Текст книги "Чужая. Часть 2. Мёртвый дом (СИ)"

Автор книги: gernica

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Как всякий магловский ребёнок, Берта хорошо знала часть этой истории, которая была связана с человеком по имени Адольф Гитлер. В Хогвартсе на уроках Истории Магии студентам преподавалась иная версия тех давних событий. Её Берта и озвучила.

– Геллерт Гриндевальд. Родился и вырос в Германии. Учился в Школе Колдовства Дурмстранг. На предпоследнем курсе был отчислен. Развязал самую жестокую магическую войну за предыдущие триста лет. В 1945 году был остановлен и побеждён Альбусом Дамблдором.

Элка кивнула.

– Верно. Я…знала Геллерта Гриндевальда.

Сон как рукой сняло.

– Как это? Он же умер в 45-м!

– А я родилась в 26-м, – улыбнулась Элка. – Нет, мы не были друг другу представлены. Но я на своей шкуре испытала его время. Его войну. А это чего-то стоит, – Элка замолчала. – Что ни говори, а Геллерт Гриндевальд был великим магом. И идеи у него были великие, грандиозные идеи. Очищение расы волшебников, совершенствование магии, господство магического мира над магловским… И в будущем – райские кущи для всех, даром, чтобы никто обиженным не остался, – она криво улыбнулась. – Славно. Но не все так думали. С появлением Гриндевальда на политической арене вся Европа буквально на уши встала. Одни кричали: «Ура!», другие кричали: «Долой!» А в результате Гриндевальд заткнул последних крикунов, собрав послушную армию из первых. Замыслы у него были глобальные: полная свобода использования магии – никакой скрытности, никаких Непростительных. Можно всё. Если волшебники сильнее маглов, то они и должны властвовать над маглами. И решать, кто имеет право на существование, а кто нет, должны тоже волшебники, – Элка вздохнула. – Что поделать, Гриндевальд, как все сумасшедшие, был потрясающе логичен. И многим – о, слишком многим! – его идеи казались невероятно привлекательными. Под знамёна Гриндевальда вставали и очень сильные маги, которым не давала покоя мысль о мировом могуществе, и совсем юные волшебники, которых ослепляла своим сиянием иная, куда более грандиозная идея: создание сверхмагов. Это была конечная цель: очистить Землю от «бракованного материала» – маглов, сквибов, слабых магов. «Магических существ с интеллектом, приближенным к человеческому» и по виду напоминающих людей – водяного народа, вампиров, оборотней. Потому что между ними и магами возможны браки, – пояснила Элка. – И после уничтожения этих категорий создать, наконец, новую расу волшебников, всесторонне развитых, всесторонне одарённых. Почти всемогущих «рыцарей света», – она снова издевательски ухмыльнулась. – Только они могли бы построить новый, прекрасный, совершенный мир. Потому что сами были бы прекрасны и совершенны. И красота спасла бы мир – он стал бы Счастливой Империей. И как же хорошо тогда стало бы жить…

Берта ответила Элке такой же ядовитой усмешкой.

– Выходит, Волдеморт был не оригинален?

– Ах, нет, Томми был куда примитивнее… Гриндевальд не придавал такого уж значения чистокровности. Его больше интересовали способности и таланты. Происхождение здесь ничего не решало. Другое дело, что относиться ко всем прочим, как к грязи, более характерно для чистокровных магов – где-то в самой глубине души это заложено даже у лучших из них. Хотя и среди маглорождённых встречается превеликое множество ублюдков…

Элка снова вздохнула.

– Но о «рыцарях света» я узнала много позже. А тогда, в 40-м году…

Да, в 40-м, когда в Литву пришли первые посланцы от Гриндевальда, Элеоноре Маркельс – так в то время звали Элку – было всего четырнадцать лет. И вряд ли она задумывалась о том, как изменится её жизнь с приходом в Плунге (где располагалось самое крупное поселение оборотней) рослых светловолосых людей в тёмно-зелёных мантиях с вышитыми на них странными знаками.

