Текст книги "Forever yours (СИ)"
Автор книги: Frau Lolka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
А помнишь, как я брал тебя не на полу, а в постели? Ты так выгибался, подмахивал и хрипел, одно загляденье. Мне вот интересно, Вонючка, – все твои стоны и вздохи тоже были притворством? Ты все время говорил, как сильно тебе нравится то, что я с тобой делаю. Выходит, ты разыгрывал спектакль передо мной?
А ведь я тогда был нежен. Я очень бережно тебя трахал, потому что мне надоело, что ты постоянно ходил с прокладками, как девка, и зажимался так, что я вечно чуть уздечку не рвал нахрен.
Я всегда тебя готовил или приказывал готовиться самому. И ты говорил, что тебе это нравится – как я смотрю на тебя, как заставляю тебя дрочить, как я тебя имею. Ты говорил, что любишь это и хочешь, еще и еще.
Я не верю, что все это исчезло без следа, Вонючка. Ты все еще мечтаешь, чтобы я трахнул тебя, я знаю. Потому что ты совсем забыл, что это такое – когда тебя хотят. Когда тебя желают со страстью. Когда тебя хотят отыметь, потому что твоя задница возбуждает.
Но это возможно только со мной, мой славный. Потому что кроме меня никто не захочет твоего тела. Помни это, Вонючка. Только мне ты нужен, и только я тебя хочу. Без меня ты всегда будешь в одиночестве. Любой человек побрезгует не только прикоснуться, но даже просто посмотреть на тебя. Я видел, как толпа в зале суда таращилась на запись твоих показаний. Лица у всех так перекосило, будто им показали безносую морду сифилитика.
А вдобавок ко всему у тебя лживая гнилая душонка предателя. Ты предаешь всех, кто хоть как-то приблизил тебя к себе. Ты предал Старков, ты предал меня – так скажи мне, сучоныш, кому нужен такой предатель под боком? Ты ничтожен, Вонючка, ты – скользкая мерзкая медуза, которая вечно утекает в свою дерьмовую нору и отсиживается там.
Но я могу быть великодушен. Я смогу простить тебя. Только я способен простить тебя, и никто другой.
Приди ко мне, и я закрою глаза на все то, что ты натворил. Я не буду мстить тебе и не причиню тебе боли. Я готов принять тебя, несмотря на все зло, которое ты мне причинил.
Подумай хорошенько, Вонючка. Задай себе вопрос – что осталось у тебя в этой жизни? Твои прежние “друзья” тебя ненавидят, у тебя нет семьи, у тебя нет дома, ты всем противен и вызываешь лишь брезгливое отвращение.
У тебя абсолютно ничего и никого не осталось, кроме меня.
Подумай об этом, Вонючка.
И напиши мне ответ. Или приди, наконец, на свидание.
Я включил тебя в список посещений еще в январе.
Рамси Болтон.”
========== Глава 2 ==========
Теон ожидал, что Рамси снова будет его пугать, грозить наказаниями и тем, что он скоро вернется. Но к такому письму Теон был не готов. Его пальцы разжались, и листок, покачиваясь, упал на стол.
Рамси не только мучил его, бил и унижал. Рамси еще и трахал его, как девку. “Сучка Болтона” – потом писали в газетах, и Теон не знал, куда прятать глаза при виде этих заголовков.
Самым гадким было даже не то, что Рамси регулярно его насиловал, а то, что Рамси заставлял его испытывать при этом удовольствие, за которое Теон сам себя ненавидел. Рамси хорошо изучил не только его душу, но и тело. Он знал, как можно заставить Теона скулить и умолять, чтобы Рамси позволил ему кончить.
Теон резко встал, быстрыми шагами пересек коридор и вошел в ванную. Он содрал с себя одежду и посмотрел в зеркало.
Никто и никогда не захочет его: седого, искалеченного, с обрубками пальцев, покрытого шрамами. Он всегда будет один. Это изувеченное тело может быть желанным только для одного человека – того, кто сделал его таким.
Теон запустил в зеркало баллоном с пеной для бритья. Серебристое крошево стекла разлетелось по ванной, посекло голое тело. Теон опустился на пол, прямо на осколки – шрамом больше, какая разница.
