались чем-то, что даже способно ему принадлежать.

«Может, и не без оснований».

Он скрестил руки на груди, глядя Майрону в глаза.

– Я много думал о сказанном тобой. И я хочу, чтобы ты дал мне кусок каранглира.

Майрон отшатнулся и ошеломленно уставился на него. Дернул головой.

– Нет, – в его голос, хриплый и ослабевший, прорезался страх. – Даже не проси. Ты не должен прикасаться к нему.

Мелькор не шевельнулся, даже не сменил позы – просто продолжил сверлить майа взглядом, упершись ногами в землю, как скала. Говорил безжалостно:

– Неси. Или я разнесу ворота Хабра, положу на это столько жизней, сколько потребуется, а затем возьму, что нужно.

«Прости, дорогой. Так надо».

Майрон обессиленно выдохнул, повесив голову, и он понял, что майа выполнит его просьбу, сколь бы безумной та ни казалась. И почему-то ждал, что Майрон сейчас кивнет, скажет, что принесет желаемое, но то, что случилось дальше, оказалось намного хуже.

Майрон достал кинжал, который носил на поясе, примерился к клинку и посмотрел на собственную правую руку.

«Ты что творишь, больной идиот?!»

Он с трудом удержался, чтобы не рявкнуть это вслух.

А затем Майрон просто вырезал кусок кристалла из себя. Он ударил в точке роста, между большим и указательным пальцем, каранглир хрустнул, и Майрон зарычал от боли, стискивая зубы так, что те могли бы раскрошиться. Вскрикнул, когда принялся расшатывать треснувший у себя в руке кристалл – и, наконец, вырвал, словно зуб, кусок окровавленного минерала.

И, пошатываясь, подошел ближе, оставив отвратительный красный кристалл на земле между ними. После чего вернулся и обессиленно уселся у железных ворот Хабра, привалившись к ним спиной.

– Что ты задумал? – голос Майрона звучал тихо и устало.

Он должен был быть безжалостным. Не задумываться о нем. Не вспоминать.

Мелькор аккуратно подобрал кристалл, обернув его плотной промасленной кожей.

– Если получится – узнаешь. А не получится – незачем и говорить. Жди.

Кристалл лежал на простом каменном столе, что стоял в огороженном помещении форпоста. Красный пульсирующий камень, средоточие мерзости, от которой тошнило даже его, Мелькора.

«Вот видите, в этом мире есть и что-то худшее, чем я!»

Он старался не рассматривать капли крови и подтеки в месте скола. На его глазах камень как будто всосал кровь, принял ее – и мгновенно вырастил на испачканном месте новый слой кристаллов, пока что нежно-розовых.

Алеющих за считанные секунды.

«Дерьмо».

Мелькор выдохнул, прикрыл глаза и вытянул руки над кристаллом.

Если прошлый раз он всеми силами пытался отрешиться от мерзости, оттолкнуть ее, то сейчас он пытался ее нащупать. Разобрать на составляющие, будто скелет, вскрыть и понять. Исследовать так же отрешенно, как это делает хирург, что разбирает труп на органы и описывает их по отдельности.

«Что ж. Я не умею ничего другого».

Он давно разучился петь, не имея основы, но кое-что все же осталось. Вносить Диссонанс, раскалывать гармонию, навязывать собственный ритм – он по-прежнему мог. Как и понимать, какие ноты внесены в любую мелодию, даже самую опасную.

На этот раз он слышал и слушал. Песня жадно прильнула, отвечая на прикосновение его разума и искусства, извивалась так же неприкрыто и велеречиво, как придворный, что пытается выслужиться перед ним любой ценой. Такая же рабская отзывчивость, как у змеи, что лижет сапог, а на деле готовится его прокусить.

«Нет, дорогуша. Я умнее тебя».

Каранглир пытался заигрывать с ним, обещать ему все. Доказывал, что он безопасен. Уцепился за воспоминание о Майроне и разворачивал восхитительный обман, что его можно исцелить, что стоит только принять помощь камня, позволить ему расти, воссоединиться.

«Ха. А что ты скажешь на это?»

Он изменил мысли и почувствовал, как песня увильнула в другую сторону. Обещала ему Валинор, зараженный этой скверной, низвержение брата, покоренные в ужасе народы. Обещала вернуть рассеянные силы, сосредоточить их обратно, повернуть вспять процессы, которые никто не мог обратить назад.

