Текст книги "Теон (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Наконец Криспиан отпустил его. И отстранился.

– За каким бесом тебя понесло в деревню?

Теон потёр подбородок тыльной стороной ладони. Криспиан схватил его довольно грубо, и теперь у него ныла челюсть. Он заготовил язвительный ответ, но язвить не хотелось. Он сказал:

– Тебя не было очень долго. Я волновался. Думал... всякое. Не мог больше сидеть на месте.

– И решил очертя голову кинуться туда, где тебя немедленно убьют?

– Нет, я... – он осёкся. – Убьют?

– К этому шло дело. По нашим законам, эромен, сбежавший от эраста до конца обучения – трус и червь. Ему никогда не стать мужчиной. Тебя кастрировали бы и бросили умирать. Не думаю, что кто-нибудь помог бы тебе, ведь у тебя нет родичей в моей деревне. Ты истёк бы кровью к утру.

Теон слушал, чувствуя, как гулко колотится сердце – в груди и в висках.

– Ты сказал... – губы плохо слушались его. – Сказал, что, если я сбегу, они просто схватят меня... и...

– Сказал, – скривился Криспиан. – Я хотел припугнуть тебя. Но не пугать до смерти. К тому же что бы ты подумал о столь варварском племени, если бы узнал правду, а? Ведь меня ты тогда считал таким же варваром.

Теон сглотнул. Вдруг понял, что дрожит. Но унял дрожь – почти без труда. Нет смысла гадать о том, чему не судьба свершиться. Слава богам...

Криспиан глубоко вздохнул и таким привычным, таким знакомым и родным жестом взъерошил его и без того взлохмаченные рыжие волосы.

– Но слава богам, я успел. Немыслимо подумать даже, насколько вовремя. Прости, я тоже виноват. Я мог догадаться, что ты не усидишь на месте. Но знай: то, что ты сделал, был не мужской поступок. Нетерпение, недоверие к эрасту, своеволие – всё это мальчишество. Ты не должен был так поступать.

Он не бранил, не выговаривал – просто объяснял. Это задело Теона сильнее, чем возможные упрёки.

– Как я мог сидеть на месте?! Я думал, может, твой отец убил тебя!

– Убил? – удивлённо переспросил Криспиан.

– Ну да! Это же Спарта! Они все звери!

Криспиан рассмеялся. Тихо, устало и как-то надломанно.

– Спартанцы в самом деле суровый народ, но не безумный, Теон. Отец мог наказать меня, но вряд ли казнить. И в любом случае – предварительно он выслушал меня.

– Так почему же ты так задержался?

– Потому, – Криспиан слегка поморщился, – что я, как ни крути, тоже поступил, как мальчишка. То есть своевольничал больше, чем следовало. Получил вакацию, поехал на Крит, там на улице увидел какого-то мальчика и влюбился по уши... это мальчишество, безответственность. И то, что позже я поступил с мальчиком по всем обычаям и законам, меня не оправдывает. Отец отпустил меня всего на месяц, а я не могу оставить тебя раньше, чем через три. И я знал об этом. Просто... не подумал.

Теон слушал. И не мог пошевелиться. Таким окоченевшим он не чувствовал себя, даже когда был смят, придавлен к земле, связан по рукам и ногам. Оцепенение, охватившее его, было крепче любых оков.

"Увидел какого-то мальчика и влюбился по уши".

– Что... он сделал? – деревянно спросил он, тщетно пытаясь прогнать из головы эту мысль, этот голос, произносивший её.

– Наказал меня. Как был должен. Высек и посадил в яму на три дня. Он был очень недоволен тем, что я не могу присоединиться к нему в бою – я объяснил, что не могу сейчас бороться против племени, к которому принадлежит мой эромен. Потом отпустил. Но меня задержали в пути – из-за войны дороги заторены беженцами, пробираться порой было трудно. Я ехал так быстро, как мог.

– Тебя наказали? Из-за меня?

– Из-за моей глупости, – отрезал Криспиан – и, криво усмехнувшись, провёл рукой по волосам Теона. – Или безумия. Я сам уже не знаю, как это лучше назвать.

– Было больно? Когда тебя секли?

Улыбка Криспиана сделалась лукавой.

– Мой юный эромен начинает проявлять интерес к изощренным забавам? Хочешь попробовать их на себе? – он хрипло рассмеялся, когда Теон залился краской. Покачал головой. – Было неприятно, конечно. У моего отца тяжёлая рука, а он всегда сам порет своих сыновей – как, впрочем, и своих солдат. Но это не в первый раз, так что, как видишь, я сумел это пережить.

Сарказм в его голосе звучал вовсе не наигранно, и всё равно Теон коснулся его плеча. Вдруг захотелось стащить с Криспиана тунику и посмотреть на его спину. Следы наверняка ещё остались. Он мог бы поцеловать их. Погладить. Попытаться стереть память о боли, которую его эраст вытерпел из-за него...

...а в мозгу всё пульсировало, дёргалось, звенело: "Увидел какого-то мальчика и влюбился, влюбился по уши"...

Теон зажмурился. Нет. Лучше просто забыть об этом. Он был уверен, что сможет.

– Я скучал по тебе, – вырвалось у него прежде, чем он смог заглушить этот порыв.

Ладонь Криспиана легла на его шею.

– И я по тебе, мой эромен. Прости, что заставил ждать так долго. Клянусь, мы наверстаем упущенное.

И они наверстали.

Прямо в тот же миг и начали навёрстывать.

Лампа погасла. Потом, много позже, они лежали во тьме, тяжело дыша. Криспиан лежал на животе – он не сказал об этом вслух, но было очевидно, что ему всё ещё больно и неудобно лежать на истерзанной спине. Теон свернулся рядом, ткнувшись подбородком в его тёплое твёрдое плечо, согревая кожу эраста своим дыханием, чувствуя его руку на своей талии. Несмотря на усталость после соития и пережитый недавно страх, он совсем не хотел спать. И в то же время боялся шевельнуться, потревожить покой задремавшего, как ему казалось, Криспиана. И потому он вздрогнул, услышав наконец во тьме его негромкий голос:

– Тебе неудобно? Я могу лечь отдельно, если ты хочешь.

Теон помотал головой в темноте и прижался к нему теснее. Ночи и впрямь холодали, ему было зябко.

– Не то... я хотел... кое-что случилось там, внизу. До того, как ты подоспел.

Он скорее ощутил, чем увидел, как Криспиан приподнялся и нахмурился.

– Они всё-таки тронули тебя? Что...

– Нет, – он снова замотал головой. Высвободил руку, убрал волосы, залезшие в глаза. – Другое. Когда ты подъехал к ним, ты остановил их одним только окриком. Я заметил...

– Ты наблюдателен, – заметил Криспиан. – Мне показалось, тебе не до того было в тот момент.

– Ты закричал, – не обращая внимания на насмешку, продолжал Теон, – и они как будто замерли от одного звука твоего голоса.

– Они знали меня. И я знал, что им сказать.

– Верно. Но... до того, как они схватили меня... Когда я ехал, и они меня окружили. Они кинулись на меня не сразу.

– Не сразу?

– Нет, – сказал Теон, чувствуя нарастающее возбуждение, – странное, незнакомое ему прежде. – Я сразу понял, что не смогу убежать от них, но и сдаваться не хотел. И я сказал им: стойте! не смейте подходить! Понимаю, как это было глупо, – поспешно добавил он, не дожидаясь новых насмешек. – Но это подействовало. Всего на несколько секунд, но всё же... они стояли. Послушались моего крика. А потом кто-то из них что-то сказал, и тогда уж они кинулись на меня...

Он замолчал. Криспиан молчал тоже. И не насмехался.

– Я хотел узнать, что ты сказал им, – добавил Теон. – И КАК сказал. Что это было... я хочу понять.

– Ты хочешь знать. как управлять людьми? – слегка изменившимся голосом спросил Криспиан. Теон кивнул – это было именно то, что он имел в виду.

– Мне показалось, что они послушались меня... хотя и только на миг. И я хочу знать, как научиться делать так, чтобы это было неслучайно. Контролировать это.

Криспиан молчал очень долго.

– Если ты не лжёшь, – сказал он наконец, – если говоришь правду, мальчик... то я не стану тебя такому учить.

– Почему? – вспыхнул Теон – его оскорбил не отказ, а обвинение во лжи.

– Потому что я хотя и наполовину критянин, но воюю на стороне Спарты. Я воин Тириния Спартанского. И я не стану растить для стана его врагов полководца, который однажды выступит против него.

– Ты мог бы выступить на моей стороне. – бесхитростно сказал Теон.

Криспиан уставился на него. И расхохотался.

– Хотел бы, – сказал он наконец. – Хотел бы, но не могу. Даже если кто-нибудь другой научит тебя, как одним звуком голоса воодушевлять солдат и повергать врагов в трепет.

И снова Теон сделал вид, что не заметил насмешки.

– Тогда я убью Тириния Спартанского, – сказал он. – А тебя, Криспиан, возьму в плен. И предложу умереть или перейти на мою сторону. Что ты выберешь?

Смех Криспиана смолк, оборвался. Молчание – потрясённое молчание – длилось очень долго. Потом он сказал:

– Воистину, ты вырастешь в очень опасного мужчину, Теон Критский.

– Я надеюсь на это, – сказал Теон.

И вправду надеялся. Он уже понял: тот, кто опасен сам, не живёт в страхе. А он не хотел жить в страхе. Не любил чувствовать страх.

– Но ты не ответил.

– Да, – сказал Криспиан, наклоняясь к его шее. – Если ты, как мужчина, проявишь мужскую силу, я покорюсь тому, кто сильнее.

– Хорошо, – сказал Теон и оплёл ногами его бёдра.

Всё стало, как прежде. И – не так, как прежде. Было трудно просыпаться каждый день, привычно принимая утренние ласки эраста – и знать, что где-то совсем близко идёт война, что погибают люди, которых он, возможно, знал. Теон поймал себя на том, что снова считает дни. К счастью, их оставалось совсем немного – срок его инициации подходил к концу.

Он чувствовал нечто странное, когда думал об этом. Нечто, что не только не мог, но и не хотел выражать словами.

Криспиан вёл себя, как ни в чём не бывало – разве что стал ещё внимательнее к нему после своего возвращения, ещё больше времени уделял ему, ещё дольше и неистовее ублажал его, когда садилось солнце. Как будто тоже знал и чувствовал – и, Теону хотелось верить, тоже предпочитал не думать. Всё равно им предстояло расстаться очень скоро – и навсегда. Спарта и Крит снова в войне – даже при куда более благоприятных обстоятельствах Криспиану опасно было бы появляться в Кноссе. Потому – Теон так считал – они просто сполна упивались последними днями, используя их так полно и плодотворно, как только могли.

Однажды ночью Криспиан разбудил его, чего прежде никогда не делал. Теон сел, моргая в свете лампы. Посмотрел на спокойное, но слегка напряжённое лицо Криспиана.

– Вставай, – сказал он. – Поможешь мне.

– Что случилось?

Криспиан дождался, пока он торопливо натянет тунику. Потом усмехнулся.

– Ничего страшного. Просто моя корова решила, что ей пора отелиться. Мне понадобится ещё одна пара рук.

Теон застыл, глядя на него в изумлении. Принимать роды у коровы?! Да уж, достойное окончание инициации сына критского советника!

– Хочешь что-то сказать? – поинтересовался Криспиан.

– Н-нет, – выдавил Теон.

– Отлично. Согрей воды и принеси в коровник. И поживее, слышишь, как бедняга мучается...

Теперь Теон ясно слышал надрывное мычание, доносившееся из коровника. Он бросился выполнять приказ. Руки у него подрагивали, он ужасно волновался – почти так же сильно, как в ночь своего пятнадцатилетия, когда поглаживал бархатистую шерсть Костерка и думал о том, что случится через три дня... Это было очень давно, в другом мире, и, как выяснилось, и его мысли, и страхи были совершенно бессмысленны. Боги сами решают, чему произойти, а чему нет.

Боги, похоже, решили, что он должен принять роды у коровы – что ж, боги тоже не чужды злой шутке.

В коровнике Криспиан сидел на корточках перед распростёртой скотиной, рукава туники он закатал выше локтя, и его руки были в крови. Он кивком указал Теону, куда ставить воду, и похлопал несчастную скотину по боку.

– Умница. Хорошо справляется. Ещё немного осталось. Иди-ка сюда. парень...

В общем, всё прошло хорошо – и почти совсем не страшно. Крови Теон не боялся, грязи и вони – тоже, а дикость ситуации внезапно его насмешила. И только протяжные стоны бедного животного его расстраивали – было тяжело смотреть, как она мучается.

– Телёнок, – заметил Криспиан, принимая наконец окровавленное маленькое тельце, ещё соединённое с материнским телом длинным склизким жгутом пуповины. – Вот тебе и бык в подарок на окончание инициации. Дай-ка мне нож.

Теону очень хотелось верить, что он пошутил. Вернуться в Кносс с таким "быком" – лучше уж не возвращаться вовсе. Но нож подал без колебаний, и сделал всё, что было надо.

Когда всё кончилось, Криспиан хлопнул его по плечу – крепко, по-дружески.

– Ну, как ты себя чувствуешь, сын советника?

– Хочу спать, – нахально заявил Теон – впрочем, солгав, спать уже почти не хотелось.

– Вечно тебя клонит в сон после поворотных моментов твоей жизни, – покачал головой Криспиан. – Истинно мужская черта. А я вот, поверишь ли, хочу есть. Тоже довольно-таки по-мужски.

– Я приготовлю, – вызвался Теон – он уже умел это делать, научился за то время, пока жил в хибаре один. Криспиан кивнул, позволив ему взять ранний завтрак на себя. Небо над горами едва розовело – до рассвета ещё оставалось какое-то время.

Пока он возился, Криспиан сходил к ручью, вымыл руки и лицо. Вернувшись, окинул картинку у костра оценивающим взглядом.

– Стряпня – не мужское умение, – заметил он. – Но в быту тоже достаточно полезное, так что считай, что я этого не говорил.

Они поели. Потом, немного позже, любили друг друга на траве перед домом. Потом лежали рядом. Криспиан только сходил посмотреть, как там телёнок, и вернулся успокоенный.

– Вроде крепкий, не то что его мамаша. Вырастет в хорошего быка.

– У меня нет времени ждать, – заметил Теон.

– Да уж. Какая досада. Что ж, придётся тебе обойтись без быка. Что касается чаши... м-м... где-то тут у меня были старые черепки...

Он поймал хмурый взгляд Теона и виновато улыбнулся.

– Прости. Это была глупая шутка. Не бойся, ты получишь от меня всё, что эраст должен дать эромену.

– Думаю, я уже это получил. Всё.

– Думаешь?

Взгляд Криспиана стал внимательным. Он приподнялся на локте, глядя сверху вниз на Теона, лежавшего навзничь во влажной от росы траве.

– Ты доволен своим эрастом, эромен?

Было что-то странное в этом вопросе. Что-то тревожащее. Теон понял, что не может ответить – просто не знает, как. И попытался отшутиться:

– Пока не знаю. Я ещё не видел ни чаши, ни быка... ни меча, кстати сказать. Ты отдашь мне свой? Этот? – он кивнул на дом, где остался короткий клинок Криспиана. Тот молча смотрел на него, не поддержав шутливого тона. Теон смутился.

– Всё ещё отводишь глаза, – вдруг сказал Криспиан. Теон вздрогнул. – Три месяца, мальчик, а ты отводишь от меня глаза. Скажи, я был... ох, проклятье Аида... да, знаю, я был с тобой не особо ласков. Включая случаи, когда это не было необходимо. Ты ещё сердишься на меня за это?

– Криспиан, я...

– Я хотел бы, – не слушая его, сказал Криспиан Спартанский, проводя рукой по его волосам, – хотел бы забрать тебя с собой. Быть всегда с тобой рядом. Быть рядом в твоём первом бою, прикрывать тебе спину. Быть рядом, когда ты убьёшь своего первого врага. Когда получишь свою первую рану, самому промыть её и сидеть у твоей постели. Когда ты впервые возьмёшь женщину – не рядом, нет, конечно... но поблизости. Разделить с тобой твою гордость, когда она закричит под тобой от наслаждения, и когда она родит тебе первого сына. Быть с тобой, когда ты захочешь повести себя как мальчишка – это всегда случается со всеми нами – и... не мешать тебе, хотя и отругать потом за это. Быть рядом... быть рядом всякий раз, когда бы тебе этого ни захотелось. У тебя вместо волос солнце. Ты выел мне душу, эромен.

Теон смотрел на него широко раскрытыми, остановившимися глазами. Смотрел на его губы, следя за их движениями, почти не слыша – не желая слышать, – что они говорят. И вспоминал слова, оброненные когда-то его эрастом так легко – лишь потому, что они значили для него так много и так мало, были им самим, были нерушимой частью его.

"Увидел мальчика на улице. И влюбился в него".

Он сглотнул. Пальцы, скользнувшие по его лицу, были крепкими и нежными, как всегда. И впервые за прошедшие месяцы это прикосновение не обрадовало его.

– Ты поэт, Криспиан, – сказал Теон, надеясь за небрежным тоном скрыть замешательство.

– Это всё, что ты можешь мне ответить?

Он снова сглотнул. Заставил себя не отвести взгляд. Не шевельнуться под замершей на его лице рукой. Вместо этого он поднял свою руку и коснулся ею напряжённой скулы Криспиана.

– Прости, – очень мягко сказал он. – Я... не мужчина ещё. Я эромен, тот, кто даётся любить. Возьми это, хорошо? И не проси меня о большем.

Криспиан смотрел на него очень долго. А Теон смотрел в его лицо, его большое, загорелое, такое родное лицо, и пытался, изо всех сил пытался ощутить то, чего от него ждали, что у него просили – и не мог. Никогда не мог. Мой эраст. Люби меня, мой эраст. Возьми и люби. И не проси о большем.

– Честность – качество, достойное мужчины, – сказал Криспиан. – Я доволен тобой, эромен.

Пальцы Теона робко скользнули по его щеке. Криспиан взял их своей рукой и мягко, но решительно убрал от своего лица.

– Но если однажды, – сказал он, – я приду на Крит с огнём и мечом и встречу тебя в бою – помни о том, что ты когда-то обещал.

Теон помнил. И кивнул.

Умение держать слово – качество, достойное мужчины.

Через четыре дня Криспиан ушёл в долину. Он вернулся через день с тремя дарами эромену: откормленным быком, расписной чашей для вина и крепким, отлично сбалансированным мечом. Он не отдал Теону свой меч, и тот ощутил смутное разочарование из-за этого, хотя то оружие, которое Криспиан достал для него, было лучше и новее. Однако принял дары с поклоном и благодарностью, как требовал обычай и приличия.

Ещё Криспиан привёл с собой красивую игреневую кобылу, которую тоже отдал Теону.

– Это не от эраста эромену, – сказал он. – От Криспиана Теону Критскому. В качестве извинения за причинённые неудобства и излишние унижения.

На его губах играла насмешливая улыбка, в глазах плясали искры. Он не сердился больше. Теон вспомнил, как ехал вверх по тропе на толстозадом мерине, и насупился. Придирчиво осмотрел кобылу, заглянул ей в зубы. Потом милостиво кивнул.

– Извинения принимаются.

– Нет, ну какой всё же наглец вырос, – восхищённо сказал Криспиан. Теон фыркнул:

– Наглость – качество, может, и не достойное мужчины, но в быту довольно полезное.

Криспиан расхохотался и притянул его к себе. Как всегда. Всегда? Это длилось всего три месяца. И, подумал Теон, принимая в свой рот его жадный язык, теперь "всегда" превратится в "никогда больше". Как только я уеду отсюда.

Они занялись любовью в последний раз – при свете дня, медленно, основательно, ублажив друг друга всеми мыслимыми способами по множеству раз. Теон без стеснения показывал своему эрасту всё, чему научился у него. Эраст, судя по издаваемым им звукам, счёл экзамен сданным успешно.

Потом Теон пошёл мыться и собираться в дорогу, а Криспиан снова спустился в деревню – и вернулся со своей матерью. Страшная и зловещая, будто одна из старух-Парок, бабка стояла, опираясь на клюку, когда Теон вернулся от ручья, и шамкала беззубым ртом, буравя его невидимыми среди морщин глазами.

– Что она говорит? – спросил Теон.

– Говорит, что она меня предупреждала, – отозвался Криспиан. – Знала, что ты разобьёшь мне сердце.

– А ты ей что ответил?..

– Ответил, что она была права. И впрямь, разбил.

Он говорил весело и беспечно. И подмигнул Теону, когда тот порозовел и отвёл глаза.

