Текст книги "Королевский премьер (СИ)"

Автор книги: Энена

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

И они любят друг друга – Тадеуш впервые за много лет в этом уверен.

На кухне просторно и светло; Тадеуш останавливается в дверях, трёт глаза: облачённая в эту невозможную белую рубашку с вышивкой и синие брюки Астори сидит на столе, болтая ногами и поглощая черешню. Закипает чайник. Тадеуш недоумённо морщится, глотая зевок.

– Доброе утро, соня, – улыбается Астори и сплёвывает косточку в блюдце. – Как спалось? Кстати, ты… ты пьёшь кофе с сахаром или без? Просто мы никогда… я подумала, что никогда не делала тебе завтрак и не знаю, как тебе нравится.

– С с-сахаром, – заикается Тадеуш. Он не верит собственным глазам и ушам. Это не… сон? Не мечта? Это реальность? – Две ложки.

Астори склоняет голову набок.

– Ты очень красивый. Я никогда не говорила этого тебе, верно? Думаю, стоит начать сейчас. Ты очень, очень красивый, мой дорогой.

Тадеуш смущённо молчит, улыбается несмело: двигаются уши, лучатся зелёные глаза, яснее обозначается сеть морщинок. Астори облизывает сладкие от черешни губы.

– И ещё я очень люблю твою улыбку.

Этого оказывается слишком много; Тадеуш теряет почву под ногами, качается, а потом неожиданно в три шага приближается к Астори, заграбастывает её в объятия и целует так полоумно и отчаянно, что ненароком локтем спихивает на пол пиалу с черешней. Крупные ягоды рассыпаются по паркету.

– Ну что ты… что ты делаешь… – задыхается Астори, не пытаясь, впрочем, вывернуться их хватки тёплых ласковых рук.

– Хочу убедиться, что не сплю, – надорванно отвечает Тадеуш, решивший верить хотя бы губам, раз глаза и уши доверия не внушают.

– Но это же обеденный стол…

– Помолчи, пожалуйста, – серьёзно просит он.

И Астори молчит.

========== 10.1 ==========

Первые несколько дней после возвращения с Раксагадама навсегда останутся одними из худших в жизни Тадеуша: его ждёт объяснение с Сабриной, и он плохо представляет себе, как оно пройдёт, учитывая, что новости о том, что он провёл ночь в королевском особняке, уже обсосали во всех газетах и на всех каналах. Сабрина, конечно, тоже уже знает об этом. Знает и молчит – не звонит. А Тадеуш не решается заговорить с ней во Дворце Советов или в министерстве. Ему нравится Сабрина, она хорошая подруга, с ней интересно, и потом, они знакомы уже пятнадцать лет, и он, разумеется, не хочет её ранить, но… но он так счастлив оттого, что у них с Астори всё наконец наладилось, что летает как на крыльях и не может держать себя в руках. Разумеется, пора разрешить это скандальное недоразумение с помолвкой. Сабрине будет больно… жёлтая пресса получит материал для новых сплетен… но это всё равно.

Зато Астори его любит. Тадеушу кажется, что он помолодел на десять лет.

Через две недели после фестиваля он собирается с духом и приглашает Сабрину на чай. Её ледяной голос в трубке яснее всяких слов говорит, что дружеской беседы ждать нечего, но Тадеуш на всякий случай заваривает её любимый «Ша верд» с бергамотом и вытаскивает кексы под розовой глазурью. Он волнуется. Ему хочется, чтобы они расстались друзьями.

Сабрина появляется ровно в семь, отстранённая, с подведёнными губами и недобрыми искрами в тёмных глазах. Тадеуш не осмеливается поцеловать её в щеку и сразу предлагает сесть: она устраивается на стуле с таким надменным видом, словно делает одолжение. Повисает неловкое молчание.

– Эм… тебе с сахаром? – запинаясь спрашивает Тадеуш. Сабрина холодно смотрит на него: точно скальпелем вскрывает душу.

– Зачем ты позвал меня, Барти?

Он цокает языком, виновато потупив взгляд, и засовывает руки в карманы. Откашливается.

– Ты сразу к делу…

– Да, Барти. Сразу. Так зачем?

Тадеуш набирает побольше воздуха в грудь. Похоже, беседа будет непростой… гораздо более непростой, чем он надеялся. Он ковыряет ковёр мыском ботинка.

