Текст книги "Ответная угроза (СИ)"

Автор книги: Генрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

На всех не хватило, поэтому один узел обороны финны смяли. Растоптали один полк и пробили себе путь отступления. Восстанавливать заслон комкору я запретил. Приказал выдвинуть наблюдательные посты и обстреливать отступающих из гаубиц и миномётов. Не собираюсь скармливать финнам свои войска по частям. Снова «закрыл» крышку окружения с помощью местных особенностей и авиации. Там наискосок идёт длинная цепочка озёр под общим названием Вуокси. Настолько длинная, что можно было назвать рекой. Но, видимо, вода стоячая.

Вот по этому длиннейшему озеру и прошлись мои бомбардировщики, вскрыв лёд. Комкор-30 быстро перенял мою тактику и построил оборону с опорой на озёра. Сапёры ему в помощь. Танки уже точно не пройдут, наплыв пехоты легко отразить пулемётами, а пушки для подавления наших огневых точек ещё подвезти надо. Под постоянными бомбёжками.

Что-то у финнов получается. Объективно говоря, чухонцы проявляют массовый героизм, который им не поможет. Постараюсь уж обеспечить бесполезность стойкости и храбрости финских солдат.

Такое положение дел мне чрезвычайно нравится. Пусть лучше враг проявляет чудеса героизма, выпутываясь из безнадёжной ситуации, чем мои армии.

– Ты, кстати, в 30-ый корпус сапёров-инструкторов отправил?

– А как же, Дмитрий Григорич? – генерал Богданов смотрит с лёгкой укоризной. Ну да, вспоминаю. Он 28-ую армию сразу в оборот взял, они ещё прибыть не успели. В те дни редко его видел.

– Товарищ маршал, вас по ВЧ, – в кабинет заглядывает Саша. – Ленинград.

Иду. На том конце провода – Жданов. Время такое: Ленинград это Жданов, Жданов это Ленинград.

– Дмитрий Григорич, донеслись слухи, что вы уже под Выборгом? – по голосу чувствуется, что Жданов довольно улыбается.

– Не совсем так, Андрей Александрович. Под Выборгом мой корпус стоит, но территория не взята, это я колечко на финнов накинул.

– Да-да, знаю… я чего звоню-то? Вам ничего не нужно?

– Прямо не знаю, что сказать. «Катюши» нужны… были, но, боюсь, финны вас опередят. Сдадутся до их прихода. Ещё очень жалею, что зажигательных бомб почти нет.

– Так давайте, я поищу? А зачем они вам?

– Если Карельская финская группировка не сдастся, сожгу их всех к чёртовой матери вместе с лесами!

В ответ Жданов долго молчит, видимо, потрясённый моей жестокостью. Собственно, я их и так жгу, но локально, теми самыми кислородными бомбами. Неожиданное военное применение сосудов Дьюара.

– По моим расчётам они уже должны сдаться, – раз Жданов молчит, то я что-нибудь скажу. – Только я думал, у них три линии обороны, как обычно мы делаем. Оказалось, пять. Но всё равно, к завтрашнему полудню двадцать восьмая армия выйдет на соединение со своим 30-ым корпусом. И финнам станет совсем кисло.

Кисло финнам станет, потому что мы окончательно возьмём под контроль железную дорогу Ленинград – Кексгольм. И сразу загоним туда тяжёлые бронепоезда. С учётом того, что остатки авиации финны в воздух поднимать не рискуют, им сразу придётся отодвинуться от железки на пятнадцать километров. Плюс появится мощная линия снабжения 30-го корпуса. По ладожскому льду хорошо, но по железке намного лучше.

– Сжечь их, выходит, хотите? – наконец оживает Жданов. – А вам их не жалко?

– Леса-то? Жалко, конечно! Но ничего, новые вырастут.

Через паузу, – прямо вижу его ошалелое лицо, – с удовольствием слышу смешок.

– Кхы-кхы… хорошо, Дмитрий Григорич, я поищу вам зажигательные бомбы.

– Только сразу не отсылайте. Финны в любой момент могут капитулировать. Тогда их надо будет на Западный фронт отправить.

