Текст книги "Подснежник (СИ)"

Автор книги: Джин Соул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Не стыдно вам так запустить волосы? – вполне серьёзно спросил Труавиль, распутывая наиболее упрямую прядь пальцами. – И только не говорите мне, что вам уже всё равно. Во-первых, я это уже слышал. А во-вторых, это неправда. Так зачем же это вообще произносить, если в этом нет смысла? И кстати…

…так близко, как никогда… Три верхние пуговицы расстёгнуты. Видно каждую родинку. Какие-то белые точки – шрамы ли? – вокруг шеи… как будто…

– Вы задумались о чём-то? Моя болтовня, наверное, вам мешает.

Ален очнулся:

– Ну что вы! Я очень рад, что вы здесь. И говорите, пожалуйста. Ваш голос – одно даже ваше присутствие! – пробуждает меня к жизни. Неважно что, просто говорите.

– Слова подчас полезнее лекарств. – Труавиль снова взялся за расчёску. – Но вы преувеличиваете мои силы, Ален.

– Я знаю, о чём говорю. – Ален продолжал смотреть на его шею.

…эти точки – как цепочка вокруг шеи. А чуть пониже ямки, где соединяются воедино плечи, торс и шея, эти шрамы сходятся в крест. И так хотелось прикоснуться!

– Что это у вас на шее? – Дьюар протянул руку.

Расчёска выскользнула из пальцев юноши. Он перехватил руку мужчины и отвёл её:

– Ничего. – И застегнул все три пуговицы.

И вид у него в этот момент, как почудилось Дьюару, был не то смущённый, не то раздражённый – никак не понять.

– Какие-то шрамы, я имел в виду… Отчего они? – слабо трепыхнулся мужчина.

– Ну вот, – сказал Селестен, не обращая на его вопрос абсолютно никакого внимания, – волосы у вас теперь в полном порядке. Завтракайте, а я, как и обещал, сыграю вам.

Ален понял, что этого вопроса задавать не стоило, поскольку в голосе юноши чувствовалось напряжение. А заглянув ему в глаза, мужчина разглядел в них тень страха, что на этот вопрос придётся отвечать. И эта тень немного отгородила его от юноши. Дьюар поспешил её разрушить:

– Извините. Помните, я вам обещал, что не буду вас ни о чём спрашивать? Я не буду, Селестен, честное слово.

В тёмных глазах музыканта промелькнуло нечто похожее на благодарность, а отчуждение пропало.

– Забудьте, – сказал Труавиль, садясь за фортепьяно. – На этот вопрос я бы вам ответил, но есть кое-что, о чём бывает больно или неприятно вспоминать. Давайте лучше о чём-нибудь другом поговорим. Если хотите.

Из-под его пальцев полилась музыка. Ален принялся за завтрак, не забыв поинтересоваться:

– Вы уже позавтракали, Селестен?

Музыкант только улыбнулся странной улыбкой и слегка наклонил голову не то в ответ, не то в такт музыке. Дьюар чувствовал себя ещё лучше, чем при пробуждении. Впитывая в себя звуки, запахи, ощущения, мысли – всё, что связано с юношей, он словно и вправду возрождался к жизни. Если уж не телом, то душой, это точно.

– О чём бы вы хотели поговорить? – поинтересовался Селестен.

– О дружбе.

– О дружбе? Вот уж странная тема! Отчего именно об этом?

– Мне хочется узнать ваше мнение, – пояснил Ален. – Что вы обо всём этом думаете?

– Обо всём я думаю по-разному, – ответил юноша, – и, признаюсь, непоследовательно. С тем, что друг познаётся в беде, я согласен. Именно так! Когда беда, и узнаёшь, есть у тебя друзья или нет.

– Это верно, – со вздохом сказал Дьюар. – Оказалось, что нет.

– Не печальтесь об этом! – Селестен свернул сонату на токкату. – Может, это даже к лучшему, что они так скоро раскрыли карты? Кто знает, как бы всё сложилось впоследствии, если бы они этого тогда не сделали. Они показали вам своё истинное лицо. И стоит ли жалеть об этом?

– Не стоит, – согласился Ален, – но всё-таки… Как бы это сказать? Немного обидно, что ли…

– Какие глупости! – воскликнул юноша со странным смешком, а в тёмных глазах его блеснул не менее странный огонь, но он тут же скрыл его под веером длинных ресниц.

