Текст книги "Королевский премьер (СИ)"
Автор книги: Энена
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
***
Когда часы в гостиной показывают десять с четвертью, Астори открывает глаза. Она не спит. Думает. Обнажённые плечи холодит сквозняк, крадущийся из приоткрытого окна, и она плотнее закутывается в одеяло. Тадеуш держит её за руку и греет поцелуями пальцы. Астори бережно отнимает ладонь, переворачивается на другой бок. И думает.
Он совсем не виноват, что…
– Ты замёрзла? – Он тыкается лбом ей в лопатку.
– Нет.
И никто не виноват, но…
Тадеуш проводит ладонью по её предплечью.
– Ты вся ледяная…
Астори не даёт ему договорить. Не слушает. Не отвечает. Она поднимается, нашаривает тапочки и быстро набрасывает лёгкий домашний халат. Тадеуш смотрит на неё с тревогой в зелёных заботливых глазах.
– Думаю, тебе уже пора. Вызови водителя, пусть подъедет через полчаса, я как раз приведу в порядок твою одежду.
Она завязывает пояс, как вдруг Тадеуш ухватывает её за мизинец, глядит с надеждой и невысказанной мольбой, по-детски чистосердечной и бесхитростной.
– Астори… Я люблю тебя.
Она туже затягивает узелок; глаз дёргается, рот искривляет нервная улыбка. Астори берёт его руку в свою и целует её.
– Хочешь, я сделаю тебе чай, пока ты будешь одеваться?
Комментарий к 3.6
Закончилась первая арка. Осталось ещё две. Автору было бы невероятно интересно узнать мнение уважаемых читателей.
========== 4.1 ==========
Тадеуш ждёт.
Это хуже всего.
Астори каждым натянутым нервом, каждой клеткой мозга, всем своим существом ощущает его терпеливое влюблённое ожидание, и это изматывает её. Она не этого хотела. Она не… да ей разобраться бы сначала, чего она хотела вообще. Астори до сих пор не уверена, что поступила правильно. Вернее, она уверена почти наверняка, что того… что тогда этого делать не стоило, но это просто случилось и поставило жирный вопросительный знак на их с Тадеушем отношениях. Астори знает: она сама виновата.
Ответственность лежит на ней.
А Тадеуш всё ещё ждёт, и становится только тяжелее.
Астори задумчиво смотрит в кружку с чаем, в сотый раз пытаясь осмыслить тот вечер. Проматывает события одно за другим опять и опять, вглядываясь, вслушиваясь, стараясь осознать и принять… Он признался ей в любви. У Астори потеют ладони и дрожит зажатая в пальцах чайная ложка. Он. Признался. Ей. В. Любви. Астори хочется застонать от отчаяния.
Пожалуйста, нет. Пусть это окажется просто дурным сном… прекрасным кошмаром… вымыслом… пожалуйста.
Джоэль дёргает её за рукав.
– Мам… ма-а-ам… ты чего?
– Ничего, солнышко. – Она рассеянно целует его. – Правда. Доедайте… у вас скоро урок математики, не стоит опаздывать. Я приду к вам после занятий, ладно? Мы погуляем.
Нет, ей это не привиделось. Астори прикусывает язык. Зачем он это сказал, зачем, она ведь не просила… она так надеялась, что… Его признание вынуждает её расставить всё по местам и ответить либо взаимностью, либо отказом, а Астори хочется тянуть с этим как можно дольше. Она лелеяла мечту, что они вовсе не заговорят об этом, но… Слова Тадеуша её обязывают. Астори желала бы, чтобы в их теперешних отношениях было как можно меньше обязательств.
И вот сейчас она сбита с толку, раздражена и испугана перспективой скорого объяснения.
Сложно не заметить, как расцветает Тадеуш в её присутствии: как теплятся его долгие взгляды, как ласковее и чаще он касается её локтя, как нежно произносит «Ваше Величество»… Это лишь усиливает страх Астори. Он ни о чём не спрашивает – подразумевая, что следующий шаг должна сделать она. Сама. Снова. Тадеуш слишком подданный, чтобы позволить себе первенство в отношениях с королевой, пусть даже таких, несколько неформальных.
Он не настаивает. Не требует. Не просит. Если бы не ехидная стерва-память, Астори бы решила, что между ними вовсе ничего не было.
