Текст книги "Дыхание (СИ)"
Автор книги: Эмманриуэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Сомневаться, не думает ли в его отсутствие Агеро о том, чтобы сменить сторону, он так и не перестаёт. Кажется, заразился чужой подозрительностью.
***
– Баам, как скоро ты сможешь находиться в моей церкви? – Баам со слабой улыбкой отмечает, что в последнее время порученное ему святилище Агеро называет лишь «моя церковь». Предчувствия не утихают.
– Технически, я могу делать это даже сейчас, если кроме вас там никого не будет. Хоть и с определёнными неудобствами.
Агеро серьёзно смотрит на него.
– Какими?
– Воздух немного покалывает, как при сильной жаре или холоде. Не могу долго прикасаться к большей части предметов, не только к статуям и алтарю, но и ко стульям, постаментам, некоторые стенам.
Заканчивая говорить, Баам снова погружается в себя, безрезультатно пытаясь побороть мысли, преследующие его почище инквизиции в её лучшие годы. Не замечает впивающегося в него взгляда
– Баам. Как можно ускорить?.. – произносит он наконец.
Ответ звучит почти сразу, лишь пару секунд Баам тратит на то, чтобы осознать вопрос и среагировать. Непривычно долго для него. В последние дни он непозволительно рассеян.
– Всё в порядке. Я могу пребывать там почти свободно. Если вы хотите ускорить осквернение, то я принесу всё нужное.
Агеро улыбается, привставая, чтобы его поцеловать:
– Завтра?
Баам кивает, прикрывая глаза. Сегодня Агеро собирался позаботиться о послушнике, случайно заметившего, что он говорит с пустотой. Ещё одна капелька в спокойствие Баама – по крайней мере, пока Агеро останавливаться не собирается. И хоть это лишь капля в море сомнений, вместе с поцелуем она позволяет ненадолго расслабиться.
***
Ноги спокойно касаются пола, неспешно двигаясь между рядами. Хвост предусмотрительно спрятан, крылья расплылись по спине чёрным пятном, незаметным под рубашкой. Агеро возится с принесёнными флаконами, прилежно воспроизводя ритуал, что видел до этого лишь пару раз. Бааму не поправляет его – нет необходимости. Агеро всё делает правильно.
Он чуть не говорит, забывшись, «Господин Кун», слишком уйдя в свои мысли, но вовремя закрывает рот. На удивление, в этот раз его размышления принесли результат. Довольно простой, но обнадёживающий.
Он ведь может просто спросить, так? А ложь с его силами определить не так сложно. А после… после достаточно укрепить в нужном мнении.
Один длинный шаг, Баам опирается на стул, чтобы оттолкнуться достаточно высоко, и приземляется на алтаре. Осквернение делает своё, и постепенно болезненное покалывание, от которого не спасают даже подошвы, утихает, оставляя лишь волны болезненного жара, идущие от статуи. Проходит пару секунд и Баам садится, спуская ноги с постамента.
Каноничная сцена. Запечатлённая во многих святых книгах, во многих демонических пособиях. Демон, сидящий на возвышении и коленопреклонённый монах. Торжественный момент, не раз становившийся поворотной точкой, моментом, когда прежде праведный человек делал окончательный выбор, обрывая связь с Раем. Единственный вопрос.
Они с Агеро эту сцену пропустили, не было ни необходимости, ни возможности – не использовать же стол как постамент? А после сомнений в том, чьей же стороне принадлежит его душа не возникало. До этого самого момента, когда тревожное сердце Бааме не выдержало.
Агеро бросает на него взгляд, трётся щекой о колено, выдыхая немного удивлённо:
– Баам!
Агеро смотрит на него словно на внезапно свалившееся счастье. Баам приподнимает чужое лицо за подбородок.
– Кто ваш Господин?
Стандартный вопрос, отдающий канцелярией. «Кто твой Господь?». «Кому посвящаешь ты молитвы, когда никто не видит?». Два самых частых ответа – «Бог» и «Сатана». Кто-то не следовал букве и отвечал «Ад» или «Рай». Кто-то говорил: «Я сам». Стандартный вопрос, проверяющий лояльность.
Баам задумчиво пробегает пальцами в перчатках по чужой скуле, убирая упавшую прядь, отмечает приоткрывшийся от этого рот. Агеро улыбается с закрытыми глазами.