Самое страшное, что Рамси прав. Он никому не нужен, кроме него. Теон обхватил голову руками и негромко завыл.
***
Неожиданно работы в интернет-магазине прибавилось. У “Бравых ребят” вышел новый сингл, и все подростки стремились стать его обладателями. Скорбный Эдд принялся ворчать еще больше, он сбился с ног, доставляя коробки с дисками, пришлось даже задействовать курьерскую службу. Теон много времени проводил за компьютером, принимая и обрабатывая заказы. А еще через неделю вышла разрекламированная на весь мир книжонка Уолды Фрей “50 оттенков розового”, и все домохозяйки города словно сошли с ума: Теон разрывался между телефоном и электронной почтой, стараясь принять заказы от всех желающих.
Манс был доволен: за две недели окупилось производство его нового альбома, и теперь магазин начал приносить неплохую прибыль. Теон однажды взял с полки книгу, с обложки которой широко улыбалась, тряся подбородками, Уолда. Теон полистал ее – сопливые розовые глупости, не имеющие к реальной жизни никакого отношения.
Он был даже рад, что на работе приходилось крутиться как белке в колесе – хотя бы днем у него была возможность отвлечься от Рамси и его писем. Вечерами же эти мысли наваливались на него, подминали под себя. Не помогали ни книги – Теон пробегал глазами полстраницы и переставал понимать прочитанное, уходя в воспоминания; ни фильмы – он через несколько минут просмотра погружался в собственное прошлое, которое страстно хотел бы забыть.
Он больше не звонил Баратеону. Не потому, что боялся мести Рамси, а потому что понимал – тот все равно найдет лазейку, и новые письма все так же будут появляться на коврике в его прихожей. Он даже знал, когда можно ожидать следующее.
Дней через десять дней после того, как Теон разбил зеркало в ванной, ему приснился Рамси. Его жадные руки блуждали по телу, по-хозяйски мяли, давили, щипали, толстые пальцы настырно лезли в самые укромные места. Рамси был груб и требователен, он мучал Теона жесткими ласками, поцелуи сменялись укусами, и Теон вскрикивал, выгибаясь от боли. Он не мог противиться Рамси – иначе в дело пошел бы нож, ему оставалось только отдать себя на милость этому человеку. Рамси не терпел притворства, особенно в постели. Хотя как раз в постели он трахал Теона редко.
Рамси доводил Теона до исступления, перемежая страстные ласки и обжигающую боль. И все это вместе приносило острое обморочное удовольствие.
Теон снова проснулся от собственного крика. Однако вовсе не таким криком он будил собак и соседей последние полгода. Он просунул руку под одеяло и замер в ужасе: как мальчишка-подросток он перепачкал трусы и постель спермой.
На улице было темно, Хелисента приподняла голову, прослеживая взглядом, как Теон сдернул с кровати испачканные простыни и отнес их в ванную.
Теон был даже рад, что зеркало разбито – ему было бы стыдно смотреть себе в глаза. Он полгода боялся даже думать о сексе, о том, что какой-то другой человек может трогать его, он боялся любых прикосновений. Это напоминало ему о Рамси и о том, как тот насиловал его.
Раньше он почти каждую ночь видел Рамси во сне – с ножом, молотком или клещами. Но сон, где Рамси трахал его, а он получал от этого удовольствие – Теон увидел впервые.
Он в отчаянье начал биться головой о стену, смывая с себя липкие белые потеки. Ему было мерзко и противно. Собственное тело опять предало его. Как и собственное подсознание.
Желтый конверт без адреса появился на коврике под дверью в положенный срок. Рамси никогда не обманывал его ожиданий, он превосходил их. Теон покрутил письмо в руках: ему было страшно. Он уже не боялся угроз, Рамси не мог управлять им издалека при помощи страха. Но Рамси слишком хорошо знал его и всегда бил по больному. Теон боялся того, что скажет ему сейчас Рамси. Он боялся правды.
Теон надорвал желтый плотный край конверта, слегка зацепив угол вложенного в него листка.
Бумага была свернута очень аккуратно. Складывалось впечатление, что письмо было написано не сразу – его много раз откладывали и, возможно, даже переписывали местами.