– Мы… Слушай, я… то есть… давай расторгнем помолвку?

Сабрина выжидающе изгибает левую бровь. Не удивлена. Или удивлена, но достаточно хорошо владеет собой, чтобы не показать своего разочарования и изумления.

– Я… – Тадеуш глубоко вдыхает, – я всю жизнь по-настоящему любил только одну женщину, и эта женщина… не ты. Мы не сможем быть счастливы. Мне бесконечно жаль, что я обманул тебя, я знаю, это было подло и низко, я вёл себя, как последняя сволочь, но… надо остановиться сейчас, пока не стало хуже. Я не хочу обманывать тебя ещё больше. Не хочу портить жизнь тебе… да и себе тоже. Пожалуйста, Сабрина… прости меня.

Она грациозно поднимается с кресла, и в электрическом свете ламп видно, как дрожат её плотно поджатые губы и веки; Сабрина с достоинством шествует по комнате, часто моргая, приближается к обмершему Тадеушу, останавливается на минуту, с презрением оглядывая его с головы до ног… и влепляет ему отточенную звонкую пощёчину. А затем вторую. Тадеуш морщится и трёт покрасневшую щеку.

– Что ж… я заслужил.

– Да, – цедит Сабрина. – Заслужил.

Она разворачивается на каблуках и уходит. Навсегда.

За исключением эпизода с разрывом и молчаливой ссорой, конец лета и осень проходят восхитительно: возобновляются поздние встречи в Серебряном дворце, Тадеуш и Астори вновь сидят рядом в зале совещаний, и он по-прежнему кладёт ладонь ей на колено, когда она беспокоится, или шепчет: «Успокойся, родная, и не забывай о каплях», а потом они обедают за одним столиком внизу, а ещё иногда катаются верхом в королевском парке, и весь их возобновившийся роман, выставленный напоказ, доставляет обоим столько нежной радости, сколько не доставлял ни разу в былые годы.

– Я больше не хочу прятаться, Тед, – говорит Астори как-то вечером и снимает очки, массируя переносицу. – Я устала… мы годами хранили наши отношения в тайне, и… довольно с нас секретов. Любовь – не преступление. Ты не женат, я не замужем… зачем нам скрываться?

Тадеуш откладывает газету и мягко сжимает запястье Астори.

– Но как же твои дети? Тебе придётся сказать им. Представь, каково будет им узнать…

– А каково будет им жить всю жизнь с несчастливой матерью? – тихо спрашивает Астори и целует ему руку. – Я поговорю с ними. Ты им нравишься, они уже взрослые… они поймут. А я больше не могу так… вот так.

Тадеуш понимает, что она имеет в виду далеко не только их отношения. Он придвигается ближе.

– О чём ты, радость моя?

– Я… – Астори передёргивает плечами, пока его пальцы ласково выводят узоры на её ладони, склоняет голову набок и обречённо выдаёт:

– Я больше не хочу быть королевой.

Тадеушу кажется, что над ним разверзлись небеса. Она же это… несерьёзно, правда? Правда? Он давится словами, непонимающе глядит на сникшую обессиленную Астори и упавшим голосом произносит:

– Но… почему?

– Я не справляюсь. – Она в отчаянии зарывается пальцами свободной руки в волосы, посеребрённые сединой. – Я… не хочу и не могу тянуть это лямку дальше. С меня хватит. Разве ты не видишь, какой хаос я навела в Эглерте? Едва не развязала гражданскую войну, Тед! Эглерт не любит меня и никогда уже не полюбит по-настоящему.

– Но я тебя люблю, Астори, – возражает Тадеуш. Он целует её в ладонь, и Астори гладит его по щеке.

– Я тоже люблю тебя. Но… ведь ты не станешь переизбираться на третий срок?

Тадеуш качает головой.

– Нет… Но тебе нет нужды уходить из-за этого, родная, ты обойдёшься и без меня. Я был нужен десять лет назад – теперь ты справишься сама, и даже лучше меня. Нас, политиков, учат, как прийти к власти и закрепить её, а чему не учат, но что не менее важно и что должен уметь каждый, – это достойно с властью расстаться. Политик, как актёр, обязан уметь вовремя уходить со сцены – до конца спектакля. Я не нужен тебе, моя радость. Это ты мне нужна.