На мгновение он едва не поверил.

«А на это?»

Мелькор едва не расхохотался, когда ощутил, как каранглир ведется на его обман.

Легко поверить обещаниям, когда тебе обещают вернуть утраченное, достойное любого шанса, даже самого безумного. Заплатить ничтожную малость за невообразимо прекрасную мечту, за возвращение утерянного навсегда. И невозможно – когда дрянь, созданная для бесконечного роста и заражения, обещает полные корзины фруктов в ответ на нестерпимое желание немедленно получить персик.

Персик, чтоб ее!

«Вот твоя слабость».

Каранглир сам по себе был… пустышкой. Он слушал и отражал, как зеркало, впитывал каждую каплю крови и разума, одержимый на деле только бесконечным воспроизводством самого себя.

Мелькор вцепился в нее, в эту способность подражательства, и быстро нащупал ритм, такой же нелепый и незатейливый, как крики пересмешников. Льстивый. Всепожирающий. Ничуть не лучше мелодии, которая замкнулась вокруг Унголиант как стремление бесконечно разрастаться и пожирать, превращая все вокруг в пустоту, гложущую изнутри брюхо огромной паучихи.

«Ты – это она. Еще одна грязь, которой мало даже целого мира».

Он вслушивался в отвратительный ритм, в навязчивые тягучие ноты, в стук, сравнимый с ритмом заходящегося сердца.

И пытался расстроить мелодию. Где было отражение – появилось сосредоточение. Где был бесконтрольный рост – появилось увядание и остановка. Где были связи – появилась обособленность.

Мелькор споткнулся, перепевая это. Его голос встретил сопротивление целой живой сети. Монстра огромной силы, состоящей из красной паутины бесконечно ветвящихся переходов, когда все кристаллы и зараженные, связанные между собой, ощутили чужое вмешательство и принялись яростно бунтовать.

Где-то в самом сердце этой сети, в глубине Фелуруша, он почувствовал источник этого сопротивления. Нечто живое, что обладало невообразимой мощью, похожее на сердце, качающее кровь по жилам.

Виски сдавило колючей болью и хаосом бессвязных воплей, которые навалились на разум через кристалл перед ним так сильно, словно это были крысы, которые лезли по рукам, по лицу, грызли живот, и…

«Значит, вот как можно тебя уничтожить!»

Мелькор яростно вскрикнул и обрубил все связи кристалла перед собой с тем красным чудовищем, что спряталось внутри Ангбанда.

Боль отступила так резко, что закружилась голова. А когда вернулась способность ясно видеть, он выдохнул с изумлением и облегчением.

Осколок минерала перед ним изменился. Кристалл каранглира угас и почернел, став больше похожим на оплавленный голыш янтаря – живой отзвук в черном камне, опалесцирующее сияние прожилок на мраморе.

Только черное и золотое. Никакого красного.

Мелькор взвесил осколок в руке, чувствуя его живую пульсацию.

Не разрастающееся. Не пытающееся забраться в разум. Звенящее, как отголосок его собственной музыки, выжигающее огнем все чужое, утверждающее власть только одного в целом мире. Грубо возвращающее все на круги своя.

«Вот оно. Может быть, это даст Майрону еще несколько дней».

Он чувствовал, что вся музыка резонировала в сердце, что билось с утроенной силой, поддерживая каждую крупицу каранглира, что могла найтись в крепости. Средоточие не силы, которой мог обладать и каранглир сам по себе, но резонанса. Связанный источник, похожий на перегонный куб.

Ядро, одно для всех.

«Если заставить звучать по-другому это сердце и добраться до него…»

Мелькор выдохнул, все еще чувствуя боль в висках и тошноту от взаимодействия с каранглиром.

«Можно подумать, у меня есть выбор».

========== Глава 5. Альмандиновый плач. ==========

Мы могли бы сдержать таран, но это чудовище?.. Оно просто снесло ворота с петель. А потом завизжало. Не заревело, не зарычало – завизжало, гневно и мучительно. Я обнажил клинок и подумал только: «Там, внутри, храмовник». Где-то там, внутри чудища, был кто-то из Ордена, и от этой мысли мне щемило душу.