“06 апреля
(размашистым почерком с сильным нажимом, ручкой с синими чернилами)
Здравствуй, Грейджой! Ты все продолжаешь молчать, мой скользкий перевертыш. Неужели так трудно просто вырвать клочок бумаги и нацарапать пару фраз? Я вроде сохранил тебе пальцы на правой руке – так что мешает тебе взять ручку и написать ответ?! Я хочу услышать твои новости лично от тебя, а не от своих людей. Я хочу услышать твой рассказ. Я хочу, чтобы ты задал мне вопросы – о моих новостях.
Неужели тебе неинтересно, как я живу? Что у меня здесь происходит? А должно быть интересно, твою мать! Прошло почти полгода, как тебя забрали от меня, неужели тебе совсем не хочется хоть что-нибудь узнать обо мне?!
А мне интересен каждый твой шаг. Я хочу, чтобы ты все рассказал мне. Как ты живешь? Как там твоя работа у красавчика-Манса? Он все так же записывает свои слащавые песенки для сопливых мокрощелок? И как, они имеют успех? Блистают в топах хит-парадов? Почему он взял тебя на работу, Грейджой? Чем ты ему так приглянулся? Ответь мне, Вонючка. Я знаю Манса – он не занимается благотворительностью. Так какого хрена он взял тебя к себе?! Что у него за интерес?! Любой малолетний пацан справится с этой работой гораздо лучше тебя, так зачем Манс принял в свой магазин калеку-урода?!
(более спокойным почерком и шариковой ручкой черного цвета)
Вонючка-Вонючка… Ты мне приснился сегодня, и это очень странно. Я прежде никогда не видел тебя во сне. Хотя не сомневаюсь, что в твоих снах я присутствую постоянно. Ты можешь соврать, что это не так, но я-то знаю правду, поэтому не отрицай очевидное.
Я хочу увидеть тебя. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной – мой прежний верный Вонючка.
И ты будешь со мной.
Это не просто желание или пустая мечта. Мы обречены друг на друга. Я верну тебя. Ты мой, Грейджой, ты это прекрасно знаешь.
Я часто вспоминаю твое лицо – в те последние недели, когда мы были вместе. Ты был готов исполнять любое мое желание. Я не успевал рот раскрыть, как ты мгновенно бросался делать то, что я хотел. Если я был зол, ты сразу это чувствовал и из собственной шкуры выпрыгивал – только чтобы мне полегчало. Ты вечно старался мне угодить, ты ловил каждое мое слово, ты все время признавался мне в любви. Ты говорил это десятки раз, твою мать! Ты говорил, что любишь меня. Ты ходил за мной, словно собачонка, и все время заглядывал в глаза.
Я много думал об этом, Грейджой. У меня отменная память, а время здесь тянется бесконечно. Я вспоминал те дни, когда ты был моей верной сучкой. Когда ты клялся в любви и преданности, и как ты просил, чтобы я тебя трахнул. А потом вымаливал разрешение кончить. Меня это с ума сводило, и я хотел иметь тебя снова и снова. Нам ведь было так хорошо вместе, правда?
Ты говорил, что любишь меня, и ты не врал. Я отлично разбираюсь в людях – это моя работа – и я с легкостью могу распознать, когда кто-то лжет, а когда – говорит правду, словно перед Богами. А тебя, мой славный Грейджой, я изучил очень хорошо. Я не только знаю в подробностях каждый дюйм твоего тела, я ведь исследовал каждый уголок твоей жалкой души.
Я в деталях вспомнил все дни, когда ты ползал передо мной на коленях и говорил, что твоя любовь настолько сильна, что ты готов отдать за меня жизнь. Тогда ты не врал мне.
Это было правдой. Ты не притворялся.
Тогда что же произошло потом? Почему ты так переменился? Я не могу этого понять!
Я не верю, что все это прошло бесследно. Что бы ты ни говорил и что бы ты ни делал – ты все равно любишь меня. Я знаю, что ты хочешь избавиться от этого, и хочешь всеми силами меня забыть, но у тебя ничего не выйдет.
Ты предназначен мне, Грейджой, это судьба. Я всегда буду с тобой.