Астори перебирает его волосы.

– Ты тоже мне нужен, мой дорогой. И я… я не хочу быть королевой, если мой премьер – не ты. Это не имеет смысла. Я не вытяну одна. И я… я всё продумала, послушай: я стану регентом. Не принимаю решения, не обязана безвыездно находиться в стране… это отличный вариант.

– Если ты так хочешь, – вздыхает Тадеуш. – Хорошо, любовь моя. Мы это устроим. Но прошу тебя: давай отложим твою идею и сначала разберёмся с северной конституцией. Уолриш и «жёлтые» опять поднимают голову, референдум на носу… пожалуйста. Сейчас Эглерту требуется королева.

Астори смотрит ему в глаза с минуту, покорно вздыхает и, привстав и перегнувшись через стол, целует Тадеуша в нос, задевая губами очки.

– Как скажешь. – Она вновь усаживается в кресле и щёлкает ручкой. – Да, представь себе, я говорила на днях с отцом… он связался с братом. Моим дядей, ага. Вэй Лун… он живёт в Эльдевейсе, отец как-то достучался до него, и… словом, он приезжает сюда в следующем месяце. Встретится со мной, с папой… с детьми пока не стоит, я им даже о папе пока не рассказала… уф. Потом они с папой на пару месяцев уедут в Эльдевейс. Папе нужно это. Я жутко волнуюсь, знаешь… из-за этого всего.

– О, я уверен, всё пройдёт чудесно, – произносит Тадеуш, открывая папку. – Не переживай, родная. Я с тобой. И кстати, о встречах… я давно хочу тебя кое с кем познакомить.

Астори заинтересованно подпирает подбородок кулаком.

– С кем же?

– С моей сестрой. Той самой… знакомой.

Астори приподнимает брови, открывает рот и кашляяет. Её глаза округляются, губы подёргивает нервная усмешка.

– З-знакомая?.. Та сам-мая?..

– Да, – кивает Тадеуш, не понимая, что с ней происходит. – А что?

Астори роняет голову в руки и смеётся. Плечи прыгают.

– Да я же… я же… о Тед, я ревновала тебя к ней все эти годы! Думала, это… думала, она твоя любовница!..

Тадеуш застывает на минуту, а потом запрокидывает голову и тоже начинает солнечно и заливисто смеяться. На глазах выступают слёзы. О, какая глупость! И как Астори только в голову пришло, что… Его подбрасывает в кресле от хохота. Честное слово, Астори никогда не перестанет его удивлять, а он никогда не перестнет любить её за это.

***

– Проходите, Ваше Величество, – кивает Тадеуш, пропуская Астори внутрь, запирает дверь и быстро целует королеву в висок. – Привет, родная. Ты не голодна? Чай, кофе, торик? Пойдём наверх, там печенья и Эйсли. Она ждёт тебя.

Он галантно помогает Астори снять лёгкое белое пальто, берёт её под руку и отводит на второй этаж, в скромно обставленную гостиную. Им навстречу с дивана поднимается Эйсли в голубых бриджах и такой же футболке и замирает в книксене. Астори улыбается, бегло оглядывает её: да, похожа на брата, те же зелёные глаза, мягкая улыбка и уютная плавность в движениях. Они рассаживаются за низким лакированным столиком. Тадеуш разливает чай.

– Кстати, родная, – как ни в чём не бывало обращается он к Астори, – ты не видела мои очки? Уже обыскался их, весь дом перевернул, нигде не могу найти.

Астори невольно подхватывает его домашний будничный тон, не обращая внимания на хрустящую печеньями Эйсли:

– Конечно, видела: ты забыл их у меня.

– Не мог я их у тебя забыть!

– Мог-мог, – уверяет Астори, – позавчера, на комоде. Ты вечно всё забываешь.

Тадеуш морщится.

– Ну вот это-то уж точно неправда. Раз всего потерял…

– Единственное, что у тебя вечно под рукой, – твоя папка. – Астори помешивает сахар. – Ты о ней заботишься больше, чем о…

Тадеуш не позволяет ей договорить: притягивает к себе и целует. Эйсли фыркает.

– Им нужно пожениться, – бормочет она.

