Текст книги "Чужая. Часть 2. Мёртвый дом (СИ)"

Автор книги: gernica

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Рем и сам не понял, как под руку ему подвернулся полный стакан Огневиски. И отчего-то сразу позабылось, что оборотням следует быть поосторожнее с алкоголем. Дальнейшего он не мог вспомнить, как ни пытался.

Осознание пришло от взгляда её глаз, почему-то оказавшихся очень близко от его лица – побелевших от ярости, со сжатыми до точек зрачками. Потом в полутьме коридора вдруг возникло её лицо – совсем не такое, каким он привык его видеть. Выбившаяся из причёски длинная прядь наискосок прилипла ко лбу, под глазами – тёмные потёки туши, на щеке – яркий коралловый след… Ожог? Удар? Да нет, просто размазанная помада…

Дальше Рем увидел собственные руки на её полуоткрытых плечах, собственные пальцы, впившиеся в нежную кожу почти у самого горла. Почувствовал всё её тело, прижатое к нему – но не в счастливой истоме, как раньше, а нервное, дрожащее… Почувствовал весь её запах – страх, отвращение, ярость. И свой – только ярость, человек и зверь здесь были едины. Конечно, только слепая ярость и ещё… И вот тут недалеко стало до страшной догадки.

Высоко задранный подол беспорядочно измятого и, наверное, разорванного платья и… Вся ярость, ревность, зависть, похоть, хмель схлынули с него разом, оставив место лютому отвращению к себе. Руки Ремуса бессильно опустились. Внезапно ослабели колени, он осел на пол и ткнулся лицом в её спущенный порванный чулок.

Конечно, Берта пнула его. Не сильно и не больно, но брезгливо и презрительно. Рем принял это почти с благодарностью – несомненно, он был достоин худшей кары. И теперь он с покорностью приговорённого стал ждать, что она скажет. Ведь должна же Берта что-то сказать, верно?

Но она промолчала. Молча же оттолкнула его и ушла. Слушая её удаляющиеся шаги, Рем наконец посмел поднять глаза. Берта шла по тёмному коридору – неровно, ощупью, пошатываясь. Впрочем, ни испуганной, ни сломленной она не выглядела. И глядя ей вслед, Ремус понял, что, если здесь и сейчас он её отпустит просто так, всё между ними будет кончено. Берта будет потеряна для него навсегда. Она уйдёт сразу и не задумываясь, как решала и делала в своей жизни всё. А он останется один с тяжелейшим грузом вины на сердце.

Решение пришло мгновенно. Так и не поднявшись с колен, Ремус вынул волшебную палочку и, метя Берте в затылок, произнёс:

– Обливиэйт!

Она растерянно замерла на полушаге, а потом обернулась. И тут Ремуса настигло наказание. В первое мгновение Берта будто остолбенела, неверяще вглядываясь в лицо стоящего перед ней человека. А потом дикая, безумная радость вдруг выплеснулась слезами из её глаз и сдавленным криком – из горла. В следующую минуту Берта уже повисла у Рема на шее, бессвязно лепеча что-то неразборчивое. И как же он внутренне корчился от стыда и ненависти к себе, когда видел сейчас её перемазанное косметикой вперемешку со слезами личико – абсолютно, совершенно счастливое. Когда чувствовал слабые, бесконечно любящие руки, которые его обнимали, и всей кожей ощущал живую и чистую магию юной ведьмы, словно переливающуюся в его тело… А ведь с её собственной кожи ещё не сошли синяки от его рук, её тело ещё не остыло после того, что случилось несколько минут назад… И новая волна стыда и отвращения к себе накрыла Рема, потому что он вдруг ощутил, что ему всё ещё мало того, что он сделал, и от этого ненависть к самому себе вспыхнула в нем с новой силой.

– Это надо же было так наклюкаться…

– Я в обморок хлопнулась, да?

– Точно, – хорошо, что в темноте не видно, как исказила его лицо кривая ухмылка. Подумать только, какая невероятная удача! Даже и придумывать ничего не пришлось – все объяснения неожиданному провалу в памяти Берта подобрала сама.

– Как хорошо, что ты вернулся. Я с ума сошла, ожидая.

– Я же не насовсем вернулся, Берта, – помрачнел Люпин.