Мне не хватает тебя, но признайся сам себе откровенно – тебе тоже меня не хватает.
Ты умирал от ужаса, когда я наказывал тебя, но у меня не было выбора! Я не хотел причинять тебе боль – ты сам заслужил ее! Это была только твоя вина! Ты сам заслужил все свои страдания. Вспомни, Вонючка, разве я когда-нибудь наказывал тебя без причины?
Но когда ты исправился, стал покорным и послушным, разве ты сам не хотел быть со мной? Ты ведь просил меня об этом!
Ты любил меня, и сейчас, чтобы ты ни внушал себе, ты все равно любишь меня и хочешь.
Я помню, как ты вздрагивал, когда я прикасался к тебе – вздрагивал не от страха, а от предвкушения удовольствия. Уж поверь, я в этом разбираюсь и знаю разницу. Тебе нравились мои ласки, и тебе нравилось то, что я с тобой делал. А когда я позволял тебе остаться в моей постели, во сне ты всегда прижимался ко мне, Грейджой.
И ты до сих пор любишь меня – я чувствую это даже на расстоянии.
Ты хочешь быть рядом со мной, но не желаешь себе в этом признаться. И поэтому ты боишься отвечать на мои письма.
(абзац дописан впопыхах серым карандашом, строчки прыгают, буквы сильно скруглены)
Прекращай дурить, Грейджой. Я же знаю – ты хочешь увидеть меня так же сильно, как и я тебя.
Приходи ко мне.
Напиши мне.
А лучше сделай и то, и другое. Я хочу услышать тебя, и я хочу тебя увидеть.
Рамси Болтон.”
Теон дочитал письмо, придерживая пальцами бумагу, и внезапно забился в истерике. Он смеялся и плакал одновременно, хрипел и завывал, захлебываясь рыданиями.
Рамси писал ему о любви.
О любви, мать его.
Этот больной ублюдок был уверен, что Теон любил его и любит до сих пор. Теон осел на пол, его колотило, слезы заливали лицо и лезли в нос, капли текли с подбородка. Он едва мог дышать. Его отчаянное стремление выжить в руках жестокого безумца и садиста Рамси принимал за любовь.
Хелисента подбежала к нему, расталкивая боками подруг, уткнула нос ему в щеку и начала слизывать широким мягким языком слезы с опухшего от рыданий лица. Она всеми силами старалась его успокоить, и через некоторое время Теон затих, всхлипывая, вжавшись лицом в горячий, остро пахнущий псиной бок.
***
Каждый новый его день был похож на предыдущий. Теон ходил на работу с Кирой и на площадку со всеми тремя девочками. Он не брал выходных – когда у него было свободное время, то в голове появлялось слишком много мыслей, которые он хотел бы отогнать от себя. Работа помогала ему отвлечься. Жизнь его была скучна и однообразна: вечеринки, друзья, веселые компании и доступные девушки – все осталось в прошлом. Вечерами он сидел в кресле и грел искалеченные руки о большую чашку с крепким сладким чаем. В квартире у него было нежарко, но он привык. В подвале у Рамси было намного холоднее.
В последние дни ему несколько раз звонили журналисты, напрашивались на интервью. Они и без того слишком много про него написали, поэтому он сразу вешал трубку, без разговоров.
После истерики ему стало легче. Он даже нашел в себе силы, чтобы сходить к Роббу на кладбище. Рамси очень внимательно следил за лицом Теона, а точнее уже Вонючки, когда рассказывал о смерти друга. В тот миг и в Теоне что-то умерло, но он не смел показать свое горе – это стоило бы ему еще нескольких пальцев. А после суда… Ему было стыдно. Ему было страшно. Он предал друга, он совершил подлость, ему не было прощения.
Теон ушел с работы пораньше, попросив Даллу, чтобы она посидела вместо него на заказах. Та привычно погладила огромный выпирающий живот и заверила, что сумеет без труда его подменить – ведь до беременности они с Мансом сами управлялись и со студией, и с магазином, и даже каким-то чудом умудрились не прогореть. Теон робко улыбнулся – Далла немного опекала его и жалела, но так, что эта жалость не становилась для него оскорбительной или обидной.