Прощаемся. Во время короткого пути в свой кабинет приходит в голову одна мысль. Это Арсеньевич подсказывает. Воинственный дух народа ломается во время децимации. Не зря эту жестокую процедуру применяли в древние времена. Когда у любого народа погибает каждый десятый, он теряет способность к сопротивлению. В реальной истории Советский Союз и Германия устроили друг другу взаимную децимацию. Но СССР победил, а Германия проиграла, и это оставило глубокий след в душе немецкого народа. Даже спустя много поколений они не решатся на новую войну с русскими.

То же самое надо сделать с Финляндией. Если финны не потеряют каждого десятого, они со временем могут оправиться и снова начать задираться. Так что моя задача – уничтожить триста пятьдесят тысяч финских солдат. Не меньше. Исходя из того, что население Финляндии три миллиона семьсот тысяч. Лишь бы они не сдавались хотя бы недельку. И, между прочим, приговорённое мной к уничтожению количество финских военных это процентов девяносто от численности финской армии.

– Дай команду особым отделам фронтов, – говорю Богданову, который у меня роль начальника штаба исполняет. – Пусть уничтожают обнаруженную агентуру абвера. Они нам больше не нужны.

17 января, суббота, время 13:50.

Небо над Выборгским заливом.

Василий Сталин.

– Володь, поучаствуем в веселье?

Внизу, по льду Выборгского залива бегут на лыжах финские солдаты. В обход гигантской полыньи, заполненной ледяным крошевом, перерезавшей самый короткий путь до финского берега. За ними гоняются чайки, расстреливая их на бреющем полёте.

– У нас другая задача, Вась, – старший отказывает сходу. – И как-то душа не лежит… они ж ничего нам сделать не могут.

Прав он, конечно. Но с другой-то стороны, они вооружены и не сдаются. Говорю об этом Володе.

– А кому они сдадутся? Нам что ли?

Ладно. Не очень-то и хотелось. А там что?

– Володя, смотри на косе. Это не зенитки? Точно, они!

Тут он не возражает. Заходим на цель. Зенитки палят в юго-западном направлении, в сторону чаек. Мы заходим с востока. Распределяем сектора. Открываю огонь метров с четырёхсот. Есть! Железные пулемётно-пушечные струи хлещут по зенитке, сметая расчёт. Вижу что попал в пушку по искрам и вздрагиванию. Вывод орудия из строя – самый лучший результат. Для уверенности делаем ещё заход.

Анохин делает запрос на смену. Нам надо перезарядиться, половина боезапаса для наших пушек израсходована. Продолжаем кружить над подконтрольной территорией. Осуществляем объявленную маршалом тактику тотального воздушного террора. Наша главная задача, охота за мессерами, давно не возникает. Третий день они даже на горизонте не показываются. Кончились, что ли? Прибывшему от Рычагова авиаполку совсем делать нечего стало. Кому повезло, ещё по одному-два самолёта сбили. Кому не повезло, остались несолоно хлебавши. Мне жаловаться не на что, четыре самолёта на свой счёт записал. Из них, правда, только один мессер, ещё одному удалось уйти.

18 января, воскресенье, время 18:35

Хельсинки, генштаб финской армии.

Маршал Маннергейм.

Только что закончилось совещание. Не то страшно, что положение тяжёлое, – о, господи, накажи этого большевисткого дьявола Павлова! – а то, что в результате многочасового совещания никакого удовлетворительного выхода найдено не было. В шахматах, древней и мудрой игре, такое положение называется цугцвангом.

Маннергейм трёт переносицу, начинает болеть голова. Это не мигрень, это безысходность.

Сбить в целом небольшой заслон у Выборга не получилось. На попытку атаковать русские отвечали танковой контратакой при мощной поддержке артиллерией. Снарядов явно не экономили. Результатом нескольких попыток стало то, что русские немного продвинулись вперёд и выстроили дополнительные заслоны. С каким-то хитрым минированием. Раньше он думал, что такое невозможно при мощном снежном покрове. Одно дело наступить ногой на пехотную мину в грунте, совсем другое – пробежать над ней на лыжах. А если по насту, то совсем никакой опасности.