Но она-то помнит… и её гложет вина уже не только перед Джеем и детьми, но и перед Тадеушем. Этого слишком много для неё одной.
Надо разом покончить с этим.
Спустя полтора месяца после бунта на площади она вызывает его к себе в неурочное время, ближе к вечеру. Со стороны такой поступок не должен казаться странным: идёт суд над тремястами арестованными мятежниками – заседание пришлось перенести в четвёртый раз из-за мятежных настроений в столице, – Север всё ещё волнуется, пусть напряжение и идёт на спад, Тадеуш едва не лишился должности, благо, кабинет министров его оправдал, надо подготовить вступление в Совете, где в среду будут обсуждать произошедшее… дел много, и королеве есть о чём поговорить со своим премьером. Тадеуш сам сказал однажды, что она может требовать его к себе в любое время дня и ночи. Государственные заботы не терпят отлагательств.
И никому не нужно знать, что в этот раз Астори зовёт его по иной причине.
Об этом догадывается один Тадеуш.
Они сидят за столом в её кабинете: Тадеуш раскладывает документы, приподнимает брови, рассказывая о намеченной на середине лета поездке в Райвенлок, показывает вырезки газет с заметками о бунте, тыкает кончиком карандаша в заголовки и, сняв очки, устало сообщает о выторгованной журналистами пресс-конференции. Астори слушает, косясь на бутылёк с сердечными каплями. Она постоянно носит его с собой.
Премьер-министр выглядит окончательно выпотрошенным последними неделями: похудевший, с мешками у тусклых зелёных глаз и усталыми морщинками на осунувшемся лице. Острее обозначились скулы и слегка вздёрнутый нос с веснушками. Улыбки лучатся реже. Астори обеспокоена этой переменой и не замечает, что сама стала более нервной, дёрганней и суше.
Пальцы привычно стискивают флакончик с лекарством.
– Кажется, это всё на сегодня. – Тадеуш заново бегло просматривает содержимое папки. – Мы встречаемся во вторник, как обычно, в три?
– Я… я как раз хотела поговорить об этом. – Астори сглатывает, сцепляет пальцы и выпрямляется. Взгляд – вниз. Медлит, подбирая слова, и облизывает губы. – Кое-что… уточнить.
Тадеуш откладывает папку. Смотрит на неё.
– Да, Ваше Величество?
Это оказывается труднее, чем ей представлялось, когда она репетировала перед зеркалом. Астори кусает губы. Молчит. К лицу и шее приливает кровь, и лихорадочный румянец жжёт ей кожу раскалённым железом. Она должна. Обязана. Переступить через себя, через него, через всё, во что верила и за что боролась… или почти всё. Она давно решилась, так почему сейчас её лезвием по горлу полоснуло ощущение несправедливости?
Тадеуш такого не заслужил. Не от неё. Он, мягкий, понимающий и преданный и – решительный и упорный, он, спасавший её бессчётное число раз, он, рискнувший ради неё всем… Она же предаёт его. Она его убивает – без ножа, словами, у себя на глазах, в своём собственном кабинете…
Его. Джея.
Себя саму.
Всех.
– Я… я, надеюсь, вы понимаете, – начинает Астори, запинаясь и не поднимая глаз, – что то, что… произошло между нами… обусловлено многими причинами и… имеет совершенно особенный характер. Мы… не любовники, господин премьер-министр. Мы… коллеги. И было бы откровенно глупо полагать…
– Не утруждайте себя, Ваше Величество, – тихо прерывает её Тадеуш. – Я понимаю. Можете быть спокойны, я никогда…
Астори глотает воздух, судорожно двигает ладонью.
– Нет, дослушайте!.. Дослушайте. Разумеется, связь романтическая между нами невозможна, и… наши отношения исключительно официальные и деловые. И… во всём, что происходит, во всём, что… касается нас двоих, отсутствует какой-то бы то ни было личностный интерес… присущий бытовому роману. Мы политики, господин премьер-министр, и взрослые люди.
Тадеуш хмурится, поджимает губы. Он явно не понимает.
– Вы… хотите сказать, что…
Астори не позволяет ему договорить:
– Вас такой формат устраивает?