Кира мерно трусила у ноги, вываливая набок длинный розовый язык и тяжело дыша. Теон по дороге купил у цветочницы крупные игольчатые хризантемы с острым зимним запахом, ему казалось, что эти цветы подходят Роббу больше всего.
Он знал, где находился фамильный склеп Старков: когда-то Робб водил его туда и с гордостью показывал место, где впоследствии должен упокоиться сам. Тогда они оба считали, что это будет в каком-то необозримом будущем, а Теон брезгливо морщился – он не понимал, какой в этом кайф: гнить в каменном гробу. Пепел его предков, по древнему обычаю, рассыпали над морем – это куда более романтично.
Теон оставил Киру у порога и велел охранять, а сам вошел в тихий полумрак склепа. Нишу, куда когда-то забирался Робб и показывал позу, в которой после смерти будут лежать его кости, закрыла каменная плита с его именем. Теон рукавом смел с нее засохшие листья, пыль и песок, и положил цветы. “Прости меня”, – произнес он беззвучно, одними губами.
Яркий солнечный свет почти не проникал в склеп сквозь длинные подслеповатые окошки на потолке. “Прости меня”, – шептал Теон, и звук его голоса отражался от стен, затихая где-то под самой крышей.
В склепе было тихо и прохладно, Теон снял перчатку и погладил трехпалой рукой серый холодный мрамор надгробья. “Прости меня”, – сказал он негромко, и на белые лепестки цветов упали горячие соленые капли.
Он задержался на кладбище и поэтому вывел девочек на прогулку намного позже обычного. Собаки были недовольны нарушением режима, они хотели гулять и вырывали поводок-сворку из рук. На площадке он краем глаза заметил огромного белого хаски. Теон не обратил на него особого внимания, мало ли собак в районе, пока не увидел его хозяина.
Ох. Джон Сноу и его Призрак.
Теон совершенно не ожидал увидеть здесь Джона, он отводил глаза и боялся начать разговор с ним. Джон всегда был прямым и честным, он должен был презирать его, потому что Теон это заслужил. Но Джон сам заговорил с ним без ненависти и злости, и Теон был благодарен ему за это. Он попросил у Джона прощения – и получил его. Это было так непохоже на Джона, что Теон отвернулся, с трудом сдерживая слезы. Джон пригласил его вместе с девочками на кофе к себе в гости.
Теон вернулся домой в растрепанных чувствах. Его прежняя жизнь начала плавно вливаться в нынешнюю и прорастать новыми побегами. Они договорились с Джоном встретиться завтра на собачьей площадке. Возможно, для него еще не все кончено, раз даже Джон Сноу простил его.
И, конечно же, на пороге его ожидало новое письмо. Теон без долгих терзаний разорвал желтый конверт. Из него выпали скомканные и небрежно разглаженные блокнотные листы. Несколько строчек были зачеркнуты так густо, что ничего нельзя разобрать. Почерк был ровный – казалось, Рамси писал вдумчиво, никуда не торопясь.
“21 апреля
Здравствуй, Грейджой! Ты так и не пришел ко мне. И не написал мне ни одного слова. Ни единого, мать твою, слова.
Здорово же тебе промыли мозги, мой славный. Кто был твоим психотерапевтом? Я не нашел его имени в газетах. Уверен, что он из числа тех самых “умников”, которые сидят в своих дорогих кабинетиках и смотрят на людей как на кучу дерьма, потому что закончили престижный колледж и прочитали херову кучу идиотских книжек разных коновалов от психиатрии.
Хотел бы я знать, что сейчас происходит в твоей голове, Грейджой. Мне докладывают о каждом твоем шаге, и я знаю, как ты живешь. Ты по-прежнему один и по-прежнему работаешь у этого сукиного сына Манса. Ты никуда не выходишь – только в парк и на работу. Мне говорили, что абсолютно все товары, и даже жрачку, ты заказываешь на дом. По вечерам ты сидишь в своей клетушке в полной тишине. Даже телевизор не включаешь.