– Ты.
Баам замирает.
Это был лёгкий вопрос. Стандартный, возможные ответы к которому Баам учил не одну ночь. Даже тут Агеро умудрился всё сделать по-своему.
Агеро не лгал.
Баам бы почувствовал.
– Ты, Б-баам. – голос немного хриплый от волнения.
Сколько же всего, дьявол побери, Баам не учёл, когда задавал вопрос!
Выигрывая время на размышления, он бездумно проводит по линии челюсти, гладит чужую щёку большим пальцем, прислонив ладонь к чужому лицу. Рассмотреть ответ как серьёзный? Как верность Аду? Как обещание обязательно попасть туда? Как… обещание верности конкретно ему, Бааму?
Когда Агеро гладит его колено, поднимая ладонь выше, когда подаётся вперёд, прикусывая его бедро через ткань, он с возмущением думает о ещё одной возможности – о том, что это лишь своеобразная прелюдия.
«Бесстыдник!», возмущённо думает он. «Вы могли бы отнестись к этому серьёзнее!»
– Ну что, Баам, настала моя очередь называть тебя «Господин»?
Игривый тихий голос словно оседает на ткани его штанов. Отстранив Агеро, он смотрит ему в глаза, возмущённо восклицая:
– Агеро! Это не шутки, вам стоит быть серьё…
– Я и не шучу, – говорит Агеро, смотря прямо ему в глаза.
Баам думает, что даже он сам не смог бы солгать в таком положении. Судя по взгляду, действительно не шутит. Серьёзное признание шутливым тоном и флирт, это бедствие уверенно тянет его в очередную авантюру. Благо, она как начнётся, так и закончится за закрытыми дверями.
Чужие руки останавливаются у таза, не двигаясь дальше. Агеро удивительно послушный, поддаётся прикосновениям трепетно, чутко. Затаивает дыхание, когда Баам неспешно приподнимает его лицо, гладя под подбородком. Хочется поцеловать, а если и целовать, то хорошо, а не как получится, слюнявя щёки.
Когда, не прекращая думать о поцелуе, Баам проводит большим пальцем по чужим губам, Агеро сглатывает. Лишь заметив реакцию, необычно яркую, он вспоминает, что так и не снял перчатки. Читая мысли через долгий взгляд в глаза, Баам с удивлением узнаёт о деталях этой странной игры. Словно зная, что его мысли сейчас читают, Агеро повторяет про себя, «Делай что хочешь, Баам. То, что хочешь. Как хочешь. Сколько хочешь. Покажи. Покажи, какие демоны скрываются в тихих прудах. Я не воспротивлюсь.»
Собственные мысли покидают его голову. Кажется, он понял, почему во снах Агеро так боялся, что нежность Баама – прощание. Руки почти не слушаются, когда он обнимает чужое лицо ладонями, гладит, наклоняясь для поцелуя. Раз Агеро сейчас вмешиваться не будет, то можно наконец сделать всё не спеша.
Можно идти к близости неторопливо, с расстановкой, без особого желания переходить к ней. Сосредоточиться на поцелуях и лёгких прикосновениях, не гонясь за ярким удовольствием. Смакуя.
Баам и смакует. Проводит по закаменевшей спине, Агеро слегка прогибается под ладонью. Проводит и по груди, давая пальцам ощутить и плотную ткань, и тело под ней. Замирает, отстранившись.
Агеро не открывает глаз, ожидает поцелуя приоткрыв губы. Который ему не дают. Тяжёлое дыхание сбивается, когда Баам ловит ладонь, устроившуюся на его ноге, и через торс ведёт сначала к плечу, затем, медленнее, к шее, затем, совсем тихо, к щеке. Он ведёт, вслушиваясь в реакцию. И свою, и чужую.
Агеро неосторожен с желаниями. Он хочет выпустить демона из шкатулки, и он этого демона получит.
Агеро распахивает глаза, когда он трётся щекой о ладонь на своей щеке. Если он хочет это сделать – он сделает. И улыбнётся затем чужому удивлению – до чего же лицо стало забавным.