– Отчего же глупости? – вполне искренне удивился Дьюар.

– Оттого. Много у вас было друзей? Вернее, многие ли притворялись вашими друзьями?

– Ну… да, много… многие…

– Запомните кое-что… О нет, не нужно смотреть на меня так! Я не учу вас жить. Просто так уж вышло, что я это на своей шкуре испытал, поэтому могу давать советы, исходя из собственного опыта. Так вот, если у вас много друзей, то столько же и врагов, поскольку друзья могут оказаться врагами и быть подчас опаснее врагов. Как говорил блистательный Людовик: «Избавь меня, Господи, от друзей, а уж от врагов-то я и сам как-нибудь избавлюсь!»

– Не понимаю, – морща лоб от напряжения, ответил на эту тираду мужчина.

– Я вам объясню. – Юноша бросил игру и на табурете повернулся к лежащему. – Лучший друг – это злейший враг. Подумайте сами: он вас знает так же хорошо, как и самого себя, знает все ваши секреты и мысли, ваши чувства и планы – всё! И случись вам с ним порвать, представьте себе – только представьте! – как он это может использовать.

– Ну, это если он злопамятен. А если нет, то…

– Тогда он, простите, дурак. А «друг-дурак подчас опаснее, чем умный враг»! – моментально среагировал Труавиль. – Он может по своей простоте всё разболтать, не подозревая о последствиях, к которым его разглагольствования могут привести. И знаете ли, дружба редко обходится без зависти. По крайней мере, в одностороннем порядке. А из зависти что только не делают! Разве не так?

– Боюсь, что так, – едва слышно сказал мужчина. – Но как же быть? Неужели нельзя никому доверять?

– Отчего же, попадаются и хорошие люди. Проблема в том, как их распознать. А что касается доверия… на чужих людей полностью полагаться нельзя. Всегда нужно думать, прежде чем делать. А прежде чем поверить другому – подумать дважды. – Черты Труавиля отчего-то исказились болью, но это придало ему ещё бо́льшую прелесть. – Если слепо доверять и слепо следовать, можно такую кашу заварить, что вовеки не расхлебаешь. Вашей слепотой могут воспользоваться и вовлечь вас в… неприятные события, которые навредят вам во всех отношениях: и душе, и телу.

– С вами было такое?

– К сожалению. – Селестен как-то зябко повёл плечами. – К сожалению, да. И это сломало мне жизнь. – Он как будто смотрел глазами в прошлое. – А может, во многом я и сам виноват?

– Но вы ещё так молоды, Селестен.

– Вы так думаете? – со смехом сказал Труавиль.

Ален удивлённо вскинул на него глаза, пребывая в совершенном недоумении по поводу этой странной фразы, и переспросил:

– Что вы имеете в виду?

Селестен страшно смутился и покраснел до корней волос. Лицо его составляло странный контраст с оставшейся белоснежной шеей и руками. Спустя минуту краска сбежала с его лица, и кожа вновь стала перламутровой. Юноша нервно тряхнул кудрями и проговорил:

– Иногда я чувствую себя так… в смысле опыта…

Это прозвучало фальшиво. Ален это прекрасно расслышал и понял. А Труавиль, вероятно, понял, что Дьюар это понял, поскольку виновато улыбнулся и сменил тему:

– Я вам, пожалуй, ещё сыграю. Хотите?

– Конечно!

Его пальцы легли на клавиши. Играл он безукоризненно. Во всей этой чертовски сложной штуке он не взял ни одной фальшивой ноты. А Ален знал прекрасно, насколько это сложно – играть не фальшивя, тем более не имея перед собой нотной записи. Меняя мелодии с поразительной лёгкостью, Селестен, похоже, знал их наизусть. Сам мужчина наизусть ничего не знал, кроме до ужасного заигранной и потрёпанной мазурки. Даже с опорой на ноты его игру нельзя было назвать идеальной. Впрочем, как Селестен сказал, ничего в мире нет идеального.

– Если вернуться к разговору о дружбе… – начал Ален.

Труавиль быстро вставил:

– Вернёмся, если хотите. И если моё мнение не отбило ещё у вас желание разговаривать на эту тему.

«Удивительный человек!» – подумал больной, мысленно обводя его профиль, стараясь запомнить его как можно лучше и всё больше обожая его.

