Текст книги "Подснежник (СИ)"

Автор книги: Джин Соул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Юноша тряхнул кудрями, как будто отгоняя от себя дурные мысли:

– Нет! Если бы мне всё было подвластно… Ах, какое искушение сказать другое! Я бы постарался изменить этот мир к лучшему. Я сделал бы так, чтобы не было горестей…

Он говорил, всё больше воодушевляясь, а Алену чудилось, что свет опять подплыл к юноше и обволакивал его, окружая золотым сиянием.

– Да, – с жаром продолжал Селестен, – если бы такое было возможно, я бы сделал именно так.

– Вы замечательный, Селестен! – почти с восхищением воскликнул Дьюар.

– Знали бы вы, чего мне это стоит! – с грустью сказал музыкант.

– О чём вы, Селестен? – непонимающе спросил мужчина.

– Не берите в голову, Ален, не берите в голову.

Труавиль взъерошил свои волосы, и они рассыпались по плечам, словно поток водопада, низвергающийся со скалы в реку: свет солнца сверкал в прядях, наполняя их жизнью, причём потусторонней жизнью, в них была какая-то тайна. Его волосы слегка зашелестели, рассыпавшись, как шелестит листва, пробуждаемая утренним ветерком…

– Вы замечательный, Селестен, – ещё раз повторил Ален. – Не вы ли ожидаемый всеми Мессия?

– Нет, Ален. Его время ещё не пришло. Что я такое? Я и сам порой не знаю. Не гадайте об этом.

– Я помню. Вы мне сказали, что разгадать вас невозможно. Я и не стараюсь. Я просто пытаюсь вас понять.

– Ну и как, получается?

– Не очень, если честно.

– Ну, не беда. Возможно, со временем. А нет – тоже не беда. Есть тысячи вещей, которые требуют объяснения.

– Это верно, – согласился Ален. – И тысячи вопросов, ждущих ответа. Например, почему трава зелёная или откуда ветер дует.

Селестен рассмеялся:

– Я имел в виду что-то более серьёзное – вопросы бытия. Познавать мир…

– Зная, что никогда не познаешь его до конца?

– Естественно! Мир бесконечен. Сознание бесконечно. Так и должно быть. Время же бесконечно и конечно одновременно. Бесконечно вообще и конечно в частном.

– То есть?

– Мне пора, – сказал Труавиль, – вот что я имел в виду.

– Хорошо, – со вздохом согласился Ален. – Но вечером…

– Приду. – Селестен бесшумно прошёл к двери и растворился за ней.

Ален остался один. Вокруг было пусто, но вокруг было время.

Время, которое не кончается.

Время, которое истекало.

Время подумать над тем, как провести время до того времени, когда придёт время Селестена.

Время понять временность времени и его же неизменность – вневременность.

Но на это требовалось время.

Комментарий к Глава 10

сторге (греч.) – любовь-дружба

========== Глава 11 ==========

Что-то странное происходило. После того разговора Ален ни о чём другом думать не мог.

Селестен… Селестен… Селестен…

Почему так?

Эти странные искусы, несомненно, подбрасывал ему сам Астральный Князь, внушая совершенно недопустимые мысли и настроения. Хотелось быть Верленом, чтобы обладать Рембо.

Внезапно и на болезнь он взглянул другими глазами. Счастье, что с ним случилось такое несчастье, как бы странно или нелепо это ни звучало. Не будь болезни, что вообще было бы? А с другой стороны, благословенна эта болезнь: благодаря ей он не наделает глупостей. Таких, что потом не расхлебаешь.

Возможность тихо и молчаливо страдать. Но в страданиях очищается душа. Она становится светлее и легче, приближаясь к душе Идеальной, почти недостижимой.

Ален и не хотел к этому приближаться. Ведь он не был ни святым, ни грешником, а обычным человеком. Он думал в этот день о многом. Но это «многое» сводилось в принципе к одному: к его другу… или чуть более.

