Текст книги "Королевский премьер (СИ)"

Автор книги: Энена

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

У неё ещё есть шанс, напоминает она себе, пусть призрачный и маловероятный, но шанс. Шанс всегда есть. Она ещё в силах вернуть Тадеуша, если постарается, если найдёт нужный ключик, если сумеет наступить на горло своей гордости. Ради Тадеуша – того, кто сотни раз поступал так же ради неё.

– Люди Вэриана приезжали снова?

– С позапрошлой недели – нет.

Ответ отца звучит досадливо, стальные глаза сверкают, и Астори прячет взгляд. Да, Гермиону не нравится её затея с его освобождением. Не нравилась с самого начала. Он говорил, что она рискует, поступает безрассудно и глупо, что она ставит под угрозу свою репутацию и карьеру… говорил как Тадеуш. Астори не понимала, почему. Ведь она же для него старается – для их семьи, для того, чтобы у них была настоящая семья, чтобы он мог обнять своих внуков! Она хочет помочь. Себе и ему.

– Ладно… – Астори сглатывает, думая, на что бы перевести тему. Гермион вздыхает, берёт со стола газету и разворачивает её.

– Я читал на днях интересную статью… несколько статей, на самом деле… Милая, ты ничего не хочешь мне рассказать?

Астори приподнимает брови, чуя неладное. Пресса… от неё хорошего ждать не стоит.

– Что? Ты о чём?

Гермион красноречиво постукивает указательным пальцем по крупному заголовку, напечатанному на первой полосе: «Новый роман премьер-министра». На фотографии ниже стесняющийся Тадеуш с улыбкой держит за руку светловолосую девушку, которая младше его лет на десять. Астори передёргивает, и она до боли стискивает ткань тёмно-бежевой юбки под столом, кусая накрашенные губы. В глазах двоится.

– А-а-а… м-м… ты об этом… – Лихорадочная усмешка кривит изгибы рта. Гермион касается её локтя. – Ну да… да…

Он нашёл себе кого-то помоложе, веселее и лучше. Эта мысль жжёт Астори калёным железом уже несколько недель. Нашёл… и выставил напоказ – намеренно. Чтобы она видела и мучилась. Тадеуш, всегда такой осторожный и благоразумный, не особенно пытается скрыть свою новую связь с непонятно откуда взявшейся девчонкой, которая и словато в предложения толком складывать не научилась. Да, Астори ревнует. Бешено и горько. Если Тадеуш добивался именно этого, он победил. Она не может спать по ночам, не может спокойно смотреть ему в глаза и даже нормально дышать в его присутствии.

Пожалуй, ещё чуть-чуть, и она бы вновь начала прикладываться к бутылке, но Астори запретила себе сдаваться. Чёрта с два. Она королева, она выше этого.

Пора бы уже разделять личное и политику. Иначе окажется, что вся эта пытка чувствами была зря. Поэтому, когда Тадеуш привычно целует ей руку в начале аудиенции, поправляет галстук – о Мастер, она все его галстуки знает наперечёт! – или произносит с точёной почтительностью «Ваше Величество», Астори старается не думать о том, как он этими же губами целует Леа, завязывает ли она ему галстук по утрам и зовёт ли он её «любимая» и «родная».

Если он считает, что ей не всё равно, с кем он проводит время… то он абсолютно прав, но Астори ни за что ему в этом не признается. У неё есть гордость, возможно, даже больше гордости, чем нужно.

И они будут бегать – то ли друг от друга, то ли друг за другом – по этому замкнутому кольцу, пока один из них не остановится и не сумеет остановить второго.

– Папа, я не знаю, что мне с этим делать. – Её голос взвенивает и трескается. – Я не знаю, как вернуть его. А что самое страшное… я теперь даже не уверена, стоит ли мне его возвращать. Вдруг ему будет лучше без меня. Вдруг я не смогу сделать его счастливым.

Гермион гладит её ладонь, пока Астори, вздрагивая, рвано глотает воздух.

– Я ведь не умею быть счастливой. Да я, наверно, даже любить не умею. Даже… просто жить. Понимаешь?

– Кажется, да, – едва слышно произносит отец. Астори проводит рукой по лбу.