Кодекс – Dragon Age: Инквизиция.

Майрон перестал разделять время суток. Хабр превратился в опустевший город, где властвовали только смерть и набеги крыс. Они…

Или он один?

Он не помнил, кто еще здесь остался. Остался ли хоть кто-то, кроме него, кроме него!

Это тень следовала за ним по пятам, когда он оборачивался и видел следящие из темноты красные глаза? Второй майа? Или он сам?

«Мы заслужили только быструю смерть».

…они сожгли несколько домов вместе с жителями, где по стенам начала ползти красная зараза, щетинясь хрупкими алыми иглами, а твари попытались свить себе гнезда.

Но все было бесполезно. В город, сколько бы они ни пытались заткнуть дыры, завалить шахты – приходили полчища.

Правая кисть перестала слушаться его, больше всего напоминая утыканного красными иглами ежа. Несколько раз он приходил в себя в последний момент, когда его тянуло вгрызться зубами в минерал, словно оголодавший зверь – в мясо.

Но он все еще держался. Все еще – принадлежал себе.

Он перестал разделять зараженных. Всех, кто еще был жив, он убивал – будь то мужчина, женщина или ребенок. Естественно, безоружных. Его сабли за эти дни выпили столько крови – орочьей крови, мужской, женской и детской, сколько не случалось за последние сто лет.

Последний раз он убил трех мальчишек лет десяти. Отрубил им головы, когда увидел, как они, с красными от каранглира глазами, все в наростах, лезут к кристаллам, чтобы сунуть их в рот, словно дерьмовые конфеты.

Тела, кажется, так и остались валяться. И головы.

И, конечно, никакого лекарства не нашлось. Кристалл Мелькора помогал ему разве что во время нашествий полчищ крыс, которые забирали с собой оставшихся или усиливали болезнь тех, кто еще сохранил разум.

Они проносились по улицам зловонным визжащим штормом из черных шкур, красных глаз и розовых хвостов, и несли с собой вереницу кошмаров, заполняющую его больную голову дурными снами и ревом тех, кто мучил его, требовал спуститься в Фелуруш и смириться, наконец.

Майрон занял комнату бывшего талахая Хабра. Когда приходило полчище, которое он, по иронии этого проклятого заражения, чувствовал – он сжимал черно-янтарный кристалл так крепко, что на левой ладони потом выступала кровь. Запирался, залезал на крышу – и ждал, пока крысы уйдут, крича от боли в голове, которая должна была смести все, что когда-либо принадлежало ему – каждую мысль, каждое чувство – все это как будто сжирали крысы, разгрызая себе путь сквозь его внутренности.

Или, может, Хабр давно был мертв? Он не знал, остались ли выжившие. Но почему-то каждый день находилось, кого убивать. Он остался один в этом зараженном городе среди трупов, которые сам же и породил, будучи наполовину таким же – убийцей, кто уничтожал всех без разбора. Наполовину заросший каранглиром, он баюкал янтарный кристалл у груди, будто камень еще мог сохранить его песню, оставив крупицы истины.

Полчище приносило с собой сны.

Сонмище сознаний, но кроме снов орков и зараженных он каждый раз видел другие, которые простирались глубже и дальше.

Сны самого каранглира. Красные волны.

Смутные воспоминания о тех местах, которых он не видел и не знал, потому что они выглядели… чужими для Арды. Черно-белые ряды зеркал, и одно из них – возле заброшенной шахты, где давно заканчивался вулкан и начиналась безграничная степь, сотканная из льда и снега.

Где-то там неизвестные им шахтеры оставили след – за большим спиральным вырезом, где добывали алмазы сначала неизвестные чужаки, а затем – они сами.

Но из этого зеркала, будто из распахнутого окна, сквозило песней. Тянулась сеть, охватывающая все умы, и поток странной силы, подпитывающей каранглир. Ядовитое дыхание, которое просочилось в корни Тангородрима и заставляло их гнить.

«Это не зеркало. Это дверь».

Он помнил, на чьей он стороне.

Все еще помнил.

И должен был уничтожить зеркало.

«Нам оставили это».

Мелькор держал его в руках, потрепанный дневник с коричневой кожей и тонким белым пергаментом, которого предпочел бы никогда не видеть. Ужасное – и безобразно понятное послание.