– Там всё плохо, да?

– Не плохо, а тихо. Пока – тихо.

– Ты уже смог кого-то уговорить присоединиться к Дамблдору? – настойчиво переспросила Берта.

Оборотень помедлил с ответом.

– Нет, – расписываться в собственном бессилии было мучительно. – Единственное, на что я пока способен, – это удерживать их от того, чтобы присоединиться к Волдеморту.

– И такая игра стоит свеч?

– Я нужен Дамблдору.

– А мне?

Он легонько сжал её плечо.

– Пойми, что если мы не выиграем эту войну…

– А мы её не выиграем, Рем. Я каждый день вижу вашу армию. Старики, дети… Ты всерьёз думаешь, что они смогут остановить Пожирателей?

– Но это не значит, что мы не должны попытаться сделать это, – резко оборвал он девушку. – Есть вещи более важные, чем…

– Чем что? Чем твоя жизнь? Жизнь можно отдать, если понимаешь, за что воюешь. Вот ты, Ремус, за что воюешь?

Люпин с интересом посмотрел на Берту.

– Я? За то, чтобы были живы те, кто мне дорог. Чтобы мир наш не был разрушен.

– А ты никогда не задумывался, что для того, чтобы что-то в этом мире изменить, надо не бояться разрушать? Не озирайся ты на товарищей, у них своя жизнь. Для тебя лично в теперешнем мире что остаётся? Амбридж с её декретами? Страх с ненавистью и постоянная ложь? Нищета и существование в резервации? Ты всерьёз готов за это отдать свою жизнь?

– Так-так-так… Это к чему ты ведешь? – Рем рассматривал Берту, как любопытное магическое создание.

Она на миг задержала дыхание, будто перед прыжком.

– Теперешняя власть нам отказывает в праве быть людьми и жить как люди. Может, при Волдеморте ещё и лучше будет…

«Ого! Это интересно, откуда такой ветер дует?»

– Жмётесь все к этому Дамблдору, будто он для вас единый свет в окошке. А ты хоть раз задумался: его идеи – это разве ваши идеи?

– Ты как будто не знаешь, чем я обязан Дамблдору!

– Знаю. Но отчего-то, выучив в Хогвартсе одного оборотня, поставив занятный эксперимент, он более к этому вопросу не возвращался. Я полагаю, ему просто было плевать. И думаю, победи вы сейчас каким-то чудом, для оборотней всё останется, как было. А я потеряю единственного человека, который дорог мне.

– Тебе с такими настроениями только к Сивому в стаю… – протянул Люпин.

Берта мотнула головой.

– Сивый – маньяк. И зачем мне стая? Предпочитаю своей головой думать, – она недобро усмехнулась. – А вот тебе, Люпин, стая нужна, сколько бы ты от нас не открещивался. Я только сейчас поняла, что для тебя этот Орден – такая же стая. Я, конечно, уважаю твои чувства, но взгляни объективно: твой богоподобный Дамблдор никого из твоих близких не защитил. Даже наоборот: многие остались бы живы, если бы не ввязались в эту борьбу ради каких-то абстрактных маглорождённых…

– Замолчи, – оборвал её Люпин. – Ты невыносима, – говорить отчего-то было трудно. – Всё-таки мы учились с тобой на разных факультетах.

Она прищурилась.

– Верно. Только я свой молитвами нашего Министерства так и не закончила.

– Твое счастье…

Несмотря на болезнь мистера Уизли, это Рождество на площади Гриммо прошло радостно. Конечно, многочисленное рыжее семейство слегка раздражало Берту, но ей достаточно было видеть, как оживился и помолодел Сириус. Он очень радовался тому, что Гарри проводит Рождество в его доме, что дом этот снова полон гостей, с которыми Сириуса связывает долгая дружба. Вместе с хозяином как-то посветлел и фамильный особняк Блэков. Прежнюю мрачную атмосферу разрядило и отсутствие старого сумасшедшего домовика. Кикимер куда-то исчез накануне праздника, да никто и не думал его искать.

Да, это Рождество было счастливым. Шум, гости, детский смех… Вскоре из больницы имени Святого Мунго выписали Артура Уизли, и у орденцев явно отлегло от сердца – ещё на некоторое время от порогов их домов отступила война, ещё на некоторое время продлились мирные беззаботные дни.