– Я всегда думала… вернее, сомневалась, заслуживаю ли я любви. Если даже мои родители, самые родные мне люди, отказались от меня… кто вообще меня полюбит? И мне казалось, надо стать лучше, и тебя будут любить за то, что ты хорошая, сильная, умная… и я всё шла и шла, всё пыталась стать хорошей… я научилась выживать. А жить… меня никто не научил.

Гермион ласково перехватывает её второе запястье.

– Прости меня, солнышко, за то, что я тогда…

– Это ничего, папа. – Астори выдавливает из себя натянутую улыбку. – Это ничего. Знаешь, мы с тобой похожи… я хотела быть хорошей, потом, когда… когда всё опять стало ужасно, я подумала, что можно быть плохой, и это решит все проблемы. Можно пойти… неважно, убивать ли людей или объявить чрезвычайное положение… но только это не помогает. Тебе кажется, что ты что-то обретёшь, но ты только теряешь: близких, родных… себя. И вот… я потеряла. Пыталась быть хорошей, пыталась быть плохой…

– И какой ты хочешь быть теперь? – спрашивает отец с нежностью и тревогой. Астори вскидывает голову.

– Счастливой. И я не знаю, как.

***

Тадеуш ждёт гостей и откровенно волнуется. Домработница прибралась в квартире, вымыла посуду и приготовила незатейливый обед, – друзья отца не привыкли к излишествам – и апартаменты на Ореховой сейчас являют собой образец холостяцкого порядка. Тадеуш долго не мог придумать, куда бы убрать почётный рыцарский меч; алую перевязь он, так и быть, повесил в шкаф, а держать на видном месте инкрустированный самоцветами клинок с твоим выгравированным именем – всё равно что тыкать посетителям в нос своим мраморным бюстом. Вульгарно и чересчур помпезно. Тадеушу почти неловко от своего дворянского титула и рыцарского звания. Кавалер Алой Подвязки… бывший любовник королевы. Не этому ли он был обязан столь высокой чести?

Тадеуш ставит подушки на диван и в складках накидки обнаруживает чехол от телефона. Леа забыла. Она вечно всё теряет. Он вертит чехол в руках и убирает в карман – надо бы потом позвонить и сказать, что нашёл, а то она очень переживала вчера.

Тадеуш испытывает лёгкие угрызения совести от того, что связывает его и Леа. Ну, вообще-то, если уж быть до конца честным с собой, а Тадеуш придерживается именно такой политики… он сам к этому шёл. И пришёл. Решил доказать Астори, что вполне может быть счастлив без неё, хотя ничерта он, конечно, не счастлив. Он нашёл замену телу, но не душе.

Да, убедился в том, что его улыбка по-прежнему очаровывает молоденьких неопытных девушек, а против его обаяния, если он захочет быть обаятельным, устоять практически невозможно, – да, это так, и что теперь? Доволен ли он?

Не слишком.

Леа хорошая, уютная и тёплая. Она много болтает, с аппетитом ест, умело целуется и всегда пребывает в каком-то восторженно-приподнятом настроении, как ребёнок, которому подарили новую игрушку. С ней можно не думать. Лучше не думать, так будет вернее. Тадеуш позволяет себе расслабиться, оставаясь с ней наедине – предусмотрительная Эйсли в такие вечера уезжает к Бену, с которым у неё закрутилось как-то неожиданно и быстро, – и просто касается губами её светлой тонкой кожи, думая о том, как переливаются смуглым шёлком чужие, другие плечи, слушает её смех, зарывается пальцами в её волосы, а потом… а потом, если закрыть глаза, напрячь воображение и очень постараться, можно представить, что это Астори обнимает его за плечи, Астори долго целует его шею, Астори выдыхает ему в ухо: «О Тед…»

Он сам себя обманывает.

Это нечестно по отношению к Леа, но её, кажется, пока всё устраивает. Учитывая то, что Тадеуш пару раз… или пару десятков раз окликнул её другим именем, которое вертится на языке, нахально выкрикивается из телевизора и маячит на обложках журналов и газет, а Леа промолчала и не обратила внимание. Тадеуш ничего не спрашивает. Он пытается починить свою жизнь, держащуюся на разболтанных гвоздях.

Через несколько дней он улетает на встречу Большой Двадцатки в столицу Матугала, Бонлисс. Там будут Вивьен Мо и Миклас Вретт. И не будет Астори. Отличный шанс ещё раз всё обдумать.