Это ещё была не война. Нет, они пришли с добрыми намерениями. Идеи их многим магам пришлись по сердцу, и особенно воевать с Прибалтикой никто не собирался. С несколькими группами протеста разделались очень легко и изящно – в результате половина протестующих добровольно перешла на сторону Гриндевальда. А все остальные канули в неизвестность…

Берта, услышав всё это, нахмурилась.

– А как же оборотни? Ты же говоришь, по плану Гриндевальда их тоже уничтожали.

– Нет, убивать нас начали не сразу. Геллерт Гриндевальд был очень разумен, по-немецки рационален и практичен. Видишь ли, оборотни – это ведь сила. А для достижения могущества во все времена эффективнее всего была сила. Поэтому тогда, в 40-м году, целью Гриндевальда была всего лишь агитация, попытка привлечь оборотней на свою сторону. И это предприятие увенчалось успехом. Нам всегда жилось ох как несладко, а Гриндевальд обещал оборотням все возможные права и свободы. И полное равенство со всеми другими членами магического сообщества. Ну, тогда-то мы ещё не знали, что при всеобщем равенстве одни всегда равнее, чем другие… Кое о каких пунктах своей программы Гриндевальд предпочёл умолчать. Стоит ли удивляться, что очень скоро почти всё ликантропическое население Прибалтики внесло свои имена в списки мобилизованных? Ох, и радости было… Помню, моей подружке Кристе года не хватало до совершеннолетия – так она метрику исправила. Боялась, в армию не возьмут. Да, вот казалось, завоюем всё, и начнётся тогда настоящая жизнь! Вот, думали, заживём – помирать не нужно…

Берта вздрогнула.

– И ты…ты тоже так думала?

Элка рукой махнула.

– Да о чём я тогда могла думать… Сама ещё в куклы играла, – тут она мечтательно улыбнулась, вспоминая. – Семья у нас была дружная. Я же из потомственных оборотней, из колдующих. Думаешь, зверьё мы дикое? Это Сивый и его шайка – выродки. Настоящие оборотни такого творить не станут. Вся эта гнусь и мразь ещё с того времени, от Гриндевальда пошла. Ведь первыми уничтожать начали тех, кто не повёлся на красивые сказки о светлом будущем, не потерял рассудка. Сначала убивали скрыто, а потом уже и явно – для страха, чтобы те, кто всё-таки повёлся, уже никуда не рыпались. Так всех, кто с собой не простился, кто помнил ещё, что такое честь, на убой и отправили…

Элка на секунду примолкла.

– Среди них были и мои родители. Мой отец и несколько его друзей создали диверсионную группу. Нет, никакого силового сопротивления они не планировали (да это и невозможно было). Они просто говорили, что думали, открыто, вслух, пытались разъяснить другим, что нас всех чудовищно обманывают. Ничем хорошим это, конечно, закончиться не могло, – голос её зазвучал тише. – Всю мою семью репрессировали. Родителей казнили – это была одна из первых публичных казней. После неё некоторые стали понимать, во что ввязались. Да было уже поздно… Дедушку с бабушкой и меня с младшим братом угнали в Германию, в концентрационный лагерь – да, маглы переняли эти заведения у магов. Таких лагерей по всей Европе тогда было рассыпано, что гороху, а вот у нас в Прибалтике ещё построить не успели… Нет, конечно, просто уничтожить нас было бы проще всего. Но Гриндевальд был действительно практичен. …В лагере нас разделили. И о том, что стало с моими близкими я узнала, но слишком поздно. Бабушка и дедушка… Ты слышала когда-нибудь о Зелье Силы?

У Берты даже дыхание сбилось. Да, о Зелье Силы она слышала… Зелье, на краткий срок многократно увеличивающее магическую силу, оно стояло первым в министерском списке запрещённых зелий – да ещё помеченное грифом «НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!» Изготовление и применение этого зелья каралось смертной казнью. Дело в том, что основным компонентом Зелья Силы является печень вервольфа, забитого в полнолуние.

– Да, я вижу, ты слышала, – усмехнулась Элка. – Теперь понимаешь, как радостно мне было встретить здесь, в лесу, девчонку из Хогвартса, которая ещё и зелья варит?

«У которой светлые глаза и немецкий акцент», – мысленно закончила Берта.