Решение отвести Олонецкую группировку правильное, вот только русским удалось обнулить эту правильность. Оторваться войскам от них не удалось и теперь объединённая Олонецко-Масельская группа противостоит объединенным же русским армиям, которые с юга и востока взяли войска в клещи. Очень невыгодная конфигурация получилась.

Чем больше думает маршал о судьбе Карельской группы, тем больше головная боль. Вырваться ей никак не удастся. Маршал окончательно приходит к выводу, что она обречена. Есть только одна возможность!

Маннергейм быстро накидывает на лист бумаги приказ и отдаёт дежурному офицеру с пометкой «срочно». Но это не всё. Маршал снимает трубку телефона и просит президентский дворец. Поздно уже, но в такое время правительство работает круглые сутки. И даже ночью есть дежурные чиновники.

19 января, понедельник, время 10:10.

Москва, Кремль, кабинет Сталина.

– Сообщение из МИДа, товарищ Сталин, – в дверь заглядывает Поскрёбышев и после кивка вождя входит.

– Вот, товарищ Сталин, – секретарь кладёт полоску бумаги с текстом.

Сталин с лёгким интересом читает и хмыкает.

– Пригласить товарища Молотова?

– Я сам ему позвоню, – Сталин отодвигает бумажку и принимается набивать трубку. А то позавтракал, а курить не курил ещё. Медики жёстко запретили курить до завтрака, приходится подчиняться.

– Товарищ Молотов? Здравствуй, дорогой. Говоришь, финны запросили переговоры через шведское посольство? Это хорошо.

Некоторое время Сталин слушает своего наркома.

– Товарищ Павлов меня очень просил, чтобы мы не торопились идти на переговоры с Финляндией. Но и отказывать не красиво. Сделаем так, товарищ Молотов. Выразите интерес к мероприятию, но сильно не торопитесь. Пожелание нашего товарища, маршала Павлова, для нас всё-таки важнее желания финского правительства. Думаю, что если переговоры начнутся через два, нет, через три дня, будет в самый раз.

– Товарищ Поскрёбышев, немедленно сообщите маршалу Павлову: финскую делегацию мы примем через три дня, – говорит Сталин по внутренней связи.

19 января, понедельник, время 11:40.

Штаб маршала Павлова под Волховым.

– Этот приказ даже шифровкой передавать не хочу, – с порога обращаюсь к Новикову, который только что прилетел на своём Яке. Хвалит, кстати, машину.

Генерал-лейтенант садится, адъютант подсовывает ему кружку горячего чая. Традиция у нас такая сложилась, на севере, тем более зимой, тепло ценится в любом виде.

– Задача такая: использовать все запасы бомб за трое суток, считая сегодняшние. Конечно, это не значит разбрасывать их без всякой пользы. Бомбите дороги, известные военные объекты, оборонительные укрепления, подозрительные места.

– А что случилось? – Новиков прихлёбывает чай.

– Финны запросили у нашего правительства переговоров, – говорю честно и прямо, – но это пока секрет. Пока суть да дело, у нас есть немного времени, чтобы нанести им максимальный урон.

– Зачем вам это, Дмитрий Григорич? – нейтрально интересуется главлётчик. – Нам ведь важно быстрее с ними закончить, чтобы на немцах сосредоточиться. А уж какой там урон случится, не так уж важно.

– Есть такая жестокая необходимость. Чем дороже Финляндия заплатит за войну с нами, тем дольше не будет помышлять о новой.

Немного подумав, вздыхаю.

– Жалко зажигательных бомб мне Жданов не успеет отправить…

Новиков глядит на меня слегка очумело. Помалкивающий рядышком Богданов сдерживает смех.

Шефу Карельских ВВС приходится всё-таки слать шифрограмму. Уж больно далеко ему лететь.

А лес всё-таки пожгу. Южнее 30-го корпуса. Наверняка они там скопились. Нет зажигательных бомб, зато есть кислородные…

Примечания.

1) 94 км от Кареджской косы до острова Коневец. По прямой.

2) Честно говоря, не знаю на самом деле, утянут ли три Яка двадцатитонную цистерну. Но не вижу ничего невозможного, если дорога – ровный чистый лёд.