Дьюара не беспокоило сейчас, что это чувство – чувство любви к Селестену – живёт в нём, но его волновало то, что иногда, сам того не желая, он придавал этому светлому, доброму, дарящему надежду чувству какие-то пошлые черты. Красота тела всё чаще заставляла забывать о красоте духа. Ничего вульгарного или непристойного, разумеется, мужчине в голову не приходило, но ему нравилось смотреть на Селестена, ощущать его прикосновения – редкие, но желанные…

И немного странно было узнать, что этот юноша далеко не так невинен, как казалось. Ален с первого же момента их встречи внутренне расположился к нему и идеализировал его. Он видел в нём те черты, какие есть в чистых, юных, не тронутых жизнью созданиях. И настоящим откровением было узнать, что эта virginitas, которую он ему приписал, только миф, им самим созданный. Да ещё намёк на то, что эта virginitas была потеряна при довольно-таки пикантных обстоятельствах…

«Ты сходишь с ума, Ален, – сам себе сказал мужчина. – Ты думаешь о вещах, о которых нельзя думать, потому что это нехорошо. Возможно, это всего лишь каверза твоего воспалённого ума, и на самом деле ничего такого нет. Всего лишь созданная тобой фантасмагория, которую тебе лучше выкинуть из головы».

Но на душе у Дьюара было очень тяжело. В конце концов, он твёрдо решил поговорить с Селестеном, сказать ему о том, что он чувствует, что думает. Просто рассказать, чтобы эта тайна его не мучила. Когда он решил это, ему стало немного легче.

«Только безо всяких глупостей!» – предостерёг его внутренний голос.

«Разумеется, – ответил ему мужчина. – И в конце концов, я всего лишь отвечу на вопрос, который он мне задал, но на который я так толком и не ответил. Просто выскажу, чтобы никогда более не касаться этой темы».

Так он решил, но получилось всё несколько иначе. В ожидании Селестена, устав от мыслей, Дьюар задремал.

Ему пригрезился юноша. Он представлялся ему в виде ангела, настоящего ангела с крыльями, лёгкого и прозрачного, который лежал на странном ложе, сверкающем золотом, покрытом светящимся тюлем. Вокруг колыхались уходящие вверх и непонятно на чём держащиеся облачные занавески. Клубился туман, и создавалось впечатление, что это ложе покоилось на облаках. Селестен что-то писал в небольшой книжке золотым пером, и лицо его было напряжённым и неестественно серьёзным. Внезапно он отбросил перо и книжку и, приподнявшись, воскликнул, обращаясь к кому-то невидимому: «Ради чего это всё?»

От звука раскрывающейся двери Ален проснулся.

Пришёл Селестен, такой же невесомый и спокойный, как и всегда, словно и не было утреннего разговора, слегка небрежный, точно только что проснулся: поверх стареньких серых брюк накинута нараспашку бледно-синяя рубашка, но платок на шее, как раз точно закрывающий шрамы. И самое главное – с подснежниками.

Ален молча ждал, что музыкант ему скажет.

– Вот, как и обещал, – сказал юноша, ставя свечу на стол, а подснежники в вазу на фортепьяно. – Они немного оживят эту комнату.

Аромат цветов доплыл до больного.

– Дайте мне, пожалуйста, один цветок, – попросил он.

Труавиль выдернул один подснежник из общей кучи и, подойдя, протянул мужчине это хрупкое, недолговечное созданьице.

Ален взял цветок, а если сказать точнее – сжал руку, протянувшую его.

– Что такое, Ален? – произнёс Селестен, приподняв левую бровь.

Дьюар прикоснулся губами к его руке.

– Что вы делаете! – Юноша попытался отдёрнуть руку. – С ума вы сошли!

– Сядьте, пожалуйста, и выслушайте меня, я более ни о чём не прошу, – умоляюще сказал Ален, не выпуская его руки.

Труавиль сел, но с весьма большой неохотой. Дьюар немного помолчал, прежде чем начать этот разговор. Собственно, он даже и не знал, с чего начать.

– Это по поводу нашего предыдущего разговора, – наконец промямлил он.

Селестен вздрогнул, но, вероятно, справившись с этим, сказал:

– Хорошо. Только отпустите мою руку.

Мужчина разжал пальцы. Юноша отдёрнул руку, оставив цветок в ладони лежащего.

– Так-то лучше. Теперь говорите, я вас слушаю. – Музыкант скрестил руки на груди и слегка наклонил голову.

– Я даже и не знаю, как это всё сказать.

– Ну, раз уж решили, так говорите.

Ален собрался с духом и сказал:

– Я вас люблю, Селестен.

Последний подскочил как ужаленный:

– Что?