«Раз оставил – значит, писать больше нечего. Чтоб тебя, Майрон, что ты с собой сделал?»

Он затолкал поглубже ту часть себя, которая желала рвануться на поиски Майрона, и изучил дневник с придирчиво-отстраненной бесстрастностью, словно считывая скучнейшие из донесений шпионов.

Форпост возле Хабра укрепился и разросся. Они поставили заграждения от крыс, у него появилось даже подобие походного шатра, где можно было сохранять хоть какое-то уединение.

Майар стало больше. Пришли его слуги и Лангон. Ашатаруш все еще беспокойно шаталась по лагерю и требовала его внимания. Сейчас кобыла шумно чавкала обедом в здоровенном ведре – Мелькор слышал этот звук за кожаной стенкой собственной «комнаты».

Отсутствие нападений он счел дурным знаком. Энгвар наверняка собирал силы, и следовало его опередить.

«Тебе ли не знать, как выглядит затишье перед бурей».

Он злился, что Майрон напоследок ухитрился вогнать ему в грудь раскаленный гвоздь. Злился, что чувствовал именно то, что чувствует.

Потому что все записи были отвратительно яркой картиной, как он теряет разум. Даже не вчитываясь, он сразу увидел, как поначалу выверенный, скупой почерк Майрона стал неровным. Затем – рваным. И, наконец, исчезли даже знаки препинания.

Не потеряло четкость только одно.

Его портреты, раз за разом. Исчезали, будто в тумане, детали одежды, детали венца – но лицо всегда оставалось точным, как в зеркале.

Даже на последнем из рисунков. Яростно прорисованные глаза, нос и губы. Волосы тонули, будто в облаке – намеченные штрихами и дерганной, злобно жесткой штриховкой, локоны.

Я записывал это, пока был здесь. Прочитай это, прочитай внимательно, пока крупицы рассудка все еще со мной.

Я записываю, чтобы запомнить. Зарисовываю твое лицо, чтобы точно знать, что я еще помню его.

Я бы пришел сам, но это слишком опасно. Желал бы видеть тебя чаще.

Он пытался игнорировать все слова, кроме тех, которые содержали в себе крупицы знаний. Что было с зараженными. Как они умирали. Как начинали себя вести. Что случилось с крысами.

Не договаривайся с ним, не слушай, убей их.

Мы расколоты и больше не мы. Едины, но разбиты. Что-то, где есть я, еще существует. Я спрятал его. Никому не покажу. Не отдам. Я должен сказать что-то важное, но не помню, что. Просто пишу. То, что в голове. Ха. Она еще есть.

Они идут к зеркалу. Мы – зеркало.

Майрон оставил ему настоящее сокровище, которое могло позволить победить. Повадки зараженных. Их виды. Как развивается болезнь. Чего можно было ждать в Фелуруше. И описывал все это до тех пор, пока записи не стали совсем бессвязными.

у меня есть золотой камень

все сломано сломано сломано

я один

все мертвы

я убил их

зеркало

найди

«Какое, чтоб тебя, зеркало?»

Ответ был на последней странице, после которой остаток дневника остался чистым. Карта была нарисована едва понятно, рваными линиями, но упорно – и упрямо – указывала путь в старую алмазную выработку.

«Что ты там нашел?»

Мелькор отложил в сторону дневник и устало потер переносицу.

Оставалось только верить, что Майрон знал, что делает.

«Нельзя откладывать задуманное».

Он знал, что им придется взять штурмом Фелуруш и Хабр. Пробиться через город, отвлечь выводок Энгвара – и дать ему шанс добраться до резонирующего камня Фелуруша, чтобы перепеть каранглир. Вырвать сердце – возможно, буквально.

План основывался на том, что он успел узнать о зараженных или почувствовать, и местами больше всего напоминал идиотскую браваду вроде той, что он выдал, когда сражался с первой волной.

Не то чтобы первый раз его требования или планы казались подданным шокирующими, отвратительными или просто лишенными здравого смысла.

«Не на этот раз».

Мелькор скорее заметил движение краем глаза, нежели услышал. Лангон проскользнул на территорию его кабинета, словно тень.

– Они ждут, Machanaz. Позвать их?