Следующий поцелуй отдаёт лёгкой беззаботностью, которая сквозит в улыбке Баама. Дал поцелуй, который Агеро так хотел, да не такой, о каком тот думал. Лёгкий, ласковый, даже дразнящий из-за чужой распалённости. Заставляет подаваться навстречу, пытаться углубить, прижаться губами, чтобы получить больше, жарче, ярче, чтобы сгореть.
Агеро и пытается. А Баам лишь шире улыбается, отстраняясь от ударившего жаром напора. Не давая ему подпалить и себя. Вид у Агеро ещё более забавный – недоумевает, растерян.
«Разве не этого ты хотел, мой возлюбленный грешник?», со странной лёгкостью думает Баам. «Ты – слушаешься, изображаешь благоговение, и, возможно, впервые в жизни, делаешь то, что делают священники – отдаёшь всего себя своей вере. А я… принимаю это. Веду. Делаю то, что хочу. Как хочу. Когда хочу.»
Голова Баама готова закружиться. Агеро же наоборот, приходит в себя. Удивление сходит, обнажая любопытство – и что же будет дальше? Такое же непринуждённое, как и сам Агеро в подобные моменты.
Баама так и подрывает притянуть к себе, процедить сквозь зубы с злым страхом, прикусывая челюсть: «Любопытство сгубило кошку, не будь это я, будь это обычный демон, тебе бы сейчас не было так весело!»
Но он знает, что услышит в ответ.
«Не будь это ты, я бы и пробовать не стал».
Потому только вздыхает, пропуская два пальца между шеей и воротником церковной робы. Даже в ночную вылазку, когда никто не мог увидеть, нарядную. Он тянет, не церемонясь с тканью, наверх и на себя, притягивая ближе.
«А вот и плавность движений исчезла.»
Приходится поёрзать, освобождая место, чтобы Агеро мог поставить сначала одно колено между его, а затем и второе. Баам не перестаёт тянуть воротник, заставляя придвигаться всё ближе и ближе. За спиной словно раскалённая печка. Хоть жар и утихает, но слишком медленно. Слишком много святости накопилось в статуе.
Даже остановившись, Баам не успокаивается – тянет, привлекая для поцелуя. А затем ещё одного. И ещё. Неторопливые. Тягучие. Ласковые. В губы. Такие, какие больше всего нравятся Бааму. Не шустрые укусы в шею, не страстное столкновение языков, не мягкие поцелуи в лопатки, словно капли дождя. Они ему тоже нравятся, но такие, словно десерты или нежные вечера наедине, ему нравились больше всего.
Агеро невольно срывается, пытается целовать более привычно, словно не может вынести подобного спокойствия. Словно обжигается о него. Каждый раз Баам отстраняется на пару секунд, возвращаясь после них.
Рука, медленно гладившая чужую спину, без предупреждения давит, заставляя сделать ещё один маленький шажок. Заставляя прижаться, а затем прижаться ещё крепче, когда рука, не сбавляя напора, проходится по всей спине. Агеро замирает, даже не дышит те несколько секунд, что нужны ему, чтобы прийти в себя.
Баам любит так – тесно друг к другу, прижаться и не отпускать, целовать до головокружения. Он и целует. Так, как ему нравится.
Мысль, кажется, мелькает у них одновременно, а может, Баам просто сам не заметил, как снова прочитал чужие мысли.
Они ведь на алтаре, верно? Святое место. Хоть и полуопустошённый, но сосуд, словно губка впитывающий энергию, что копится вокруг него. Можно навлечь на себя божественный гнев даже просто сидя на нём без должного уважения, не то что целуясь, тем более с демоном. Не то что занимаясь с демоном чем-то большим.
«Таким… осквернением… я ещё не занимался», нервно хмыкает Баам. Агеро наклоняет голову, шепча:
– Витражи непрозрачные. Двери запираются изнутри. Сейчас… – Пауза, чтобы втянуть воздух. – Сейчас ночь, у стен никого нет. Стены… стены не дают звуку утечь. Мне говорили, что тут даже пытать можно всю ночь, никто не услышит, даже… даже живущие рядом священники.
Баам отвечает ещё тише, не заметив, что заговорил вслух:
– Вам не нужно меня убеждать.
Подавив всплеск смущения, он кладёт в чужие руки смазку, отрывисто командуя:
– Подготовьтесь.