Они неспешно беседуют о том о сём: Эйсли рассказывает об учёбе – она в этом году заканчивает университет – Тадеуш щебечет о вездесущей северной констиуции, Астори вспоминает старые эльдевейсийские анекдоты. Время летит незаметно. У дверей, пока Тадеуш придерживает ей пальто и протягивает берет, Астори шепчет, что ей очень нравится Эйсли.

И это правда. Она благодарна сестре Тадеуша хотя бы за то, что та не оказалась его любовницей. Эйсли живая, задорная и сообразительная – она напоминает Астори её саму в далёкой беззаботной молодости, и от этого на душе становится тоскливо и тепло.

***

Астори кусает губы и терзает тонкую перчатку на правой руке. По спине крадутся мурашки. Стоящий рядом Гермион неловко похлопывает её по плечу, стараясь успокоить, но напрасно: Астори колотит мелкая лихорадочная дрожь, трясутся руки и ноги. Во рту сухо. С минуты на минуту должен прибыть дядя – он звонил из аэропорта, говорил, что скоро приедет – и Астори тревожно. Она готовилась к этой встрече последний месяц и всё равно, всё равно… Ей очень страшно. Вдруг она ему не понравится? Вдруг он не понравится ей? Она столько лет мечтала о семье, и теперь, когда жизнь наконец стала налаживаться… Астори не переживёт, если что-то пойдёт не так.

Учитывая её больное сердце… возможно, буквально не переживёт.

– Солнышко, всё будет хорошо, – произносит отец, приобнимая её. Он волнуется не меньше, а то и больше: не шутка – тридцать лет не видеть брата. Астори опускает голову Гермиону на плечо и через силу кивает.

– Да, папа… конечно.

Её по-прежнему потряхивает. Минуты растягиваются тысячелетиями, и в каждой секунде кроется бездонная вечность умирающих и рождающихся цивилизаций. История словно отматывается назад в замедленной съёмке. Один круг, второй, третий… От изобретения атомной бомбы к открытию пороха, от первой напечатанной книги к первому топору. От заката к рассвету и дальше – в бездонную ночь. Астори прикрывает глаза. Как долго…

Вдруг – топот шагов на лестнице и робкий стук. Покашливание. Астори и Гермион переглядываются и одновременно сглатывают: пришёл. Они неподвижно стоят несколько секунд, затем Гермион неуверенными шагами приближается к двери: Астори слышно, как он отпирает её.

– Гермион…

– Вэй…

Тихо, горько, на грани выдоха. Что-то шуршит и падает; Астори пробирается вперёд и видит, как отец отчаянно обнимает незнакомца, цепляясь за него, как утопающий за соломинку, и пряча голову у него на плече. Незнакомец обнимает Гермиона так же крепко. Доносится невнятное всхлипывающее мычание. Астори застывает, не зная, уйти ей незамеченной или остаться: она чувствует себя лишней, ненужной, неуместной. Пока она размышляет, братья размыкают объятия и обмениваются энергичным рукопожатием, неверяще ощупывая друг друга. Гермион замечает Астори и подзывает к себе.

– Брат… вот, это… это наша с Эсси девочка. Твоя племянница. Астори.

Смущённая Астори приближается к дяде и с любопытством рассматривает его: длинная белая борода, щегольской гостюм серого с голубиным отливом цвета, такая же шляпа, изящная трость с резной рукояткой, пенсне на золотой цепочке… её дядя очевидно франт, да ещё какой. Смуглое сморщенное лицо напоминает грецкий орех; серо-голубые луковые глаза улыбаются. Вэй младше Гермиона, ему около пятидесяти пяти, но сохранился он плохо: кажется, что ему все семьдесят.

– Астори, милая… здравствуй, – тепло кивает он. Астори кивает в ответ.

– Здравствуй… дядя.

Новое непривычное слово жжёт язык. Улыбка щекочет губы.

У неё есть семья.

========== 10.2 ==========

Эйсли любит сюрпризы. Чёрт побери, Тадеушу давно стоит это понять, но он до сих пор не может привыкнуть к выходкам его любимой младшей сестрёнки: она непредсказуема и безнадёжна. И он порой её побаивается. Эйсли – энергичный радужный фонтанчик, искрящийся весельем и юношеским задором; она постоянно в движении, ни минуты не сидит на месте, болтает, смеётся, переписывается, танцует, поёт, и у Тадеуша порой голова идёт кругом от того жизнерадостного бардака, который Эйсли наводит в квартире. Но, в конечном счёте, именно сестра делает апартаменты на Ореховой – домом, а не очередным холостяцким пристанищем. И Тадеуш за прошедшие годы научился уживаться с Эйсли.