Еще я знаю, что ты так и не взял ни монетки из тех денег, которые тебе присудили. Не хочешь брать грязные болтонские деньжата, мой славный? Не хочешь испачкать ручки? Или ты боишься, что я потом потребую вернуть долг? Не переживай. Это твои деньги. Можешь делать с ними все, что пожелаешь – хоть спускай в унитаз. Мне все равно.
Видишь, как я много знаю про тебя, Грейджой. Но я не знаю, о чем ты думаешь, когда прячешься в своей квартире, словно в пещере. И мне это не нравится. Ты как долбаная каракатица – скрылся в чернилах, и я не могу пробиться к тебе через это черное облако.
Меня это беспокоит.
Я часто вспоминаю тебя, Грейджой. Я хочу разобраться, почему я не убил тебя в тот день, когда ты попытался в первый раз сбежать от меня. Почему ты завладел моим вниманием? Почему я сохранил тебе жизнь? Что было в тебе такого особенного?
Когда ты провалил дело со щенками Старков, и тебя объявили в федеральный розыск, я спрятал тебя от полиции. Я подумал, что ты, возможно, пригодишься нам – ты полностью зависел от меня и беспрекословно исполнял бы все мои приказы.
Я думал, что буду поручать тебе разные мелкие дела, и что ты будешь на побегушках у моих ребят. А если бы ты не справился, я выкинул бы тебя, как всегда выкидывал ненужный балласт.
Я ведь тогда даже не догадывался, какой ты болван, Грейджой. Есть люди, которые могут прикоснуться к дерьму и превратить его в золото, а у тебя было все наоборот. За что бы ты ни взялся, все становилось дерьмом. Такой вот ты особенный, Вонючка.
Ты упустил детей Старков – о, Боги, тебя облапошили бродяжка и ходячий имбецил! Даже самый тупой малец из трущоб не повелся бы на их сказки, а тебя они провели.
Но я и здесь тебя прикрыл. С трупами бездомных детей, конечно, не очень нехорошо получилось, но ведь все поверили, что это младшие Старки. Несмотря на твою идиотскую выходку, Кэт все равно перевела деньги. Только благодаря мне мы остались в выигрыше.
Я принял тебя в Дом, но относился как к обычному расходному материалу. Ты был тогда самоуверенным дерьмецом, убежденным в своей значимости и неотразимости. Конечно, то, что ты наворотил в доме своей приемной семьи, тебя малость подкосило, но ты все равно оставался прежним – скользкой медузой с самомнением как у наследного принца.
Я собирался поручить тебе доставку товара одному из наших дилеров, как вдруг узнал от своих ребят, что ты сбежал, и они еле успели поймать тебя. Как же я был взбешен, Вонючка! Я приютил тебя, пристроил к делу, а ты помчался сдавать нас в полицию – вот ведь неблагодарный сучоныш-перевертыш!
Я хотел убить тебя так, как всегда убиваю предателей – медленно снять кожу и оставить умирать на цепях. Я бы так и сделал, если бы не твой взгляд. Я увидел, как ты смотрел на меня в ожидании смерти – сначала с ужасом, а потом собрался с силами и перестал трястись. Ты больше не боялся, и меня это здорово задело.
Вот с этого момента все и началось, мой славный Грейджой.
Мне надо было тогда приказать Дэймону убить тебя прямо на месте. И я бы сейчас не сидел в этой долбаной камере и не писал бы тебе эти долбаные письма, на которые ты не отвечаешь.
Я знаю, что ты забрал моих собак, Грейджой. Когда мне сообщили, что ты взял девочек из приюта, где их собирались усыпить, меня словно теплой волной накрыло. Я был уверен, что их уже убили – это же собаки Рамси Болтона, твою мать! Собаки Болтонского Монстра! И вдруг мне говорят, что они живы, и что ты за ними ухаживаешь.
Ты содержишь моих собак, и я это очень ценю. Они тебя сразу полюбили, и я знаю, что им у тебя хорошо. Надеюсь, ты не перекармливаешь Киру? Нет ничего хуже ожиревшего добермана, а она вечно выпрашивает лишние куски. Как там Джейни и Хелисента? Джейни всегда убегала дальше всех на прогулках и приносила мне “добычу” – всякую хрень, которая интересна только собакам. Но я хвалил ее за “подарки”, потому что такое поведение надо поощрять.