– Если поразмыслить над вашими словами, дорогой Селестен, может, и вообще её не существует?

– Что же тогда, по-вашему, существует?

– Может, некий компромисс? Люди вынуждены сосуществовать, вот и выдумали это. Или друзья – это те, кому от тебя что-то нужно, и они тянут это из тебя, как пиявки кровь…

– У-у, как мрачно! – протянул музыкант, вновь забираясь в дебри лунного света. – Похоже, мои слова упали на благодатную почву, да только не той стороной проросли. Кое в чём вы правы. Дружба – это некий компромисс, от которого все участники чего-то ждут. Но только не все дожидаются. Есть, конечно же, есть это чувство, но в идеале оно так редко встречается, что можно подумать обратное. Вот и всё.

Дьюар задумчиво потёр шею:

– Да, наверное, так и есть. Наша, например, с вами дружба.

– Может быть, – кивнул Селестен, – если не вдаваться в детали. Но в дружбе самое скверное то, что она когда-нибудь заканчивается.

– Но наша-то нет? – Ален тревожно приподнялся на локтях.

– И наша тоже. В своё время. Закончится, когда мы расстанемся, – спокойно и рассудительно ответил Труавиль.

– Но по крайней мере это не скоро будет?

– Как знать, – только и сказал музыкант, но, заметив беспокойство во взгляде лежащего, добавил: – Я останусь, пока я буду вам нужен.

– Вы мне всегда будете нужны! – с горячностью воскликнул Ален.

– Ален, будьте реалистом.

– А если я не хочу?

Юноша в который раз улыбнулся и начал сонату заново:

– Жизни всё равно, хотите вы или нет. Но всё в ней подобно этой сонате когда-нибудь кончается. Можно начать играть её снова, но это будет другая, а к прежней уже нет возврата.

– Неправы вы, Селестен!

– Прав, и вы это знаете, только не хотите признавать, – парировал юноша. – И понять не хотите, что впереди у вас ещё много всего. Вся жизнь! Знаю, что вы скажете: ничего подобного, на всём крест… И почему вы так в этом упорствуете?

– Это вы не реалист, Селестен! – заявил Дьюар. – Я-то смотрю на вещи реально. А вы меня уверяете, что всё впереди.

– Давайте-ка эту тему опустим, – предложил Труавиль, ничуть не рассердившись на тон больного. – Нам друг друга не переубедить, а значит, это дело бесполезное. Может, впоследствии что-нибудь и изменится, а пока – нет.

– Хорошо, – согласился Дьюар. – Не будем переходить на частные темы. Поговорим о…

– …о друзьях?

– Да.

– Ну хорошо. Тогда я вам кое-что прочту из Библии? – Селестен вопросительно наклонил голову.

– Но у вас же нет с собой книги?

– Я знаю её наизусть, а вам будет полезно послушать. Верный друг – крепкая защита: кто нашёл его, нашёл сокровище…

– Это вы, вы, Селестен! – перебил его Дьюар. – Вы это сокровище!

– Ален! – Селестен смутился. – Зачем вы так? Мне не по себе, когда вы такое говорите и так смотрите.

Ален поспешно отвёл глаза:

– Простите, пожалуйста, Селестен.

Юноша вновь заговорил, но с запинкой:

– Друг не познаётся в счастье. Так зачастую и бывает, Ален, и с вами подобное случилось. Может, дело в том, что это были не друзья, а лишь так называемые друзья? Бывает друг по имени только другом, а на самом деле… – Тут Селестен вздохнул: – Моя речь не слишком последовательна, правда?

– Напротив! – Ален не хотел признавать, но он почти не слышал того, что говорил Труавиль, – пожалуй, только самое начало, – а просто любовался его фигурой, лицом и движениями, восхищался им…

Дьюара немного беспокоила эта одержимость. Селестен был как наркотик, прочно влившийся в его кровь. В принципе, Ален был не против, но… как-то странно было ощущать в себе его присутствие.

До встречи с этим хрупким юношей мужчина не понимал богему. Ему были совершенно непонятны её законы и отношения, её вызов, брошенный пресному светскому обществу и фальшивой куцехвостой морали. А теперь вдруг понял: если забьётся сердце, какая разница, в чьей груди? Главное, что бьётся. Какая разница, что и к кому ты чувствуешь? Важно, что вообще чувствуешь. Что-то внутри ожило и больше, по-видимому, не собиралось умирать.