«Да. Ждут».

Он махнул рукой Лангону и отложил в сторону дневник.

– Зови.

Но глашатай остался неподвижным, будто бы собираясь спросить о чем-то, и Мелькор посмотрел на него раздраженно и требовательно, без слов приказывая говорить.

Он не собирался медлить – собирать силы, мучиться в раздумьях, ожидать действий Энгвара и его выводка безумцев.

Нет. Бить придется быстро и сильно.

Майа сложил руки за спиной.

– Я должен спросить вас, что делать, если…

«Если меня убьют».

Мелькор фыркнул и неприятно дернул уголком рта.

– Что, Лангон? Если меня убьют? – он оскалился, разводя руками с издевательским радушием. – Давай, говори смелее!

Лангон красноречиво кашлянул и покачал головой.

– Не поймите меня неправильно, Machanaz, но…

Он пожал плечами и оборвал Лангона на полуслове.

– Если поймешь, что мой план провалился – советую повеситься до того, как я вернусь оттуда с красными глазами, после чего найду тебя и всех остальных, – он смерил взглядом притихшего глашатая и помощника. – Лучше скажи, изготовлено ли то, о чем я просил? Никто этого не видел?

Лангон вновь кашлянул и беспокойно размял пальцы сцепленных рук.

– Да, Machanaz. Как вы и просили. Все сундуки здесь.

Мелькор кивнул ему почти церемонно.

– Вот и прекрасно. А теперь зови остальных.

========== Глава 6. Пароксизм мардоре. ==========

Тогда-то я и заметил, что глаза у него красные. Не как после бессонной ночи в таверне, а по-настоящему красные. Верни сказал, что это земли банны и что ему полагается знать, кто по ним идет. Храмовничья скотина разрубила его, не промолвив ни слова! Нас была дюжина против троих, а мы так и не сумели попасть ни по кому. Они сильнее, чем все бойцы, которых я знал. Они управлялись с осадными щитами, словно те ничего не весили.

Кодекс – Dragon Age: Инквизиция.

Хабр встретил их отвратительными тишиной и пустотой: предвестьем проблемы.

Город зарос кристаллами – они вытянулись между домами, проросли сквозь камень, и в воздухе висел душный металлический привкус, звенящий на языке. Остатки догорающих факелов отбрасывали повсюду густые багровые тени, дрожащие и тревожные.

Красный. Кровавый. Багряный. Ало-оранжевый. Черный.

Мелькор поморщился. Его одолевали тяжесть в висках и тихий шепот каранглира. Голос минерала ввинчивался в голову, словно сплетни в тронном зале, которые почему-то не стихли при его появлении.

«И с этим мы должны сражаться. Вот это – уничтожить».

Сказать проще, чем исполнить.

Мелькор приказал своей маленькой армии, худо-бедно защищенной золотыми амулетами его работы, облазить каждый угол брошенного города. Даже сам проверил несколько домов: мебель перевернута, лохмотья кожаных дверей-занавесок лениво покачивались под потоками подземного воздуха. Костяные бусины, кем-то и когда-то вырезанные, постукивали друг о друга.

Столы и колыбели, горшки и печи – все покрывала красная чума, подступая исподволь. Начиналась с блестящего алого налета, похожего на прилипший песок.

И заканчивалась исполинскими кристаллами, которые пожирали дома вместе с их обитателями.

Каранглир скрежетал, словно лед Хелькараксэ.

Пустота.

Какой-то частью своей души, которую и сам считал гнилой, он почему-то надеялся, что оставленный Майроном дневник не был жестом прощания. Что майа никуда не делся, что если все действительно ужасно – у него еще есть надежда хотя бы умереть не от чужой руки.

Но Майрона нигде не было.

«Неизвестно, что хуже. Майрон, чтоб тебя, во что ты влез?»

Мелькор остался ждать разведчиков посреди площади Хабра, и сам себе хмыкнул, наблюдая за тем, как черные тени покидают опустевшие изуродованные дома в тусклых огненных отблесках гаснущих факелов.

Он приготовил Энгвару настоящий сюрприз. В отряде, что собирался взять боем Фелуруш, не было ни одного орка. Зато были поджигатели, убийцы, фанатики мучительных и незаметных ловушек, отравители, сумасшедшие механики – цвет боевого мастерства Ангбанда! Лучшие из лучших!