Их взгляды встречаются. Неверие, испуг и сомнение – с одной стороны, и болезненная решимость пополам с отчаянием – с другой. Глаз Астори дёргается. Сердце ощутимо и тяжело колотится внутри.
Надо бы принять капли.
– Вас устраивает такой формат? – не отводя взгляда и расправляя плечи, переспрашивает она, чётко и безапелляционно, не как влюблённая – возлюбленного, но как королева – премьер-министра. Деловые отношения. Точка. Коллеги. Точка. И не больше. Она сделала выбор – меньшее из зол, мучительное, но необходимое. Иначе бы она сошла с ума. Ей нужно уважать себя и свою верность памяти Джея так же сильно, как нужно быть с Тадеушем. И если невозможно иметь всё разом… пусть будет хотя бы наполовину.
– Да… Устраивает, – тяжело отвечает Тадеуш, моргая. Его кадык напряжённо дёргается. Понимает. Ради Мастера, понимает. Астори страшно подумать о том, как ему должно быть больно сейчас… Она не хочет, чтобы он страдал, никогда не хотела…
– Тогда предупредите секретаршу, пусть перестроит ваше расписание с завтрашнего дня: приёмы по вторникам и пятницам с семи до двенадцати. Я тоже скажу своему секретарю. – Она проводит языком по обескровленным губам. – На этом всё. Можете быть свободны.
Тадеуш кивает. Опускает глаза. Старается не смотреть на Астори. Он поднимается, застёгивает папку и уже делает шаг к выходу, как вдруг Астори, вспомнив, что забыла разъяснить очень важный нюанс, окликает его:
– Господин премьер-министр?
Он оборачивается, и в глазах мелькает подобие надежды. Астори нервно усмехается, прикусывает изнутри щёку и бегает пальцами по краю стола, встряхивая головой.
– Относительно… вашего признания… вы, несомненно, осознаёте, что это… это немыслимо. Мы никогда… Я люблю своего мужа. И детей.
Тадеуш на мгновение теряет дыхание. Глотает. Силится понимающе улыбнуться в ответ.
– Да. Осознаю. Конечно. Да. Позволите идти?
– Идите. Всего доброго.
Астори провожает его взглядом и роняет голову в ладони. Её трясёт. Ей тошно от себя.
Надо принять капли.
========== 4.2 ==========
– Прения завтра, – говорит Астори, поправляя рукава. Тадеуш кивает:
– И, конечно, затронут тему бунта и проблем на Севере. Прошло два месяца… с этим надо разобраться.
Да, надо. Уже давно. Поставить точку… Астори поджимает губы. Судебный процесс над бунтовщиками наконец завершился, каждого приговорили к значительному штрафу и лишению свободы сроком от пяти до семи лет. Достаточно, чтобы усмирить волнения на Севере и показать, что покушение на правящую фамилию безнаказанным не остаётся. Но чтобы утолить болезненную жажду мести…
Недостаточно, нет.
Астори долго думала над этим. Она осознаёт риски, понимает, что не следовало бы так делать… к чёрту. К чёрту всё. Слишком дорого стоил её семье тот день. Она смотрит на пузырёк с сердечными каплями и спиной чувствует играющих в соседней комнате дочь и сына.
Она могла потерять всё.
Астори пыталась быть милосердной, искренне хотела прощать… но всему есть предел. И будь она проклята, если они – все они – не познают силу её гнева.
Если северяне забыли, что королевская рука не только ласкает, но и карает, она напомнит им.
– Я… я поразмыслила… то, что произошло тогда на площади…
– Вам стоило улететь с детьми, – говорит Тадеуш, придерживая большим пальцем копию договора с рецанскими корпорациями. – Ваша сохранность – превыше всего, Ваше Величество. Вы подвергли себя опасности…
Астори отмахивается.
– Я знаю. Но сейчас… не о том, господин премьер-министр… я о прениях. Произошедшее выступление… будем честны, едва не стало революцией. Я не могу допустить, чтобы такое повторилось… чтобы возникла даже мысль, что такое может повториться. Господин Бартон… я терпела. Долго. Моему терпению пришёл конец.
Он медленно закрывает папку, выпрямляется: встревоженный взгляд скользит по лицу Астори, останавливается на губах. Тадеуш, кажется, думает, что ослышался. Брови сходятся, и надо лбом залегают тяжёлые складки; он сглатывает.