Я скучаю по ним, Грейджой. Мне их не хватает.
Как и тебя.
Рамси Болтон. “
Итак, Рамси больше не угрожал и не запугивал. Он волновался за собак. Однако даже из тюрьмы он умудрялся следить за каждым его шагом. Интересно, узнал ли он о встрече с Джоном Сноу?
Рамси дал ему свободу распоряжаться деньгами, которые ему присудили. Теон иронически хмыкнул. Эти деньги ему были не нужны.
Рамси писал, что прикрывал и защищал его – но ведь это именно он втравил Теона во все эти преступления. Это он уговорил Теона увести с детской площадки маленьких Старков. Это он пообещал Теону легкие деньги и что детям ничего не грозит. А потом все заплатили за это страшную цену. Все, кроме Рамси. Разве можно сравнить отсидку в тюрьме с тем, что пришлось пережить остальным?
Теон швырнул письмо на столик в прихожей. Он подошел к девочкам: те развалились на ковре в комнате. Он лег между ними, начал гладить упругие лоснящиеся бока, черно-рыжие морды, обхватывать ладонью длинные черные носы и ласково тянуть за острые уши. Хелисента облизывала ему руки, Кира привалилась к его боку горячей спиной. Теон схватил непоседу Джейни и прижал к себе. Так он и заснул: на полу, окруженный собаками.
***
Они стали видеться каждый день: Джон приводил Призрака на площадку, и девочки с радостью носились с ним наперегонки за палкой, даже флегматичная Кира охотно принимала участие в игре. Доберманы были очарованы белоснежным хаски и соперничали друг с другом за его внимание.
Разговоры с Джоном строились осторожно, у них было слишком много острых моментов. Но Теон был очень рад тому, что они проводили много времени вместе, с ним он иногда чувствовал себя прежним. Раньше они не любили друг друга, Сноу считал Грейджоя наглецом и задавакой, а Теон порой жестко высмеивал мрачного бастарда. Но сейчас они начали общаться, осторожно нащупывая темы, которые будут безболезненными для обоих. Теон очень дорожил этим подобием дружбы. Он чувствовал, что нужен кому-то, и от этого в душе разливалось давно позабытое ощущение тепла.
Через несколько дней Джон снова позвал Теона с девочками в гости. Смешно, но Теон к этому даже специально готовился: надел свои самые приличные черные джинсы и черную футболку с кракеном, вышитым тонкой золотистой нитью. Он пригладил перед зеркалом отросшие до плеч волосы – соль с перцем, заправил жесткую непослушную прядь за ухо. Девочки крутились в прихожей, нетерпеливо поскуливая.
Теон, натянув тонкие светло-бежевые перчатки, спустился по лестнице, держа поводок-сворку обеими руками – девочки рвались гулять. На последнем лестничном пролете перед дверью они чуть не сбили с ног невысокого плюгавого человечка с мышиными серыми волосами и скошенным подбородком. Тот испуганно отскочил, прижав к зеленой стене вспотевшие от страха ладони. Собаки были в намордниках, но человек все равно побледнел, было видно, что он очень испугался. Теон извинился перед ним и вывел девочек на улицу.
По-летнему жаркое солнце било в глаза, в такую погоду в капюшоне не походишь. Теон достал из кармана солнечные очки, в них его трудно было узнать, он прятался от мира за их большими темными стеклами. Собаки рвали поводок из рук, им не терпелось пойти на площадку, но Теон повел их в другую сторону, к дому Джона.
В кармане затрещал телефон. Раньше Теон любил веселые мелодии, про медведя или жену дорнийца, но теперь это был простой сигнал, из тех, что ставятся по умолчанию. Лишь несколько человек знали этот номер: Манс, сестра, лечащий врач матери, прокурор Баратеон, а теперь еще и Джон Сноу. Теон дрожащими пальцами выудил мобильник из кармана: вряд ли ему кто-то позвонил, чтобы просто поболтать. На экране высветилось имя “Джон” и Теон выдохнул с облегчением, наверное, надо что-нибудь купить по дороге.
Вместо приветствия Джон сказал напряженным голосом:
– Я должен вернуться.