– Какое счастье, Селестен, – проговорил Дьюар в экзальтации, – что мы с вами встретились!

Ресницы Труавиля взметнулись вверх в недоуменном движении.

– В самом деле?

– Да.

Ален не стал рассказывать ему о том, что чувствует, поскольку боялся этим смутить музыканта, да и самому это вслух произнести тоже было сложно по многим причинам. Вместо этого Дьюар сказал:

– Да, это замечательно. Вы меня отрезвили и заставили снова хотеть эту жизнь. В любом случае, даже если (а так оно и будет) я не встану никогда, я вам бесконечно благодарен.

– За что же вы меня благодарите? И таким тоном, точно со мною прощаетесь? – Юноша пожал плечами. – Я ничего особенного не сделал ещё.

В этом «ещё» прозвучала пощёчина в лучшем смысле этого слова – пробуждающая надежду.

Ален опустился на подушки и попросил:

– Сыграйте ещё, Селестен.

Юноша бросил взгляд на часы:

– Боюсь, что моё время уже истекло.

– Хоть ещё пять минут! – практически взмолился мужчина.

Труавиль сделал неопределённый жест рукой.

– Пожалуйста!

– А как же передозировка?

– Оставьте же, наконец, вашу медицинскую сухость! – вполне справедливо возмутился Дьюар. – Вы же не…

Тут Ален осёкся, поскольку вспомнил, что каких-нибудь полчаса назад сам сравнил Селестена с наркотиком, входящим в кровь.

– Я не – кто? Ну же, не стесняйтесь, ответьте, – подтолкнул его кивком Труавиль.

– Вы же не наркотик.

– Музыка иногда может им быть. – Юноша закрыл крышку фортепьяно. – И люди тоже. Но это, конечно, не наш с вами случай. Я не опий, да и вы не наркоман. Персонификация здесь ни к чему.

– Ни к чему, но… поймите, Селестен, насколько это для меня важно. Вы в состоянии сыграть что-нибудь ещё раз, в то время как я… А я чертовски люблю музыку, Селестен. До смешного! – Ален приподнялся. – Видите? Приподняться на локтях – вот всё, на что я теперь способен.

– Нет, не всё.

– Всё.

– Не всё, и не спорьте! – Селестен встал и взял пустой поднос. – Вы способны на гораздо большее. В том случае, если поверите в это.

– Не уходите, Селестен! – с мольбою проговорил мужчина.

– Для вашей же пользы я должен это сделать, – сказав эту непонятную фразу, Труавиль вышел.

Дьюар без сил рухнул обратно на постель. Даже это движение его утомило и далось ему с трудом. Чего уж говорить о том, чтобы когда-нибудь сесть, спустить вниз ноги, встать… Неосуществимые мечты!

Ален с силою ударил кулаком по колену. Ничего.

– Как же ты тогда это сделал? – прошептал больной портрету. – Как?

Нарисованный Селестен, конечно же, ничего не ответил, но во всей его фигуре почудилось Алену лукавство, а губы словно хотели прошептать: «Всё в своё время, всё в своё время».

И какое-то странное томящее чувство в груди – там, где сердце…

Комментарий к Глава 4

сторге (греч.) – любовь-дружба, без сексуального подтекста

========== Глава 5 ==========

Книга, в которую заглянул от нечего делать Ален, была скучна и даже разозлила больного. Роман о трагической, но верной и преданной любви девушки к человеку намного старше её, да к тому же инвалиду. Он был героем войны и потерял там не только глаз, но и обе руки. А эта фантастическая девушка ему сказала: «Я люблю тебя и буду с тобою всегда».

– Конечно, – угрюмо пробормотал Дьюар, захлопнув книгу. – Как это замечательно – любовь красавицы и чудовища! «Жили долго и счастливо»… тоже мне, сказочка!

Снова ему вспомнилась его женитьба, вернее, её логическое завершение разводом. Жену свою Ален не винил: слишком тяжело иметь мужа, прикованного к постели, ухаживать за ним. Кто смог бы взвалить такую ношу на свои плечи, а тем более – нести её всю жизнь? Но с её стороны было жестоко так прямо и грубо об этом говорить, да ещё и обвинить его в случившемся. Кто виноват, кроме лошади, что лошадь его сбросила? Кто виноват, кроме дерева, что дерево лежало именно там, а не где-нибудь ещё? Будь оно где-либо в другом месте, он отделался бы сотрясением да парой сломанных рёбер.