– Прошу прощения, вы?..
– Я хочу покончить с этим, – припечатывает Астори, расправив плечи. Тадеуш не верит. Слабо дёргается в улыбке щека, и он нервно поводит головой влево.
– Нет, вы же… Ваше Величество…
Он всё ещё надеется, что это не то, о чём он подумал. Чего боялся. Но Астори не оставляет шансов ни ему, ни Северу.
Потому что ей тоже не оставили.
Она прикусывает губу, откидывает со лба волосы и произносит чётко, раздельно и твёрдо:
– Я предложу на обсуждении ввести в северные провинции правительственные войска и объявить чрезвычайное положение в связи с угрозой королевской династии и государственному суверенитету.
Тадеуш распахивает зелёные глаза и от изумления роняет папку на ковёр. Впивается пальцами в ручки кресла. Приоткрывает рот, но слова застревают в горле, и только по застывшему в зрачках ужасу читается: «нет». Астори смотрит на него. Дышит. Ей кажется, что она ударила его – подло и без предупреждения. Заботы северных провинций – хрупкий лёд, на который они не часто осмеливались в открытую вступать в разговорах между собой.
Закончить военные действия на Севере было основным пунктом в избирательной программе Тадеуша.
Он поднимается – растерянный и сбитый с толку. Правое веко дёргается.
– Но… но так ведь нельзя, Ваше Величество! Это же будет означать… войну. Самую настоящую гражданскую войну! Эглерт не перенесёт такого, он просто развалится на части!
– Не развалится! – повышает голос Астори. Рвано вдыхает. – Если страна лишится короля, это будет гораздо хуже. Север перешёл черту. Я не могу спустить это на тормозах, как вы не понимаете!
Тадеуш отчаянно трясёт головой.
– Но… Ваше Величество, вы же обещали!..
– Вы, – быстро перебивает она, вскидывая на него глаза, и облизывает губы. – Я – ничего не обещала.
«Если вы… поможете мне, я сумею помочь вам. Слово монарха всё ещё кое-чего стоит, не правда ли?»
Она обещала. Астори помнит, потому что ничего не забывает. Всё зависит от того, достанет ли Тадеушу духа напомнить об этом. Духа… или бестактности.
Не напоминает. Поступает гораздо хуже – глядит на неё с испугом и почти разочарованием.
– Послу… я умоляю, послушайте, Ваше Величество!.. Это ужасная ошибка. Вы не можете наказывать целый Север, это… несправедливо. Люди не виноваты! Если вы решитесь на это, то навечно подорвёте свой авторитет, и тогда даже я не сумею помочь вам!..
У Астори сдавливает грудь. Неужели он не осознаёт, что ей пришлось пережить за эти месяцы? Сколько она передумала и перечувствовала в тот злополучный день, отсчитывая часы в осаждённом дворце? Такое не забывается и не прощается. В тот миг, когда они подняли плакаты с надписями «Свободу Северу», они выбрали свой путь.
И Астори выбрала свой.
– А теперь послушайте меня, господин премьер-министр! – Она с размаха ударяет ладонью по столу. Зубы стучат, её потряхивает, и в глазах снова начинает двоиться. – То, что случилось на площади, – самая настоящая попытка государственного переворота. Они покусились на сами законы Эглерта. И если понадобится, я осужу их заново – как государственных преступников.
Тадеуш собирается что-то сказать, но Астори останавливает его лихорадочным жестом.
– Молчите! Жизнь моих детей была в опасности. Вы это понимаете, господин Бартон? Любой, кто угрожает мне и моим детям, – угрожает всему королевству.
– Но…
– Никаких «но»! Это мои дети, и, будьте уверены, я сумею защитить их от любого, кто попробует навредить им!
На языке оседает привкус железа. Она моргает, фокусируя расплывающийся взгляд. Её пробирает озноб. Надо, надо было принять капли ещё полчаса назад… забыла… Воздух режет ноздри.
Но Тадеуш, всегда внимательный и чуткий, этого не замечает – и не сдаётся.