Конечно, иногда он ворчит с показным недовольством, что она отвлекает его и мешает работать, но ворчит невсерьёз. И Эйсли знает это. Порой он журит её за то, что она не убирается в спальне или поздно приходит с вечеринок, но ведь он любит её и тревожится о ней, и желание защитить и уберечь от беды вполне нормально. Эйсли знает и это тоже и пытается быть терпимей к отеческой сверхзаботливости Тадеуша.

Эйсли любит сюрпризы, и они бывают очень неожиданными. Тадеуш честно старается помнить об этом. Но к чему он никак, никогда, ни при каких условиях не сумел бы подготовиться, так это к тому, что за обычным пятничным завтраком Эйсли задумчиво отложит кружку зелёного чая и, моргнув, произнесёт:

– Знаешь, мы с Беном женимся.

Тадеуш попёрхивается кофе и сплёвывает его прямо на свежую газету. Кашляяет. Очень долго и выразительно кашляет. Затем снимает очки и отупело глядит на невозмутимую сестру. В горле и носу першит.

– Ты… вы… что, прости?

– Мы с Беном женимся, – терпеливо повторяет Эйсли и чмокает жвачкой. – Прости, Тедди, мы давно хотели тебе сказать, но подходящего момента…

– Давно – это сколько? – подозрительно спрашивает Тадеуш. Сестра пожимает плечами.

– Около месяца.

Он протяжно стонет, потирая пальцами виски. Новость свалилась неожиданно и придавила его своим весом.

– Я убью Бена. Мы каждый чёртов день видимся в министерстве, и он молчал, подлец…

– Тедди… – Эйсли шмыгает носом. – Говорю же, подходящий момент…

– Подходящий момент для такого никогда не наступит, детка. – Тадеуш качает головой, улыбается и треплет её по волосам. – Но я рад за тебя, Эйс, и за Бена. Это… это очень здорово. Лумена знает?

– Уже месяц, – изрекает Эйсли. Тадеуш опять стонет.

– Ты рассказала всем, кроме меня, да?

Она неопределённо приподнимает брови, и Тадеушу ничего не остаётся, кроме как вернуться к завтраку. Он… не взволнован. Ни капли. Вернее… ну то есть… да, да, да, чёрт побери, он взволнован, он совершенно не готов к тому, что его маленькая, маленькая, о Мастер, ещё такая маленькая сестрёнка станет женой, а потом, возможно, и матерью, а он… дядей? Тадеуш сглатывает. Когда жизнь успела так кардинально измениться? Словно он въехал в крутой поворот и не заметил этого. Тадеушу страшно и самую малость завидно. Эйсли младше его на одиннадцать лет, и у неё уже совсем скоро будет семья, а он… он… Ему тридцать семь. Не слишком ли поздно мечтать о жене и детях?

Наверно… или нет. Он не знает, он… он ни в чём не уверен. Тадеуш размазывает овсяную кашу по тарелке. У него уже есть так много: у него есть Астори, живая, открытая, любящая, и он чувствует себя умиротворённым – но не совсем, не полностью, потому что есть ещё чуть-чуть… всегда есть чуть-чуть. Пульсирующая болезненная нехватка. Как-то, во время одно из их полубессмысленных поздних разговоров в спальне, Астори сонно уткнулась в его плечо и что-то сказала о стремлении человека к абсолюту. И сейчас Тадеуш ощущает в себе это стремление как никогда сильно.

Он ощущает желание – очень человеческое и очень собственническое. И оно ему нравится.

– Хочешь, Тедди?

Тадеуш вскидывает голову: Эйсли о чём-то оживлённо щебечет, а он всё пропустил мимо ушей.

– Да, детка? – кивает он, силясь вспомнить, о чём же шла речь. – Эм… к-кольцо?

– Угу. Бен купил. Он такой, мол, ещё рано, не надо, а ему: «Брось молоть чепуху». И вот… я покажу сейчас.