– С зельями ясно. А Хогвартс тут причём? – чуть подумав, спросила девушка.

– Говорю же, Гриндевальд был великим волшебником, во многом опередившим своё время. Если у Волдеморта на уме были только пытки и убийства, то Геллерта Гриндевальда более интересовала магия как таковая. При нём наука достигла больших высот. И тогдашние достижения почти во всех областях науки используются до сих пор. В Хогвартсе их тоже изучают… В том лагере, куда мы попали, среди других пытались, например, изобрести зелье, позволяющее оборотню сохранять человеческий рассудок в полнолуние. Тогда не получилось, а вот, говорят, в Англии лет десять назад что-то такое изобрели. Наверняка без т е х разработок не обошлось…

Берта кивнула. Волчье противоядие она пыталась варить и здесь, в лесу, но нужных ингредиентов найти не удалось. Если ещё толчёный лунный камень можно было купить, то волосы из хвоста единорога не бралась достать даже лихая Рива. («Не-е,» – хмурила она выцветшие брови. – «За такое даже самые фартовые не возьмутся. Себе дороже»)

– Да, каких только идей не воплощали в жизнь в нашем лагере… Среди других ставили опыты по прямому забору силы у магов. Сам по себе слабый маг или сквиб никакой ценности не представляли, но вот те крохи силы, которыми они обладали, могли пригодиться… Над оборотнями тоже проводились такие эксперименты – ведь большинство оборотней в те времена сохраняли свои магические способности. …Моему братику Янису всего девять было. Отвели его вместе с другими детьми в «белый домик» – лазарет… Что там делали с ними, я не знаю, знаю только, что после он только три дня пожил…

…Что касается самой Элки (а именно так стали звать Элеонору Маркельс после того, как выбили у неё на руке клеймо), то выжить в нечеловеческих условиях ей удалось только чудом.

– Глюк белого фестрала, но эти ублюдки сначала хотели завербовать меня в свою армию, – голос у Элки снова стал злым и резким.

У Берты глаза на лоб полезли.

– Как?

– Ну, они считали, что в обмен на жизнь и свободу человек способен на многое. А оборотень, владеющий палочкой, – ценный кадр.

– И ты…

– И я на первом же допросе по поводу моей лояльности плюнула в морду начальнику лагеря.

Ответом на такую любезность могло стать заклинание Авада Кедавра, но, видимо, у начальства было хорошее настроение, и девчонку просто посадили в карцер. А потом…

– Ну, да. Всех новичков обычно осматривали лагерные медики – годятся ли в лабораторию для опытов. Я же говорю, идеалам Гриндевальда служило много учёных…

Да… И один из них, смешной долговязый очкарик, приметил рыжую девчонку с яркими карими глазами. Внёс её в списки подопытных для лаборатории, которой руководил, – и тем самым спас этой девчонке жизнь. Потому что никаких лекарств там на Элке не испытывали, зато кормили по-человечески, и жила она во вполне удобной каморке для прислуги.

Человека, устроившего ей такую сладкую жизнь, звали Ганс Химмель. Он был чистокровным волшебником и невероятно талантливым зельеваром. Гриндевальд любил таланты и создал Химмелю отличные условия для работы. Конечно, учёный был ему полезен, потому что успешно создавал новые лекарства, и его лаборатория бесперебойно снабжала ими всю «Армию Света».

…А для самого Ганса Химмеля существовала одна только наука. И до поры он и не задумывался об этической стороне вопроса.

Один Бог ведает, что заставило чистокровного мага прийти на выручку незнакомой девчонке-оборотню. За то долгое время, что он прятал Элку у себя, они перемолвились едва ли десятком слов – Химмель не говорил по-литовски, а Элка из немецкого языка усвоила только команды…

– Нет, ты не думай, ничего у нас не было, он до меня и пальцем не дотронулся. Потом только, года через два… А до того я кем-то вроде горничной у него служила. Вот тогда-то и наслушалась всякого-разного. К нему часто важные люди приходили, говорили обо всём, о Гриндевальде, о великих идеях. Я же всё время рядом крутилась. Потом-то по-немецки уже хорошо понимала, – пояснила Элка.

– А дальше?