В дверь стучат. Тадеуш, торопливо пригладив вихры у зеркала, сходит вниз и впускает в квартиру троих мужчин, давних друзей его отца – Джаральда Данзина, Ферньо ди Корсиньо и Элберардо ди Саншичио. Тадеуш обменивается с ними рукопожатиями, улыбается, приветливо кивает, отвечает на короткие дружелюбные вопросы и провожает в гостиную.

– Хотите чай? Торик? Чего-то покрепче? У меня готов обед, если вы…

– Нет, Таде, спасибо, – отвечает за троих Джаральд, самый старший. Внутри Тадеуша приятно першит: он давно не слышал, чтобы его называли… так. Его имя южане сокращали как «Тед» и «Тедди», а северяне – «Таде». Приятно… как будто ему снова пять, мама и папа вместе, и они живут в родном и горячо любимом Лилуэне.

Он и Джаральд садятся в кресла, Ферньо с Элберардо устраиваются на диване. Джаральд откашливается.

– Таде, я приступлю сразу к делу. Мы навестили не тебя не только из уважения к твоему отцу. Панкуэль… был прекрасным человеком, отважным и благородным. Истинным северянином. Его ранний уход стал тяжёлым ударом для всех нас.

Тадеуш вздыхает, качает головой. Ферньо и Элберардо сочувственно молчат.

– Но остался ты, – густым басом продолжает Джаральд. – Его сын. Не менее достойный.

Неуверенная улыбка ложится в углах его рта. Он ёрзает в кресле. Тадеушу очень хочется думать, что он и вправду похож на своего отца, что заслуживает чести быть его сыном. Панкуэль Бартон годами тайно поддерживал северные общины, профсоюзы и патриотические общества. В узких кругах он был очень известен и почитаем. Тадеуш по мере сил продолжает благотворительную деятельность отца, хотя он публичная личность, и делать это гораздо сложнее.

Но он обязан. В память об отце – должен.

– Таде… мы собираемся кое-что предложить тебе.

Он непонимающе хмурится. На лице Джаральда застыла решимость.

– Д-да?

– На Севере ввели чрезвычайное положение… народ волнуется. Нам это не нравится. Королева переступает черту.

Тадеуш подбирается, выпрямляет спину и тревожно облизывается. Ему не нравится интонация отцовского друга, и он очень боится его правильно понять. Потому что… нет. О нет.

– Но на её семью напали террористы, – спешно произносит Тадеуш, не замечая, как начинает оправдывать Астори. – Она лишь… она пытается защититься…

– И вынуждает защищаться нас.

Тадеуш трясёт головой.

– Нет, вы всё неверно…

– Верно, Таде.

У него падает сердце, и холодный ужас вливается в опустевшую грудь. О Мастер, не надо. Только не это. Если страшное тяжёлое слово, от которого он прятался и которого избегал много лет, будет произнесено, если поднимется меч, готовый разить, если всколыхнутся позабытые и запылённые знамёна – о нет, о них никогда по-настоящему не забывали – если зазвучит на заре изогнутый рог, сзывая воинов на битву за свободу, как это бывало сотни и сотни лет… тогда зазмеятся алыми лентами реки крови по твёрдой, сухой, неплодородной, но бесконечно родной земле, и Север и Юг вновь схлестнутся. Война. То тайная, то явная, вечная и каждый раз новая. Война. То, от чего Тадеуш всеми силами оберегал Эглерт восемь долгих лет.

– Народ поднимется рано или поздно, но ему нужен предводитель. И им можешь стать ты, Таде. Мы помним и чтим твоего отца. А ты его сын. Ты премьер-министр, который добивался для нас конституции.

– Да… верно… – бормочет Тадеуш. Пальцы подрагивают. – Н-но сейчас не семнадцатый век, а я не Гасто ди Эбильто. Я не смогу.

– Послушай меня внимательнее, Таде. – Джаральд наклоняется к нему. – Я говорю серьёзно. Это важное предложение, обдумай его…

– Я уже обдумал. Это не моё. Я не стану способствовать этой войне и вам не советую принимать в ней участие. Смертную казнь за преступление против короны уже ввели.