И всё же застывала иногда в воздухе неясная тревога. То есть, конечно, тревога эта была вполне объяснима – если живёшь постоянно в штаб-квартире Ордена Феникса, то поневоле находишься в курсе всех последних событий и истинного, а не загримированного «Пророком» положения вещей. Но…это было ещё не всё.

Другая, бессознательная, не подчинённая никакой логике тревога, будто змея, вползла в дом на площади Гриммо глухой и тёмной зимней ночью незадолго до Рождества. И причиной её было не внезапное появление всего семейства Уизли с вестью о странном происшествии в Отделе Тайн.

Тревога пришла в дом вместе с худеньким черноволосым мальчиком в очках, который был здесь самым желанным гостем. Берта почти наверняка знала, что никому из своих многочисленных друзей Сириус не радовался так, как Гарри. Неудивительно: крестник – это что-то отдалённо похожее на семью, которой у Сириуса так и не случилось.

Но вот у самой Берты появление Гарри радости не вызывало. Более того – его присутствие было ей неприятно. Причём никакого разумного объяснения этому факту ей в голову не приходило.

Объективно Берта не могла бы сказать о Гарри ничего плохого. И дело не в том, что Сириус перегрыз бы глотку любому, кто посмел бы даже подумать плохо о самом дорогом для него человеке. (То, что Блэк ни в любви, ни в ненависти не знает удержу, Берте приходилось наблюдать своими глазами. Один кухонный разговор со Снейпом чего стоил. О его сути Берта не догадывалась, но дело точно касалось Гарри – и чуть не кончилось дракой).

Так вот, дело было, конечно, не в Блэке. Да и не в мальчике, если подумать. Как человек Берта признавала за ним хорошие человеческие качества. Ни злобы, ни подлости от него ждать не приходилось, в этом она была уверена. Доброта, благородство, великодушие – всё это было не притворно, по-настоящему. Но как волк она чуяла иное. Иногда казалось ей что-то – во взгляде ли, в улыбке – непонятное, чужое, явно этому человеку непринадлежащее…и страшное. Словно сквозь юное, почти детское лицо, его же глазами смотрел кто-то другой – взрослый, хладнокровный, невероятно сильный и столь же невероятно жестокий. Это было очень похоже на действие Оборотного зелья, от которого и взрослый мог стать ребёнком, и молодой – стариком. Но только внешне.

Ну, и конечно, всё дело было в магии. Как ведьма Берта отлично чувствовала чужую магическую силу. В этом мальчике уровень силы просто зашкаливал. Но сама по себе магия не могла вызвать такой безудержной тревоги, какой бы сильной она ни была. В конце концов, все великие волшебники когда-то были детьми. Но в этом мальчике ощущался какой-то надлом. Недетский…да и вообще нечеловеческий.

В общем, во всём этом довольно трудно было разобраться. Да Берта и не особенно старалась – собственных ощущений хватало ей с лихвой.

Лицом к лицу встретиться с Гарри ей пришлось лишь однажды. Берта спускалась по лестнице, мальчик стоял у окна в пролёте между вторым и третьим этажом, смотрел, как весело бесятся за стеклом лёгкие пушистые снежинки.

А вот на душе у подростка всё было не так легко и безмятежно. Это Берта поняла по резкому порывистому движению, каким Гарри обернулся, услышав её шаги. Да ещё по взгляду – испуганному, напряжённому, недоверчивому. Прищурился, узнавая. И сразу – будто опустилась между ними невидимая стена. Отторжение показалось Берте и человеческим, и магическим – и очень сильным. Словно не только от неё – слизеринки, помощницы ненавистного Снейпа (что ещё он о ней знал?) – от всего мира ему хотелось отгородиться. Тяжёлый, не пускающий внутрь взгляд зелёных глаз. После такого только развернуться в разные стороны и разойтись.

Берта остановилась. Гарри не ушёл.

– Говорят, ты избегаешь всех. Что-то случилось?

– Кто говорит? – усмехнулся Гарри.

Берта пожала плечами.

– Сириус. Уизли вот второй день тебя по всему дому разыскивают. Молли боится, похудеешь, – пояснила девушка.