– Дальше… Дальше я убила Ганса Химмеля.

– Нет! Ты…ты не могла этого сделать! Это подло… Ты не могла.

– Не могла, говоришь? – Элка усмехнулась. – А вот они смогли… Они смогли погубить двух беспомощных стариков, смогли замучить девятилетнего ребёнка. Они всё это смогли, понимаешь? Когда погибли мои родители, я поклялась отомстить за них. Да, за два года лагеря я успела остыть. Да, я успела по-девчоночьи влюбиться в Ганса, – она улыбнулась светло, по-настоящему. – Он ведь до последнего вёл себя со мною, как рыцарь. Ни словом, ни намёком понять не дал, что надо бы мне расплачиваться за гостеприимство. За то, что ему пришлось обманывать своих – из-за меня. Он говорил, что я – слишком ценный экземпляр для черновой работы… Он хотел создать Волчье противоядие – и сколько оборотней погибло во время экспериментов! И что это была за смерть…

Элка замолчала.

– Не сбылась его мечта. Я случайно узнала, что стало с моими родными. И поняла, что пора. В тот же вечер пришла к нему…ну, и сама…предложила. До последней минуты не верила, что согласится! Слишком велика была его порядочность…да и что я для него? Так – волчица… А он всё-таки любил меня. Любил и ждал – ждал пока я вырасту, пока забуду, пока прощу… Не дождался. …Долгая это была ночь, самая долгая в моей жизни, бесконечная просто… Я-то сперва думала, он, кроме своих пробирок, ничего на свете не замечает. А он замечал, всё замечал, всё обо мне знал, больше, чем я сама о себе знаю… После всего, помню, лежала и плакала. Тихо, чтобы он не слышал. …А под утро глотку ему перерезала. Потом взяла его палочку и ушла из лагеря.

– То есть как – ушла? – Берта настолько была убита услышанным, что не могла спросить ничего более толкового. – Там же…охрана, наверное?

– А что мне охрана? За два года во мне столько ярости накопилось. Да и магии – достаточно. А уж как мне в руки палочка попала…одним магическим всплеском можно было весь лагерь в руины превратить.

– Элка…Элеонора! Но ведь можно же было как-то иначе!..

– Без трупов? Нельзя. Ты не представляешь себе, что такое ненависть. А я их всех ненавидела…ненавижу. Вот смотрю на тебя: глаза твои, речь твоя, запах твой – всё о них напоминает. А Ганс…он ведь тоже был – как они. И я его ещё больше ненавижу – за то, что он меня любил. За то, что сама его полюбила.

– Ты…любишь его, – вырвалось у Берты. – Всё ещё.

Если забываешь об имени, если остаётся только короткое «он», то «он» – единственный. У бога не может быть имён.

Ответом ей послужила горькая усмешка.

– Тогда мне нужно было просто уйти. Куда-нибудь. Я и пошла – одна, пешком через всю Германию. Гриндевальд считал центром будущей Счастливой Империи Берлин. Вот туда я и отправилась. Убить хотела, – усмехнулась Элка. – Но, конечно, это было бы невозможно. Зато… Но ещё в лагере я много чего наслушалась. Гриндевальд был сильным магом, но, уж конечно, не всемогущим. И вся его неуязвимость на самом-то деле заключалась в одном древнем магическом артефакте, неизвестно, как и откуда к нему попавшем.

– Что же это было?

– Доспехи. Магические боевые доспехи. Они могли отразить любое заклинание, защитить практически от чего угодно. Убить Гриндевальда мне, ясное дело, не удалось. Но отомстить, лишив его такой драгоценности, у меня получилось.

– Ты выкрала доспехи?! – шок был грандиозный.

Элка кивнула.

– Я до сих пор не понимаю, как это вышло. Вернее, д о к о н ц а не понимаю – кое-какие соображения у меня имеются. Видишь ли, магически зачарованные вещи впитывают в себя часть души мастера, который их создал. Попросту говоря, такие вещи умеют думать, умеют помнить. Вот. И эти доспехи – не исключение. Они сами выбирают себе хозяина. Так уж вышло, что тогда они выбрали меня…

– А дальше?