– Ваше Величество, поверьте, я прекрасно понимаю это, но… но вы не должны позволять чувствам брать верх! Я ведь предупреждал вас, что будет, если на Севере разгорится война: вторгнутся миротворческие войска СОС, Эглерт раздерут по кусочкам, и мы опять потеряем независимость, которую так долго ждали!.. И потому на вашем месте…
У Астори не хватает выдержки: она вскакивает, напряжённо дыша ртом, вцепляется руками в стол – чтоб не упасть, устоять, не рухнуть на ковёр – и вскрикивает судорожно, чувствуя, как разбухло тяжёлое сердце в груди:
– Но вы не на моём месте! Я – королева, и я знаю, что будет лучше для моей страны! – Стискивает челюсти, пытается наладить дыхание – не получается. Окидывает Тадеуша немигающим смазанным взглядом. Спина прямая. – Вам ясно?
Минута молчания. Тадеуш не двигается. И – сдержанно-глухо, официально, сквозь скрип зубов:
– Да, Ваше Величество.
***
Астори подходит к стойке. Слегка щурится от льющегося сверху электрического сухого света, поправляет рукава тёмно-бежевого пиджака и вытаскивает речь из папки. Перелистывает скреплённую степлером бумагу. Откашливается. Медленно оглядывает советников, укрытых полутьмой, и опускает ладони на края пюпитра, чувствуя, как на неё смотрят два зелёных сосредоточенных глаза.
– Господа советники, добрый день.
Третий ряд, пятый слева.
Она говорит быстро и трезво, толково раскладывая по полочкам аргументы, чётко объясняя, почему, как и когда следует объявить чрезвычайное положение на Севере. Не забывает дышать.
Капли в сумочке.
Причины, которые она называет – веские, факты – дельные. Астори наглядно излагает свою точку зрения, энергично жестикулирует, не забывая повысить и понизить тон голоса, когда текст того требует. Тадеуш хорошо учил её, и остаётся надеяться, что сейчас он об этом не жалеет. Астори не смотрит в его сторону – но всё равно видит краем глаза.
И говорит, говорит, говорит…
– Вопросы?
Она отводит тёмно-каштановые пряди за уши, оглядывает зал в поисках вытянутой руки. Первая взмывает стрелой.
– Да? – кивает Астори и замирает.
Третий ряд, пятый слева.
Тадеуш.
Он встаёт, поправляет галстук и встряхивает кистями. Готовится к бою. Астори ощущает, как холодеет изнутри, как вмерзает в разум свинцовая мысль: поединок между ними неизбежен. Она не хотела этого. Он тоже. Никто не хотел… но это случится. Астори проводит языком по пересохшим губам и переступает с ноги на ногу. Ей становится не по себе.
– Ваше Величество, уверены ли вы, что предложенный вами проект окупит затраченные на него усилия в политическом, экономическом и идеологическом планах?
Скрещиваются клинки – и взгляды. Взвенивает накалённый воздух.
Тадеуш спрашивает её – снова и снова, опять и опять – и Астори едва успевает отвечать. Пальцы до боли вдавливаются в дерево. Она защищается до хрипоты, до исколотых лёгких, вертя головой так, что гудит в ушах и немеет шея, когда то один, то другой советник, поддерживая премьер-министра, осыпают её язвительными вопросами. Астори остаётся одна. Понимает, что выносить проект на голосование бессмысленно, если она не хочет с треском провалиться, набрав позорные ноль голосов.
Поднимается молодцеватый темноволосый советник. Астори обречённо вскидывает голову.
– Ваше Величество… то, что вы предлагаете, – сомнительно и опасно.
Её досыта накормили этими словами сегодня. Астори со свистом втягивает воздух и моргает. Она устала. Она знает, что неправа, и ей так бесконечно плохо и зло на душе, что она не может больше прятаться – будет кусаться. И всё равно, что кто подумает.
– …посеет раздор меду Севером и Югом. И если начнётся война…
– Значит, начнётся война, – говорит Астори, щурясь. Повисает изумлённая пауза, будто разом заклеили скотчем сто пятьдесят восемь ртов. Советник теряет самообладание, машет руками:
– Но вы… вы же убьёте Эглерт!
Разрядом тока пробегает по губам конвульсивная полуулыбка. Астори шатает.
– Я и есть Эглерт. – Она застёгивает папку. – Ещё вопросы?
Ошарашенное молчание, готовое разразиться бурей.
– Всего доброго, господа советники.