Но что случилось – то случилось. Уже не исправить.

Ален повернул голову и устремил взгляд в окно – единственное развлечение! Солнце искоса поглядывало в ответ, почти по-весеннему, но диск его по-прежнему был лимонный, с ярко очерченными краями, совсем как в зимние утра. Сейчас солнце больше походило на луну, чем на самого себя.

Эх, подскочить бы к окну, распахнуть ставни и окунуться в этот хрустящий воздух, если он ещё хрустит, в эту морозную свежесть, если она ещё морозная. А может быть, уже пахнет по-весеннему. И дышать не больно, а приятно. И ледяная корочка под ногами уже трескается, а из-под неё выглядывает тёмными пятнами ещё замёрзшая земля, с сухой щетиной ещё не проснувшейся травы. И подснежники… подснежники…

В горле больного появился комок, не дававший дышать нормально, а уголки век зачесались. Дьюар едва не заплакал, так ему хотелось снова стать здоровым. Но он не заплакал: плачь не плачь, а лучше не станет.

Ален вытащил из-под одеяла зеркальце и принялся разглядывать себя. Никакого прогресса он не заметил. Вот волосы и вправду выглядели прекрасно: расчёсанные сегодня утром Селестеном, они завились в обычные золотистые кольца и были распластаны по подушке, ниспадая на плечи и лоб. Мужчина откинул волосы назад, и они мягко зашуршали, падая обратно. Он повернул зеркало немного в сторону и приблизил его, чтобы лучше разглядеть своё лицо. Всё те же мешки под глазами, неестественно впавшие щёки, блёклая, почти желтоватая кожа… Но вот сами глаза! Прежде потухшие, он вновь горели, конечно, слабым, но всё-таки огоньком. Ален провёл рукою ото лба до подбородка по лицу и отложил зеркало.

«Это всё от его присутствия… Он и меня преобразил!» – подумал Дьюар с благоговением и необыкновенной нежностью.

И тут же в душу его закралась тревога, смешанная с беспокойным отчаянием; он подумал: «А придёт ли Селестен сегодня вечером? Или только утром? Он ведь ничего не сказал… А если не придёт?»

Мир вокруг перестал существовать. Часы замедлили колебание своего маятника. Звуки растворились в тишине, свет – во тьме.

А что, если нет? Этот вопрос прозвучал угрожающе и испугал Дьюара даже больше, чем когда-то неутешительный диагноз врача. Мужчина и представить себе не мог, что было бы, если бы юноша не появился. За эти дни он привязался к Селестену больше, чем к кому бы то ни было, и сейчас расставание с ним означало для больного смерть, как в переносном, так и в прямом смысле. Дьюар чувствовал, что умер бы с тоски, если бы Селестен сказал ему, что не придёт больше, и не пришёл бы. Жизнь потеряла бы всякий смысл тогда. Без преувеличений, так оно и было бы. Все дни стали бы серыми и долгими для человека, вынужденного существовать в замкнутом пространстве, в четырёх стенах комнаты.

А если не придёт? До следующего утра ещё так много времени! Ведь сейчас только четыре часа. Самое время, чтобы пообедать… Весь вечер и, что наиболее ужасно, вся ночь ещё впереди. Ужасное время! А неизвестность ужаснее всего на свете. Томительное ожидание. А что вослед? Может быть, разочарование. Или наоборот? Но это можно проверить только вечером. Если не придёт до… ну, хотя бы до одиннадцати, значит, уже не придёт. А до одиннадцати ещё целых семь часов! В одном часе шестьдесят минут. А в семи? Целых 420. А секунд? И того больше: 25200 секунд.

– Какой кошмар! – пробормотал Дьюар. – А до утра вообще неизмеримое количество. Я с ума сойду!

Но с ума он, конечно, не сошёл. В комнате появилась домоправительница с обедом.

– Добрый день, мадам Кристи, – поприветствовал её Ален, не сказать чтобы радостно.

– Добрый день, господин Дьюар, – широко улыбаясь, ответила женщина. – Как у вас душно! Давайте я немного проветрю комнату. Вы не против?

Мадам Кристи приоткрыла одну створку окна, видимо опасаясь, что больной может простудиться. Воздух ещё был морозным. Дьюар потянул носом и ощутил чувство голода внутри, где-то под рёбрами, поскольку свежий воздух всегда на пользу аппетиту.