Эйсли выскальзывает из-за стола и, пританцовывая, поднимается наверх. Тадеуш провожает её взглядом. Думает. Мысль, пришедшая нежданно и непрошенно, пугает и привлекает его: он примеряет её так и эдак, прислушивается к звучанию, пробует на вкус, вдыхает, поглощает, впитывает… она нова и стара одновременна. Запретна и доступна. Два в одном, горячее и холодное, далёкое и близкое, королева и её премьер. То, о чём он не мог размышлять, но размышлял последние десять лет.

И даже намного, намного раньше…

Он не получил в ответ «нет», потому что не спрашивал. Не хватало духа. Это казалось невозможным и противоестественным, всё равно что поймать руками ветер или прыгнуть в огонь – в лихорадочное пламя по имени «Астори», которое он почти приручил. Или не почти. Или не приручил вовсе. Тадеуш не знает, он ничего не знает, когда дело доходит до Астори: она слишком хорошо умеет сводить его с ума. Он принимал те рамки, которые она устанавливала, он ловил её слова, угадывал её желания и – да, о да, это то, чего он хочет, что делает его счастливым, но Астори, которая смотрит в глаза и говорит: «Это имеет значение. Твои чувства всегда имели значение», Астори, которая просит его сказать, как ему нравится… такая Астори изумительна вдвойне.

Они вместе уже долго. Они через многое прошли. И Тадеуш надеется, что через многое пройдут в будущем. И что самое, самое, о, самое прекрасное – у него есть право надеяться, Астори дала ему это право.

И, разумеется, ничего страшного не случится, если он задаст один – всего один – тот самый вопрос… вопрос, который делает из мужчины и женщины андрогина, который сливает двоих в одно, который так давно вертится на языке Тадеуша и не смеет с него сорваться. Мысль, не облечённая в слова. Трепещущая призрачная мечта.

Пожалуйста, разреши мне спросить тебя.

Эйсли возвращается с кольцом: оно простенькое, серебряное, с двумя маленькими изумрудами. Тадеуш хвалит его, и довольная Эйсли вспыхивает.

– Скажи, детка, где вы купили его?

– Да на углу Лебединой улицы, около книжного, есть магазинчик… не особенно дорогой, но нам его девчонки посоветовали…

Тадеуш кивает и готовится записывать адрес.

***

Астори приезжает сюда уже в третий раз, и это не кажется ей странным. Наверно, должно. Но не кажется: в последнее время она научилась не удивляться ни себе, ни окружающим, и на душе стало гораздо спокойнее. Астори спешивается, хлопает Изюминку по белой морде и позволяет кобыле жевать мягкими тёплыми губами край рукава. Покой. Хорошее слово. Настолько хорошее, что почти нереально – этот мир очень не любит простые и понятные категории, он превращает их в запутанное и туманное нечто, распыляет в теологических догматах и философских трактатах, а люди слишком ленивы, чтобы выуживать их оттуда. Мир любит водить людей за нос. Астори поняла это совсем недавно, но ей всё равно.

Она ступает по припорошенной снегом траве и ведёт Изюминку под узцы. Снег поскрипывает под сапогами и копытами. За стеной бело-зелёного леса возвышается стена бело-серых скалистых гор Эрко-Ас-Малларас; пахнет свежестью и влажной корой, морозный воздух режет ноздри, и дышится свободно. Вот ещё одно хорошее слово – свобода. Астори улыбается Иарам, вышедшей их встречать на крыльцо намины.

– Здравствуй, святая мать.

– Добрый день, дочь моя, – кивает Иарам, щурясь, и плотнее закутывается в шаль. – Входи.

Внутри пристройки тесно и тепло; сладко пахнет воском. Астори без приглашения усаживается за стол, пока Иарам достаёт чашки. Болтает ногами. Осматривается. Да, она была здесь трижды, но каждый раз – в новинку.

– Что ж, – произносит Иарам, поставив чайник, – а теперь говорите, дочь моя: чем я могу вам помочь?

Астори мотает головой с радостной и пугливой улыбкой.

– Я надеюсь, ничем.

Иарам флегматично изибает бровь.

– Вот как?

– Да, я… я надеюсь, что вы уже помогли. Я… – Она беспомощно и счастливо разводит руками. – Я нашла.

Иарам понимает. Её лицо озаряет подбадривающая улыбка.

– Это звучит обнадёживающе, особенно учитывая, что в прошлый раз вы вовсе не знали, что искать. Я рада, что вывела вас на истинный путь, дочь моя. Вы приехали, только чтобы рассказать мне об этом?