– Дальше? Ну, дальше-то мне с таким артефактом в Европе делать было нечего. Думаешь, один Гриндевальд за этими доспехами охотился? Да нет… По Европе давно слухи ходили, один другого чудней. Так что, при первой возможности я уехала сюда, в Британию. Здесь в то время было поспокойнее. Массовая истерика до острова ещё не докатилась. …Нашла я себе лесок неподалёку от Лондона, устроилась. А года через три – новость: Альбус Дамблдор в честном поединке победил Геллерта Гриндевальда! Что ж, говорят, они были близко знакомы, едва ли не лучшие друзья… Уж конечно, Дамблдор знал, куда вернее ударить.

– Элеонора, – назвала её Берта тем, прошлым, именем, – а зачем ты рассказываешь всё это – мне?

– А это и есть дело, из-за которого я тебя вытащила.

– Так эта…вещь до сих пор у тебя? – внезапно дошло до Берты.

– Пойдём, – вдруг сказала Элка и быстро поднялась с травы.

Берта послушно отправилась за вожаком. Путь их лежал как раз к Тёмной Топи.

– Почему, думаешь, это место так называется? – заговорила по дороге Элка. – Раньше-то здесь озеро лесное было. Чистое, прозрачное, что твоё зеркало. А возле него охотничий домик стоял. В нём я и живу. А кругом защитные чары стоят. Для скрытности – про доспехи ведь и в Англии слышали.

Да, приближаясь к Тёмной Топи, Берта так и чувствовала, как звенит вокруг магия, словно ходят по кругу чёрные волны.

– Что же это за магия? – растерянно спросила Берта. – Тёмная, что ли?

– Обыкновенная, – пожала плечами Элка. – Какую все ставят. Просто я ни тогда, ни теперь всей силы доспехов не знала. Похоже, им моя защита не слишком-то нравится. Они и отвечают на неё своей магией. Посмотри, здесь даже трава не растёт. Озеро болотом стало. И живого тут – один чёрный камыш.

Да, унылая выходила картинка.

От бывшего охотничьего домика за десять шагов сшибало магией. Берте даже идти стало трудно.

– Ну, вот, – сказала Элка, когда они вошли (домик изнутри был гораздо больше, чем казался снаружи), – смотри.

Она открыла перед гостьей большой кованый сундук.

В сундуке лежали те самые доспехи. Сделанные будто из невероятно прочной тёмной кожи, они были покрыты чем-то вроде извилистых серебристых узоров. Или это были какие-то странные письмена – живое свидетельство существования какого-нибудь исчезнувшего языка? Только прочесть их уже нельзя…

– Можно? – Берта вопросительно взглянула на Элку.

– Ну, это если о н и тебе позволят… – многозначительно отозвалась та.

Твёрдая, так и сочащаяся магией кожа доспехов была украшена не только затейливой серебряной вязью. Крупные, золотисто-жёлтые, словно застывший мёд, камни, нашитые на груди и спине, на плечах и поясе, тоже складывались в замысловатый узор.

Берта протянула руку и коснулась гладкой поверхности украшений. Камни оказались тёплыми на ощупь. Девушка осторожно гладила доспехи, следя кончиками пальцев сложные, переплетающиеся серебристые линии. Чем-то древним, гордым, сильным и свободным веяло от старинного артефакта. И одновременно – от него веяло чем-то до боли родным, словно Берта владела этой вещью долгие годы.

– Элка, а тебе никогда не хотелось надеть их? – тихо спросила Берта, всё ещё будто зачарованная древней магией.

– Мало ли, чего мне хотелось… – протянула Меченая. – Я же говорю, они сами выбирают себе хозяина. Мне было позволено только перенести их в безопасное место, спрятать от человека, который использовал этот артефакт, чтобы творить зло. А надень я их – это было бы небезопасно как для меня, так и для всех остальных.

– Так значит, они – незлые? – чуть улыбаясь, спросила Берта. К ней вдруг начало возвращаться ровное глубокое дыхание. Сила, древняя, светлая и могучая, так и льнула к раскрытым ладоням. Легко и радостно вдруг стало Берте.