Первая дверь – сбоку, выходящая к жилому зданию, отсюда заходят монахи. Дверь маленькая, деревянный брус ложится в пазы, не давая двери сдвинуться. Вторая – парадный вход, отсюда можно зайти даже не перелезая забор, перегородивший территорию церкви. Брус большой, явно больше одного человека снимают перед началом проповедей. На месте. Дверь не поддаётся. Обманок нет.
Не хватало ещё чтобы их застали уже не за разговором. Если разговаривающий с невидимой сущностью священник может сойти за святого, видящего ангелов, то обнажённый, стонущий и извивающийся священник, с какой-то стати пришедший ночью в храм, вызывает мысли в лучшем случае о слабоумии. В худшем – об одержимости.
Подходя обратно к алтарю и избегая прикосновений к стульям, Баам встречается взглядом с Агеро, нетерпеливо добавившим уже третий палец. Весь его вид говорил, что быть одержимым демоном он вполне не против.
Подойдя достаточно близко, Баам перехватывает чужую ладонь – ни к чему хорошему подобное нетерпение не приведёт. Переводит на мягкие движения, плавные, заставляющие напрягаться из-за желания сделать иначе. Поцелуй в шею, тоже до издевательства мягкий, тем более не умаляет пыла Агеро.
– Пожалуйста, расслабьтесь
Баам знает: тому не терпится. Он уже хочет поддаться, привычно отпуская чужие руки с лёгким вздохом, когда вспоминает все те разы, когда ему самому не давали опомниться, вынуждая раз за разом хвататься за чужие плечи и бросать все силы хотя бы на то, чтобы не начать всхлипывать чужое имя. Заставляя потерять контроль.
Пальцы в перчатках почти не ощущают кожи, мягкости и шероховатости. Но зато Баам прекрасно ощущает впадину пупка, рёбра, которым из-за образа жизни хозяина не суждено заплыть зажиточным жиром, косточки на плечах. Не было бы ему так жарко, то, может, ощутил бы и тепло шеи, бьющуюся венку.
На руки в перчатках Агеро реагирует ещё ярче. Привычная смелость и раскованность теряются, притихшие под смятением. Раньше Баам всегда снимал перчатки. Раньше Баам не гладил его так. Раньше Баам не стал бы при подобной ласке сжимать кисть его руки, заставляя поддерживать нужный ему темп растяжки.
Раньше Баам не дразнил его.
========== Ты – то, как я молюсь. ==========
Агеро ожидал всего, когда безрассудно, спонтанно, но так желанно вытянул демона из логова, поставив лучшую приманку, до которой смог додуматься. Ведь, только подумать, Баам! Не стеснённый ни своими загадочными мотивами, ни обязательствами перед ним! Баам, делающий то, что действительно хочет! Разве не замечательно?
Уже позже в голову ему пришла мысль, что об алтарь могли разбиваться не крики, а кровь. Что ночь могла пройти в долгих, изощрённых пытках. Что под самоконтролем Баама могло скрываться совершенно что угодно, и простое связывание стало бы вполне безобидным вариантом. Но если бы его это остановило.
Баам его не убьёт. Не сам. Не так. А остальное… за года в городе он натерпелся и пострашнее. Хуже времени, когда его отравили во время сна Баама, и затем несколько дней даже с лечением его словно разрывало изнутри, уже не будет.
А если и будет – это ведь Баам. Значит, всё в порядке.
Вот только вместо ожидаемых ужасов он получил Баама. Того самого, из снов, нежного и ласкового до одурения, только уже в реальности. Реальности, в которой Баам не останавливается на поцелуях.
От одной мысли об этом ему хочется застонать. Вот он – открытый Баам, протяни руку и возьми! Вот только берут сейчас его. С непривычной нежностью, от которой сводит конечности, а сам он оказывается во всей своей какофонии эмоций и ощущений как слепой котёнок. Даже боль от прикушенной губы не помогает – всё тот же тёплый ворох, словно мягкий пух витает, загораживая обзор и гладя щёки светлыми пёрышками.
Мир замирает. Точнее, замирают чужие руки. (И когда темп течения времени в его мире стал задавать Баам?).
– Господин Агеро.