Тадеуш знает: он не революционный лидер. Не тот, кто ведёт за собой людей на баррикады и выкрикивает лозунги на развалинах дворца, так громко, так долго, что срывается голос и горло хрипнет. Он не будет на войне победителем, полководцем или даже солдатом. Он слишком трус или слишком политик для этого. Тадеуш делал всё, что мог, чтобы сохранить мир в Эглерте, но он никогда не сможет возглавить восстание на Севере, как бы сильно ни любил свою родину. Это не его путь. Это путь Астори. Она бы смогла.

Но она – по ту сторону обнажённых мечей и оскаленных ртов. Не с ними. Сама за себя.

На своей собственной стороне.

Она не боится войны, она, кажется, только ею и живёт, а Тадеуш… другой. Он хочет спасти Север и спасёт его – но не оружием, а словом. Так, как умеет. Так, как привык.

И посмотрим, кто окажется сильнее.

========== 8.5 ==========

Чем чаще Астори встречается с Вэрианом, тем яснее понимает, что он та ещё сволочь, циничная и беспринципная, даже отдалённо не знакомая с понятиями «мораль», «честь» и «совесть». Крайне вредные вещи, уверял он её в прошлом месяце, мешают жить да и только. Астори в ответ на подобные заявления хмыкает, красноречиво и несогласно молчит или, вспылив, когда он доводит её особенно тонко и умело, вступает в длинные горячие споры. Вэриан умеет её доводить. Ему это нравится. Он знает, за какие ниточки в её гордой и упрямой душе надо подёргать, на какие кнопки нажать, за какие рычаги потянуть, чтобы гнев хлестнул через край, и вместо королевы осталась встрёпанная девчонка. Он чувствует её больные точки.

Те самые, которые Астори так долго прятала от посторонних, от Джея, от Тадеуша и даже от себя.

Вэриан распахивает двери в её душу и входит к ней в мысли нахально и бесстыдно. Астори беспомощно злится, но ничего не может поделать: она зависит от него, и они оба это помнят, она не в том положении, чтобы командовать, ей надо прикусить язык и слушаться, иначе всё полетит к чертям. Надо смириться и перетерпеть. Это не будет длиться вечно.

Если дело пойдёт гладко, как обещает Вэриан, отца освободят в худшем случае в конце следующего года, а в лучшем – сразу после Сайоля. И тогда… и тогда Вэриан озвучит свою просьбу.

Астори прикусывает губы. Проклятье. Чего пожелает этот противный самовлюблённый тип? Теперь, когда она не в силах отказать, она оказалась в его смуглых жилистых руках, и уж кто-кто, а Вэриан несомненно придумает, как поинтереснее воспользоваться этой нежданной удачей.

Ему даже не пришлось закидывать удочку: королевский улов сам попался в сети.

Они встречаются на конной прогулке в парке около Серебряного дворца; Вэриан держится в седле с развязной уверенностью, Астори исподтишка наблюдает за ним. Свалился бы он с лошади как-нибудь неудачно… и проблема бы исчезла. Хотя нет, нет, сначала он должен помочь ей вызволить отца из тюрьмы, а там пусть падает и калечится сколько угодно. Правда, рассчитывать на такое везение не приходится: этот наглец чересчур ловко обращается с норовистым вороным Волчонком, видна многолетняя выучка. Но откуда у банкира столько опыта в верховой езде?

– Вы отстаёте, Ваше Величество. – Он гарцует около неё, приподнимаясь в стременах, и лукаво усмехается. – Я слышал, вы отличная наездница… и стрелок превосходный, верно?

– Звучит так, будто вы хотите это проверить, – отряхивает кудрявые волосы Астори. Хлопает Изюминку по шее. – Быстрее, девочка.

Вэриан холодно и остро смеётся. В гагатовых глазах безлико отражается дневной весенний свет.

– Пытаетесь подловить меня? Напрасно. Я не разменяю мою просьбу на мелочи… или… впрочем, поглядим. У меня достаточно времени, я подожду.

– Чего?

– Чего-нибудь полюбопытнее… Лучше всего на свете я умею ждать, Ваше Величество. Я не из тех, кто торопится.

Астори бросает на него подозрительный короткий взгляд и отворачивается. Его змеиная невидимая улыбка толкает её в спину.