– Сегодня вы выглядите гораздо лучше, – заметила женщина, ставя обед на кровать к Дьюару.

– Вы думаете?

– Конечно.

– Это всё Селестен, – вполне уверенно заявил мужчина, повязывая салфетку.

– Он? – Не казалось, чтобы домоправительница была удивлена.

– Да. Беседы с ним улучшают моё самочувствие. А вот всякий раз, как он закрывает за собой дверь… Это отнимает у меня кусочек души… Где он, кстати?

– Ушёл.

– Куда?! – Какая-то ледяная рука сдавила сердце Дьюара, а лоб покрылся холодным потом, и даже аппетит пропал.

– Сказал, что у него какие-то дела. – Она неопределённо пожала плечами.

– А не сказал, когда вернётся? – почти беззвучно спросил мужчина.

– Обещал к вечеру, но кто знает.

– Что значит: «кто знает»? – насторожился Ален.

– Раньше или позже.

– Но вы уверены, что он вообще вернётся? – с ещё большей тревогой спросил он.

– Вернётся.

Это было произнесено так уверенно, что Дьюар почти успокоился и продолжил обед. Домоправительница закрыла окно, и Дьюар мысленно попрощался со свежим воздухом до следующего утра. Женщина теперь протирала щёточкой фортепьяно. Алену вдруг показалось, что в комнате запахло подснежниками, и его сердце снова наполнилось тоской, а на лице написались внутренние страдания.

– Что-то не так, господин Дьюар? – спросила мадам Кристи, вероятно обеспокоенная его гримасой. – Вам не нравится обед?

– Нет, что вы! Всё просто замечательно, – поспешил уверить её мужчина. – Я просто думаю… Зайдёт он ко мне сегодня или нет?

– Говорил, что зайдёт, – заговорщицки сообщила домоправительница.

Сердце снова забилось по-прежнему, и Алену опять захотелось жить. Значит, зайдёт. И он его снова увидит! Что ещё для счастья надо? Дьюар сразу повеселел.

– А в какой из комнат он остановился? – спросил Дьюар, вытерев губы салфеткой.

– Э-э… – протянула женщина, точно не знала ответ, – в той, где прежде жил ваш покойный брат.

– Могли бы предоставить ему комнату и получше, – заметил больной. – Сегодня же вечером перенесите его вещи – с его, разумеется, позволения – в ту, что приготовлена для гостей. Там, я думаю, ему будет комфортнее.

– Хорошо, господин Дьюар.

Снизу вдруг вихрем пронеслась музыка. Дьюар вздрогнул от неожиданности:

– Что, он уже вернулся?

– Вероятно.

– Так позовите его ко мне, прошу вас.

– Хорошо. – Мадам Кристи забрала поднос и ушла, вниз по лестнице застучали её башмаки.

Потянулось томительное ожидание.

Музыка всё лилась, но она отличалась от той, что играл Селестен в этой комнате. Это была жуткая, демоническая музыка, пронзающая душу, терзающая слух. Словно рыдало в каменном мешке приведение. Это была тёмная музыка, точно Авадон разверз свои бездны, и оттуда пролились боль и отчаяние грешников.

Музыка вдруг оборвалась на самой пронзительной ноте и больше не возобновилась. Должно быть, это мадам Кристи подошла к музыканту, и он уже поднимается по лестнице, чтобы навестить больного…

Ален в напряжении смотрел на дверь, ожидая, что она откроется. Но чайник не закипит, пока на него смотришь, – верна пословица. Дьюар ждал-ждал, но дверь всё не распахивалась. Тогда он отвёл взгляд от этой упрямой двери и, сцепив руки, стал смотреть на пальцы, считая белые точки на ногтях.

Тут раздался звук отворяющейся двери, и Ален поспешно вернул взгляд к ней, чтобы не пропустить момента, когда в проёме появится хрупкая фигура…

Фигура появилась. Но это – о жестокое разочарование! – был вовсе не Селестен, а мадам Кристи. Она остановилась на пороге с виноватым видом. Ален воскликнул:

– Где же он?

– Он сказал, что время ещё не пришло, и он зайдёт к вам тогда, когда сочтёт нужным.

– Так и сказал?

– Так и сказал.

Дьюару почему-то не верилось. Он растерянно заморгал.