Баам звучит почти угрожающе. Ещё и назвал длиннее, не просто «Агеро». Кажется, что-то грядёт. Он уже открывает рот, чтобы отозваться, даже простым «ага», когда чувствует, что прокушенную губу обнимают чужие.
От неожиданности он застывает.
Баам не даёт ему отстраниться, придерживая за шею. Язык осторожно скользит по краям ранки, собирая кровь, от губ идёт приятное тепло.
«Чем-то», что грядёт, оказалась обычная забота.
Всё тем же тоном Баам произносит, отстранившись:
– Будьте осторожнее. Не причиняйте себе боль.
Агеро не знает, плакать или смеяться.
Ему стоило ожидать, что сокровенным желанием Баама окажется нежность.
***
Колено покалывает от прикосновения к алтарю. Затем начинает покалывать и другое – пока Агеро задыхается, вздрагивая от каждого его движения, Баам и сам залез к нему. Короткий поцелуй в шею – у Агеро вырывается стон. Рука скользит от плеча к плечу – ещё один. Баам не сдерживается, растягивая прелюдию, но и не пытается сделать её мучительной.
Агеро, кажется, и без этого еле держится: непривычно податливый, ощутимо подрагивает, когда он прикусывает шею. Порой мычит, словно пытаясь что-то сказать, но тут же закрывающий рот со стоном. «Словно перегрелся», мимолётом думает Баам, которому, наверное, никогда не было так легко. Свободно.
Четыре пальца свободно входят и выходят, когда Баам отпускает Агеро. Тот, к его удивлению, опадает, растекаясь по узорчатой ткани, которую и сминает одной рукой. На осторожное поглаживание лишь мычит, бросая вымученный взгляд на смазку неподалёку. С удивлением Баам отмечает, что Агеро сейчас даже не говорит.
С ещё большим – для того, чтобы вышибить краску на его лице, Агеро говорить не обязательно.
От первого же удачного толчка тот вскрикивает, почти рвя дорогую ткань под рукой. Баам сразу же останавливается, переставая ласкать кожу между лопаток, перетекая к самому уху:
– Господин Агеро, всё хорошо?
И без того розовые уши подсвечиваются красным, когда тот стонет:
– Именно, что хорошо!
Своды, рассчитанные на церковный хор, с охотой поддерживают голос Агеро, из-за чего Баам с паникой ощущает, словно источников звука несколько. От следующих стонов ощущение лишь усиливается – громкие, несдержанные, они одновременно и греют душу мыслью о том, насколько, должно быть, Агеро приятно, и прожигают щёки смущением – ну нельзя ведь так бесстыдно!
Как оказалось, можно – раньше, чем успевает сообразить, Баам ощущает на руке влагу.
«Ох», только и может подумать он, глядя на обмякшего Агеро, «Так быстро…». В резко наступившей тишине хриплое, отрывистое дыхание слышно особенно чётко. Вспотевшая спина приподнимается на вдохах и опускается на выдохах – лежит Агеро прямо на покрывале. Баам даже забывает о том, что сам возбуждён – ждёт, чем же ещё удивит его чужая реакция?
– Ещё, – хрипло, отрывисто, еле приподнявшись и повернув голову; Агеро ещё не пришёл в себя, но всё равно дёргается наугад, пытаясь это «ещё» получить.
Баам наконец отмирает, выходя из него и придерживая, чтобы тот не свалился с достаточно узкого алтаря. В голове начинают вертеться несмелые догадки. Вряд ли Агеро так завёлся из-за того, что они в храме, верно?
Проверяя свою догадку он переворачивает беспокойного Агеро на спину и наклоняется, поворачивая чужое лицо к себе. Большой палец медленно, непрерывно гладит щёку, пальцы легонько массируют виски.
Замирает.
Агеро смотрит на него почти не дыша, вопреки обыкновению даже не пытаясь податься вперёд для поцелуя. Взгляд то и дело перепрыгивает вбок, в сторону ладони на щеке. Через минуту Агеро не выдерживает и стонет, болезненно хмурясь. Дёргает головой, словно пытаясь вынудить погладить, и Баам не останавливает себя от того, чтобы действительно сделать это. Зарыться в волосы, коснуться кончиками пальцев кожи и начать осторожно массировать.