– Кстати, искренне соболезную вам. Я читал газеты… господин Бартон обзавёлся молоденькой подружкой? Если и она не убедит его отпустить усы, то я умываю руки. Ваш премьер-министр безнадёжен.

– О, я считаю, ему больше пошла бы борода, – легкомысленно откликается Астори и с умело разыгранным весельем вскидывает брови. – Я передам господину Бартону ваши советы. Уверена, он обсудит их с… Луреан.

– Леа, – не моргнув, поправляет Вэриан, пытливо глядя на неё.

– Леа, – охотно соглашается Астори. – Да. Именно. Плохая память на имена, знаете…

Они молчат, и Астори осторожно подталкивает коленом Изюминку. Она ни за что не признается Вэриану, как её задевает и сводит с ума показной роман Тадеуша. Ни за что.

Она не доставит ему такого удовольствия – снова наблюдать за её слабостью.

Тадеуш, разумеется, тоже никогда не догадается, как больно делает ей. Астори знает: проще и лучше скрывать свои раны от тех, кто их наносит, иначе велик риск снова упасть к его ногам, умолять о прощении, вопить, что она раскаивается, раскаивается, раскаивается… довольно. Он не хочет её. Он не любит её.

А если даже и любит…

Астори постарается быть хорошей королевой и мамой: это то, что она ещё может сохранить.

Быть хорошей дочерью, кстати, тоже не помешает. Она улыбается Вэриану и натягивает поводья, заставляя Изюминку перейти на рысь.

***

– Оставьте его в наручниках. Охранника выведите. И, будьте так добры, покиньте помещение сами.

– Да, господин премьер-министр.

Тадеуш спиной ощущает, как затворяется дверь, оправляет полы пиджака и серебряные часы на левом запястье. Смотрит сухо и прямо. За полупрозрачным стеклом, в тесной белой камере сидит пожилой сутуловатый мужчина лет пятидесяти пяти, в тюремной униформе, с подвижными серыми глазами и широкими плечами. Отец Астори. Гермион Марин Лун.

Другими словами – одна большая проблема. Головная боль Тадеуша во плоти; посоревноваться с ним мог бы, пожалуй, лишь небезызвестный Вэриан. Двое мужчин, отчасти виновных в том, что его прошлую жизнь перечеркнул жирный чёрный маркер; две ниточки, ведущие к Астори.

Королева глубоко влезла в опасную авантюру с получением подданства и освобождением отца, и хуже всего, что в этом замешан Вэриан. Проклятый брат Вивьена Мо. Тадеуш готов кусать себе локти от мысли, что сам свёл Астори и с Вэрианом, и с отцом. Понесла его нелёгкая тогда в бар… и кто просил его выполнять поручение королевы, сказал бы, что не справился, ведь как чувствовал, что ничего путного из этой затеи не выйдет…

Тадеуш переминается с ноги на ногу. В последнее время он только тем и занят, что подчищает за Астори и исправляет ошибки, сделанные королевой. При его вопиющем попустительстве, разумеется. Недавно он вернулся со слёта Большой Двадцатки, который проходил в столице Матугала, Бонлиссе: там он обстоятельно поговорил с Микласом Вреттом, Вивьеном Мо и уверил их, пустив в ход всё своё обаяние и красноречие, что дела в Эглерте идут отлично и чрезвычайное положение на Севере отменят в будущем году, если не раньше. Сразу по приезде он встретился с официальной делегацией северян, дал несколько интервью, провёл пресс-конференцию и выиграл пять или шесть раундов дебатов в Совете, так что сейчас Тадеуш ощущает себя выжатой половой тряпкой. Он убедил Астори, что необходимо запретить полицейским использовать резиновые пули и слезоточивый газ, если понадобится усмирять волнения на Севере – а это, конечно, делать придётся. Она согласилась. Тут уж неважно, почему, главное, согласилась, хоть и не с первого раза.

В их отношения с Вэрианом, какой бы характер они не носили, Тадеуш лезть не стал, хотя очень хотелось. Довольно. Это не его дело. Но с отцом он счёл нужным побеседовать.

Накипело.

И теперь он здесь, в Аштоне, чтобы встретиться с человеком, чьё имя тенью нависает над Тадеушем уже четыре года.