– Ну я… ну да. – Астори пожимает плечами. – Понимаете, я… я как будто заново научилась дышать. Жить. Видеть. И я… чувствую такую свободу… абсолютную.

– Неужели? – Иарам разливает по кружкам чай. – Берите конфеты, дочь моя. Абсолютная свобода, вы говорите? О, её не существует. Уж поверьте. Людская свобода весьма относительна, как и большинство вещей в этом мире. Мы свободны лишь в определённых вопросах, и список их невелик.

Астори откусывает большой кусок шоколадки и задумчиво засовывает его за щеку.

– Например?

– Свобода выбора – самое очевидное, – поясняет Иарам, открыв сахарницу. – Вам сколько ложек? Три? Но абсолютная свобода включает в себя свободу духовную и физическую. Вторая невозможна по сути, а первая… свобода от выбора? От зла и добра? Та самая третья сторона, о которой мы говорили? Это пустота. Природа не терпит пустоты, дочь моя. А человек… человек – тем более: чем сильнее в нём стремление к недосягаемой полноте и совершеству, тем сильнее и боязнь пустоты. Это та же крайность. А люди – посередине. Не там и не здесь.

– Это звучит… странно.

– Всякая правда странна, – смеётся Иарам. Астори скептически хмурится, но сейчас ей гораздо интереснее поглощать молочный шоколад с фундуком, чем спорить о вечном. Хотя последний вариант, конечно, тоже заманчив.

– Это в Эноскадэ написано?

– Не знаю, – простодушно сознаётся Иарам. – На проповеди я читаю одни и те же страницы – там точно ничего такого нет, но я ни за что не ручаюсь.

Астори округляет глаза, забыв даже пережёвывать шоколад.

– Т-то есть… в-вы… сами это выдумываете?

– Не выдумываю, а домысливаю, – поправляет Иарам. – Объясняю. Не столь важно, что написано в Эноскадэ… её создавали четыре тысячи лет назад таспасийские жрецы, она безнадёжно устарела! Стареет мораль, дочь моя, и истины, и законы, но люди… они вечно обновляются – как змея, которая сбрасывает кожу и тем не менее остаётся собой. И есть человеческая память. И человеческая мудрость. Я верю в них.

Астори молчит и комкает обёртку от конфеты. Иарам отпивает свой чай.

– Пейте, дочь моя, а то остынет. Он вкусный.

С улицы доносится храп и ржание Изюминки; Астори со вздохом берётся за чашку, грея пальцы.

– И всё-таки я не понимаю, – безнадёжно тянет она. Иарам сжимает ей запястье.

– Всё хорошо, дочь моя: не понимать – это в порядке вещей. Это в человеческой природе. Ибо абсолютное знание, как и всё абсолютное, недоступно людям, а значит, мир непостижим, а значит, всегда останется место и время для вопросов… потому что спрашивать – тоже отличительная особенность людей.

Астори облизывает губы.

– Но если… если то, что внутри меня, не… не свобода, то… что это?

Иарам блаженно откидывается на спинку стула. Улыбается.

– Я полагаю, любовь: это величайшая из небесных истин и сладчайшее из земных наслаждений, и только она одна может дать иллюзию полноты и абсолюта. Ешьте мармелад, дочь моя. Попробуйте апельсиновый, я в восторге от него.

========== 10.3 ==========

Тадеуш знает: Астори солёная. И горячая. Она на вкус как вскипевшее море, необузданная, отчаянная, сумасшедшая, и в ней всего слишком, но этого не хватает и хочется больше и больше, хочется осушить это море до самого дна или захлебнуться в волнах. Астори словно горная лавина. Словно цунами. Словно разбуженный вулкан. Тадеушу кажется, что если он коснётся неё, то расплавится или рассыпется горсткой пепла – это же всё равно что поцеловать огонь или поймать губами порывистый океанский бриз. Она ускользающая и обжигающая. И он обожает её. Тадеуш знает, как расширяются её зрачки, когда она приходит в ярость, как горят тёмно-карие глаза – словно два кинжала – как напряжённо и часто она дышит, как торопливо облизывает губы, как сжимает до хруста кулаки… Астори вся – обнажённая сталь. Она пугает и притягивает.