3) Удар со стороны о. Коневец поручено осуществить 28-ой армии, конкретно 30-ому СК и 69 мотодивизии, плюс отдельный артполк и зенитный дивизион.

4) Новиков Александр Александрович, генерал-лейтенант авиации, командующий ВВС Ленинградского фронта. Реальная личность.

Окончание главы 18.

Глава 19
Польша для поляков

25 января, воскресенье, время 19:40.

Подмосковье, «Ближняя» дача Сталина (Кунцево).

– Вы – молодец, товарищ Павлов, – Сталин мерно шагает по дорожке между деревьев и кустов, я рядом. – Обещали за месяц разобраться с Финляндией и виполнили своё обещание.

– Не только моя заслуга, товарищ Сталин. Все постарались. От рядовых до генералов. Всем надо сказать спасибо.

– Скажем, товарищ Павлов, скажем… а кому ещё сказать? Кроме вас? Кто вам помог больше всех?

– Наверное… товарищ Жданов. Пожалуй, его помощь была самой ценной.

Ещё в Кремле Сталин предложил мне ещё одну звёздочку Героя. Не удержался от скептического хмыканья. На что мне третья? Лучше я её за взятие Берлина получу. Мой скепсис породил замешательство.

– Надо бы вводить новые ордена, товарищ Сталин. Например, исключительно для военачальников. Орден Победы, например, – это мне мой подселенец подсказал. До сих пор от него бывает польза, – какой-нибудь орден Суворова, Кутузова. Нахимова для флотских. Для среднего командирского звена и рядовых тоже что-нибудь.

– Ми подумаем, товарищ Павлов.

А потом на дачу пригласил. Вот, кстати говоря, тоже вид поощрения. Понимает он это или нет? Спрашивать уж не стал. Поужинали мы славно, в присутствии Маленкова, Микояна, Власика и Кагановича. Берию, помня о наших контрах, приглашать не стал. Поделикатничал. Хотя так-то Лаврентий Палыч буквально прописался в Кунцево.

Особенно мне осетр понравился. И грузинские вина выше всяких похвал.

– Как там мой Василий?

По тону чувствую, что знает про него всё, что можно, но хочет услышать и от меня.

– Семнадцать сбитых самолётов, насколько знаю. Смело можно Героя давать.

– Почему «насколько знаю»? Не уверены?

– Последние несколько суток бардак сплошной творился на северных фронтах. Из-за неожиданной капитуляции. Мой штаб снимается, всё кувырком. А Вася парень шустрый, мог под шумок ещё один-другой самолёт сбить.

Сталин некоторое время молчит. Видимо, неторопливо усваивает замечательные новости о сыне. Мы доходим до поворота аллейки, к которой подступают охранные ряды могучих деревьев, обряженные в маскхалаты снежного покрова.

– Но я бы Героя ему дал совсем не за это, – решаю потоптаться на приятной для вождя теме. Ему в радость, а мне не жалко.

– Намного больше пользы от его работы инструктором. Он – опытный лётчик, его смело можно назвать асом. Огромный авторитет среди авиационной молодёжи, и не из-за фамилии. Не только из-за фамилии. Если с десяток им обученных лётчиков получат Героя, то вот это и будет его самым главным подвигом. Надо, кстати, посмотреть, каких успехов достигли его подопечные.

– Ви абсолютно правы, товарищ Павлов, – кивает вождь, с трудом удерживаясь от довольной улыбки. Акцент на этот раз пробивается явно не от злости.

– Единственная сложность в его возрасте. Молодой, всё время в жаркий бой лезет. Трудно удержать.

– Его полк на запад перебрасывается. Там для него будет опасно?

– Намного опаснее, чем раньше. Он единственный, кто на аэрокобре летает. За ним немцы буквально охоту устроят. Поэтому, пока хотя бы пары эскадрилей из таких самолётов не будет, выпускать его в небо не собираюсь. Предупрежу Копца.

Вождь снова кивает. И снова размещает мои слова где-то в своей картине мира.

– Жалко, что финны такие хитрые, куда там евреям, – жалуюсь на жизнь, как бы в пространство. – Как только поняли, что жареным запахло, сразу лапки кверху.

Вздыхаю. Сталин хлопает меня по плечу, смеётся.