Тадеуш распахивает дверь и вступает в комнату для свиданий; Гермион едва заметно вздрагивает и поднимает на него вопросительный спокойный взгляд, не поднимаясь с места. Тадеуш останавливается. Смотрит на него оценивающе. Пытается разглядеть в его лице лицо Астори, решительное, точёное, с твёрдыми округлыми линиями – не может. Здесь одни жёсткие и скупые углы. Что она в нём нашла? Чем её так околдовал этот старик, что она рвётся к нему, по привычке сметая всё на своём пути: привязанности, доводы рассудка. законы…

– День добрый, господин Лун, – здоровается Тадеуш и усаживается напротив Гермиона. Тот почему-то слегка усмехается.

– Добрый, господин Бартон.

Они неловко молчат. Тадеуш начинает думать, что, возможно, ему вовсе не стоило приезжать. Что он хотел сказать Гермиону? Что хотел услышать в ответ? Или просто желал увидеть того, кто однажды стал Астори дороже собственного премьера, кто бросил её в детстве и тем не менее почти вытеснил из её сердца Тадеуша?

Что ж, всё, что остаётся теперь, – сделать глупость и поговорить честно.

– Оставьте Астори в покое, – произносит Тадеуш, опёршись локтями на стол. Гермион склоняет голову набок – треклятое знакомое движение, до одури любимое и до чёртиков ненавистное – и улыбается. Мягко так. Без издёвки.

Какого, спрашивается…

– Это она вас отправила?

– Нет, я сам, – резковато говорит Тадеуш. – И я настоятельно прошу вас, господин Лун, не докучать более Её Величеству…

Гермион снисходительно оглядывает его и подаётся вперёд.

– Бартон… значит, ты тот самый мальчишка, который разбил сердце моей дочери?

От неожиданности Тадеуш попёрхивается словами и конвульсивно сглатывает, едва не зайдясь в сиплом прогорклом кашле. Он стучит себя по груди. Старается скрыть замешательство.

– Что?

– Ты хотя бы видел, что сделал с ней? – продолжает наступление Гермион методично и неизбежно, как горная лавина. – Она раздавлена. Уничтожена. И ты виновен в этом.

– Нет, – защищается Тадеуш. – Астори сама выбрала этот путь. Я просто не мог оставаться с ней после всего, что она…

Гермион устало качает седой головой.

– Она любит тебя.

Угловатые плечи Тадеуша прыгают: он проводит пальцем по линии рта и ломано усмехается.

– Они ни разу не сказала этого за семь лет.

– А сейчас – разве это не очевидно?

– Я уже не знаю, что очевидно, что нет. – Он сцепляет руки под столом. – Я давал ей бесконечное число шансов… год за годом… и всё впустую. Я шёл к ней, даже не будучи уверен, что она любит меня… О Мастер. Это было больно.

– Ей тоже больно сейчас, – возражает Гермион. – Это то, чего ты хотел? Чтобы она сгорела?

Тадеуш потупляет взгляд.

– Не этого.

– А чего тогда?

– Я не… не знаю. Я хотел быть свободным. Просто… дышать. – Он неосознанно касается горла. – Дышать.

Гермион откидывается на спинку стула.

– Вы оба такие дети… полюбили не тех и невовремя. И мучаетесь от этого.

– И что нам делать? – спрашивает Тадеуш, не слишком надеясь на ответ. Ну и пусть. Всё равно эта беседа с самого начала пошла наперекосяк.

– Попытаться исправить то, что натворили… или не исправлять. Увязнуть ещё глубже и получать от этого удовольствие.

– Вы смеётесь надо мной, – недоверчиво и обиженно фыркает Тадеуш.

– Отнюдь. Я не думаю, что вы когда-нибудь сможете полностью отпустить друг друга.

Тадеуш с гордостью выдвигает подбородок.

– Я отпустил.

– Ну разумеется! – Гермион скептически изгибает бровь. – Именно поэтому ты тычешь ей в лицо своей новой пассией… мальчишка. Тебе легче от того, что она ревнует? Легче? Стал счастливее от этого, ну?

Тадеуш вздыхает.

– Нет… – Он с мольбой поднимает взгляд. – Только не говорите ей.

– А ты не говори, что я рассказал тебе, как ей… непросто сейчас. Астори этого не перенесёт. Она ведь такая…

– Гордая, – произносят они одновременно и улыбаются. В камере становится чуточку теплее.