– Это он играл?

– Да.

– Странная музыка…

– Я пойду, господин Дьюар?

– Конечно. У вас, наверняка, полно дел.

Ален остался один.

«Может, ему не понравилось, что я сравнил его с наркотиком? – размышлял мужчина. – Поэтому он так сухо ответил? Сочтёт нужным… Какой казённый тон! Наверное, обиделся, поэтому и музыку такую мрачную играл…»

Но потом ему подумалось: «Но что оскорбительного в таком сравнении? Может, он тоже ко мне не равнодушен и хочет это скрыть? По его лицу ничего нельзя понять. Может, он догадался о моих чувствах, и это его пугает? Да, это вполне возможно. Но я не могу не смотреть на него, не могу не восхищаться им. Что я могу с собой поделать?»

Ален нервно скомкал пальцами одеяло, на него нахлынуло прежнее чувство безысходности. Круг замкнулся его чувством. Где же выход? Дьюар глубоко и печально вздохнул, и осознание обречённости во всём: в жизни, в болезни, в чувствах – его окончательно «добило».

«Что бы он там мне ни говорил, я самое жалкое существо на свете, – усмехаясь, подумал мужчина. – Так оно и есть. Всё у меня не так… Для чего я только вообще родился!»

Бом! Часы пробили семь. Сто восемнадцать минут уже прошло. Ещё сто пятьдесят осталось. Как же медленно тянется время!

Ален подумал, что законы жизни несправедливы. Когда хочется, чтобы какое-то событие не кончалось, а длилось подольше, – время так спешит, что и опомниться не успеешь, как всему конец. А когда хочешь, чтобы что-то поскорее пришло, – время тянется и упрямится, как осёл. То его вечно не хватает, а когда ты один – его предостаточно. Вот и попробуй идти с ним в ногу… тем более что и ног-то нет.

«Чуть-чуть быстрее!» – мысленно молил Ален часы, но тщетно. Им сейчас некуда было спешить, и их размеренный стук выводил Дьюара из себя. Если бы он мог до них достать, он бы их разбил. Но они висели далеко, на стене, для него недоступной.

Ален закусил губу, чтобы не закричать. Не закричать его имя, призывая его на помощь, бороться с тягостным одиночеством. Тут дверь скрипнула, приотворившись, и в спальню заглянул юноша. Он слегка улыбнулся Дьюару и спросил:

– Я не помешал вам?

– Вы? Как же долго я вас ждал! – прошептал Дьюар.

– «Долго»? Но…

– Что же вы не входите?

Труавиль вошёл мягкой поступью кошки, прикрыв дверь за собой, и сел осторожно в ногах кровати:

– Вот и вошёл. Отчего это у вас?

Он протянул руку и коснулся губ лежащего. На пальце засверкала алая капля.

– Я, должно быть, прикусил губу.

Селестен вынул из кармана платок и подал его Алену:

– Прижмите покрепче. Она кровоточит.

До чего же приятно было прикоснуться к этому платку губами! Ален почти целовал его, но, поскольку платок закрывал губы, этого не было заметно. От платка исходил всё тот же тонкий аромат цветов. Его так приятно было вдыхать, ведь такой же аромат источала и кожа Селестена.

– У вас такой приятный одеколон, – признался Дьюар, на секунду отнимая платок от губ.

– Мне нравится его аромат. Он будит воспоминания, возрождает надежду… – В глазах его в который раз за всё время их знакомства просквозило что-то странное.

– Купите мне такой же? – попросил Дьюар, решив не спрашивать о причинах этого странного взгляда, потому что ответа наверняка не получил бы.

Юноша кивнул:

– Вам тоже нравится?

– Конечно, – вслух сказал Ален, но подумал: «Потому что он напоминает о тебе». – Он пахнет подснежниками. А я так люблю эти цветы! К сожалению, я уже давно их не видел.

– Печально, но поправимо. Обещаю вам, что этой весной я вам постараюсь их отыскать.

– Спасибо! – растроганно сказал Дьюар и, дотянувшись, пожал его руку. И внутри всё сладко заболело от этого ощущения.

– Ну, – довольно-таки бодро сказал юноша и загнул покрывало, – время для массажа.

Ален пассивно наблюдал за его пальцами и сожалел, что не чувствует этих прикосновений.

– Ничего? – спросил Селестен.