Гарри улыбнулся, глаза его потеплели, и будто отпустило напряжение, буквально искрившее вокруг мальчика.

Они славные, Уизли.

– Так, может, и не надо от них прятаться, а? – осторожно произнесла Берта.

Мальчик посерьёзнел и отвёл глаза.

– Ты ничего не знаешь…

– Не знаю, – охотно согласилась Берта. – Но, может быть, если ты расскажешь…

– Нельзя, – помотал головой Гарри. – Совсем нельзя, – и только по внезапно севшему голосу можно было понять, как сильно это «нельзя» его мучило.

– Послушай, – твёрдо сказала Берта, – у тебя что-то произошло, и одному тебе с этим не справиться. Так что рассказать кому-то придётся всё равно. Расскажи Сириусу, – вдруг предложила она.

– Нет, – испугался Гарри. – Он от меня откажется.

– Кто? Сириус?! – изумилась Берта. Лучше других она знала, как тот любит крестника, как на всё готов ради него. – Не может такого быть, – твёрдо добавила девушка.

– Ты не понимаешь, – вздохнул Гарри. – Я…я чудовище.

«А я тогда кто?» – хмуро улыбнулась про себя Берта.

Гарри замолчал, будто собираясь с духом.

– Я напал…я пытался…я хотел убить человека, – выпалил он наконец.

На этот раз улыбка была адресована Гарри.

– Знаешь, – спокойно и рассудительно проговорила Берта, – каждому из нас рано или поздно хочется убить человека. Странно было бы предположить, что Блэк этого не поймёт, – прибавила Берта. Глаза у Гарри стали испуганными. – Ладно, ладно. Ну, хоть с Дамблдором поговори, что ли. Он-то должен понять, – последняя фраза выскочила на редкость неудачно. Свою неприязненную настороженность по отношению к старику можно было бы и не демонстрировать.

– Да знает он, – Гарри отвернулся, спрятал глаза.

– И что? – осторожно спросила Берта.

– Дополнительные занятия назначил. У Снейпа, – мальчик посмотрел на Берту, и глаза его знакомо полыхнули ненавистью. Не шла ему эта вспышка, надо сказать.

– Гарри, – помолчав, начала Берта, – профессор Снейп вовсе не так плох, как кажется. Как хочет казаться, – чуть улыбаясь, добавила девушка.

– Тебе-то откуда знать? – буркнул Гарри.

Берта дёрнула плечом.

– Он очень помог мне когда-то. Да и тебе неоднократно помогал, насколько мне известно.

– Он ненавидел моего отца, – безапелляционно, яростно, упрямо, совсем по-мальчишечьи высказался Гарри.

И спас жизнь его сыну. Тебе это не кажется странным?

Словно в ответ на эту реплику Гарри вдруг болезненно поморщился.

– Что? – встревоженно нахмурилась Берта, уже понимая, что к их разговору побледневшее лицо Гарри, его скованные дрожью руки и странно переменившийся взгляд не имели никакого отношения.

Сильнее всего Берту поразил его взгляд – холодный, взрослый, насмешливый. Абсолютно, до жути, чужой. Перед ней стоял все тот же Гарри Поттер, её бывший однокашник, мальчик пятнадцати лет, слегка колючий, чуть замкнутый – нормальный подросток, в общем. И глаза у него были те же – ярко-зелёные, рассеянно-близорукие. Но смотрел, вернее, подглядывал из этих глаз кто-то другой. Волна ледяного озноба окатила Берту, и девушка едва удержалась от того, чтобы убежать с этой лестницы – прямо сейчас и без всяких объяснений. Звериное чутьё настойчиво требовало именно так и поступить. Оно же подсказывало, что сейчас перед девушкой промелькнула только тень настоящей опасности. Но если так неописуемо жутко всего лишь от тени, какова же сама опасность?

«Кто же ты такой, Гарри Поттер? Что же ты скрываешь?» – лихорадочно думала Берта, медленно спускаясь вниз по лестнице, судорожно вцепившись в перила. Перед глазами всё плыло, и ноги подкашивались. Берта даже не помнила, что соврала Гарри – да и Гарри ли? – чтобы объяснить свой внезапный побег.