– Это доброе и хорошее чувство. В нём нет ничего такого… предосудительного. Но я бы не сказал, что это сторге. Временами, но всё больше нет. Я вас люблю, и я этого не стыжусь. Пусть вас это не оскорбляет.

Селестен молчал. Взгляд его блуждал по комнате.

– Скажите что-нибудь. – Ален дотронулся до его колена.

Музыкант перевёл взгляд на Дьюара:

– Что вам сказать?

– Ну… не знаю…

– Я бы предпочёл промолчать.

Ален вздохнул:

– Тогда я продолжу?

– Ваше право.

– В последние дни мне разные мысли в голову лезут… И я тут подумал: это хорошо, что я болен.

– Что?! – Казалось, Селестен не поверил своим ушам.

– Да, хорошо, что я немощен, прикован к этой благословенной постели.

– Но это же глупость – то, что вы говорите? – возразил недоуменно юноша. – Вы ли это мне говорите!

– Я могу объяснить, почему.

– Прошу вас, господин Дьюар! – Музыкант был так ошеломлён, что даже назвал Алена по фамилии.

– Я временами чувствую к вам странное влечение… помимо моей любви. И кто знает, как далеко бы я зашёл, будь я здоров. Поэтому-то я и считаю, что моя болезнь – это…

– Глупость, даже обоснованная, всё равно остаётся глупостью, – с внешним спокойствием сказал Селестен, но голос выдавал его волнение. – Вы с ума сошли, Ален?

– Наверное. Хотя я вообще-то не из тех, кто… ну, сами понимаете.

– Ничего я не понимаю и не хочу понимать, – возразил Селестен сердито.

– Вы обиделись на меня?

– Нет, Ален. То, что вы чувствуете, лишь доказывает, что вы живой человек. Мне не нравится, что вы хотите остаться больным. Вы опять свернули с правильной дороги. Мне, похоже, никак не вернуть заблудшую овцу в стадо, – с огорчением сказал Селестен. – Неужели все мои старания впустую? Ответьте-ка на это, Ален. Неужели всё, что я делаю, зря? Я уж совсем было решил, что успех близится… И вы хотите сказать, что я ошибся?

– Нет… Я совсем не это имел в виду, – растерянно пробормотал Дьюар. – Я хочу выздороветь, но…

– Тогда никаких «но», Ален. Не говорите глупостей.

Дьюар покраснел:

– Я постараюсь.

– Вы всё сказали, что хотели?

– Да.

– Тогда сейчас массаж, а потом я уйду. И всё будет хорошо, поверьте мне.

– Я вам верю.

«Жаль, что не чувствую этих прикосновений, – тут же подумал Ален. – Но зато я поцеловал его руку. В данный момент нет для меня большего счастья!»

Селестен был молчаливее обычного. Платок его слегка съехал в сторону, так что белые шрамы частично обнажились.

– Простите, что я затеял этот разговор, – сказал Ален, нарушая это нависающее свинцовой тучей молчание. – Я вижу, он всё-таки вас расстроил.

– Оставим это, Ален, – мягко перебил его музыкант. – Я на вас не обижен. К тому же вам, наверное, легче стало на душе, когда вы всё это сказали?

– Признаться, да. Но я не подумал, что это может вас ранить.

– Хватит, хватит! – Селестен махнул рукой. – Забудем об этом… Ничего не чувствуете?

– Ничего.

– Скоро всё изменится, – пообещал музыкант.

В связи с последними событиями Дьюару было легко поверить во что угодно. Возможным представлялось практически всё.

– Всё будет хорошо, – сказал Труавиль, разминая его бесчувственные ноги.

Ален вертел в руках цветок, слегка повядший, и мечтал о том дне, когда это и вправду случится.

– Вы всегда будете со мной, Селестен?

– Всегда, пока я буду вам нужен, – ответил как обычно Труавиль.

– Вы всегда мне будете нужны.

– Ален, мы уже это обсуждали, – несколько устало сказал юноша. – Не замыкайте этот круг в бесконечность. Это ни к чему не приведёт.

– Вы уйдёте? – негромко спросил Ален.

– Естественно. Сейчас закончу массаж и оставлю вас, раз вы этого хотите.

– Вы же знаете, что я не об этом, Селестен. Я не об этом конкретном вечере. Я о…

– Молчите, Ален, – попросил музыкант. – Не думайте о том, чего вы не в силах изменить.

– Всё уже написано? – с горечью спросил Дьюар.