========== 8.6 ==========

Астори никогда не снились кошмары. Вернее… вернее, конечно, снились, как и любому нормальному человеку, особенно часто – в университете, но такого наплыва дурных снов, как в последний год, она вспомнить не может. По ночам её душат ужас, отчаяние и ревность, и сюжеты, в которых они находят отражение, каждый раз одни и те же.

Она сидит на троне. Одна. Зал пуст, за окнами темно, но во мраке вспыхивают мутными разводами отблески огня. На голове корона; она давит и жжёт виски. Потом Астори внезапно, но отчего-то очень логично оказывается на балконе. Внизу раскинулся Эглерт – все двадцать семь провинций, включая островные архипелаги, как на ладони. Точно расстелили карту на столе. Или она в самом деле подошла к карте, висящей в её кабинете, тычет пальцем в переплетение автострад и железных дорог и кричит, надрывая глотку: «Ты станешь моим или сгоришь дотла!»

Конечно, обращается она к Северу.

И вот Астори снова на балконе, и внизу бушуют пожары, слышатся вопли, стоны и детский плач, а она смотрит вперёд неотступно и надменно и словно ничего не слышит и не видит. И идёт. Ступает с балкона в пропасть, мягко касается каблуками выжженой земли, шагает: её облизывают языки пламени, но Астори не замечает, вытаскивает полыхающий меч и заносит его – над картой северных территорий. Вонзает. Лицо опаляет жаром; кровь течёт по щекам, по носу, пачкает руки – они липкие и красные, но Астори лишь крепче сжимает меч и выпрямляется.

И всё исчезает, остаётся только бесплотная тёмная пустота, и среди неё – Тадеуш. Молчащий. Суровый. Презирающий.

«Значит, мы сгорим дотла».

Астори пытается добежать до него, но чем быстрее она бежит, тем дальше он кажется. Вдруг он вырастает перед ней: зелёные глаза прищурены, губы плотно сжаты. Астори хочется упасть на колени и сказать: «Пожалуйста, прости меня».

И: «Я тебя люблю».

И ещё: «Я сделаю всё, что ты захочешь».

Но Тадеуш уходит, и она опять одна. Навсегда. Нет шансов: ни вторых, ни третьих, ни десятых.

Астори просыпается в ледяном поту с вскипающим хриплым криком на губах и долго не может прийти в себя; она комкает простынь и сглатывает слёзы, от которых слабеет тело и душа. Это уже чересчур. Её ошибки нагоняют её не только в реальности, но и во снах. Такого она не вынесет и рано или поздно просто-напросто сломается: не хватит сил стараться быть хорошей, и она пошлёт этот несправедливый дурацкий мир к чёртовой матери.

Но она не имеет права. Она королева и мать. И дочь. На ней лежит ответственность не за одну себя, и об этом стоит вспоминать почаще, а в идеале – вовсе не забывать.

На летних каникулах Астори увозит детей из Метерлинка в поездку по стране, захватив с собой достаточное количество охраны, чтобы ужас в Медовом пике никогда больше не повторился; они проводят три незабываемые недели, исколесив побережье, побывав у подножий Кондракар и навестив четыре королевские резиденции в разных провинциях. Луана и Джоэль в полном восторге: они путешествуют с мамочкой! Астори смотрит на жизнерадостно щебечущих детей и чувствует, как её отпускает бессонная тревога и злая желчная горечь.

Кажется, хоть что-то в её жизни осталось неизменным.

А потом ей звонит Тадеуш, который месяц назад уверял её, что она преспокойно может покинуть столицу хоть на всё лето и он управится здесь один, и властно говорит, что ей требуется бросить всё и всех и отправиться на Север. Астори едва не захлёбывается возмущением.

– Что-что? – Она сжимает белыми пальцами трубку и запахивает халат – уже вечер, она думала принять душ и почитать детям на ночь. На другом конце провода, на другом конце страны Тадеуш кашляяет, наверняка вертит в руках карандаш – Астори хорошо известны его привычки – и повторяет:

– Это необходимо.

– Господин премьер-министр, какого…

– После выступлений, – жёстко перебивает Тадеуш, – которые были подавлены с применением резиновых пуль и слезоточивого газа, несмотря на наши запреты, волнения лишь усилились. Народ жаждет возмездия.