– А чего вы хотели, товарищ Павлов? Ха-ха-ха!

– Я хотел, чтобы они ещё посопротивлялись. Хотя бы с недельку. Тогда мы бы уничтожили всю Карельскую группировку, а это две трети финской армии. Четверть миллиона человек.

– Какой ви кровожадный, товарищ Павлов! Вам мало финских потерь в сто десять тысяч?

– Вся армия триста пятьдесят тысяч. Абсолютная гарантия состоит в полном отсутствии армии у потенциального противника.

Из всех финских потерь мои – восемьдесят две тысячи. Плюс четырнадцать тысяч пленных. При моих скромных пяти с половиной санитарных потерь. Самые тяжёлые удары пришлись по самой многочисленной Карельской группировке. Там я ещё успел порезвиться. Остальные тридцать тысяч примерно, финны потеряли при наступлении летом. Для них это много. Наверное, поэтому они притормозили. Моё вмешательство увеличило финскую смертность почти до трёх процентов от всего населения. Это очень чувствительно, очень.

Не передать, как мы суетились последние три дня. Словно приговорённые к смерти. Непрерывные бомбёжки, артобстрелы, танковые прорывы. Хоть и знали заранее, но всё равно тяжело было останавливаться на полном скаку. Пришлось, когда финны повсеместно стали белые флаги выбрасывать.

Их отпустили на родину. По договорённости в высших сферах. Тех, кого успели пленить до капитуляции, не отдали. Пусть сначала поработают. В нашем народном хозяйстве рабочие руки очень нужны.

Финны уходили домой только со стрелковым оружием. Без боеприпасов. Миномёты, пушки, танки, всё тяжёлое вооружение и техника оставили у нас. Небольшую часть трофеев передам северным фронтам. Для обучения, а позже в музеи. Остальное – на запад. Двести танков и три тысячи пушек там лишними не будут.

Ещё выцыганили у финнов три десятка самолётов. Мессеры в основном. Не так уж они нам и нужны, но чем больше зубов вырвем, тем лучше.

– А ваш сын как, товарищ Павлов? – вождь делает ответный жест в дружеском стиле. Пожалуй, стоит расценить как ещё одну форму поощрения. Приближение к первому лицу даже на сантиметр, за такое многие душу дьяволу заложат.

– Поскромнее, чем Василий, но он и не на переднем краю воюет, – опять скрытый комплимент сталинскому чаду. – Орден Красной Звезды я ему, пожалуй, выпишу. Он его точно заслужил…

21 января, среда, время 14:40.

Карельский перешеек, позиции 23-й армии.

Борис.

– Прекратить огонь! – нахально командую комбатами миномётных батарей. Их у меня четыре. По две на каждую сторону дороги.

Яшка страхует продвижение ударной группы сзади. Мы действуем по рецепту вермахта. На чужую, то есть, нашу, но оккупированную территорию вторгается танковая ударная группа. Фирменная фишка финнов – тотальный снайперизм. Выдвигается небольшая группа в три-четыре человека, занимает позиции и ждёт нашу колонну. Выбрав удобный момент, производят несколько снайперских выстрелов, могут обстрелять из пулемёта, тут же отходят. Отходят, но не уходят. Перемещаются дальше по ходу движения.

Мой отец в Белоруссии и не только там применял такую же тактику. Единственно, он пулемётиками не обходился. Так что знакомо всё.

Если мы обучились этой тактике, то кто нам помешает разработать контртактику? От отца наслушался, насколько важно господство в воздухе. Сейчас на своей шкуре мы все чувствуем важность этого фактора.

Кидаю взгляд на небо перед тем, как дать батареям новые вводные. Над нами кружит два СБ. Дают координаты Яшке, ещё и сами могут отбомбиться.

Переместить миномётный огонь так, чтобы зона поражения вплотную примыкала к предыдущей, практически невозможно. Но очень надо формировать по флангам движения колонны «санитарные» полосы. Честно говоря, вчера при прорабатывании плана продвижения, встал в тупик. Спасибо Яшке, выручил.