«Армия сумасшедших разбойников во главе с тем, чьим именем пугают детей по ночам. И это нам придется сражаться с чумой Энгвара, чтобы спасти от вымирания всех, кто остался».

Мелькора отвлек непривычный звук: шуршание и шорканье, будто кто-то пошевелился – он метнулся к источнику с безотчетной надеждой, последним безумным осколком мысли, что он еще мог быть здесь, что…

Но это оказался просто орк, который валялся за грудой хлама возле ближайшего дома, кашляющий кровью и обессиленный, с изуродованными каранглиром и крысами ногами. Наросты тошнотворно торчали из кожи и мяса возле колен, а от ног до середины икр остались только обглоданные дочиста кости.

Мелькор пихнул орка в плечо шипом над обухом Гронда, преодолевая отвращение.

– Ты видел Тар-Майрона? Где он? Где все жители города?

Зараженный не ответил. Засмеялся – хрипло и вымученно, сунул пальцы себе в рот и с хрустом вытащил из него пригоршню красных кристаллов. Сплюнул блестящей от яда кровью и покачал головой.

– Песня гряде-ет, – потянул он нараспев. – Она гряде-ет!

«Случайно выживший безумец. Ничего, что следовало бы спасать».

Мелькор только фыркнул, глядя на это… оставшееся подобие жизни.

– Ничего не грядет. Для тебя – точно, – айну оскалил ровные белые зубы, прошипев. – И можешь передать Энгвару, что я иду за ним.

Он разбил орку голову Грондом с одного удара.

Невелико искусство – приканчивать безоружных.

В Фелуруше их ждали бои.

Мелькор не составлял плана захвата ворот, не обдумывал, как уничтожить стражу незаметным путем – если знания об общем разуме орков оказались верны, то найденный им раненый мог быть обыкновенным осведомителем. А значит, Энгвар знал, что он здесь.

Разве что не догадывался – да и не мог – о его маленьком сюрпризе.

Песня силы, вдвойне усиленная его голосом, просто смела городские ворота. Майар затянули отрывистую злую мелодию, нарастающую, как удары сердца. Он возглавил ритм, придавая ему общность и мощь. Почувствовал, как в застойный от каранглира воздух влились потоки живой яростной силы, щекочущей кожу, как дыхание шторма.

Он не мог обрушить пещеру и сохранить в неподвижности весь остальной Тангородрим, но ворота Фелуруша были для горного нутра обыкновенной грудой камней, и их своротило, будто взрывом. По пещере, едва утихла последняя нота их короткой песни, прокатилась волна беззвучия, словно тишина решила вобрать в себя даже звук дыхания.

А затем раздался оглушительный грохот и вопли – ворота распахнулись, железные створки вылетели, сорванные с петель, словно два листа пергамента, и с гулким звоном обрушились на каменную дорогу впереди. Камни с сухим хрустом пробуждающегося обвала шевельнулись, помедлили, как в раздумьях, и арка сложилась вниз, погребая под собой всех лучников и дозорных на воротах.

В месиве булыжников он успел увидеть, что все стрелы в колчанах были с красными наконечниками. Ядовитые, пропитанные каранглиром насквозь.

Здесь же пришлось оставить лошадей. В духоте Фелуруша, в узких проходах города, кони не помогли бы им, а только обременили. Лангон должен был вернуться с ними и ждать.

«Смешно. Город бы не пожалел, вместе с детьми и женщинами, а коней пожалел. К Ашатаруш и с ножницами не подпустил».

Энгвар не успел стянуть к воротам армию. Мелькор жестом указал своему выдающемуся отряду лучших отморозков и убийц всего Ангбанда забираться наверх, в остатки башни над воротами. Косой перешеек моста вел от нее к верхним улицам Хабра. Там, подальше от соглядатаев Энгвара, он желал воспользоваться минутами, чтобы развернуть свой безумный план, которому предстояло выиграть самое важное, когда за их передвижениями следили тысячи глаз.

Время.

Они не имели права на ошибку. Если бы больные шпионы увидели их всех одновременно, вместе с ним, в одной точке, все усилия были бы потрачены даром.