Агеро тоже нравилось так. Понравилось больше, чем-то, что было у них обычно. Понравилась неспешность, спокойная нежность, нечто настолько непривычное, но впечатлившее достаточно, чтобы…
И как ему теперь ждать ещё множество лет до чужой смерти? Теперь, когда он знает, что не один он хочет иначе? Теперь, когда увидел своими глазами, настолько Агеро разморило, насколько он нуждался в простой нежности? Теперь, когда видит в чужом взгляде ту же жажду, что он сам с таким трудом скрывал?
Теперь, когда от одной мысли о том, что после придётся вернуться к привычной маске, выступали слёзы, а сердце сдавило, словно тисками?
– Позже. Когда вы восстановитесь. – он прижимается губами к груди, плечу, шее, ощущая губами, как Агеро мелко подрагивает.
Как бы то ни было, страдать он будет завтра. Не сейчас, когда «можно» ещё не закончилось.
Отпускать Агеро до начала следующего дня он не планировал.
***
Ночь растягивается на долгие часы. Агеро, единожды распробовав, тянется к Бааму снова и снова, каждый раз замирая из-за того, что тот тянется в ответ. «Ещё», думает он, говорит он, умоляет он, шепчет он, ощущая зудящее горло, кричит он, сам того не замечая. Ещё – Баам целует, отвлекает. Ещё – Баам переплетает пальцы. Ещё – когда он ощущает, что эти пальцы тоже подрагивают.
Баам тоже стонет, но еле слышно, пряча лицо на его плече. Припухшие губы ощущаются на влажной, покрасневшей от укусов коже угольками, от которых кровь нагревается всё сильнее с каждым толчком.
Под конец Агеро уже не стонет – выдыхает чужое имя от каждой вспышки удовольствия. Только это и остаётся в распалённом сознании.
Баам, руки которого на боках, скользят ласково, чутко.
Баам целует шею, но не как он сам, широкими укусами, а одними губами.
Баам смотрит не него непривычно мягко, умиротворённо, словно кот, нашедший самое высокое и удобное место, как если бы Агеро после долгих ласк наконец вытаскивал его из скорлупки и любовался, наслаждаясь сладкими минутами между близостью и сном.
Баам, задавший непривычно спокойный темп, заставляющий прочувствовать каждое прикосновение, каждый толчок.
Баам, чуткий, нежный, хотя может быть сейчас любым, каким хочет.
Баам, который хочет быть чутким и нежным.
Баам, Баам, Баам, ни о чём другом он не может сейчас думать, да и, впрочем, не хочет.
Зато ему, пожалуй, впервые в жизни, захотелось отдаться чему-то (кому-то) без остатка. Это он и делает, даже, как положено, на алтаре. Вот только не богу, а демону, раз за разом это «всё» берущему.
На очередное «ещё» отстранившийся Баам протягивает куда-то руку и с смущённым удивлением выдыхает:
– Ох… Закончились?
Агеро не до того, чтобы понимать, о чём он. Протягивает руки и тянет обратно, целовать-целовать-целовать, пока не убедит продолжить. Баам притягивается, но, вместо того, чтобы ответить на поцелуй, поворачивает голову и прикусывает шею. Агеро вздрагивает, словно его прошибло молнией.
Баам не останавливается, кусая уже ниже.
***
Презервативы закончились быстрее, чем он успел это осознать. Вот Агеро, снова возбуждённый до предела, шепчет в поцелуй «ещё», а вот он тянется к пачке и понимает, что она пуста. За окном ещё темно, слышно их тяжёлое дыхание, колени и ладони припекает от алтаря, благо, всё слабее – соитие на алтаре считалось крупным грехом само по себе, то, что происходило оно с мужчиной, к тому же демоном, забивало последние гвозди в гроб. Осквернялся алтарь неохотно, после многовекового почтения, но верно.
Прекращать сейчас не хотелось. Хотелось остановиться лишь когда начнёт светать или кто-то из них не выдохнется. Вряд ли у них будет ещё один шанс в этой жизни. Разве что после неё, но до этого ещё нужно дотерпеть.
Потому – поцелуй, ещё один, спуститься от шеи к паху и продолжить иначе. Затёкшие уставшие конечности путаются, но он не спешит. Агеро возится, вдоволь ероша его голову, играясь с рогами, когда получает передышку от укусов. Обводит их пальцами, пытается сжать, но после лёгкого сопротивления проходя сквозь. Мимолётом Баам думает о том, что можно как-нибудь показать Агеро и классические рога, схожие со звериными.