– Вы сами себе трудности создаёте, – насмешливо скривил губы. – Надо сделать так…

Когда объяснил, сразу показалось всё простым и очевидным. Батарею надо ставить параллельно вектору движения, за ней следующую. Таким же образом, в линию параллельно движению. После нескольких залпов второй батарее меняется прицел не на следующую зону поражения, а на один шаг дальше, за зоной поражения первой батареи. То есть, шаг для каждой батареи увеличивается, что снимает проблему прицеливания. Зоны поражения идут штрихами, но при совмещении двух штриховых линий можно добиться сплошной линии.

За командой прекратить огонь следует двойное продвижение. В леса по бокам дороги входят лыжные батальоны, продвигается и колонна до «нетронутого» участка. Время от времени по придорожным кустам лупят танковые пулемёты. Мы не оставляем возможным засадам ни одного шанса. И двигаемся достаточно быстро. Рассекаем Карельскую группировку на две части.

Настоящий ужас начинается ближе к ночи, здесь зимняя ночь наступает очень быстро. Когда мы наткнулись на крупную группу войск и мой отец поднял в воздух большую авиацию.

– … – потрясённый Яшка бормочет что-то похожее на «эйзе тахат». Еврейский мат?

Я-то даже материться не могу, внутри будто застыло всё. Словно те кислородные бомбы, упавшие в паре километров от нас, и меня примораживают.

Зона сплошных пожаров это жутко. Финны думали, что удары «катюшами» – самый страшный привет от русских. Как оказалось, всего лишь цветочки. Лес, родной дом для финнов, их укрытие и грозный помощник в войне, вдруг становится огненной ловушкой.

25 января, воскресенье, время 20:05.

Подмосковье, «Ближняя» дача Сталина (Кунцево).

– Может, ещё прогуляемся? – предлагаю Сталину, когда он поворачивает к крыльцу. Соглашается.

– Пять минут можно… война заканчивается, товарищ Павлов.

– Да, Иосиф Виссарионович. Война заканчивается и наши дети живы, – не только про наших с ним говорю, вообще, об очень многих молодых людях, оставшихся в живых. В отличие от другого варианта, когда почти целиком погибло поколение двадцатых.

– Наши дети живы, – задумчиво повторяет Сталин. Яков в этой реальности получил тяжёлое ранение в начале войны и был комиссован.

– Надо думать, что делать дальше. Для этого вас и пригласил.

Дойдя до леса в очередной раз, разворачиваемся обратно.

– Чем бы хотели заняться после войны, товарищ Павлов?

– Белоруссией, Иосиф Виссарионович, – разок позволил себя так называть, я и продолжу. – Вопросы трофеев, контрибуций и репараций многие понимают слишком приземлённо. Генеральная линия должна быть другой. Белоруссию хочу сделать в этом деле застрельщиком. Географически удобнее.

– И какой же? – глаза вождя вспыхивают неподдельным интересом.

– Надо снять с Германии, Австрии, Чехословакии современные технологии. По всем отраслям. У них очень высокая промышленная культура, хорошие инженерные школы. Не только в производстве оружия. Продублировать или даже вывезти какие-то заводы достаточно просто. Индустриальную культуру, которой в Европе уже лет сто, перенять намного сложнее. Создать инженерные школы тоже непросто. Вот я и хочу этим заняться. Это должно стать нашим главным трофеем.

– А кто займётся армией? Кто будет наркомом обороны?

– О-о-о, товарищ Сталин, – перехожу на официальное обращение, мы заходим в дом, – таких генералов у нас сейчас вагон и маленькая тележка. Выбирай – не хочу.

– И кто же это? – мы уже раздеваемся в большой прихожей.

– Никитин, Анисимов, Рокоссовский, Конев, Василевский, Ватутин…

– Жукова в этом списке нет? – хитренько улыбается Сталин. Мы уже в общей комнате и остальные гости к нам прислушиваются.

– Жуков, Кузнецов Фёдор Исидорович, мой Кузнецов, Коробков на подходе. Им ещё опыта набраться надо. Но самой лучшей кандидатурой для мирного времени будет Богданов. Он у меня главный специалист по обучению войск и приведению их в боевую готовность. Как раз то, что нужно.