– Нет, их творил светлый маг. Не знаю, кем он был, но… Знаешь, «Творенье может пережить творца: творец уйдёт, природой побеждённый, однако образ, им запечатлённый, веками будет согревать сердца». Это сказал один маг – Микеланджело Буонаротти. Правда, речь шла о художниках – он и сам был великим художником. Но слова его, может быть, ещё важнее для…обыкновенных людей, мастерящих обыкновенные предметы. Сердце-то можно согреть только добрыми руками…

– И всё-таки, Элеонора, – ну вот опять – резко вздёрнутый подбородок и горячо-внимательный взгляд ярко-карих глаз, – зачем?

– Зачем привела тебя сюда? А вот Бурый тебе не рассказывал разве? Или ещё кто из наших? Тревога большая пошла нынче. Вроде и нет пока ничего. А всё же… Будто кинули в воду камень – и далеко, и всплеска не слышно, а круги-то по воде всё идут, идут… Вот и Рыжая ходит мрачная уж которую неделю – и всё по лесу, в Лондон редко трансгрессирует. Говорит, Аврорат совсем озверел, от патрулей проходу нет. Бурый сутками в чаще пропадает. Чего он там забыл, спрашивается? Эрику письмо пришло от родителей. Мать пишет, дядюшка его блудный заявился вдруг нежданно-негаданно… Недоброе что-то готовится, а что – не знаю. Знаю только, что, если начнётся какая-нибудь заваруха, на эту вещь много охотников найдётся. И надо, чтобы она в правильные руки попала.

– Это в мои, что ли?

Элка прищурилась.

– А кто знает… Я силу твоих ручек зимой видела… Но вообще-то я о Дамблдоре. Ты ведь с ним знакома?

Берта кивнула. Не больно-то приятное это было воспоминание.

– Недолго тебе здесь обретаться – Дара обычно правду говорит. Вернёшься в большой мир – а там…тоже…кто знает, как и что. А ты будешь знать. И если со мной что случится… Ты там скажешь про доспехи. О Дамблдоре много чего можно говорить, но он не дурак. И цели у него самые благие. Что до средств… Ну, все великие этим грешат. Если они не художники, конечно.

А Берта всё смотрела на доспехи.

– Какая же в них сила! И какая красота…

Элка улыбнулась.

Да, янтарь. Наш балтийский камень. Магии в нём не много, но хорош – глаз не отвести. Знаешь, я всё думаю, что мастер этот был из Прибалтики родом. Кто другой для украшения такого артефакта предпочёл бы алмазы…

А за неделю до знаменательной встречи на площади Гриммо, умер Энрике. Умер тихо, во сне. Просто остановилось сердце. Так бывает у душевнобольных, ей доктор объяснил.

Слёз не было, ничего такого. Лишь было обидно, что она обо всём узнала только спустя неделю, и его уже успели похоронить. А ей передали его вещи (до смешного мало, за девятнадцать лет жизни можно бы и больше накопить) и сообщили адрес кладбища. Оно находилось на другом конце города, и Берте, с её-то возможностями, пришлось бы добираться туда целый день. Поэтому она решила подождать Риву, которая и доставила её до Лондона, и попросить её, чтобы подбросила до кладбища.

…Часто мелькать в Лондоне, учитывая причины, по которым Берта его покинула, казалось ей просто неразумным. Того и гляди, наткнёшься на патруль! Судя по бесконечным жалобам Ривы, аврорские службы совсем с цепи сорвались, никакого житья от них не стало.

– Что-то у них там готовится, заварушка какая-то, точно тебе говорю! – возбуждённо сверкая своими удивительными разноцветными глазами, божилась Рива.

Берта навещала своего друга раз в две-три недели, стараясь особенно не светиться на улицах. Сама трансгрессировать Берта ещё не умела, приходилось пользоваться помощью Ривы. Впрочем, та никогда никому не отказывала.

С того дня, когда Берта стала оборотнем, минул почти целый год. Теперь стало гораздо легче: меньше болели, хотя ещё и выглядели свежими, раны; постепенно возвращались силы; даже начали восстанавливаться анимагические способности. Самая лёгкая для неё анимагическая форма – кошка – стала ей вполне удаваться только весной.