– Не всё, но в данном случае да. Ну! Почему у вас такое лицо, Ален? В конце концов, я ещё здесь, с вами.

– Но вы ведь всё равно уйдёте.

– Естественно, – беспечно ответил Селестен. – Так и должно быть. Так и будет. Примите это как должное, Ален. Но, похоже, мне вас в этом не удастся убедить?

– Даже не пытайтесь. Но вы же обещали, что будете со мною, пока я в вас нуждаюсь?

Музыкант кивнул.

– Вы мне очень необходимы.

– На самом деле, гораздо меньше, чем вы полагаете, – спокойно возразил юноша. – Когда вы поймёте это, вы поймёте и то, что всё в ваших руках, Ален, и то, что ваша необходимость во мне, – это всего лишь вами придуманная фантазия.

– В таком случае я этого никогда не пойму! – тихо, но твёрдо сказал больной.

Юноша пропустил эти слова мимо ушей.

Ален искоса наблюдал за ним, стараясь не пропустить ни одной детали, стараясь запомнить его получше, поскольку нехотя сознавал, что всё это не вечно. Но и боялся он этого больше смерти.

Волосы падали Селестену на лицо (он стоял, слегка подавшись вперёд), но он их не отмахивал, хотя они наверняка мешали ему смотреть. Пламя свечи, стоявшей на столике, окрашивало эти белокурые вьющиеся пряди в слегка розоватые или даже оранжевые тона. Профиль юноши, выгравированный на фоне темноты всё тем же светом, был прекрасен: без единой неверной линии, словно абрис безупречно изваянной из пенного мрамора статуи; блестящий, плавный, холодный и, что весьма странно, одновременно с этим и живой. Платок на его шее, не менее прекрасной, совсем развязался и почти чудом держался на ней, шрамы скрадывались обманчивым освещением. Линия его плеч казалась изумительной: не угловатой, но и не круглой, а какой-то плавной, мерцающей, слегка меняющей свои очертания, но вместе с тем остающейся прежней, неизменной… В ней не было той угловатости линий, свойственной формирующимся юношам, лет семнадцати-восемнадцати (примерный, так, на глаз, возраст Селестена).

– Ну, вот и всё, – сказал музыкант, вставая. – На сегодня достаточно.

– Всё равно же без каких-нибудь изменений? – вяло сказал Ален, которому отчего-то ужасно хотелось спать.

– Не так быстро, Ален, – покачал головой юноша, – не так быстро.

Он взял свечу со стола и задул её. Комната погрузилась во мрак, рассеиваемый слабым свечением уже взошедшей луны.

– Спокойной ночи, Ален, – сказал Труавиль, пожав руку больного.

– И вам, Селестен.

Юноша, как кошка, бесшумно скользнул к двери, мелькнула и тут же пропала полоса света, слегка стукнула дверь.

Дьюар вздохнул. Теперь, когда не осталось в душе нераскрытых тайн, ему стало намного легче. Если бы ещё было легко от того, что ничего нельзя изменить! Ален ударил себя по колену кулаком:

– Чёртовы костяшки!

Никакой боли. Никакого отзыва или отклика где-то там, в мышцах, в сухожилиях, в нервах… Ровным счётом ничего…

«Солнце всегда возвращается на небо». Эта мысль неожиданно вышмыгнула из какого-то тёмного уголка сознания и проплыла перед глазами. Почему? Он не мог понять. Но это, несомненно, должно было что-то значить. Только знать бы, что именно.

Ален закрыл глаза и попытался расслабиться, выкинуть из головы абсолютно всё, как и советовал юноша. Ему более или менее это удалось, и он скоро забылся сном – безмятежным, совсем как в детстве…

Дни летели, как птицы, возвращающиеся из тёплых стран. Летели, но проходили без изменений. Ничего нового, не считая тем, которые обсуждались. Не считая его глаз, которые становились всё глубже и отчасти печальнее.

Слушая то, что говорил музыкант, Ален познавал мир заново. С этими словами он открывал что-то новое даже в обычных вещах. Он приходил к таким заключениям, к которым никогда не пришёл бы, не услышь он этих слов, не заметь он что-то во взгляде, не почувствуй он нечто в воздухе.