Буря взрывается восклицанием и топотом ног за её спиной, когда она судорожной походкой, сбиваясь на бег, выходит из зала. Папка выскальзывает из рук, шлёпается на плиты. Астори не замечает. Сумочка осталась там… а в ней капли… капли…
Она еле-еле добирается до лифта, скользя на неудобных каблуках, цепляется непослушными пальцами за гладкую до отупения стену, бессильно и лихорадочно давит на кнопку. Лифт скрежещет, словно горный камнепад. Сзади кто-то торопливо шагает, но Астори не оборачивается – вваливается в лифтовую кабинку, нажимает на круглую чёрную кнопку со смазавшейся циферкой «один» и едва не сползает затылком по стенке.
– Ваше Величество!
Захлопываются двери.
На первом этаже Астори почти на ощупь отыскивает женский туалет, припадает к раковине и выкручивает на полную кран. Грудь разрывается, будто в неё колотят, колени подкашиваются, и к горлу подступает тошнота. Язык прилип к нёбу. Астори, наклонив голову, слушает шум воды и смотрит на спадающие густые пряди. Её мутит; глаза щиплет от злых слёз отчаяния и презрения к себе.
Стук.
– Ваше Величество?..
Она различает голос, мучительно вздрагивает всем телом.
– Уходите, господин Бартон! – выдавливает нескладными всхлипами.
– Но я…
– Просто уходите!
У неё не остаётся сил продолжать. Зубы выбивают дробь, лёгкие, кажется, вот-вот лопнут, и кровь пульсирует в ушах болезненно и громко. Она проиграла. Она опозорилась. Перед всеми… перед Уолришем… перед Тадеушем… он ненавидит её, должно быть. Астори кусает губы. Она идиотка. Просто дура.
– Дура!..
Она ударяет в стену кулаками, склоняет лоб над холодной пустой раковиной и дрожит.
Отворяется дверь, и входит испуганный растрёпанный Тадеуш. Бежал за ней по лестницам и споткнулся, понимает Астори. Не смотрит на него. Такого унижения она не вынесет.
– Я просила вас уйти. – Она глухо и знобливо вдыхает. – Пожалуйста… оставьте меня.
Он стоит, не знает, что ответить, и разглядывает её. Астори ощущает его робкую извиняющуюся жалость, от которой становится только хуже. Прикусывает язык.
– Я не хотел вас обидеть, – тихо произносит Тадеуш. – И никто не хотел. Ваше Величество…
– Это я виновата, – перебивает его Астори резко и ожесточённо переводит плечами, всё ещё не поднимая взгляда. – Я поступила, как… я совершила промах. Мне следовало бы… следовало бы подумать… чёрт! Я обязана была предвидеть, но я-э-то-го-не-сде-ла-ла!..
Её накрывает истерика. Грохочет вода, Тадеуш стоит и смотрит, и Астори, сжимая рот и зажмурившись, постыдно мычит в ладонь, поскуливая и долго и глубоко всхлипывая. Перчатка намокает от слёз, жгущих ей щёки. Вторая рука сжата в кулак. Спина выпрямлена.
– Ваше… Астори…
Тадеуш в три шага оказывается рядом и обнимает её, притягивает к себе; Астори сама не замечает, в какой момент начинает плакать, уткнувшись ему в плечо. Но там тепло. Там безопасно. Он опускает подбородок ей на затылок, гладит по волосам и спине, целует в висок и нежно проводит носом по уху. И что-то говорит. Астори не слушает и не слышит.
Она держится за него, как за последний надёжный якорь, и плачет, просто плачет, потому что сегодня у неё жутко неудачный день, потому что она плохая королева, потому что она забыла капли и носовой платок в сумочке наверху.
Но пока есть Тадеуш – есть шанс всё исправить.
========== 4.3 ==========
Королевы в кабинете не оказывается – камердинер извещает озадаченного Тадеуша, что Её Величество изволит гулять в парке и «упражняться». Это звучит тревожно. Упражняться… в чём? Тадеуш скрупулёзно перебирает в памяти всё, что знает об увлечениях королевы, однако на ум не приходит ничего подходящего. Разве что танцы, но… но не станет же она делать сальто на улице, прилюдно, да ещё в середине декабря?