«Я чудовище…я чудовище», – звенели у неё в ушах слова мальчика. Значит, он тоже понимал (и не понимал), что с ним происходит. И боялся этого не меньше окружающих. А значит – не был он, не мог быть тем, вторым существом, смотревшим только что из детских ещё глаз.

Берта тряхнула головой, постепенно приходя в себя. А ведь Дамблдор наверняка знает больше, чем говорит. И Гарри наверняка вовсе не так опасен, как кажется – в первую очередь ему самому. Иначе старик бы уже принял меры…

И все же молчит, молчит старый интриган, оставляя мальчишку мучиться неразрешимыми вопросами в одиночку. Ах, нет! Он к нему Снейпа приставил в качестве наставника. Мудро, что и говорить.

Много бессонных ночей Берта посвятила размышлениям на эту тему.

А потом пропал Ремус, и ей стало не до Гарри.

========== Глава 10. ==========

Началось всё с малого: странным стал Сириус. Как-то сразу Берта почувствовала, что Блэк избегает её. Глаза прячет, улыбается натянуто, говорит о пустяках.

Ясное дело, в дела Ордена Берту не посвящали, но она ощущала, что что-то не так. И это «что-то» явно касалось её. Вот только Берта не была уверена, что хочет знать подробности.

Момент истины наступил однажды поздним вечером на кухне блэковского дома – под аккомпанемент расколоченного о чугунную мойку большого фарфорового блюда из фамильного сервиза.

– Да объяснишь ты мне, наконец, что происходит, Сириус Блэк?!

– Послушай, Берта, ты только не волнуйся… – засуетился, замельтешил… Как же ему это не шло, в самом деле!

– Ладно, – оборвала его Берта, ударив ладонью по столу. – Вопросы буду задавать я. Ремус?

– Да, – обречённо и облегчённо выдохнул Сириус.

– Погиб? – голос ещё был громким и решительным, а вот губы уже занемели.

– Нет, нет, что ты! – заторопился Сириус. – Просто на связь не вышел. Но мы надеемся…

– Давно? – снова оборвала его Берта.

– Две недели.

– Я иду искать его.

– Нет, – тут и Сириус обрёл уверенность. – Если понадобится, искать его буду я.

– Тебя самого ищут, – фыркнула Берта. – Я сказала: пойду.

– А я сказал, никуда ты не пойдёшь, – Сириус ударил рукой по столу. – Кто знает, может, он боится себя выдать и не выходит на связь нарочно.

– А может, ему грозит опасность и нужна помощь! – подхватила Берта.

Сириус кивнул.

– И ты, конечно, здорово ему поможешь: одна, без волшебной палочки, против стаи кровожадных оборотней.

– Мы своих не трогаем, – хмуро проговорила Берта. – Я тоже оборотень, если ты забыл.

– Как и Лунатик. И постоять за себя он может лучше некоторых. Вовсе необязательно раскрывать его как нашего агента.

Берта грустно улыбнулась.

– Это тебе Дамблдор сказал, да?.. Но всё равно: я ведь к Ордену не принадлежу! Какие такие тайны я смогу выдать?

– Да вот хотя бы его связь с внешним миром. И то, что ты знаешь о его местонахождении. И о том, что ему грозит опасность, – менторский тон быстро покинул Сириуса Блэка. – Не ходи туда. Ради Мерлина. Ты Ремусу ничем не поможешь.

Берта отвернулась и молча вышла из кухни. Важный разговор внезапно прекратился, так толком и не начавшись.

Этот разговор неожиданно продолжился ближе к ночи. Совсем неожиданно…нежеланно…но так уж вышло.

Сириус теперь имел обыкновение перед сном обходить пустые комнаты и коридоры, наведываться к Клювокрылу, подкарауливать Кикимера. Кажется, этому он тоже научился у Берты: компенсировать вынужденное бездействие какими-то регулярными, повторяющимися действиями. Прока в них не было, но они как-то странно успокаивали. После такого ритуала хорошо засыпалось.

Вот сегодня слабый свет, пробивающийся из-под плотно закрытой двери гостиной, заставил Сириуса остановиться.