Пожалуй, самым значительным выводом, который сделал Ален за это время, было следующее: жизнь прекрасна. Жить стόит в любом случае. Не стόит принуждать себя к существованию, поскольку надежда на жизнь должна быть с тобою всегда, даже когда всё кажется безнадёжным. Только веря в перемены, надеясь, что всё изменится…

Изменилось.

Комментарий к Глава 11

Верлен и Рембо – французские поэты, состояли в любовной связи; virginitas (лат.) – девственность, невинность.

========== Глава 12 ==========

После массажа Ален моментально уснул. Словно эти неощутимые прикосновения его успокоили и усыпили. Он даже не помнил, когда Селестен ушёл. Он помнил, что юноша завершил массаж и присел на кровать. Но что он говорил и говорил ли вообще? Мужчина провалился в сон неожиданно. Ему приснилось что-то хорошее. Кажется, подснежники, несмотря на то, что шёл уже первый месяц лета.

Утром Алена разбудила птичка. Где-то в саду, на ветвях одного из деревьев, сидело маленькое пернатое созданьице и щебетало весёлые песенки. Дьюар слышал её чириканье сквозь сон.

Ещё не открывая глаз, Ален с наслаждением зевнул и потянулся. В теле была странная сладкая истома, просыпаться не хотелось. Мужчина ещё раз зевнул, даже слёзы потекли. Протирая заспанные глаза, он подумал, что день сегодня наверняка будет замечательный. Было какое-то невесомое, но верное предчувствие чего-то хорошего…

Тут у него зачесалась нога – где-то под коленной чашечкой, – и он на автомате протянул руку, чтобы её почесать, но замер в этом движении, и зрачки его расширились. Так он лежал несколько минут, совершенно ошарашенный, с округлившимися глазами, с растерянной сумасшедшей улыбкой, с дрожащей рукой, протянутой к согнутым коленям.

Это был шок. Впрочем, он длился недолго, хотя секунды осознания произошедшего казались вечностью. Подумать только, что он сделал: протянул руку, чтобы почесать колено!

Чёрт побери! И в самом деле чесалось! Чесалось невыносимо!

Ален, не веря самому себе, коснулся колена. По коже пробежал ток. Коснулся чуть выше бедра – ток…

– Господи! – почти простонал он и вцепился себе в колени обеими руками. – Господи! Что же это? Что это?

Ален рывком сел, позвоночник отдался болью. Мужчина, морщась, потёр спину и распрямил плечи так, как только мог. Все кости, давно не знавшие движения, затрещали. По спине бегали мурашки.

Голова кружилась от вертикального положения. Дыхание сбилось, сердце грохотало, готовое выскочить из грудной клетки.

Непередаваемое ощущение безграничной свободы.

Дьюар сбросил с себя одеяло и уставился на свои ноги. Это не было сном или фантазией, это было реально: Ален сидел на постели, с полусогнутыми в коленях ногами, и шевелил пальцами.

Абсолютная чувствительность. Правда, местами были ощущения, что он чертовски отлежал спину… А, какая разница!

И тут Ален… расплакался. Как ребёнок, он сидел и плакал, гладя свои ноги. Не верится просто: согнутые в коленях! Эти слёзы так же внезапно закончились, как и начались. Дьюар потянул носом и несколько успокоился.

Мужчина отмахнул волосы с лица и потёр лоб. То, чего он так долго ждал и никак не мог дождаться, нагрянуло столь неожиданно, что он даже растерялся и не знал, что ему делать: плакать или смеяться. Впрочем, он уже плакал, а вот рассмеяться почему-то не мог.

Необычно и непривычно: он опять здоров, назло вердиктам врачей. Селестен оказался прав. Как же так?

Ален осторожно спустил ноги – одну за другой – с кровати и поставил их на пол. Холодный пол. Как же приятен был этот холод! Просто само живое, ощущаемое прикосновение к чему-то. Даже сама мысль о реальности этого.

Голова вновь закружилась: Дьюар уже отвык сидеть прямо.

«Нужно снова приучаться», – подумал мужчина с довольной улыбкой, шлёпая босыми ногами по полу.

Ему чертовски захотелось вскочить, принять по-человечески ванну, одеться и окунуться в окружающую его жизнь. Но он не торопился, зная, что теперь это возможно. Безо всяких «вполне».

Он опять видел мир с привычного ракурса. Он повертел головой и повернулся из стороны в сторону – свободно! – и увидел всю свою комнату. Даже ту стену, что была за его спиной. Глупо, но Ален нагнулся и заглянул под кровать. Просто так, чтобы почувствовать, что он снова может наклониться. Он ощущал лёгкое жжение в позвоночнике и только.