Голова гудит от отдающихся ещё в памяти криков, чужие руки приятно сжимают, разминают её, и, забыв, что хотел сделать, Баам утыкается в чужой живот лицом, наслаждаясь. Вспоминает быстро, сразу, как пытается устроиться удобнее, тут же привставая, чтобы спуститься окончательно. Раньше он ласкать ртом ещё не пробовал, но помнил, как это делал Агеро. В любом случае, они настолько распалены, что сейчас единственное, что он мог сделать неправильно – не делать ничего, а научиться можно и в процессе.
Даже простые прикосновения языком заставляли заждавшегося Агеро глухо бормотать его имя, чего ещё можно хотеть?
И снова, как в начале этой ночи, Агеро не хватает надолго. Увлёкшийся Баам еле успевает отстраниться. Салфетки ещё остались, и перед тем, как вернуться к поцелуям, он наскоро протирает чужой живот.
Агеро, непривычно красный, смотрит на него, словно еле держит глаза открытыми, но не хочет упустить ни секунды. Баам замирает, ощущая трепет от такого взгляда. Он тянет чужую руку к своей щеке, трётся, сам не замечая, как улыбается всё шире и шире.
– Вам не обязательно только смотреть, хорошо?
Не думал он, что когда-то скажет подобную фразу Агеро, обычно более, чем раскованному в действиях. Но сказал. А Агеро лишь кивнул, и в кивке словно проскользнула робость, этой катастрофе совершенно не присущая.
Ощущая, как к его лицу прикасается и вторая рука, Баам прикрывает глаза и, преодолевая неловкость, еле слышно говорит:
– Мур.
Ему страшно открывать глаза, но чужие руки начинают дрожать слишком красноречиво. Неверие, благоговение, восхищение. Бааму больно на них смотреть, потому он сосредотачивается, частично меняя облик. Несколько секунд, и на месте рогов оказываются кошачьи уши. Он не помнил их точного строения, потому не был уверен, что получилось хотя бы похоже, но судя по тому, как Агеро чуть ли не утонул в восторге, аккуратно ощупывая и гладя их, это не было важно.
Важно оказалось то, как улыбается Агеро, по-детски искренне заворачивая одно из ушей. То упрямо возвращается обратно, из-за чего-то вызывая ещё большую бурю восторга. «Верно», думает Баам, мимолётно умиляясь, «Агеро любит сложные пути». Но ощупать уши можно и вслепую. Сейчас, счастливого до тихого, радостного смеха, Агеро хотелось целовать как никогда раньше.
И он себе в этом не отказывает
И всё же до рассвета они не дотягивают. Агеро засыпает, уплыв прямо во время долгого, расслабленного поцелуя. Понимать, что целовали его так, как целовал и он сам, оказалось до странного приятным.
Агеро засыпает с открытым ртом, ещё касаясь своим языком его, цепляясь за его плечи. Видимо, разморился, расслабился, сам не заметил, как засыпает. Баам ещё с минуту просто смотрит, пытаясь собрать свои мысли в способную к мышлению массу.
«Нужно отнести его обратно».
«И убраться», добавляет он про себя, замечая использованную салфетку на алтаре.
Убирается он почему-то в чужой комнате, сразу, как плотно укрывает Агеро одеялом и убеждается, что тому не будет холодно. Лишь поднимая небрежно брошенное перо, он вспоминает, что прибраться хотел не тут.
На алтаре не хватает нескольких свечей, смято и испачкано покрывало, а вокруг разбросаны салфетки и использованные презервативы. Баам никогда не чувствовал себя настолько неловко. Но, что бы он ни чувствовал сейчас, эта ночь того стоила.
Ночной холод начинает действовать на нервы. Только сейчас Баам понимает, что так и не оделся. Ходил голым.
Сил смущаться не оставалось, потому, осознавая, насколько он рассеян, он несколько раз проверяет и обшаривает всю церковь, каждый раз находя что-то новое. Несколько салфеток отнесло сквозняком почти к дверям. Некоторые свечи выпрямить и поставить обратно уже не получилось.