…Так и есть: Берта была там. Сидела…вернее, полулежала поперёк сиденья самого большого кресла возле горящего камина. Свесила босые ноги с одного подлокотника, спиной оперлась на другой… Сириус так на неё и уставился: никогда не видел Берту такой. Волосы распущенные, спутанные, собраны на макушке в небрежный хвост. Лицо, мертвенно бледное, влажно блестело от испарины. Пересохшие губы приоткрыты. Смятая рубашка полурасстёгнута на груди. Сбегают по узким ступням синеватые ручейки вен…

Казалось, она дремлет. Но нет – смотрели из-под прикрытых век, переливались жидким золотом её нечеловеческие глаза. Смотрели – и не видели. И почему-то не от шёлковой волны волос, не от молочно-белой кожи, не от нежных девичьих губ, а именно от этого безучастного, будто внутрь себя обращённого взгляда труднее всего было отвести глаза.

В комнате было душно…да ещё запах…какой-то странный, сладкий, въедливый…не приятный и не отвратительный, а навязчивый, проникающий словно не только в лёгкие, но и в мозг и даже в мышцы – расслабляя, замедляя, притормаживая движения и мысли. Спустя целую вечность Сириус заметил, что в руке, бессильно свесившейся с кресла, Берта что-то держит.

Он подошёл ближе, сел прямо на ковёр возле кресла, взял Берту за руку и присмотрелся. Непонятный предмет оказался курительной трубкой, простой, довольно грубо сделанной, изрезанной какими-то знаками. Теперь и природа странного запаха стала понятна – травка…не всё ли равно, какая. Он вспомнил, как когда-то очень и очень давно они с Мародёрами протаскивали в Хогвартс убогое магловское зелье, а после упивались не столько дурманом, сколько собственной крутостью… Тепло и весело вдруг стало на душе от этих воспоминаний…а, может, он уже просто опьянел от дыма, заполнившего гостиную, только, когда Берта, наконец, почуяв его присутствие, протянула ему трубку и хрипло спросила: «Хочешь?» – он кивнул.

Какой-то сторонний наблюдатель, какой-то внутренний контролёр ещё вяло сопротивлялся, не желая покидать его сознание, а Сириус уже начал говорить. С первой затяжки – сразу и обо всём. Об Азкабане всё больше – то, чего никогда и никому не рассказывал. Нельзя о таком – но ведь жжёт оно, прорывается ночными кошмарами. Встреть Сириус боггарта – увидел бы дементора. Все, кто был в Азкабане их видят.

Было и ещё одно, что так хотелось выложить ей, именно ей, такой сейчас доброй и понимающей…так нежно и рассеянно гладящей и перебирающей его волосы. Вот об этой самой тоске, о холоде, которые вместе со страхом порой сковывали его ночами. О своём одиночестве обязательно нужно было ей сейчас рассказать.

Она слушала молча, то подносила трубку к его губам, то затягивалась сама. Но слова и не были нужны сейчас Блэку. Только это молчаливое внимание, понимание и сочувствие. Под лёгкой завесой сладковатого дымка весь мир будто бы исказился, вспыхнул яркими красками, изменил свою форму. То, что раньше казалось глобальным, единственно важным, размылось, потеряло очертания, сдвинулось на периферию сознания. Война, Орден казались игрой в авроры-преступники…где-то далеко к тому же. Зато совершенно невозможно было оторвать взгляд от догорающего огня в камине, от старых потемневших стен, обернувшихся вдруг такими родными и близкими…здесь они когда-то играли с братом…Рег всегда поддавался…почему-то.

Огромное значение сейчас приобрела всего одна эта комната…поистине космическое…поистине Вселенной…где их с Бертой было всего двое…только двое, чёрт возьми!

«А Рем? Да что – Рем…» – проваливался Сириус в блаженное забытье. – «Где он теперь?»

Мысли путались. Одно только оставалось важным и неизменным – узкая ладонь, длинные пальцы… Он видел эту руку на клавишах – теперь чувствовал её прикосновения. И ему хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше.

…Потому, когда Берта вдруг запустила пальцы ему в волосы, сжав ладонь, потянула за них, запрокидывая ему голову, и севшим охрипшим голосом, будто в горле у нее пересохло от сильной жажды, спросила: «Хочешь?», – Сириус снова кивнул.