Мужчина упал поперёк кровати, широко раскинув руки и согнув ноги, и рассмеялся.

«С ума сойти! – подумал он. – Я столько всего теперь могу! Даже не верится! Я… всё могу! Тысячи движений!»

Мир теперь не кончался этой комнатой. Эта комната, три года бывшая его камерой, вновь стала обычной спальней.

Это чудо, чудо, чудо, чудо…

Дьюар вновь сел. Он словно заново родился этим утром.

В раскрывшихся дверях появился Селестен с подносом в руках. При виде сидящего Алена лицо юноши осветилось улыбкой.

– Смотрите, Селестен! – Мужчина вскочил и сделал несколько неуверенных шагов.

Юноша его удивил: выронил поднос – тарелки и стакан вдребезги! – и вовремя: подхватил покачнувшегося Алена и поддержал его, не давая ему упасть:

– Осторожнее, осторожнее. Не так резко!

– У меня голова закружилась, – счастливо ответил Дьюар, держась за его плечо.

– Естественно. Вам теперь придётся заново учиться ходить, – сказал музыкант. – Обопритесь об меня.

– Вам не тяжело?

– Ну что вы! Всё ещё кружится? – Труавиль придерживал его рукой за талию. – Ничего, это пройдёт. Вы просто отвыкли координировать свои движения.

– Да, точно. Но какая разница?! Я здоров, Селестен! – с неописуемой радостью воскликнул Дьюар. – Всё, как вы и говорили!

Юноша только улыбнулся в ответ:

– Ну вот, действительно, всё так, как я и говорил. Теперь-то вы видите, что я был прав?

На Алена снова нахлынули чувства. Селестен был практически в его объятьях… Дьюар приложил все силы, чтобы сдержаться. Ему это удалось. Он вздохнул и тут обратил внимание, что на нём ничего нет, кроме ночной рубашки. Мужчина покраснел:

– Извините, Селестен, что я в таком виде…

– Да какая разница!

– Неудобно… – Мужчина опустился на стул. – Вытащите-ка мне из шкафа какой-нибудь костюм. Я оденусь.

Труавиль погладил его по плечу – к чему этот жест: просто ли дружеское прикосновение, или нечто большее? – и сказал негромко:

– Теперь-то у вас всё в порядке, Ален.

– Да, вам благодаря.

Юноша посмотрел сконфуженно на разбитую посуду:

– Только сперва я попрошу мадам Кристи прибрать тут. Ужасно неловко…

Он подошёл к двери, распахнул её и, выглянув в коридор, негромко, но звучно позвал:

– Мадам Кристи, поднимитесь сюда!

Ален настоял:

– Откройте, пожалуйста, шкаф и достаньте костюм.

– Вам неудобно или просто не терпится? – как всегда проницательно спросил юноша, открывая дверцу шкафа. – Какой костюм?

– Любой. Не имеет значения.

Селестен вытащил один из лучших костюмов Алена:

– Этот подойдёт?

– Да, и рубашку к нему… это там, в ящике слева.

Юноша выдвинул ящик и достал одну из рубашек:

– Но она мятая…

– Всё равно! Я же не раут собираюсь. Просто хочу почувствовать себя нормальным человеком.

Музыкант положил одежду на кровать:

– Вы счастливы, Ален?

Мужчина кивнул.

– Это хорошо.

С лёгким стуком вошла домоправительница:

– Вы меня звали, господин Труави…

Она не окончила фразы – осталась стоять с широко раскрытым ртом, поскольку взгляд её упал на Алена. Тот весело воскликнул:

– Видите, мадам Кристи, я совсем здоров!

Женщина повернулась к Селестену и хотела что-то сказать, но тот предостерегающе приложил палец к губам, призывая к молчанию.

– Эге! – воскликнул Дьюар. – Да у вас, похоже, есть какие-то общие секреты?

Юноша изогнул бровь, а губы его слегка дрогнули в улыбке. Но обратился он не к мужчине, а к домоправительнице, указав на валяющийся поднос:

– Мне жутко неудобно, но я только что разбил завтрак господина Дьюара.