– Абсолютно, – обречённо ответил мужчина. – Бесполезно это всё.

– А вот и нет! – с упрямой горячностью возразил музыкант, продолжая разминать бесчувственные ноги больного.

– Вы потрясающий человек, Селестен. Вы это знаете?

– Теперь буду знать. Только почему вы так думаете? – улыбаясь, спросил Труавиль.

– То, что вы делаете для меня, никто бы не стал. И не смог. Вы стараетесь вселить в меня надежду, тормошите меня, чтобы я не пал духом окончательно. Вы мой самый-самый лучший друг!

– Спасибо, – голос Селестена дрогнул. – Вы так обо мне отзываетесь… Но вы же меня совсем не знаете.

– Того, что я о вас знаю, достаточно для меня. – Ален немного осмелел – настолько, чтобы намекнуть о своём к нему отношении. – И я к вам ужасно уже привязался.

– Так-таки и «ужасно»? – с прежней улыбкой спросил Труавиль.

Дьюар вновь смутился, поскольку взгляд этих тёмных глаз был пристальным.

– Да… в том смысле, что… Вы ведь понимаете, что я хочу сказать?

– Понимаю? – Юноша чуть прищурил глаз и прекратил на какое-то время массаж. – Разве я что-то должен понять? Если да, то не подскажете ли, что именно?

– Вы это нарочно говорите, Селестен! – воскликнул мужчина.

– Вовсе нет. Ах как плохо вы обо мне думаете! – с лёгкой укоризной качнул кудрями музыкант, как бы невзначай двусмысленно улыбнувшись и взглянув в глаза лежащему. – А ещё говорите, что ко мне привязались!

– Селестен, прекратите надо мной издеваться!

– И в мыслях не было. Послушайте, Ален, вы мне всё время задаёте вопросы, так позвольте и я вам задам. – Юноша отвёл глаза и после молчания спросил: – Если бы кто-то обманул ваше доверие, если бы он вас покинул, хотя был обязан вам всем своим существованием, но потом раскаялся и просил бы у вас прощения, вы бы его простили?

– Не знаю. – Дьюару этот вопрос показался несколько странным и запутанным. – Мне трудно судить…

– Ну, вот если бы те ваши друзья к вам вернулись, вы бы их простили? – настаивал Труавиль.

– Да. Наверное. Только я бы им не доверял. А почему вы об этом спрашиваете? – поинтересовался мужчина, вглядываясь в опущенное лицо Селестена.

– Мне просто хочется знать ваше мнение. Спасибо, что ответили. И ещё: вы считаете, что те, кто так поступает, подлецы? – Он поднял глаза, и потрясённый Ален увидел в них слёзы.

– Возможно, на то у них есть причины, – уклончиво ответил Дьюар.

– А если в корне причины их самолюбие, их гордыня? Это предательство? – Слёзы медленно катились по бледным щекам музыканта, но он их не стирал, и они падали ему на колени. – Что вы об этом думаете?

– Я думаю, что человек всегда может измениться. Скажите… это вы о себе говорите? – осторожно спросил Дьюар.

Труавиль нервно кивнул и, вытерев глаза быстро и решительно, сказал очень тихо, но сурово:

– Да. И нет мне прощения. И я ничем не смогу замолить этот грех… даже делая всё возможное, чтобы помочь вам…

– О чём вы? – Ален вообще перестал его понимать.

Селестен словно спохватился и проговорил:

– Нет, это так… Простите меня и забудьте о том, что я вам сказал. Моё прошлое и мои проблемы никого не должны беспокоить. Я как-нибудь сам справлюсь.

– Но ведь это нечестно!

– Что именно? – в растерянном недоумении спросил музыкант.

– Вы помогаете мне справиться с моими проблемами, а кто поможет вам? Если бы я мог…

– Вы ничем не можете мне помочь, Ален. – Тут лицо юноши немного просветлело, и он добавил: – Но поверьте мне, если бы кто-либо мог это сделать, я обратился бы к вам и ни к кому другому.

– Спасибо вам за доверие, Селестен.

– Это вам спасибо. – Юноша закрыл ноги больного одеялом и заботливо подоткнул его края. – Я пойду.

– Останьтесь…

– Не могу. – Юноша слегка пожал ему руку. – Но завтра я приду опять, и мы поговорим о чём-нибудь менее печальном, и я вам сыграю. Доброй ночи, Ален.