Все внимательно слушают, Сталин кивает, хотя соглашаться не спешит. Пусть думает. Мне тоже нужно подумать о своём выездном мобильном штабе. Чтобы мог приехать на любой фронт со своими людьми и моментально включиться в работу. По всем направлениям. Мне специалистов по двум ключевым областям не хватает, разведка с авиасоставляющей и контрразведка.

Но собрал нас Сталин вот для чего. Как в детском стишке: мы делили апельсин, много нас, а он один. По вводному слову Сталина понимаю, что речь пойдёт о послевоенном устройстве Европы и нашему месту в нём.

– Давайте вместе подумаем, товарищи.

– Коммунистов надо к власти приводить, – без разбега бухает Каганович. Микоян одобрительно улыбается.

– Если они там есть, коммунисты… – отзываюсь скептически.

– Считаете, что нет, товарищ Павлов? – Сталин смотрит с некоей строгостью во взоре.

– Не знаю. В Польше их как-то не чувствуется. В Чехословакии тоже, – ощущая на себе требовательные взгляды, поясняю. – Если бы существовали коммунистические организации, в подполье разумеется, то мы бы видели акты саботажа, диверсии и так далее. Ни про что такое не слышал ни разу. Если нет действий, значит и действовать некому.

– Гейдрих был убит в Чехословакии, – замечает Власик.

– Кем он был убит? – скептически хмыкаю. – Английской резидентурой. Да, это были чехи, но не коммунисты.

– Значит, создадим компартии на местах, – настаивает Каганович.

– Легко и просто, – так же легко соглашаюсь, – только это будут опереточные партии, не настоящие.

– Пачиму вы так говорите? – вмешивается посмурневший Сталин.

– Возьмём нашу партию, товарищ Сталин. Сначала мы боролись с царизмом, свергли Временное правительство, взяли власть, отстояли её в гражданской войне, построили Советское государство. Всё сами, понимаете? А с этими что? Мы освободим их, наведём порядок и преподнесём им всё на блюдечке. И кто они после этого будут? Соратники? Нет. Они станут иждивенцами и нахлебниками. И ценить то, что им досталось даром, не будут.

– И что вы предлагаете, товарищ маршал? – Каганович, кажется, обиделся.

– Предлагаю пока решить, что и как мы забираем под себя. Какие страны…

Долго мы всё обсуждали. Примерно до двух часов ночи. Каждый продвигал своё. Я продвигал идею опоры на Германию. Во-первых, там была сильная коммунистическая партия. Сейчас от неё мало что осталось, но по крохам можно что-то собрать. Добавить пропаганду и дисциплинированная нация дружно повернёт от нацизма к коммунизму.

– Во-вторых, товарищи, Восточная Европа часто и подолгу лежала под немцами. В течение нескольких столетий. У них национальное самосознание сформировано на рефлексе подчинения немцам. Австрия – те же немцы. Чехословакия, Венгрия, Румыния, Словения, Хорватия привыкли считать немцев народом высшего сорта. Для них немецкий нацизм… короче, в этих странах он никакого удивления не вызвал. Всё давно знакомо.

– Не соглашусь с вами, товарищ Павлов, – Микоян вступает в спор. Сталин пока помалкивает, принимается набивать свою любимую трубку.

– Всем народам свойственно стремление к свободе… – Анастас закусывает идеологические удила.

– Только некоторые народы понимают это, как свободу лизать сапоги иноземным господам, – нагло ухмыляюсь, и Анастас Иванович резко сдувается. Глядит в сторону Сталина, ища поддержки, но вождь невозмутим.

Идеологические споры дело бестолковое. Давно это понял. По итогу так и решили, что надо создавать коммунистические партии на местах. С одной стороны, резон есть. Нам нужна политическая опора. А другая сторона проявится, когда и если СССР ослабеет. Живо на запад метнутся. Пражская весна, все дела…

– За сколько ви захватите Германию, товарищ Павлов? – это был последний вопрос, после которого споры затихли.

– Месяца за два, товарищ Сталин. При неблагоприятных факторах или серьёзных ошибках командования за три. Хотя нет, что я говорю… один неблагоприятный фактор точно будет. Весенняя распутица. Так что войну закончим где-то в мае. Если не будем идти дальше. Во Францию и прочие Бельгии.