Тадеуш надеется, что нет. Он огибает западное крыло дворца, хрустя ботинками по ломкому первому льду, и выходит к замёрзшему фонтану. Мраморные статуи королей Эглерта стоят в бесснежном безмолвии, устремив навсегда застывшие глаза в вечность. Тадеуш замедляет шаг. Где же…
Выстрел. Пугливо хлопая крыльями, взлетает с ивы сине-жёлтая стайка синиц, и Тадеуш невольно вздрагивает, вертит головой: откуда? Кто стрелял? Её Величество в опасности? Дворец захвачен? В мозгу за какую-то долю секунды прокручивается десяток возможных вариантов. Что происходит?
Выстрел. Ещё один. И ещё. Тадеуш почти бежит по блёклой смятой траве, перепрыгивая через клумбы и едва не запутавшись в садовом шланге. Где королева? Она в порядке? Он спешно минует зелёную изгородь, тронутую хрупким инеем, и оказывается на открытом пространстве перед западным входом в Серебряный дворец. Глухо стучащее сердце успокаивается: Тадеуш видит Астори. Белое пальто и берет лежат на скамейке; впереди, шагах в тридцати, расставлены мишени для стрельбы. Тадеуш неверяще моргает.
Астори стоит к нему спиной, в синих брюках, белой рубашке с закатанными до локтей рукавами и вязаном жилете; тёмно-каштановые волосы собраны на затылке – их колышет зимний промозглый ветер. Не двигается. Тадеуш вглядывается, видит, как напряжены плечи и шея, но вытянутые руки, сжимающие пистолет, не дрожат. Секунда. Выстрел. Импульс откидывает Астори назад, она качается, но удерживается на месте и встряхивает головой. Перезаряжает пистолет.
– Ваше Величество?
Астори оборачивается. Разглаживаются морщинки на сосредоточенно-упрямом лице, губы расходятся в приветливой улыбке, и она отводит волнистые пряди за уши.
– Господин Бартон!.. Здравствуйте. Прошу прощения, не уследила за временем… подойдите, не бойтесь. Поговорим сегодня на воздухе, хорошо?
Тадеуш приближается не без опаски, косится на тяжёлый пистолет в смуглой руке, которую он так часто целовал. Астори дружески сжимает ему локоть.
– Не знал, что вы… стреляете, – говорит он, в смущении барабаня пальцами по корешку папки. Астори беззаботно отмахивается, поправляет рубашку:
– Увлеклась во время учёбы в университете. Ещё в интернате интересовалась оружием… знаете, в этом есть своя романтика. Потом, на первом курсе, начала заниматься. После замужества редко практиковалась, вот… решила, что надо держать себя в форме. Может, и к танцам вернусь. Надо бы.
Тадеуш понимающе приподнимает брови. Молчит. Не в силах удержаться, исподтишка разглядывает королеву – он никогда не видел её одетой так по-домашнему и просто, в брюках, жилете и кедах. Взвывающий в голых кронах деревьев ветер холодит спину под пиджаком. Тадеуш ёжится.
– Ваше Величество, вы, должно быть, замёрзли…
– Нет, ничего, – отзывается она легкомысленно. – Вы не смотрите, что я так вот… неофициально… достала старую одежду университетских времён, и, представляете, я всё ещё в неё влезаю! А думала, что располнела после родов.
Тадеуш мягко улыбается, отчего слабо шевелятся уши.
– Вы всегда превосходно выглядите.
– Не льстите. – Астори шутливо грозит ему пальцем, продолжая сжимать пистолет. – Хотите, покажу, как я стреляю?
Тадеуш соглашается. Они переходят к следующей мишени. Астори расставляет ноги, крепче упираясь в затвердевшую от цепкого зимнего холода землю, по-хозяйски расправляет плечи и уверенно перехватывает пистолет обеими руками. Поджимает губы. Щурится. Её лицо – убийственно-собранное, неподвижное, – её вдумчивый пристальный взгляд, точно у хищника на охоте, и замершее настороженное дыхание пугают Тадеуша. Он не знал, что она бывает… такой. Готовой драться… не одними словами.
И он не понимает, это открытие отталкивает его или притягивает ещё сильнее.
Астори нажимает на спусковой крючок. Ей отдаётся в плечо, она делает шаг назад и опускает пистолет.