– Куда? – Теон растерянно заморгал, не понимая, о чем речь.
– В “Дозор”. Прямо сейчас. Это срочно, я собираю вещи, через два часа у меня самолет.
– Я… Я могу тебя проводить? – Теон начал кусать губы.
– Нет времени. За мной уже пришла машина. Прости. Мне жаль, что так получилось.
Теон попытался убрать телефон, но не с первого раза попал им в прорезь кармана. Он присел на низкую оградку газона – гнутую металлическую трубу, покрашенную черной масляной краской.
Он очень расстроился. Джон уезжает, и Теон снова останется один.
Один.
Раньше он даже не думал об этом. Не думал о своем одиночестве. Оно казалось ему правильным и заслуженным: он сделал столько плохого, он принес горе людям, которых любил – и они умерли, а он всю жизнь будет жить один с чудовищным грузом вины.
Но Джон простил его, и от этого жизнь Теона стала совсем другой. Джон показал ему, что он может не замыкаться в себе и собаках, а жить как обычный человек: ходить в гости, общаться с другом, не бояться осуждения и презрения.
А теперь Теон снова остался один. Он будет ходить на работу, гулять с девочками и сидеть по вечерам с ногами в кресле с кружкой чая.
Теон согнулся, словно от боли, и накрыл голову руками, упершись острыми локтями в коленки. Горячие слезы потекли по щекам.
Девочки топтались рядом, не понимая, что с ним происходит. Теон медленно поднялся и побрел в сторону дома. Он остановился около небольшого магазина и привязал собак к велосипедной стойке у входа. Теон подошел к витрине с алкоголем. Рамси запрещал ему пить, и он по привычке уже очень давно не употреблял спиртного. Он выбрал бутылку дешевого виски с красно-золотой этикеткой.
Открыв дверь квартиры, Теон заметил на коврике желтый конверт. Он не удивился, одно к одному, прошел в кухню, держа бутылку в одной руке, а конверт – в другой, открыл шкафчик и достал квадратный стакан с толстым дном. Теон посмотрел сквозь него на свет – было видно, что им давным-давно никто не пользовался, – и вытер пыль салфеткой.
Девочки суетились вокруг него, и он насыпал им сухой корм из большого пакета, еда всегда полагалась после прогулки. Но они не гуляли, а пытались пойти в гости. Кормить собак надо было только два раза в день, утром и вечером, но сейчас он не помнил об этом.
Теон налил полстакана виски, выпил его залпом и разорвал плотную желтую бумагу конверта. Знакомые до тошноты блокнотные листки были исписаны прыгающими буквами. Строчки заходили одна на другую, и некоторые предложения почти невозможно было разобрать. Внизу расползлось огромное пятно, словно на бумагу опрокинули стакан жидкости. От письма еле уловимо несло запахом алкоголя.
“16 мая
Теон, Теон… я и сам не знаю, какого хрена пишу тебе сейчас…
Я в курсе, что ты получил все мои письма – все до единого – но ты их не прочел. И я даже знаю почему. Наверняка тебе запретил это твой умник-психиатр. По его совету ты берешь мое письмо – в котором я тебе всю душу изливаю, твою мать – и рвешь его в мелкие клочья. А потом выбрасываешь в мусор. Или в сортир. Как это мило! Ты рвешь на части мою душу и смываешь ошметки в унитаз.
Вот в этом вся твоя суть, мой славный Вонючка-сучка. Схватить, присвоить, испортить, а потом просто куда-то выбросить. И постараться обо всем забыть.
Что еще посоветовал тебе мозгоправ? Чтобы ты завел себе новых друзей? Приобрел новое хобби? Зажил новой прекрасной жизнью? А меня вытряхнул где-то на заднем дворе?! Как мусор?! И больше никогда не вспоминал?
Так вот знай – на задворках твоей памяти я не останусь. Даже и не надейся на это, ублюдок.
Я сижу без дела, и меня это бесит. Конечно, приятно, что меня здесь уважают и боятся. Дом Болтонов – сам понимаешь, и многие набиваются ко мне в друзья. Или просят защиту. Все хотят как-то услужить мне. Добиться моего расположения, сраные кретины.