– Виновные были наказаны, – возражает Астори.

– Сняты с должности? Получили выговор? Заплатили штраф? Этого недостаточно.

– Но невозможно вечно идти на поводу у народа!

– Разумеется, – хмыкает он, и от этой знакомой интонации у Астори мурашки бегут по телу. – Вы-то привыкли поступать с точностью до наоборот.

Виснет нетерпеливая пауза. Астори не выдерживает первой:

– Чего вы от меня хотите?

– Я хочу, чтобы вы, Ваше Величество, поехали на Север… навестили бы школы, больницы, мэрии… – Опять пауза. И внезапно – низко и тихо:

– Увидели бы людей, которых ненавидите.

– И извинилась перед ними? – спрашивает Астори с невольной издёвкой. Внутри всё замирает, когда Тадеуш почти беспечно отвечает:

– Это было бы совсем замечательно.

Ей кажется, что он смеётся над ней, и это так… непривычно и заманчиво? Астори перехватывает трубку обеими руками.

– А если я… если я не собираюсь этого делать, вы м-меня заставите?

Он молчит, и Астори кожей ощущает его напряжённое молчание. Она хорошо его знает. Тишина, говорящая громче всяких слов.

– Вы хотите, чтобы я вас заставил?

Астори пытается не думать о том, во что превращается их деловая беседа… или во что она уже превратилась. О Мастер, что они себе позволяют? В соседней комнате Луана и Джоэль… а Тадеуша наверняка стережёт его подружка, но… Астори рвано вдыхает и закрывает глаза. Это её премьер. Он принадлежал ей с самой первой встречи душой и телом и принадлежит теперь, даже если не хочет этого признавать. «До последнего вздоха»… Астори помнит.

– Я хочу.

О чём они говорили? О новом контракте с Эникбертами, сверхзвуковом поезде, визите в Рецанию… Север. Точно. Астори уже всё равно: она имеет в виду совершенно другое и уверена, что Тадеуш – тоже. Она слышит его дыхание так явственно, словно он стоит рядом. Обнимает её. Целует в висок, в скулу, в шею, в плечо…

Кто-то из них должен закончить это первым. Астори усилием воли заставляет себя очнуться от навязчивый и манящих фантазий.

– Я послушаюсь вашего совета, господин премьер-министр, и в ближайшее время навещу северные провинции, – произносит она уже совершенно другим тоном и физически ощущает, как трезвеет Тадеуш: по крайней мере, его голос в трубке меняется, вновь становится сухим и аккуратным. О Мастер, Тадеуш всегда до невозможности аккуратен и корректен. Даже в постели.

Если не брать во внимание тот случай с разговорами о Вэриане, ревности и их связи… Астори помнит его в малейших подробностях, и ей до сих пор неуютно от мысли о том, сколько взбудораженной и неукротимой силы плескалось тогда в Тадеуше.

Той самой силы, которая позволила ему оборвать нити между их сердцами и уйти, когда совесть и любовь к родине сказали ему, что пора уходить.

Детей приходится оставить в столице: чересчур рискованно было бы взять их с собой. Астори страшно расставаться с сыном и дочерью, но отправиться с ними во враждебный лагерь и подвергнуть опасности – ещё страшнее. Она едет одна. Время от времени советуется с Тадеушем по телефону – где остановиться, с кем встретиться, каким изданиям дать интервью; в Иутаче она посещает школы, здоровается за руку с робеющими учениками, расспрашивает учителей, потом переезжает в Эл Митас, где ходит по госпиталям, затем по очереди мелькают Эл-да-Тиисо, Миари, Лишбе-кае-Нуэ-ди-Тибоне… Она беседует с полицейскими, расспрашивает о том, как проходят военные действия в горах Эрко-Альбичче и Эрко-Ас-Малларас.

Астори глядит на северян и не чувствует ненависти, даже неприязни. Одно лишь любопытство. Люди как люди, дети как дети: встретишь на улице и не узнаешь; когда она с методичной рассчётливой яростью выстраивала свой план уничтожения, она не думала о северянах как о… народе. Как о живых существах. Для неё любой северянин был лицом в чёрной маске и дулом пистолета. Мишенью.