========== Глава 3. ==========

Загадочный дом №12 на площади Гриммо встретил Берту угрюмым молчанием, затхлой промозглой сыростью и запахом плесени. Едва придя в себя от удивления, когда после каких-то коротких манипуляций Люпина лишний неучтённый дом взбух между двумя соседними, Берта ощутила тревогу. Всё там было тревожным: сумрак тесной прихожей, старинная неухоженная обстановка, заколоченные двери, мерцающий свет газовых рожков в коридоре…и какое-то странное сопение доносящееся из-под ближайшей портьеры.

Никаких вопросов Берта не задавала. Слишком много неожиданного обрушилось на неё сегодня.

Люпин, словно почуяв её беспокойство, сжал её руку, которую не отпускал с момента их встречи.

Резкий и неприятный скрип открывающейся двери заставил Берту вздрогнуть всем телом. Когда неожиданностей слишком много, любая из них может стать последней каплей.

Человек, возникший в проёме раскрытой двери, напомнил Берте хогвартское привидение. Впрочем, привидению она бы удивилась меньше. А тут – просто рот открыла. Ибо перед ней стоял «самый опасный преступник магического мира Британии за последние Мерлин-ведает-сколько-лет» – мистер Сириус Блэк собственной персоной.

Нет, конечно, что и говорить, – по сравнению с субъектом, изображённым на фотографиях, украшавших в год обучения Берты едва ли не каждый столб что в Хогвартсе, что в Хогсмиде, мистер Блэк выглядел просто отлично. Природа не обидела его ростом – немаленькой Берте приходилось смотреть на него снизу вверх. Конечно, Блэк всё ещё был худ, но измождённым отнюдь не выглядел. Чёрные его волосы, среди которых не было ни одного седого, с небрежным изяществом спускались до самых плеч. Берта некстати подумала, что Рем-то уже почти наполовину седой – а ведь они ровесники… Несмотря на давнюю небритость, было заметно, что Блэк когда-то был очень хорош собой – хотя время изрядно поработало и над ним. Бледен он был почти смертельно – или это голубоватый газовый свет давал такой эффект? Но точёный профиль, но надменная полуулыбка, какой он отреагировал на пристальное бертино разглядывание, но аристократические руки с длинными пальцами, но, чёрт возьми, осанка… Со всем этим времени справиться не удалось. Как не удалось ему справиться с глазами Сириуса Блэка. Не то что бы был у них какой-то уникальный цвет (тёмно-карие) или разрез (европейский), но вот взгляд… Такого взгляда вряд ли можно ожидать от человека, пережившего Азкабан. Зато от человека, сбежавшего оттуда, – вполне. Весёлые, горящие, любопытные глаза с живейшим интересом уставились на Берту, и теперь уже она почувствовала, как её внимательно и…оценивающе разглядывают. И взгляд этот – чуть насмешливый, чуть пренебрежительный, а больше всего – лихой, пиратский – отчего-то ужасно ей понравился.

Рем кашлянул.

– Берта, знакомься, это мой лучший друг и хозяин этого дома – Сириус Блэк.

Блэк приложил ладонь к сердцу и насмешливо поклонился.

– Сириус, это Берта. Я…говорил тебе.

– Наслышан о вас, мисс. И, признаться, давно хотел вас увидеть. Нужно было здорово постараться, чтобы наш благоразумный Лунатик потерял голову…

– Сириус, – предостерегающе глянул на друга Люпин.

Берта улыбнулась.

– Я тоже весьма рада нашему знакомству, сэр. Человек, одним движением волшебной палочки заваливший больше десятка маглов, безусловно, заслуживает пристального внимания… Интересно, сколько мне заплатят в Министерстве за информацию о вашем местонахождении?

Бродяга – да, эта кличка Берте уже была известна – аж присвистнул, а Люпин одарил девушку таким же предостерегающим взглядом, как до того – Сириуса.

– Берта…

Девушка опустила глаза, пряча в них улыбку.

Знакомство состоялось.