Заканчивает Баам уже когда начинает светать. В голове вертятся воспоминания и прикосновения, голос Агеро и белый шум. При обратном телепорте он почти промахивается, оказываясь опасно близко к стене, но даже это он замечает как-то погодя, больше взволнованный чужим теплом, что словно так и осталось с ним.
Идти до ванны, чтобы лечь на её дне, слишком далеко, и он без слов падает на кровать лицом в подушку. Лежит несколько минут, переваривая произошедшее. Ночь была долгой, истощающей: колени и локти до сих пор покалывало, голова кружилась. Чуть остыв, он вспоминает, как отражались от стен чужие крики, и поднимает руки, крепко сжимая подушку. Вжимается в неё лицом, ощущая вновь проступающий румянец.
Смущение и здравый смысл наконец ожили, взявшись за него с силой втрое большей, чем раньше. Если бы подушка не была рассчитана на то, чтобы её не проткнули даже рогами во время кошмара, она бы уже порвалась.
«Он… он вот так предложил…», в искреннем шоке думает он, «А я ещё и согласился?!», «Мы… мы и правда… всю ночь?», «Было так приятно», «И ему тоже», мысли вертятся в голове, каждая – словно молоток – разбивает его былое спокойствие на всё более и более мелкие осколки.
На воспоминании о том, как он отрастил кошачьи уши и мурлыкал в поцелуй, наслаждаясь чужой реакцией, он набирает воздух в лёгкие и кричит в подушку.
Когда он успокаивается достаточно, чтобы посмотреть на календарь, то почти обречённо думает об ещё одной встрече с Ли Су уже сегодня.
***
– Хотят изменить процедуру, но лишь усложняют вместо того, чтобы упрощать. Демоны привязчивые, нам просто деться некуда, по-любому количество заявок не уменьшится, несмотря на необходимость трёх письменных одобрений.
– Ох, да, это замечательно, – кивает Баам, пусто смотря в такой же пустой стакан.
Ли Су еле сдерживает смех, видя, как друг снова подносит посудину ко рту и в очередной раз вспоминает, что тот пуст.
«Баам, ты минут пятнадцать смотрел на него, неужели не заметил?»
– Что, хорошая ночка была, Баам?
Тот отвечает, словно не замечая смены темы:
– Ага.
– Давно тебя таким довольным не видел.
Словно петарда взорвалась, Баам осознаёт – дёргается, стукаясь и об стул, и об стол, почти сшибает стакан, до умильного краснеет и тут же пытается убежать.
– Я… Я возьму ещё попить!
– Может хотя бы бумаги получишь? Твой Учитель меня изрядно запугал, приказывая отдать их как можно быстрее.
Уже сделавший шаг от столика, Баам останавливается, теряя всё смущение и становясь серьёзным.
– Какие именно бумаги?
Ли Су достаёт из наплечной сумки объёмный конверт.
– Расскажешь? Печать на тебя настроена.
Ухо, напоминающее кошачье, дёргается, когда Баам подходит. Быстро открывает, достаёт бумаги, читает. Если Джин Сунг сказал, что что-то срочно, то откладывать это «что-то» на потом будет не самой безопасной идеей. По крайней мере для него, Ли Су.
– Исправленное задание. Прошло несколько лет, и они закончили его только сейчас?! От этих инструкций ведь…
– Нету толка?
– Верно.
Баам перелистывает ещё пару листов и останавливается, вчитываясь. Выглядит это так, словно он не хотел сдвигаться с места пока не закончит. Ли Су смотрит на часы закрытия и кашляет, привлекая чужое внимание.
– С тебя сувениры за всю нервотрёпку, что устроил мне твой па… Учитель. И ещё, Баам, как бы тебе сказать… Кошачьи уши, конечно, милы, и для того, кто делает это впервые, ты неплохо справился, но…
– Ли Су! – прерывает его Баам, прикрывая голову ладонями с зажатых в них бумагах.
Ли Су не умеет читать мысли, но у Баама на лице слишком красноречиво, большими буквами написано: «Я совсем забыл о них!».
Видимо, ночка и правда была весёлая. Даже завидно немного.
***
После этой ночи Агеро не мог встать с постели. Проснулся, словно и не спал вовсе, от стука в дверь и робкого:
