Текст книги "Заря маладжики (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Тагир валялся на подушках, покуривая гашиш. Веки его были полуопущены, по губам блуждала задумчивая улыбка. Судя по всему, принц нежился в объятиях наркотических грёз. Алем вздохнул. Нучар-бею всё-таки придётся вернуться домой ни с чем.

– Тагир-бей, – всё-таки попытался он. – Там к тебе просители из Таркишана. Говорят, дело огромной важности, а твой отец и братья не удосужились их принять. Может быть, ты их выслушаешь?

Он был совершенно уверен в отказе – и не мог прийти в себя от изумления, когда Тагир обратил на него затуманенный взор, исполненный очень странной, какой-то тоскливой нежности. Принц тяжело моргнул несколько раз, потёр небритую щеку ладонью. Глубоко вздохнул.

– Таркишан, – медленно повторил он. – Знаю я Таркишан. В том году оттуда прислали двенадцать прекрасных девственниц... или тринадцать. Не помню толком, двенадцать или тринадцать, – он снова вздохнул. И неожиданно легко поднялся на ноги. – Проси. Или нет. Отнеси мой кальян в малый зал для приёмов. Пусть их проводят туда.

– Прямо сейчас? – растерялся Алем, совершенно не ждавший такой покладистости от своенравного принца.

– Конечно. Чего ждать? – беспечно сказал Тагир, и, хлопнув Алему по плечу, вышел из опочивальни.

Алем бросил на пол суму с гребнями – потом заберёт, – подхватил кальян и поспешил в малый зал. По дороге он остановил слугу и велел сообщить людям, ожидавшим у дворцовых ворот, что принц Тагир примет их незамедлительно. Ну вот, мрачно подумал он, глядя вслед удаляющемуся слуге, теперь сплетни, гуляющие по городу, только окрепнут. Стоит Алем-бею щёлкнуть пальцами, и Тагир-бей запляшет, точно дрессированная крыса. Алем неожиданно развеселился. А и пусть болтают. Вот бы ещё до Тагира слухи дошли – совсем будет весело.

Он вошёл в зал, когда Тагир уже развалился на устланном подушками троне. Алем поставил кальян у его ноги, поворошил угли, заново раскуривая трубку. Сладкий дымок гашиша обжёг горло. Алем протянул мундштук принцу, и то принял его, не глядя, но они успели соприкоснуться пальцами. Тагир затянулся, рассматриваяя просителей, входящих в зал и простирающихся ниц у порога.

– Я слушаю, – сказал принц. – Говори.

– О солнцеликий Тагир иб-Сулейн, да осветит солнце и звёзды жизненный путь твоего богоподобного отца! Я Нучар иб-Зериб, а это мои сыновья. Мы послы города Таркишана. Все эти годы мы исправно платили дань, и золотом, и кровью, и каждый год на праздник божественных пашей Зияба с Зарибом отправляем в Маладжику дары.

– Да, да, – перебил принц, поигрывая мундштуком. – Хорошие дары, я помню... Продолжай.

– За это нам обещали покой и защиту, – осмелев, Нучар-бей оторвал лоб от пола и поднял на принца глаза. – И так и было. Но вот уже несколько месяцев как мы подвергаемся грабительским набегам кочевого племени рурхаджиев. Набеги эти разрушительны и страшны. В последний раз кочевники подожгли город, и в огне погибло много славных мужей, а также мы лишились годового запаса пшеницы. Мы оборонились бы своими силами, но ежегодная дань кровью – тысяча молодых мужчин от Таркашана в воинство Маладжики – ослабила наши силы. Наш правитель Герим-паша много раз обращался к Сулейну-паше, отправлял грамоты, но ответа так и не пришло. О сиятельный принц, наш правитель просит владык Маладжики обратить взор на дымящиеся стены Таркашана и спасти город от окончательного уничтожения!

Тагир побарабанил пальцами по подлокотнику трона. Нучар-бей опять распластался ниц. Его сыновья за всё время его речи так и не отняли лбов от пола.

Алем стоял рядом, с любопытством поглядывая на Тагира. Он почти не сомневался, что принц сейчас прогонит послов – и хорошо если не велит слугам побить их палками за дерзость. Таркашан был одним из княжеств, захваченных Маладжикой во времена прежнего могущества. Посулы защиты и покоя – не более чем слова, все знали, что Маладжика – захватчик, а Таркашан – её вечный раб, обложенный данью и зависящий от прихотей господина. Просьба таркишанцев звучала дерзко, нелепо и говорила о силе их отчаяния. Алему было жаль этих людей и жаль их город. Но уж тут-то он помочь им точно ничем не мог.

– Что ж, – сказал наконец Тагир. – Я услышал твою просьбу, посол. Действительно, Маладжика обещает народам, признавшим её силу и верховенство, защиту от внешних врагов. И следовало моему отцу раньше откликнуться на зов Таркашана. Не уверен, что он сделает это и сейчас, его войска вконец разленились. Но ты поступил мудро, придя ко мне. Что скажешь, если на подмогу Таркишану придёт отряд ибхалов? Их меньше сотни, но поверь мне, старик – любой из этих воинов стоит целого войска. И я сам их поведу. Пусть твой паша призовёт всех мужчин, способных держать оружие, и вместе мы проучим кочевых псов. Что скажешь, таркишанец? Прости, я запамятовал твоё имя.

Нучар-бей с минуту остолбенело глядел на принца. Потом принялся биться лбом в пол и выкрикивать хвалу Аваррат, видимо, на радостях позабыв, что в Маладжике в почёте иные боги. Но Тагир, по счастью для таркишанцев, не был слишком набожен. Он поднял ладонь, прерывая поток восхвалений.

– А в качестве компенсации, – добавил он, – того досадного невнимания, которое испытал на себе Таркишан, на будущий год вы освобождаетесь от уплаты дани кровью. Только уплатите золотом, сколько положено, и на этом сочтёмся.

Неизвестно, какие ещё грани красноречия открылись бы в Нучар-бее после этого нового благодеяния, но тут дверь с грохотом распахнулась, едва не слетев с петель. Принц Руваль, красный, словно краб, с лоснящимся от пота лицом и в съехавшем на ухо тюрбане, ворвался в залу, тряся кулаками. Алем, ещё не оправившийся от удивления, вызванного поведением Тагира, тотчас подобрался. Руваль никогда не вызывал у него симпатии, но сейчас его лицо, искажённое бешенством, внушало почти что страх.

– Вон! – страшно заорал он. – Все вон!

Таркиштанцев как ветром сдуло, только половинки дверей качнулись за их серыми спинами. Алем застыл за троном, на котором сидел Тагир. Приказ скорее всего относился также и к нему, но он ведь тут присутствовал сейчас как кальянщик принца Тагира. Вряд ли принц Тагир согласится остаться без успокоительного зелья перед лицом разгневанного старшего брата.

– Ты, – задыхаясь, прохрипел Руваль. – Что ты здесь делаешь?

– Выслушиваю просителей, – холодно ответил Тагир. – Раз уж ни ты, ни отец не удосужились это сделать. Или ты пришёл занять этот трон и выслушать их самолично? Я охотно уступлю место.

Он начал вставать, но Руваль опередил его. В три прыжка он достиг трона, сгрёб брата за грудки и вздёрнул вверх с такой силой, что Тагир мазнул носками сапог по полу. Видя их обоих рядом так близко, Алем впервые заметил, как огромен Руваль – Тагир в его красных руках выглядел почти хрупким. Но он не съежился и не затрепыхался в хватке брата, только спокойно посмотрел на него снизу вверх. Странное спокойствие, не иначе как навеянное гашишем. И от зелья, выходит, бывает толк.

– Субхи потеряла дитя, – прошипел Руваль Тагиру прямо в лицо. – Из-за тебя, вонючий ты гад. Из-за тебя!

Тагир слегка побледнел. В его неподвижном, нарочито невозмутимом лице мелькнуло смятение.

– Субхи...

– Да, Субхи! Моя женщина, к которой ты повадился так, словно она твоя. Она просила оставить её в покое, говорила, что желает сохранить себя для меня, я хотел взять её в жёны! А ты, ублюдок, долбил своим членом её лоно, даже когда там поселился мой сын. И ты убил его! Прямо сейчас она истекает кровью!

Алем слушал, вцепившись пальцами в спинку трона. Ни Руваль, ни Тагир на него не смотрели, словно напрочь забыв о его существовании. Что ещё придумала эта дьяволица? Как она могла скинуть ребёнка, которого отродясь не было в её лоне? А хотя это как раз очень даже хорошее объяснение... и виновником всего выставила Тагира. Зачем?

– Вот как, – Тагир заговорил так тихо, что Алем едва расслышал его. – Так, значит, эта женщина тебе сказала? Что дитя от тебя, потому что она уже три месяца не ложится с другими?

– Да, именно так! А ты взял её силой, хотя закон запрещает входить в женщине, когда она в тягости. Ты убил моего сына, Тагир, так же, как убил нашу мать, будь ты проклят всеми существующими богами!

Тагир потемнел. Не просто лицо – весь его стан словно заволокло чёрной тучей. Руваль не ослабил хватку, и Алем увидел, как медленно сжимаются пальцы Тагира в кулак. Он собирался ударить старшего брата, тот в ответ выхватит меч... Проклятая сука!

Без слова, без звука Алем выскочил из-за трона и рванулся с места, как змея, клином входя между принцами, готовыми броситься друг на друга. Одна его рука уперлась в бурно вздымающуюся грудь Руваля, другая – в крепкие, знакомые мускулы на груди Тагира. Алем раздвинул обоих мужчин, словно герой из древах песен, раздвигающий две горы, готовые расплющить его между собой. Жалкий раб, подстилка, песчинка, которую с отвращением сплёвывают, когда она хрустит на зубах. Он раздвинул их и стоял, не шевелясь, удерживая со всей силой, вложенной в его руки годами безжалостных тренировок. Стоял и ждал, ни слова не говоря. Ждал, когда они оба остынут.

Время тянулось медленно. Наконец Тагир отступил на шаг, и Алем с облегчением опустил руки.

– Кто этот раб? – севшим от бешенства голосом проговорил Руваль. – Твой наложник, о котором столько болтают? Так трахай его, и не смей приближаться к Субхи. Иначе...

– Да подавись ты соками своей ненаглядной Субхи, – сказал Тагир, и в его голосе вдруг послышалась невероятная усталость. – Женись на ней, она ещё нарожает тебе детей. Хоть точно уверен будешь, что эти – твои.

Руваль растерянно заморгал. Потом снова сурово свёл брови.

– Мы ещё не закончили, брат. Мы только начали, – процедил он, и, пинком перевернув кальян, размашисто вышел прочь. Кальян покатился ему вслед, соскочил по ступенькам, ведущим от трона вниз, и, задребезжав, замер.

Тагир стоял к Алему спиной, и Алем не видел его лица. Но всё же он сказал, не мог не сказать:

– Тагир-бей, ты зря печалишься. Субхи-ханум не теряла ребёнка из-за тебя.

– Я это знаю, – с горьким смешком отозвался Тагир. – Эта мерзавка уже несколько недель не подпускает меня, чтобы не навредить моему ребенку... моему ребенку, Алем. До чего ж я был глуп.

– И даже ещё глупее, чем думаешь, сиятельный принц, – мягко сказал Алем, и Тагир резко обернулся к нему. Но прежде, чем в его глазах полыхнул гнев, Алем закончил: – Она вообще не была беременна. Я видел, как она вытаскивает подушку, которую подкладывала себе на живот. Она водила тебя за нос, сиятельный принц, и твоего брата тоже.

– Зачем? – удивлённо спросил Тагир. – Зачем ей это понадобилось?

Алем помедлил, подбирая слова.

– Я и сам терялся в догадках. А теперь, кажется, знаю Она намерена поссорить тебя с Руваль-беем. Вы и так не особо ладите, но её усилиями превратились в смертных врагов. Она хочет убрать тебя его руками. Ты не знаешь, почему?

– Понятия не имею. Я вроде бы ничем её не обидел.

"Разве что насиловал, когда тебе хотелось, а так, конечно, ничем. Но достаточно ли этого, чтобы желать тебе смерти? Эта женщина выглядит слишком умной, у неё должен быть более сложный расчёт".

– Я выясню это для тебя, если хочешь, – сказал Алем.

Тагир повернулся к нему. Пристально посмотрел в глаза. Алем не потупился. и, спеша сполна использовать эту столь внезапную и столь редкую между ними близость, негромко проговорил:

– И ещё я хотел бы сказать о Рувале. То, как он вёл сегодня себя, недостойно. Разве такой человек сможет достойно править Маладжикой, когда твоего отца не станет?

– Да как ты смеешь! – вскипел Тагир. – Не тебе, рабу, судить об этом.

– А кому судить, как не рабам, о сиятельный принц? Мы ведь видим своих господ такими, какие они есть, без прикрас. Это друг перед другом вы выделываетесь, когда хотите казаться лучше, а перед нами – нет. – И пока Тагир осмыслял его слова, Алем добавил: – Я видел в тебе правителя сегодня. То, как ты обошёлся с этими таркишанцами... Ты бы хорошо правил.

– Не важно, – мрачно ответил Тагир. – Править будет Руваль.

– Почему? Кто так решил?

– Таков закон.

– Ты станешь пашой и изменишь плохие законы.

– А ну заткнись, пока я не укоротил твой дерзкий язык! – рявкнул Тагир и широкой поступью двинулся прочь из залы. По дороге он зло пнул кальян, разбитый Рувалем.

Алем смотрел ему вслед, пока он не скрылся. А потом медленно поднялся по ступенькам к трону, сел на подушки и задумался, так глубоко, как никогда в своей жизни до сих пор.

Уже знакомым путём Алем проник за стены гарема без особого труда. В два счёта вскарабкался по туго сплетенным ветвям плюща на крышу, заглянул в окно – и нырнул туда ногами вперёд, не задев колыхавшуюся у подоконника занавеску. Всё это он проделал так легко, быстро и тихо, что Субхи-ханум, мирно спавшая в своей постели, даже не шелохнулась.

Алем склонился над ней, разглядывая её лицо, белое и спокойное в ровном свете луны. Он знал, что лица спящих говорят о них куда больше, чем когда они бодрствуют. Черты Субхи во сне оставались всё так же резки, губы сжимались всё так же плотно, и даже под закрытыми веками угадывались жгучие недобрые глаза. Однако она, пожалуй, всё же была красива, некой отталкивающей, а потом ещё более необычной красой, и Алем отчасти понимал, почему она сводит мужчин с ума. В этом её вины не было – вина её была в том, что своими чарами она слишком умело пользовалась.

Он протянул руку и зажал рот женщины ладонью. Громадные глаза распахнулись, полыхнули страхом. Алем приложил палец к губам, покачал головой.

– Тихо, ханум, – чуть слышно проговорил он. – Я не причиню тебе зла. Но ты должна молчать. Иначе моргнуть не успеешь, как я сверну тебе шею.

Страх в глазах женщины сменился гневом. Она попыталась оттолкнуть руку Алема, но он сжал её сильнее, не до боли, но достаточно, чтобы она поняла, с кем имеет дело. Когда гнев уступил место запоздалому пониманию, Алем слегка ослабил хватку, а потом и вовсе отпустил женщину, и она резко села в постели, натягивая покрывало до подбородка.

– Кто ты? – прошипела она, точно присулжница Демона-Кошки. – Что тебе надо?

– Я такой же раб маладжикийских владык, как и ты. И я здесь не затем, чтобы украсть честь, которой у тебя всё равно нет. Мне всего лишь нужно получить от тебя некоторые ответы.

Глаза Субхи на миг расширились, стали почти безобразно большими. Потом сузились в злые щёлки.

– Я поняла... Ты тот самый ибхал. Всегда подозревала, что Тагиру больше нравятся мальчики.

Судя по своему опыту и по тому, что Алем имел возможность наблюдать в последние месяцы, он не мог с ней сполна согласиться. Но он пришёл не для того, чтобы обсуждать постельные предпочтения их господина. О чём ей и сказал.

– Чего же ты тогда хочешь?

– Прежде всего, выразить сочувствие тебе в твоей горькой утрате. Это ведь была первая подушка, которую ты потеряла? Как жаль, ханум... Но ты молода, и вокруг тебя ещё много подушек.

Даже в полумраке он увидел, как потемнело от прилившей крови её лицо. Субхи метнулась в сторону – Алему показалось, что она прячет под подушкой кинжал, и он схватил её за руку, легко, словно птичку, выпорхнувшую из клетки. И за миг до того, как стало поздно, увидел бездну её распахнутого рта – она не собиралась его убивать, она собиралась позвать стражу, и они всё сделали бы за неё. Алем выпустил руку Субхи и сжал её горло, оборвав готовый вылететь крик. Потом бросил женщину на кровать и затолкал ей в рот край покрывала, а другим покрывалом спеленал её извивающееся тело, примотав руки к бокам.

– Я не хочу тебе зла, ханум, – склонившись к яростно борющейся женщине, тихо сказал Алем. – Правда же, не хочу. И о твоей постыдной тайне никто не узнает. Хотя я мог бы рассказать всем, и ты знаешь, что поверят скорее мне, ибхалу, чем тебе, гаремной рабыне. Поэтому перестань бороться и просто отвечай, когда я спрашиваю. Ты меня поняла?

Субхи, осознав наконец, что её одолели, прекратила вырываться и обмякла, с ненавистью глядя на Алема.

– Хорошо, – сказал он. – Я буду спрашивать, а ты кивай, если я прав. Ты придумала всю эту историю с ребенком, чтобы стравить Руваля с Тагиром?

Субхи поколебалась, но Алем снова положил ладонь ей на шею – не сжал на этот раз, просто коснулся, и она тут же поспешно кивнула.

– Тебе это нужно, чтобы они поубивали друг друга? Это был твой план?

Субхи покачала головой и что-то невнятно сказала сквозь кляп. Но Алем не доверял ей – лучше уж поиграть в "да или нет".

– Значит, тебе надо, чтобы один из них устранил другого. И судя по тому, что ты обвинила Тагира, ставишь ты на Руваля. Хочу отдать тебе должное, ты не прогадала. Тагир на его месте не дал бы так быстро волю гневу, выяснил бы все обстоятельства, прежде чем кидаться на брата с мечом. А Рувалю достало слов, слетевших с твоего лживого языка. Я нигде не ошибся?

Яростный взгляд женщины был лучшим ответом. Алем задумчиво закусил губу.

– Значит, ты решила убрать Тагира. Ты чувствуешь в нём опасность? Боишься, что он перейдет дорогу Рувалю, когда придёт его черёд сесть на трон? Мне только интересно, где в твоих планах отводится место принцу Кадже?

Субхи опять замычала. Алем, не убирая руки с её горла, выдернул край покрывала у неё изо рта.

– Каджа – тряпка, снедаемая бессилием плоти, – бросила Субхи. – Ему вовсе не сдался трон паши.

– А с чего ты взяла, что Тагир может претендовать на трон? Ведь законы Мададжики...

– Законы Маладжики! Да что ты понимаешь, глупый мальчишка. Там, где есть жажда власти, закон не значит ничего.

– Ты видишь жажду власти в Тагире?

– А ты – нет? Ты ведь не меньше моего провёл в его постели. Он только и умеет, что брать, брать, брать. Против отца он пойти не посмеет, но когда Сулейна не станет, волк вспомнит, что он волк.

Умная женщина... умная и опасная. Права ли она? В последнем их разговоре Тагир вполне определённо высказался насчёт будущего Маладжики. Он не пойдёт против братьев, если только они его к этому не вынудят. И всё-таки Субхи опасалась его. Опасалась настолько, что торопилась убрать с пути.

– Если он такой властолюбец, почему ты выбрала Руваля, а не его? Ведь Тагир влюбился в тебя. Это тебе удалось.

– А ты знаешь, чего мне это стоило?! Он больше года видел во мне только плоть для утех. И сейчас увлёкся потому лишь, что я смогла разбудить в нём ревность. Но он быстро ко мне остынет, и с чем я останусь тогда? Волком нельзя управлять. Ты разве этого ещё сам не понял, глупый наложник?

Управлять? Нельзя, да. Тут она права. Тагир слишком капризен, непредсказуем, своенравен – им нельзя управлять, как нельзя управлять ветром. Не управлять, но направить... Можно построить мельницу, и ветер сам станет служить во благо.

Как хорошо, что Субхи-ханум, при всём её разуме, этого не сознаёт.

– Я тебя понял, женщина, – сказал Алем. – А теперь я уйду. Ты никому не скажешь о нашем разговоре, а я никому не расскажу про подушку. И знай: пока я рядом с Тагиром, Руваль не убьёт его. Ещё не поздно тебе одуматься. Ты выбрала для себя мужчину, так не позорь его, не подстрекай на братоубийство. Аваррат этого не простит.

Он поднялся, резко дёрнул покрывало, опутавшее тело Субхи, освобождая её. И прежде, чем она успела выпутаться, прыгнул в окно – только тень его скользнула по расписанной фресками стене.

Через неделю ибхалы снова выступили в поход во славу владык Маладжики. И вёл их снова Тагир – они негласно признали его своим командиром, а Сулейн-паша, так же негласно принимая их выбор, официально назначил младшего принца иншаром над отрядом ибхалов. Иншар Ниюб, под началом которого оставались десять тысяч воинов-маладжикийцев, кусал усы, но возражать не смел. Тагир увёл ибхалов на запад, к Таркишану, откуда доносились всё новые тревожные вести о разгуле кочевых племён, которые теперь нападали не только на деревни, но и на целые города, сжигая всё на своём пути.

Алема же снова оставили дома. Он подозревал, что это случится, хотя до сих пор не мог понять, почему Тагир так поступает. В поход отправились все ибхалы, даже повар Хишам, каждый скакал на боевом коне и нёс ятаган на боку. Алем в последние дни перед походом избегал своих братьев ещё усиленней, чем обычно – ему не хотелось слышать их насмешки, видеть их презрительные, осуждающие, а то и жалостливые взгляды. Но нет, ибхалы не знают жалости ни к врагам, ни к братьям. Раз Алем оказался там, где оказался, значит, таков его выбор, его жребий и воля Аваррат. Впрочем, открытых насмешек себе ибхалы тоже не позволяли – не в последнюю очередь потому, что Алема взял к себе в опочивальню не кто-нибудь, а сам принц Тагир, которого ибхалы успели полюбить, как родного отца.

Они очень любили его, это правда... и он отвечал им тем же. Алем имел много возможностей наблюдать за ним – Тагир часто посещал тренировки, вставая лицом к лицу с ибхалами, поил их вином, хлопал по плечам, водил в набеги. Должно быть, что-то в их первобытной простоте и свирепости оказалось созвучно чувствам, живущим и в нём самом. Он был довольно простым человеком, этот младший принц Маладжики – его потребности низменны, желания просты, а помыслы чисты, как слеза младенца. Он жил по зову плоти и голосу чести, и ничего другого знать не хотел. На помощь Таркишану он пошёл потому, что считал это правильным – а разве может быть лучший правитель, чем тот, кто поступает так, как велит ему сердце? Чем больше Алем думал об этом, чем дольше наблюдал за своим господином, тем больше в этом убеждался.

Однако Субхи-ханум ошибалась в одном: в Тангире не было жажды власти, не было хоть сколько-нибудь явного честолюбия. Ему не хотелось славы, поклонения, золота, ему хотелось только вина, славной сечи и плотских утех. И при всех его недостатках, при всех пороках, которым он так легко отдавался – он был куда более достоин трона, чем гневливый бестолковый Руваль и размазня Каджа. Он мог бы вернуть величие Маладжике – и в руках у него находилось орудие для этого: его ибхалы. Их всего шестьдесят три человека против десяти тысяч маладжикийцев, но подступы ко дворцу паши они займут и удержат без труда. Сулейн-паша немолод и нездоров, можно даже не дожидаться его кончины... Тагир сумеет взять власть. Но захочет ли? И если нет, то как заставить его захотеть? И самое главное – а готов ли он в самом деле взвалить на плечи такую ношу?

Обо всём этом Алем, конюшенный мальчик-раб и наложник принца, думал дни напролёт, вычищая коней, и ночи напролёт, лёжа рядом с похрапывающим Тагиром. Когда пришел приказ выступать, Алем не стал спорить. Он снарядил принцу коня, и раздал коней своим братьям, ни один их которых, выводя свою лошадь из конюшни, не глядел Алему в глаза. Осталась только быстроногая Песчаная Буря, которая. как на беду, на днях захворала. Алем щедро натёр ей бока смесью угля и мела, чтобы выглядело как пятна лишая, и к бедной лошади никто и близко не подошел, хотя она вовсю ржала и била копытом, рвалась на волю. "Тише, милая, потерпи", – шептал Алем, а когда войско во главе с Тагиром ушло и пыль, поднятая ими, осела на горизонте, он вывел Песчаную Бурю неосёдланной из конюшни и вскочил на неё, сжав коленями её горячие бока.

– Н-но, пошла!

Он впервые выехал за пределы лежбища Аваррат, и горячий ветер пустыни, швырнувший горсть песка ему в лицо, пробудил в нём волну восторга. Алем стегнул кобылу нагайкой, посылая в галоп – он хотел нагнать отряд к ночи, чтобы незаметно влиться в него во время стоянки.

Алем уже позабыл, каково это – скакать во весь опор сквозь бескрайний простор из песка и неба, и настолько отдался этому чувству, что все остальные его чувства притупились. Только этим можно объяснить, почему он не сразу услышал шорох песка под копытами ещё одного коня, приближающегося к нему сзади. И даже услышав, обернулся не сразу – а ровно за миг перед тем, как стало слишком поздно.

Далибек налетел на него, как смерч. Алем успел увидеть лишь занесённую над головой руку с ятаганом и звериный оскал, одновременной устрашающий и счастливый. Ятаган рубанул воздух у Алема над ухом, рассек плечо и вонзился в круп лошади. Песчаная Буря истошно заржала, загребла подкосившимися ногами и рухнула на песок, придавив Алема собой. Если бы она была оседлана, тут бы Алему и наступил конец – ноги застряли бы в стременах, лука седла впилась бы в живот, окончательно лишив шанса освободиться. Но сейчас между ним и свободой была лишь лошадиная шерсть, скользкая от хлынувшей крови. Алем извернулся, щурясь от песка, летящего ему в лицо из-под копыт коня Далибека, гарцевавшего рядом. Далибек спешился и бросился к Алему, чтобы довершитьначатое. Алем извернулся снова, оскалившись от напряжения, пополз, извиваясь, словно змея под палящим солнцем – и выскользнул, высвободил ногу из-под горячей туши, и следующий удар, метивший ему в голову, пришёлся в песок. Откатившись от бьющейся в агонии лошади, Алем вскочил и обнажил ятаган.

В следующий миг от скрестившихся клинков брызнули искры. Далибек был силён, и мощь его удара послала вспышку боли Алему в плечо. Но он даже не глянул на свою рану, выскользнул из-под вражеского клинка и выпрямился в полный рост. Теперь они шансы сравнялись, и Алем почувствовал, как его губы раздвигаются в медленной холодной улыбке, не отражающейся в глазах.

Они с Далибеком не раз дрались друг с другом на тренировках. Будь один из них явно сильнее другого, дело давно кончилось бы чьей-то смертью. Но они стоили один другого, или почти стоили – Далибеку давала преимущество напористость и свирепость, которая сделала его шим-ибхалом, а Алему – неспешная осмотрительность, которая позволила дожить до шестнадцати лет, будучи даже плохим ибхалом.

Теперь пришла пора выяснить, чьё преимущество сильнее.

Алему, правда, ещё досаждала рана, зато Далибек был рассержен неудавшейся внезапной атакой, и гнев не придавал остроты его глазу и точности его руке. Они бились несколько минут в полном молчании на залитом кровью песке, в пяти шагах от конвульсивно вздрагивающей лошади Алема. Потом Алем стал уставать, плечо понемногу немело, и он перебросил ятаган в левую руку, вызвав злорадную ухмылку на лице Далибека.

– Сдавайся, подстилка, – прорычал он, наступая, – сдавайся и умрёшь быстро.

Алем не стал тратить дыхание на ответ. Он отступал, шаг за шагом, поскользнулся в луже конской крови – или его собственной? – отступил ещё... и когда Далибек, победно закричав, взметнул ятаган для решающего удара, Алем не стал отражать удар, не стал закрываться и отступать дальше. Он упал навзничь – просто взял и шлёпнулся прямо на задницу, и Далибек, в тщетной попытке догнать его, не прерывая начатого движения, покачнулся, наклоняясь вперёд. Тогда Алем, опершись на немеющую правую руку, рубанул левой снизу вверх – и отсёк Далибеку кисть, держащую ятаган.

Вой Далибека перекрыл хрип умирающей Песчаной Бури и шум ветра. Алем вонзил окровавленный ятаган в песок, опёрся на рукоять и встал, глядя на катающегося по земле врага. Ненависть, бурлившая в нём минуту назад, остыла. Рука Далибека, валяющаяся в песке, всё ещё сжимала ятаган, словно воля хозяина не до конца покинула её.

– Я говорил, – сказал Алем устало. – Говорил, что заберу твою руку рано или поздно. Но не думал, что так рано.

– Сука! – выл Далибек. – Тварь! Тварь! Тварь!

– И кто это тебе приказал? – продолжал Алем. – А? Кто тебя надоумил, брат, подкараулить меня за воротами и ударит в спину? Скажи, ради Аваррат, какая сила может сподвигнуть ибхала на такое бесчестие?

Далибек вдруг замолк, налившимися кровью глазами взглянул в лицо Алему. И прохрипел:

– Это ты говоришь о бесчестии? Ты? Позор имени ибхалов... Но кровь скоро смоет позор.

Алем не с разу понял, о чём он. Вряд ли Далибек был так глуп, что ещё мечтал поквитаться с ним. Но о чьей крови он тогда говорит? Неужели...

Алем упал на колено рядом с Далибеком, схватил его за плечо левой рукой, стискивая изо всех сил.

– Ты говоришь о Тагире? Отвечай. Перед лицом Аваррат отвечай, немедля: ты про Тагира сейчас?

– Сдох уже твой Тагир, – выплюнул Далибек.

– Брат, прошу тебя...

– Брат, покрывший семью позором – не брат, – прохрипел Далибек и плюнул ему в лицо.

Алем медленно поднял голову, глядя на горизонт, где клубилась высокая пыль. Утёр лицо. Всё оказалось сложнее, чем он думал. Куда сложнее... до чего же тугую сеть сплела эта проклятая женщина.

– Руваль тоже отправился в Таркишан. Да?

– Хватит трепаться. Добей меня, сука. Ничего я больше тебе не скажу.

Алем глубоко вздохнул. Поискал глазами коня Далибека – тот отбежал, испуганный шумом битвы и агонией своего сородича, но далеко не ушёл и беспокойно топтался в ста шагах поодаль. Можно было привязать Далибека к седлу и отправить назад в Маладжику – они отъехали недалеко, стены ещё не скрылись из виду, конь найдёт дорогу домой. Но тогда Алему придётся нагонять отряд пешком. И он не успеет. Он, быть может, уже и так опоздал.

– Прости, брат. Не стоило тебе слушать эту жестокую женщину, – сказал Алем и вогнал ятаган в грудь шим-ибхала Далибека. Тот засипел, подался вперёд и обмяк. Алем протяну руку, закрыл его выпученные глаза и прошептал: – Пусть примет тебя Аваррат в свой светлый чертог.

Он поднялся, пошатываясь. Если он всё понял верно, то расчет Субхи-ханум стал наконекц ясен: она уговорила Руваля пойти в поход вместе с Тагиром, чтобы тот убил младшего брата во время битвы с кочевниками, а вину свалил на врага. Алем же, неосторожно выдавший своё неравнодушие, стал помехой для плана – он дал понять, что не спустит с Тагира глаз ни во время сна, ни во время битвы. Он стал потенциальным свидетелем, которого стоило заранее устранить. И проще всего это сделать, когда он окажется за стенами города, один – сбежал без спросу и сгинул в пустыне, с кем не бывает. Исполнителя для этой задачи искать долго не пришлось – неприязнь Далибека к Алему была всем известна. Интересно, чем Субхи расплатилась с Далибеком за братоубийство... открыла ли ему хотя бы своё лицо?

Братоубийство. Как легко на него идут люди в ненависти и гневе. Но разве же можно так? Тагир считал, что нельзя, и Алем – тоже. И это их, пожалуй, роднило.

Он оглянулся на Песчаную Бурю, подумав, что следует облегчить её муки – но та уже перестала биться в агонии и испустила дух. Следовало похоронить и её, и Далибека, но не было времени собрать курган. Алем тяжело вздохнул и позвал коня, топчущегося поодаль. Тот опасливо подбежал, похрапывая и раздувая ноздри от запаха крови. Разглядывать свою рану Алем не стал – за годы обучения в тренировочных лагерях ему случалось сражаться и преодолевать многие фарсахи пути с куда более тяжкими ранениями, сгорая от лихорадки. Он наскоро перетянул плечо кушаком Далибека, вскочил в седло. И продолжил свой путь, не оглядываясь назад.