Тадеуш расходится трещинками, точно стекло, когда она берёт его лицо в ладони и целует. Астори непокорная и горячая – но умеет быть покладистой и тёплой, если ему так нравится. Она спрашивает, как имено ему нравится, чего именно ему хочется. Тадеушу хочется изучать её губами и языком: изгиб упрямого рта, линию челюсти, чувствительную родинку за ухом, подбородок – всю, всю целиком от макушки до пяток, такую желанную и невозможную. Такую… принадлежащую ему. Это непривычно, от этой мысли, прежде запретной и пугающей, мурашки бегут между лопаток.

Его королева. Во всех смыслах – его.

Астори знает, как он млеет рядом с ней, – разумеется, знает, это сложно не заметить. Он кладёт голову ей на колени, пока она читает перед сном, и Астори гладит его по плечам, зарывается пальцами в тёмные с проседью волосы и ерошит кудряшки на виске. Её пальцы нежные и аккуратные. Конечно, они могут быть цепкими и настойчивыми, эти смуглые пальцы, но не сейчас и не здесь.

– Ты спишь, милый?

Тадеушу приходится мямлить что-то невразумительное в полудрёме, чтобы доказать, что он всё ещё бодрствует. Астори пахнет магнолией и лотосом. Он выучил этот запах наизусть, пока собирал его губами с её шеи, затылка и ключиц: сухой хрупкий аромат с ноткой ласкового азарта. О да, он знает такую Астори, похожую на мартовский прохладный рассвет. Тадеушу кажется, что он вообще слишком хорошо её знает, настолько хорошо, что мог бы вслепую нарисовать звёздную карту её тела.

– Как прошла свадьба Эйсли?

Она прошла отлично, Тадеуш был одновременно провожатым и свидетелем: сначала вёл Эйсли к алтарю, а затем вместе с Луменой и родителями Бена заверял таинство брака. Свадьба была нетрадиционной: никаких священников – только нотариус, никакого мёда, риса, голубей и роз. Впрочем, шорты невесты никого не смутили. Мастер знает, сколько Тадеуш воевал за нормальное свадебное платье, но Эйсли оказалась упорнее оппонентов в Совете: переспорить её так и не удалось. Но он не жалеет об этом. В конце концов, его сестрёнка счастлива, и Тадеушу точно известно, что уж кто-кто, а Бен, его старый приятель со времён Академии, позаботится об Эйсли – а это самое важное.

Конечно, ему… несколько одиноко. Эйсли окончательно поселилась у Бена, звонит по вечерам и изредка приезжает, но это… не то. На Ореховой пусто и тоскливо. Никто не разбрасывает вещи, не поёт часами в душе, не переводит месячные запасы сахара за неделю, и от этого так… скучно. Тадеуш отвык жить совсем без Эйсли. Она всегда ощущалась где-то рядом.

И от того он ещё охотнее проводит время с Астори во время их полуофициальных аудиенций по вторникам и пятницам. Они обсуждают референдум, сроки которого то и дело сдвигаются, но который обязательно должны провести не позже сентября, обсуждают неизменный кризис на Востоке, грядущий приезд дипломатов из Эльдевейса, запуск сверхскоростного поезда, а потом открывается бутылка, затем вторая, и неожиданно оказывается, что на часах уже полдесятого и они ничего не обсуждают, потому что говорить и целоваться одновременно жутко неудобно.

– Папа и дядя улетают завтра, – медленно говорит Астори, почёсывая его за ухом и снимая очки. – Я звонила им утром… ох. Это пойдёт папе на пользу.

Вместо ответа Тадеуш целует её колено. От Астори исходит привычный жар – она всегда такая, раскалённая, как печка… южанка. На её родине, в краю гор и моря, даже солнце светит в два раза ярче, и Тадеуш думает, что внутри Астори тоже запаяно маленькое солнышко, и его лучи потоками золота растворены в её бесстрашной бунтующей крови.

Тадеуш думает ещё и о том, что она такого в нём нашла. Он ведь… совсем другой: боится войны, избегает крайностей, предпочитает не влезать в открытые конфликты и везде ищет компромиссы. Он не несётся по прямой, а отыскивает запасные пути. Он весь – мягкие округлости, а не острые выпирающие углы. Косточка Астори на лодыжке такая же выпирающая, о да, и одновременно – округлая.