Потом они уехали, уводя за собой быка и увозя поклажу. Теон обернулся один раз, чтобы посмотреть на хлипкую глиняную хибару, озарённую вечерним солнцем – место, где он...

– Криспиан. Скажи, я... я стал мужчиной?

Криспиан не посмотрел на него. Сказал спокойно:

– Ты бы не стал спрашивать, если бы это было так.

И Теон умолк, зная, что это правда. И ничего не сказал больше – до тех пор, пока они не спустились в долину, пока не пересекли её, пока горы не остались позади, и там же остался переход из одной его жизни в другую, сущности которого Теон ещё не понимал, но уже начинал ощущать.

Они заночевали в долине, а к полудню следующего дня на горизонте показались очертания Кносса.

– Здесь я оставлю тебя, – сказал Криспиан, придержав коня. – Не думаю, что твоя семья захочет воздать почести твоему эрасту. Если сочтёшь нужным пожаловаться на меня – не робей.

– Я не буду жаловаться, – покачал головой Теон.

– Что ж, воля твоя. Я говорил и повторю снова: ты был прекрасным эроменом, Теон Критский. Ты давался любить. Благодарю тебя за это.

Он поклонился. и Теон смотрел на него, сидя в седле прямой, как клинок, и чувствовал, что надо сказать что-то... но что – он не знал, и ненавидел себя за это.

– Мы... увидимся ещё?

– Сомневаюсь. Но мне этого хотелось бы, – сказал Криспиан, подъехал ближе, наклонился и, не спешиваясь. быстро и коротко поцеловал Теона в уголок рта. Теон ощутил, как трётся щетина о его кожу. И подумал, что хочет ощутить это снова, снова и снова.

– Прощай, – сказал Криспиан и, развернув коня, понёсся по дороге прочь. Теон неотрывно смотрел на него, запоздало помахал рукой. Но Криспиан не обернулся ни разу. потому не мог увидеть этого жеста.

Лишь когда пыль на горизонте улеглась, Теон развернулся и тяжело двинулся к дому своего отца.

Трудно описать словами переполох, поднявшийся, когда он въехал в ворота дома советника Клеандра. Мать увидела его, увидела быка – и упала в обморок. Слуги и рабы подняли крик, все высыпали во двор. Теон отвечал на сумбурные приветствия напряжёнными улыбками и искал взглядом отца. Прошло немало времени, прежде чем кто-то додумался сообщить ему – к немалому его облегчению – что советник Клеандр отлучился в связи с нынешней войной со спартанцами. Она уже была на исходе, на острове высадился лишь сравнительно небольшой отряд воинов, и с помощью подоспевших из Афин дружественных войск критяне легко отбили атаку. Однако в совете бурно обсуждалось сложившееся положение, многие, устав от постоянных стычек, требовали мира со Спартой, и отец Теона пропадал там целыми днями. Это было как нельзя более кстати.

Теон вошёл на мужскую половину дома. В отсутствие своего отца он был теперь страшим мужчиной в семье. Слуги и рабы кланялись, когда он проходил мимо.

Он вошёл в пустой зал для пиров, обвёл взглядом ряды пустующих лежбищ. Задержал взгляд на крайнем – том, где провёл столько неприятных, унизительных часов, выставленный, словно товар на продажу. И подумал, что было в таком выставлении, такой продаже мальчика тому, кто мог заплатить больше, что-то фальшивое и отвратительное, удушливое. И с определённой стороны нападение в ночном саду, дерзкое и грубое похищение под влиянием порыва, страсти, мальчишеского своеволия – было гораздо благороднее и честнее. Странно, подумал Теон, почему раньше я никогда не воспринимал это так. И что-то ему подсказывало, что остальные – его отец, мать, советник Анаксан – никогда не поймут, что он имеет в виду.

Он распорядился определить своего быка в отдельный загон. Чашу и меч отнёс в предназначенные ему теперь покои – просторную комнату, выходящую на восточную сторону дома. Это было первое его личное имущество в жизни. Он чувствовал, что заслужил его.

"Ты был хорошим эроменом. Ты давался себя любить".

И ты любил меня хорошо, мой эраст, – мысленно ответил он то, что следовало ответить тогда.

Потом он вышел из дома и стал ждать своего отца.

– Итак, – сказал советник Клеандр, – вот мой сын.