…Случаются в июне такие вечера, когда долго тлеет над землёй прохладный малахитовый сумрак. Тогда нет лиц – только отсветы тепла, нет тел – только очертания, тающие в полутьме, нет слов – лишь дыхание, тонущее в тишине…

Берта сидела на подоконнике третьего этажа – там находилась комната, отведённая Ремусу Люпину – будто так было всегда. Будто вечный Хогвартс, вечное длинное окно в готическом стиле – и вечный лёгкий силуэт на фоне светлого стекла. И не было этого страшного для Ремуса года.

Он остановился на пороге, замер, глядя на белеющую в сумерках фигурку, словно боялся, что она сейчас исчезнет. Берта повернула голову – он не мог этого видеть, но почувствовал, что она смотрит на него.

– Куда ты меня привёл?

Рем улыбнулся.

– Дом древнейшего и благороднейшего семейства Блэк. Добро пожаловать.

– Поверить не могу! На лестнице, под доской с отрубленными головами домовиков меня встретил такой же домовик и пробурчал что-то непонятное, но это явно было не приветствие… Окна, кроме этой комнаты, нигде больше не открываются, а в ванной я нашла человеческий череп. Кажется, настоящий…

– Конечно, настоящий. Кому придёт в голову хранить дома искусственный?

Берта фыркнула. Шуточка была в её духе.

– Вот-вот. И я не верю, что Сириус Блэк – хозяин этого склепа. Тут даже двери скрипят в ритме похоронного марша, а у твоего друга – такие живые глаза…

Рем напрягся.

Тёплый летний ветерок перебирал волосы Берты, пьяно ластился к щеке. Рем смотрел и не мог насмотреться, не мог понять, как он чисто физически выдержал без неё столько времени. Ведь вся она была его, плоть от плоти, до последней косточки. Это он её сотворил такую, год назад, и год от года она будет меняться, становясь всё больше на него похожей. Жесты, манера говорить, привычки…состав крови, чёрт возьми, ритм дыхания. Как это страшно…и как это здорово! Хотя в последнем ему трудно даже самому себе признаться…

Берта вздохнула, вытряхивая ветер из волос, встала на подоконнике, с двух сторон касаясь руками амбразуры окна. Ремус со страхом и восторгом глядя на это живое распятие на фоне светлого четырёхугольника окна, медленно подошёл ближе. Бережно снял её с окна, опустил на пол, и сам, скользя ладонями вниз по её телу, опустился перед ней на колени.

Грешник перед божеством.

Творец перед творением.

Мужчина перед женщиной.

Ни у кого на свете не повернулся бы язык назвать жизнь Сириуса Блэка скучной и однообразной. Впрочем…человек – сам хозяин своей судьбы. Этот жизненный закон Сириус не вычитал ни в одной из многочисленных книг (небольшой охотник он был до чтения), а вывел для себя самостоятельно.

Произошло это давно, ещё когда шестилетний Сириус наотрез отказался присутствовать на регулярном семейном мероприятии – процедуре обезглавливания эльфа-домовика, слишком старого, чтобы носить чайные подносы. Эта милая семейная традиция была введена ещё тётушкой Элладорой, дамой несколько эксцентричной, некоторые невинные чудачества которой с лихвой окупались незыблемой принципиальностью в вопросах чистокровности. Правда, Элладора Блэк так и не оставила после себя наследников – зато оставила сделанную на заказ маленькую домашнюю гильотину, небольшую коллекцию эльфийских голов и добрую память всего семейства Блэк.

Но маленький Сириус отчего-то не считал, что так уж здорово отрубать эльфам головы. О чём прямо и заявил своей матери. Знала бы ошеломлённая его непослушанием Вальбурга, что это далеко не последний сюрприз, который приготовит ей любимый старший сын…

А тогда Сириус, несколько часов просидевший взаперти в Тёмной Комнате (да, неповиновение старшим в их семье строго каралось), надолго избавился от детского страха темноты. И родительские наказания с тех пор перестали казаться ему такими жуткими. В отличие от Регулуса, который едва ли не до конца своих дней больше всего боялся недовольства родителей (хоть и наказывали его куда реже, чем Сириуса), старший Блэк рано почувствовал свободу. Возможно, потом именно страстное желание свободы и стало для него определяющим всю его дальнейшую жизнь.