…Пробуждение было мучительным. Едва ли не впервые в жизни Сириус полностью почувствовал себя в шкуре Лунатика с его вечными самокопанием и самоуничижением. Именно сейчас, ранним февральским утром, сидя на полу гостиной у остывшего камина в чём мать родила Сириус ощущал целый букет разнообразных эмоций. Главной из которых был жгучий стыд. Только сейчас Блэк прочувствовал, что это выражение – не просто фигура речи. Казалось, каждое прикосновение Берты горело у него на коже, будто ожог или клеймо. Вот сейчас он действительно чувствовал себя преступником.

Блэк не знал, как будет смотреть в глаза лучшему другу после того, как переспал с его невестой. Это – если Ремус вернётся. А если нет? Как он будет жить дальше, совершив предательство, в котором ему уже никогда не оправдаться?

Сириус потряс сонной одуревшей головой. Правда, спать ему этой ночью пришлось мало.

Зато Берта спала крепко – тут же, рядом, на полу. Лежала лицом вниз, уткнувшись лбом в сгиб локтя. Волосы всей густой тёмной массой падали вперёд, накрывая руки и обнажая спину, шею, даже маленькую впадинку у затылка. Сириус долго смотрел на неё, на всё её тело, белое, вытянутое, ничем не скрытое. Долго смотрел, не мог оторваться.

Впервые в жизни Сириус Блэк стоял перед странным, диким, невозможным для себя выбором – выбором между дружбой и…чем? Четырнадцать лет у него не было женщины – двенадцать в Азкабане и два года после. Когда душа больна, и телу не очнуться. А теперь впервые за столько лет он чувствовал себя полностью живым. И почти счастливым, если уж совсем честно. Вот только не давал покоя выбор, который четырнадцать лет назад для Сириуса даже не существовал бы. Выбор между другом и собой. Когда-то давно Сириус, не задумываясь, пожертвовал бы всем ради друзей. Но тогда этого всего у него было в достатке и даже с избытком – молодости, красоты, таланта, денег, положения в обществе, а главное – времени, счастливого молодого времени, когда, даже если идёт война, кажется, что смерть может случиться с кем угодно, но только не с тобой.

Теперь всё было в прошлом. А здесь и сейчас оставалась у него эта девушка. Наверное, не единственная и не самая лучшая на свете и даже не любимая – вот только в эту короткую ночь он был с ней счастлив.

Конечно, случись их встреча раньше, Берта была бы одной из многих. Но теперь, когда Сириус потерял почти всё, что имел, тихие слова о том, что он лучший, он единственный, он нужен, сказанные в самую горячую минуту, приобретали колоссальное значение. И теперь уже Сириус не мог с уверенностью сказать, что не пожертвовал бы всем ради той, что их произнесла.

Берта глубоко вздохнула и проснулась. Поднялась с пола каким-то долгим слитным движением, отбрасывая за спину волосы. Сириус молча смотрел на неё. Ничего не мог сказать.

Берта подошла к окну, раздёрнула тяжёлые шторы – впустила в комнату серенький февральский рассвет. Повернулась к Сириусу лицом. Видимо, ей, в отличие от Блэка, стыд не был присущ вовсе. Или все оборотни таковы?

С добрым утром, – даже улыбнулась.

С добрым, – у него даже в горле пересохло.

Сам не понимая, что делает, почти копируя Берту, таким же плавным движением встал с пола и подошёл к ней.

Кожа её была прохладной, а его будто в жар бросило. Целовал её долго, отчаянно. Берта не противилась, только выгнулась у него в руках, чтобы ещё ближе, ещё слаще. Чтобы уж совсем с ума сойти – обоим.

Ещё больше Сириуса заводила мысль, что их могли бы сейчас видеть с улицы. Хотя, конечно, никто их видеть не мог.

А дальше началось что-то невообразимое. Если раньше Сириус Блэк жил от собрания до собрания Ордена, то теперь с самого начала каждого собрания не мог дождаться, когда же все разойдутся. И едва за последним гостем закрывалась дверь, Сириус шёл к Берте. Поесть успевали редко.