В караульной его спутники, смешанные с другими солдатами, скинули плотные плащи и капюшоны, до тех пор странно нависавшие над головами. Явили то, что под ними скрывалось.

До того Мелькор потребовал явиться в форпост возле Хабра полдесятка мужчин: белокожих, черноволосых и темноглазых. Их ожидало пять фальшивых корон со светящимися подделками из радужного кварца, пять черных щитов без герба, пять поддельных Грондов и пять фальшивых накладных кос, сделанных из вороных конских грив. А еще – кому требовалось – угольные карандаши для бровей и краска для лица.

Один должен был отправиться в лечебницу. Еще один – в покои Энгвара. Один остаться у ворот, руководя якобы захватом Фелуруша, и двое – рассеяться по городу на разных уровнях.

Он не сомневался, что Энгвар обнаружит обман, и достаточно быстро, но точно так же не сомневался, что первым делом тупой ублюдок захочет отыскать оригинал среди никчемных копий, потратив на это слишком много времени. А заодно – отведет свой выводок от пещеры, где когда-то жил Лунгортин, и тем самым даст ему время пробраться внутрь.

«Наверняка ты сидишь рядом с этим сердцем, как насосавшийся крови комар. Гребаный падальщик».

Мелькор обвел взглядом пять собственных подделок, щерящихся ухмылками, как пять кривых зеркал – уродливые фальшивки с накладными волосами и нарисованными бровями.

«Надо потом убить всех вас. Впрочем, вы и без этого смертники. Он будет искать меня, убивая вас».

Но он улыбнулся майар, отразив зубастый оскал, как еще одна копия.

– Вы знаете, что теперь делать.

Ему самому, с накинутым на корону капюшоном и подвернутой за ворот косой, предстоял куда более скрытный путь.

Он не собирался спускаться на землю и намеревался до последнего игнорировать обыкновенные улицы, пользуясь тем, что большинство крыш в Фелуруше соприкасались вплотную и нависали друг над другом, как ступени лестницы.

Прятаться в таком бардаке, когда внизу идет настоящая война – легче легкого.

– Энгвар, трусливая ты сука! Я пришел за тобой! – эхо его голоса, воспроизведенного майа-подражателем, отразилось от свода пещеры с громогласной мощью.

«Отлично».

Они не должны были обнаружить себя одновременно.

«Сначала ворота. Затем шахта и покои, чтобы направить по ложному следу. Затем город».

Сверху, пробираясь по узкой щели между двумя крышами домов, он видел, как неуклюже бегут к воротам изуродованные каранглиром орки – твари переваливались, вывалив плечи вперед, будто хромоногие собаки.

В тот же момент в жилом квартале поблизости раздались взрывы. Еще один майа, Руш-Поджигатель, взялся за свое дело.

Он даже отсюда слышал его дикий гиений хохот удовольствия.

Мелькор перепрыгнул на соседнюю крышу и соскочил с нее на тупиковую – но только не для него – дорогу внизу. Бесшумно пробрался в тенях между глиняными стенами домов, заросших каранглиром так, что кристаллы ломали мостовую, приподнимая камень.

Город парадоксально напоминал изуродованное тело, только вместо плоти и крови выступала скала.

Костяные бусины внутри постукивали от движения воздуха. Лицо обдавал жар. Во рту висел все тот же мерзостный металлический привкус, словно он объелся недозрелой хурмы и запил тяжелой вулканической водой с золой и железом.

А еще воняло смертью: сладковатая гниль мяса, гной и кровь. Отвратительная гибель в грязи, даже если ее приукрашивают рубиновые кристаллы.

Мелькор вильнул на улицу ниже, спрыгнул с низкой нависающей крыши, по которой шел, и прокрался дальше, мимо дверного проема, излучающего прозрачный алый свет. Мимо торчащих из щели тусклых рубиновых кристаллов.

«Ты обманываешь себя».

Шепот коснулся головы чуть ощутимо, будто перо – щеки.

«Пошли вон!»

Мягкие замшевые сапоги ступали бесшумно. Он весь был в этой бархатной коже, поглощающей любой цвет, и в тусклом матовом металле доспехов. Сильмариллы завязал кожаной лентой: даже сейчас он скорее бы умер, чем расстался с короной.

Щит, закинутый на спину, не издавал ни звука.