27 января, вторник, время 08:30.

Минск, штаб Западного фронта.

– Ещё и Блохина забрать хочешь⁈ – возмущённо почти кричит Климовских.

– А что, у него заместителя нет? – ответствую хладнокровно. – Будешь вякать, я тебя самого заберу. Слушай!

Приходит в голову идея.

– Как думаешь, на моё место твоим начальником кого лучше всего поставить?

Моего начштаба так просто с панталыку не сбить, но на пару секунд смог это сделать. Уходит в глубокие размышления. Сразу видно, ни разу эту тему не обмозговывал.

– Анисимов? – в голосе почти уверенность.

Хороший, кстати, вариант. Он ведь от нас, штаба фронта, в полевые командиры ушёл. В штабной работе понимает, со всеми знаком, притираться не надо. Никитин, пожалуй, менее предпочтительный вариант. Ему надо находить общий язык со всеми, выяснять их возможности.

Но Климовских упускает ещё один вариант.

– Владимир Ефимович, есть ещё одна кандидатура. Пожалуй, наилучшая, – и делаю мхатовскую паузу. Наслаждаюсь видом кипучей работы мысли, отражающейся в глазах начштаба. Дождавшись, когда он в знак капитуляции перед неразрешимостью загадки поднимает ладони вверх, изрекаю короткое слово:

– Ты.

Да, это самый лучший вариант, тем более он уже и.о. командующего фронтом. И судя по докладу о последних движениях моих, то есть, уже его армий, он – толковый комфронта.

Голубев непринуждённо взял Варшаву в полукольцо. Учитывая, что подъездные пути с запада под непрерывными ударами авиации, польская столица фактически в блокаде.

Курляндский котёл сузился до одной Риги. То есть, немцев загнали в маленькую лузу. Количество эвакуированных войск не превышает двухсот тысяч. Численность остатков немецкой группировки не превышает трёхсот тысяч по оценке штаба фронта. Спрашивается, куда делись остальные, когда заявленные немецкие потери, включая пленных, около ста пятидесяти тысяч? А их, с учётом присоединившихся корпусов Гудериана и Гота должно быть около миллиона. Ну, пусть девятьсот тысяч. Где ещё четверть миллиона солдат? Испарились?

Именно так. Испарились. Мы осторожные сводки подаём, реально немецкие потери выше. Результаты бомбёжек учитываем только материальные, то, что с воздуха видно. Северо-западный фронт тоже без дела не сидит и какой-то урон наносит.

Но есть ещё один фактор, который слишком хорошо известен любому военачальнику, которому приходилось отступать. Со мной хоть и не случалось такого, но насмотрелся. И с результатами знаком. При отступлении, даже при отсутствии тяжёлых боёв и бомбёжек, личный состав подтаивает, как весенний лёд. За счёт болезней, случайно отставших, целенаправленно дезертировавших, травмированных. Даже в мирное время во время учений, которые по большей части состоят из марш-бросков, передислокаций и прочего, допускается уровень санитарных потерь в два процента от всего личного состава.

Урон наносят и частые бомбёжки. На данный момент у фон Лееба авиации фактически нет. В этом регионе наше господство в воздухе бесспорно.

– В принципе, понятно. Но Анисимову и Кузнецову надо поднапрячься и ускориться. Всегда против спешки, но фактор времени диктует. Слишком много сил фон Лееб сковывает. Передам им приказ: взять Ригу в максимально короткий срок. Как дела у Рокоссовского?

Климовских нет необходимости отвлекаться на записи. У меня собственный помощник есть, который записывает проект приказа. Богданов рядом, он выполняет функции моего летучего штаба.

– Видите ли, Дмитрий Григорич, – что-то он мяться начинает. – Рокоссовский не стал выдвигаться в сторону Кишинёва, чтобы отрезать путь отступления фон Рунштедту. Посчитал это неправильным решением…

– Ну-ну! – требую подробностей. – Не мямли, ты генерал или кто?

– Повлиять в ваше отсутствие не мог. Формально он мне не подчиняется. Украинский фронт не стал вставать на пути Рунштедта, вернее встал, но не на Украине.