Встреча произошла позже, чем предполагалось – посланник, отравленный в совет, дабы сообщить Клеандру о благополучном возвращении его сына, опоздал всего на несколько минут: советник только что выехал из города, направляясь к месту недавнего боя, которое он хотел осмотреть. В результате лишь через неделю, вернувшись в Кносс, Клеандр увидел Теона. А Теон увидел своего отца – так, словно видел его впервые.

– Вот мой сын, – сказал Клеандр, стоя в трёх шагах и глядя на него странным, пытливым взглядом. Изучающим, даже жадным – но и холодным. Куда более холодным, чем когда-либо. Теон вспомнил то, что сказал ему отец год назад, когда он выбрал себе эраста. Ты лучший из сыновей, сказал он, и я никогда не возьму назад этих слов.

"Теперь, отец мой, ты готов взять их назад?" – подумал Теон.

Он стоял на коленях. Но уже знал, что тот, кто стоит на коленях, иногда имеет власть над тем, перед кем их преклонил

– Прости меня, отец, – сказал Теон Критский, не поднимая головы. – Я не смог стать эроменом советника Анаксана. В том не было моей воли или моей вины. Но я солгу, если скажу, что горюю о том, как сложилась моя судьба.

Клеандр молчал. Теон всё ещё не поднимал взгляда. Потом его отец сказал:

– Мы искали тебя, сын. Искали повсюду. Кто тот человек, который похитил тебя?

– Прежде чем я отвечу, – сказал Теон, подняв наконец голову, – можешь ли ты обещать мне, что не станешь мстить и преследовать его? Он не нарушил закона. И я не могу сказать, что недоволен им.

– О том, нарушен ли закон, решать не тебе, – резко ответил советник Клеандр. Он никогда прежде не говорил так со своим сыном. Его сын никогда не давал оснований так с собой говорить. Его сын всегда держал глаза опущенными, и выполнял любой приказ, даже не помыслив ставить условий.

– Назови его имя, сын.

Теон покачал головой.

– Не могу. Ты не обещал мне, что поступишь с моим эрастом честно. Я не могу подвергнуть его такому риску.

– Как ты смеешь! – загремел Клеандр. Слуги, слышащие разговор, задрожали: Клеандр нечасто впадал в гнев, но коль уж так случалось, последствия бывали ужасными. – Как смеешь даже помыслить, что я поступлю против чести?!

– Я глуп, – спокойно ответил Теон, – дерзок и своеволен. Я знаю, что это не мужские черты. Но позволь заметить, отец, что в гневе, оскорблении и страсти мужчина может порой поступать не как мужчина. Я опасаюсь не только за жизнь моего эраста, но и за твою честь, если ты посягнёшь на неё. Прости, что говорю тебе это, и накажи меня, если я неучтив.

Советник Клеандр молчал долго. Его лицо налилось кровью, на лбу билась жилка. Наконец он понемногу успокоился – видимо, что-то в словах его сына было не столь далеко от истины, как советнику хотелось бы думать.

– Я обещаю, – сказал он наконец почти ровно, – что не причиню вреда твоему эрасту. Если только в его деяниях действительно нет преступления и вины. Теперь назови мне его имя.

– Криспиан из Спарты.

– Как?! – воскликнул Клеандр, и Теон вскинулся – помимо ужаса и гнева, в голосе его отца звучало изумление. Похоже, он знал это имя.

– Криспиан из Спарты, – повторил Теон. – Его мать – критянка, он родился в деревне неподалёку от Кносса. Туда он отвёз меня и там держал, пока я был его эроменом.

– Криспиан из Спарты, – простонал советник Клеандр. – Боги! Неужели вы прокляли меня и мой дом?

Теон выпрямился. Встал, хотя ему не позволили этого. Посмотрел отцу прямо в глаза.

– Я знаю, что Спарта – враг нам. Но государства создают люди. А связь между эрастом и эроменом – не от людей. Она от богов, и от чего-то более древнего, чем боги. Мой эраст мог быть мне врагом по воле людей, но волей богов он стал мне учителем и другом. Ты можешь ненавидеть спартанца, отец, но не оскверняй ненавистью эраста своего сына.

Клеандр молча слушал его. Потом покачал головой.

– Ты изменился, Теон.