Зато часто на столе у них гостил Огневиски. Да и вообще всё это было похоже на пьяный бред. В минуты редкого просветления Сириус задавался вопросом: а что же происходит в голове у самой-то Берты? Но стоило ему встретиться снова с ее золотисто-медовым хмельным взглядом, как забывал Сириус обо всём.

Он не мог от неё оторваться. А вот она – она многое могла. Могла подойти неожиданно сзади, обнять, впиться губами в шею. Тогда Сириус ронял то, что оказывалось у него в руках в этот момент, за ненадобностью, оборачивался к Берте, ловил её лицо в свои руки, нырял взглядом в её глаза, заражаясь её желанием, как лихорадкой. И не важно было, где они оказывались в такую минуту. Всё было не важно.

Неверной рукой обхватив стакан, Берта могла расплескать на себя Огневиски – и тогда Сириус губами собирал тёмные капли с её кожи. Она смотрела на него из-под опущенных век долгим, глубоким, ничего не выражающим взглядом. Могла и оттолкнуть. И тогда он униженно просил её позволить ему прикоснуться к ней снова. И когда она позволяла, он был так счастлив, что больше ничего желать не мог.

Это, конечно, было неправильное, отравленное счастье. Сириус стал часто думать о том, как пошлёт к чёрту этот Орден, освободит от него свой дом – и будет жить дальше, как жил. Только с Бертой. Потом он ненавидел себя за такие мысли.

Ведь были ещё и другие размышления – о том, что он уже не верит в дело Ордена, не верит Дамблдору. Не верит, что когда-нибудь сможет выбраться из стен ненавистного дома. Да и весь остальной мир за порогом с недавних пор стал казаться ему малореальным, ненастоящим каким-то. Он состоял преимущественно из отчётов орденцев, из волшебных фотографий и газетных статей. Разве это реальность?

Реальностью были стены, знакомые с детства…и Берта. И вот сейчас Сириус не смог бы с уверенностью сказать, что такая реальность его не устраивает.

Пил он по-прежнему много. Вернее, пили они вместе. И о травке не забывали. И о музыке… Жалобные переливы клавиш старого фортепиано плыли по тихим комнатам. Берта просила пластинки, но в доме не было граммофона, а заказывать его где-то было опасно – штаб-квартиру могли обнаружить.

– А ты говорила, что любишь Ремуса… – Сириус лежит на ковре и смотрит в потолок, Берта где-то близко, он чувствует, как её дыхание щекочет ему кожу.

– Да, – водит пальчиком по синему иероглифу (азкабанская татуировка) на животе. До сладких мурашек, до полной путаницы в словах и мыслях.

– И как же ты?..

– Анестезия, – отвечает не очень понятно, а главное – занятие свое прекращает и отворачивается к стенке. Кожа у нее на спине нежная…с ума сойти.

– Что?

– Мне кажется, протрезвею – умру, – светлые серьезные глаза, без капли хмеля, такие, как когда она была человеком, наверное. – А мне нужно его дождаться.

Как будто пощёчину дала, честное слово!

– А я?

– А ты – его друг… – запрокидывает голову и смеётся, зрачки широкие, во всю радужку. – Тебе с этим жить, Блэк.

– И дрянь же ты… – на удивление и обиду совсем не осталось сил, особенно теперь, когда губы, только что произносившие эти холодные жестокие слова, прикасаются к его телу с такой бесстыдной лаской, что каждая клетка будто плавится в огне острого наслаждения, выпуская на волю душу. А та, хоть и отделяясь от тела, всё же вопиёт о жизни.

И Сириус жил. Остаток февраля, весь март, половину апреля. Между полнотой жизни и собственным предательством. До тех пор, пока не вернулся Ремус.

А когда Сириус увидел друга на пороге своего дома – тощего, потрёпанного, но живого и невредимого, – когда увидел Берту, стремительным беззвучным броском кинувшуюся Рему на шею, тут-то и понял, что всё кончено. Что он снова один, и, чёрт его знает, когда всё это переменится.

Конечно, Сириус мог ещё тешить себя гаденькой мыслью, что всё расскажет другу – и о себе, и об этой шлюхе. Вот только он прекрасно понимал, что никогда этого не сделает. Берту ему уже точно не вернуть (да и стоит ли возвращать?), а друга он потеряет навсегда.