Женщина махнула рукой:

– Пустяки, я всё уберу. Будь я на вашем месте, я бы тоже уронила всё, если бы зашла и увидела, что господин Дьюар снова здоров. Это так неожиданно!

– Для всех нас, – сказал Селестен, но Ален-то понимал!

– Я сейчас принесу щётку и всё приберу. – И она ушла.

– «Для всех нас»? – повторил Дьюар. – Вы заранее знали, Селестен!

Юноша сделал неопределённый жест и облокотился о фортепьяно:

– Я знаю только, что если очень хотеть чего-нибудь, если верить во что-нибудь, то это и случится. Вот и случилось. Ваша болезнь оказалась… не такой уж и серьёзной.

– Что-то сказал бы сейчас доктор! – со смешком произнёс мужчина. – А он так был уверен, что я конченый человек!

– Не ехидничайте, – посоветовал Селестен.

– И в мыслях не было! Я ещё опомниться не могу… так внезапно… – Мужчина по-детски счастливо пожал плечами. – Как в сказке!

– По мановению волшебной палочки? – рассмеялся музыкант.

– Вы эта волшебная палочка, – с лёгкой дрожью в голосе сказал Дьюар.

– Ален… – в замешательстве начал юноша, но тут вошла мадам Кристи, и он замолчал.

– Ах, как хорошо, господин Дьюар, что вы опять здоровы! – сказала мадам Кристи, принимаясь за уборку. – Как я рада за вас! У вас совсем ничего не болит?

– Совсем, – ответил мужчина, несколько раздосадованный, что разговор с Селестеном не удался. – Я просто проснулся и увидел, что здоров. Это чудо.

– Да, чудо! – Мадам Кристи подняла глаза на музыканта. – Чудо…

Как показалось Алену, Труавиль и женщина знали что-то такое, чего он сам не знал. Но это его нисколько не задевало. Дьюар плюнул на всё это. Ничто, кроме произошедшего, его не волновало. Он был здоров, и это прекрасно. А стало быть, всё вокруг тоже должно быть прекрасно.

Мадам Кристи наконец ушла, юноша подошёл к Алену:

– Давайте-ка я расчешу вам волосы, а потом вы переоденетесь, и мы с вами поучимся ходить.

– Согласен.

Труавиль взял расчёску, встал перед Дьюаром и стал расчёсывать его запутанные волосы:

– Как вы их запутали…

– Это со сна, – пояснил мужчина, а сам чувствовал, что теряет голову: музыкант был прямо перед ним, такой красивый…

Ален не выдержал. Он просто уткнулся лицом юноше в грудь и обнял его за талию. Юноша словно окаменел. Руки его лежали на голове Алена… Дьюар не ощущал его дыхания, не слышал сердцебиения… словно он обнял нечто… потустороннее.

– Ален! – резко сказал Селестен, не делая ни единого движения.

– Простите, – выдохнул мужчина, – но я просто больше не мог так…

– Отпустите меня! Вы переходите все границы. Сначала вы, если помните, руки мне целовали, потом в любви признавались, теперь вообще… Честное слово, Ален, я вас начинаю бояться! Что вы в следующий раз выкинете?

Дьюар ужасно покраснел, но лишь вновь спрятал лицо на груди Селестена:

– Простите меня, но я… я люблю вас.

– Ну что вы за человек… Ален! В самом деле… – Юноша постарался отодвинуться. – Вы ставите меня в неловкое положение.

– Вы, наверное, считаете меня… в общем, вы понимаете… Только это не так. Я сам не знаю, что со мною происходит… или произошло, – быстро заговорил мужчина, не поднимая головы. – Я никогда ничего подобного…

Труавиль заговорил, и его голос звучал жёстко, слова падали, как стрелы:

– Я буду считать, что вы мне этого не говорили, что вы ничего подобного не делали, что вы просто очень ко мне привязались, – и ничего более. Отпустите меня!

Это прозвучало приказом. Ален повиновался, и Селестен отступил от него на шаг. Тем не менее Дьюар продолжал:

– Разве любовь не прекрасна?

– Не понимаю, как возможно это чувство между… – Селестен слегка споткнулся. – Это противоестественно человеческой натуре.

– Извините меня, пожалуйста, Селестен, но… – Дьюар припомнил подробности одного из их разговоров. – Однажды вы намекнули…

– Ну? Договаривайте, – нахмурился юноша.