– Значит, на то была воля богов.

– Я пока не могу понять, к лучшему ли.

Теон склонил голову.

– Криспиан из Спарты, – сказал советник Клеандр, – сын эфора Тириния, захвачен в плен в последнем бою. Тириний мёртв, но его сыну решили пока что сохранить жизнь, чтобы обеспечить переговоры со Спартой. Что я должен делать теперь, сын мой?

Теон ощутил, как кровь приливает к его щекам. Но на сей раз не от смущения, не от страха. Он был в гневе.

– Почему ты не сказал мне сразу?

– Я сказал. И спросил тебя, как я должен поступить... с твоим эрастом. Случилось так, – Клеандр тяжело вздохнул, – что совет поручил мне решить его судьбу. Утром я ещё не знал, что боги прокляли меня и связали мой род с этим человеком. Скажи, что мне делать.

Он спрашивает совета, понял Теон. У меня. Как у равного. Он спрашивал меня и год назад, когда решалось, кто возьмёт меня в свой дом. Тогда мой выбор порадовал его. Сейчас, боюсь, я не смогу порадовать тебя снова, отец.

– Если так, – тихо сказал Теон, – то вели привести его сюда, в наш дом. Вели сложить жертвенный алтарь в саду, там, где он схватил меня... я покажу, где. На этом алтаре я зарежу быка, которого он подарил мне, во славу Зевса. Позови также своих друзей и всех, перед кем ты не будешь стыдиться своего сына. Потом пусть быка зажарят, и все мы съедим его, и выпьем много вина. Я встану и... я скажу то, что обычай велит мне сказать. Сделай по закону, отец.

Советник Клеандр устало прикрыл глаза. Теон вдруг подумал, что его отец уже стар. И спросил богов, почему они жестоки к нему, ведь он всегда был Теону хорошим отцом – и теперь получил в награду такого плохого сына.

– Да будет так, – сказал Клеандр наконец. – Да будет так, сын мой.

И Теон склонил перед ним голову, принимая его согласие, как самый последний и самый ценный дар.

Осенняя ночь была густой и влажной, как вино, и пьянила точно так же. Сверчки стрекотали в траве, воздух наполнялся запахом жжёных листьев – и крови быка, зарезанного днём в этом саду. Теон вдохнул его всей грудью и ступил в сумрак стойла.

– Привет, Костерок, – сказал он, протягивая руку и позволяя влажным губам коня прихватить с неё сахар. – Как ты тут без меня? Прости, что раньше не зашёл.

От мужской половины дома раздавались хмельные голоса. Пир – первый пир Теона Критского – подходил к концу. Близился рассвет, гостей было много, быка хватило на всех, вина тоже. Теон выпил его сегодня больше, чем когда-либо в жизни – а всё потому, что ему нравилось касаться губами расписной стенки, вспоминая, как её сжимали ладони его эраста. Тем не менее, он почти не захмелел. И, когда настало время, встал и сказал то, что собирался сказать. И в глубоком молчании выслушали его собравшиеся мужчины. И это молчание означало, что они принимают его в свои ряды. Все, даже советник Анаксан, весь вечер не сводивший с Теона взгляда, и в этом взгляде была горечь, и грусть, и сожаление о так и не обретённом.

Была осень. Ветер шевелил верхушки пихт.

– Схватить тебя? Или подойдёшь сам?

Теон вздохнул и обернулся, прощально скользнув ладонью по гриве Костерка.

– Как прикажешь, мой эраст.

– Как же я хочу поцеловать тебя, – сказал Криспиан. Он стоял у входа в стойло, оперевшись плечом о переборку.

– Не сейчас.

– И связать.

– Криспиан!

– И высосать до последней капли...

– Тише! – шикнул Теон, озираясь. – Кто-нибудь услышит.

– Не услышит. Твой конюшенный мальчик всё так же алчен и продажен, как и три месяца назад. Некоторые мальчишки никогда не вырастают.

– Некоторые?

– Не все.

Теон поколебался. Вспомнил: задавать вопрос – значит признаваться, что не знаешь ответа. Не зная ответа – не являешься тем, кем должен бы уже стать...

– Криспиан. Теперь я – мужчина?

Он улыбался, и улыбка казалась жёсткой в зарослях бороды, хотя вовсе жёсткой не была.