– Попала. Не в десятку… немного смазала.
Она улыбается краем губ.
– Иногда представляю, что это Уолриш… неплохо так расслабляет, знаете.
Тадеуш её веселья не разделяет. Что-то во всём этом есть неправильное и болезненное, но что именно, он осознать ещё не может; мысль вертится в голове собачкой на привязи, но не даётся в руки.
– А почему вы… выбрали огнестрельное оружие? – Он помогает ей надеть пальто. – Если говорить о романтике… холодное овеяно героическим флёром в гораздо большей степени, не так ли?
Астори отрешённо сминает берет.
– Огнестрельное… им… проще защищаться.
И прежде чем Тадеуш успевает спросить: «От кого вам нужно было защищаться?», Астори поднимает на него глаза цвета горького шоколада и произносит:
– Давайте побеседуем о текущих проблемах.
***
Астори входит в спальню и, прислонившись к дверному косяку, смотрит на читающего «Глашатай» Тадеуша. Часы показывают десять вечера. За окнами Серебряного дворца подслеповато мигают лихорадочные декабрьские звёзды, падает хлипкий снег, который растает к утру, и боязливо выглядывает из-за рваных туч растущая луна.
– Дети только что уснули.
Она ловит его улыбку – словно вспархивает маленькое солнышко – и устало улыбается в ответ. Подходит. Тадеуш снимает очки. Он сворачивает газету, отбрасывает её на пол, не отрываясь взглядом от Астори, и, зажмурившись, блаженно опускает плечи, пока она ласково гладит ему уши и проводит пальцами по линии челюсти. Тадеуш открывает глаза. В них светятся щемящая покорность и безвозмездная нежность. Он целует запястье Астори, целует её локоть, плечо, подбородок, позволяя играть с кудрявыми волосами на затылке. Астори вдыхает запах мирта и вербы. Смеётся. Усаживается рядом. Они смотрят друг на друга и держатся за руки. Тадеуш, подавшись вперёд, скользит губами по виску Астори; она приобнимает его за шею, чувствуя, как его осторожные пальцы зарываются в её кудри и расстёгивают пуговицы воротника.
– Спасибо, – выдыхает она. Тадеуш недоумённо сводит брови.
– За что?
– За… за то, что не позволил мне тогда… ввести проект о Севере.
Он прижимает её ладонь к губам. Не отвечает. Они не говорили об этом с тех пор, обходили тему северных провинций и почти усмирённых волнений стороной, боясь наступить друг другу на больную мозоль. О происшествии в женском туалете не вспоминали тоже: Астори для этого была слишком горда, Тадеуш – слишком почтителен.
Она опускает голову и гладит его ладонь. Молча просит прощения – за всё: за глупость, несдержанность, нездоровое упорство, самолюбие, которое даже сейчас не позволяет вслух признать свои ошибки. Но Тадеуш слишком дорог ей… слишком дорог. Он видел её раздавленной и слабой и не отвернулся.
Он не оставил её. И она… благодарна ему за это.
– Знаешь, я… хотела бы попросить тебя ещё об одной услуге.
Тадеуш тычется носом ей в щеку и улыбается.
– Да?
– Я… я хочу, чтобы ты помог мне… узнать о родителях.
Он едва заметно отстраняется, хмурится и с влюблённой тревожностью проводит ладонью по её щеке.
– Родителях?
– Именно. – Астори сглатывает, одёргивает сползающую с плеч рубашку. Пытается подобрать слова. – Я их… не помню. Меня оставили в приюте, когда мне было полгода, и… я понятия не имею, кто моя семья. Меня просто… подбросили на ступеньки. И всё. Только записку с именем и фамилией оставили. Астори Лун…
Она останавливается, переводит дыхание. Тадеуш глядит на неё с беспокойством.
– И… понимаешь, я хочу найти их. Это так глупо, но я не могу… я всю жизнь только об этом и думала. Как приду… посмотрю им в глаза и… спрошу: «Что я вам сделала? Почему я стала не нужна вам?» – Она упрямо стискивает зубы. – Это по-детски, знаю, знаю… но пожалуйста… я очень тебя прошу… помоги мне.
– Как? – вполголоса спрашивает Тадеуш. Астори неопределённо машет рукой.