– Что вы… ну, в общем, что вы когда-то сами были… влюблены в мужчину, – наконец выдавил из себя Ален.

Тень сбежала с лица Селестена.

– Насколько я помню, ничего подобного я не говорил. Это была другая история.

– Расскажете?

– Я не склонен это обсуждать. Было, да прошло и быльём поросло!

– Хорошо. – Мужчина решил не продолжать этого разговора. – Выйдите, пожалуйста, я переоденусь.

– Вам помочь?

– Нет. Я должен сам научиться делать это снова.

Глаза Селестена засветились.

– Я ждал, что вы ответите именно так. А значит…

Он не договорил, пожал плечами и вышел.

«А что это значит?» – подумал Дьюар.

Оставшись один, он пожалел, что отпустил Селестена. Ему вдруг стало страшно, что без юноши у него ничего не получится, и болезнь опять вернётся, и что его внезапное выздоровление – только иллюзия… Мужчине даже показалось, что ноги у него начинают неметь, и по ним всё выше пробирается холод.

«Я не могу встать!» – подумал он и сделал попытку.

И он конечно же встал, хотя голова у него вновь закружилась. Он придержался рукой за спинку стула и сделал свой первый шаг. Сейчас Ален казался сам себе ребёнком, который учится ходить. Это было сложно. Он приподнял ногу и передвинул её на один шажок вперёд, потом то же проделал со второй. Так он оказался на шаг от того места, где сидел. На три или четыре от того места, где лежал колода колодой целых три года. Дьюар сделал этот шаг по направлению от кровати.

Он долго не решался отпустить спинку стула, за которую держался холодной от волнения ладонью. Наконец, через пару мгновений, Ален разжал пальцы и отвёл руку. Рука дрожала, ноги тоже – от непривычного напряжения. «Сделать ещё шаг?» – сам у себя спросил мужчина.

Решиться было трудно. Одно дело шагнуть, держась за стул. А сделать этот шаг самостоятельно, самому – это другое дело. Дьюар испугался, что может упасть, но даже этот страх не смог ему помешать. Он с шумом вздохнул и, слегка покачиваясь, сделал этот шаг. Это оказалось легко.

Ален осмелел и с помощью таких же черепашьих шажков, шатаясь, добрался до окна. Он сделал эти свои первые шаги не к кровати, чтобы одеться, а к окну, чтобы снова увидеть мир.

Мужчина облокотился о подоконник и выглянул в окно. Он окунулся в бесконечность солнечного света и неба. Ничего, кроме этого, он не видел сейчас: только небо, полное солнца. И где-то там чёрною точкой летела птица Свободы. Ален проследил за нею глазами, насколько это было возможно, и снова заплакал. Он был теперь свободен, как эта птица. Он смог сейчас проследить её полёт от облака до того дерева, куда она пошла на посадку. И эта картина впервые за три года не оканчивалась оконной рамой. Она вообще ничем сейчас не оканчивалась. Небо было бесконечно, как сама вечность. Светлые прожилки улетающих к северу облаков перемежались с глубокой синью небесных просторов.

Солнце ослепляло своим сиянием. Ален зажмурился и отвернулся. В самом деле, пора одеться и спуститься вниз. Прочь из этой комнаты! Чтобы осознать свою теперешнюю независимость как можно полнее. Шаги обратно к кровати были гораздо увереннее, чем от неё.

Ален, наклонившись, провёл рукой по костюму. Наверняка великоват: Ален сбросил в весе за время болезни. Странная вещь, он совсем разучился застёгивать пуговицы, пальцы казались деревянными.

Почти без усилий мужчина подошёл к шкафу, распахнул его дверцу и посмотрел на себя в зеркало. Впервые в полный рост. Ален не узнал себя. Как это мог быть он? Ни тени на лице, хоть ещё вчера их было предостаточно. Посвежевшая кожа, разгладившиеся морщинки. Словно кто-то повернул невидимые часы и вернул Алена в прошлое, ещё до катастрофы. «Не валяй дурака, Ален, – сам себе сказал Дьюар, – путешествие во времени невозможно. Ты, конечно, уже всяких чудес насмотрелся, но это слишком».

Мужчина провёл рукой по кудрям и вновь обежал себя взглядом. Босиком… Ален присел на корточки перед шкафом, достал пару ботинок из нижнего ящика. Теперь лучше. Почти такой же, как раньше. Может, чуть поумнее.