Текст книги "Что ты значишь (СИ)"

Автор книги: Dru M

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

***********************************************************************************************

Что ты значишь

========== Пролог ==========

В отделении интенсивной терапии резко пахло нашатырем и едва уловимо – сладким морфием. Эти запахи внушали беспокойство, учащали пульс и заставляли задыхаться на резких болезненных вдохах.

Макс схватил жену за холодную руку, безвольно соскользнувшую с живота, но врач-ассистент уверенно его отстранил, толкая каталку по коридору в сторону операционной. Тонкая рука Яны свесилась вниз, слегка покачиваясь при попадании колес каталки в промежутки между кафельными плитами, и это незамысловатое зрелище лишило Макса последних душевных сил. Шрамы на коже горели, шею и живот саднило и драло, но сейчас он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме бледного осунувшегося лица Яны, ее растрепавшихся, вылетевших из захвата заколки волос.

– Что с ней? – глухо спросил Макс и не узнал собственного голоса – такой неприкрытый страх в нем сквозил, словно он знал по краткому обмену взглядами медбратьев, по хмурой складке между бровей врача, что ничего хорошего ожидать не приходится. Сердце мучительно сжалось.

Макс пытался поспеть за широкими шагами хирурга, бесстрастно глядящего на бланк с отчетностью, и едва сдерживал себя, чтобы не зарычать от бессилия и не выбить ненужные бумажки из рук врача. Ему всего лишь нужно было знать правду.

– Эклампсия, – пробормотал хирург сквозь тряпичную маску и распахнул дверь реанимационной палаты перед ассистентами, тут же вкатившими Яну внутрь. Медбратья легко подхватили ее и перенесли на койку, ярко освещенную диодными лампами. Хирург прислушался к хлюпающему дыханию Яны и ее слабому стону, а потом сказал в ответ на непонимающий потерянный взгляд Макса: – Это тяжелая поздняя стадия токсикоза. Видимо, авария вызвала у нее приступ.

Мир на мгновение замер на периферии зрения мутным нечетким пятном, а сердце забилось о реберную клетку, как у загнанного в ловушку зверя. Макс приложил трясущуюся ладонь к насквозь промокшей от крови рубашке на боку в том месте, где разошелся наскоро зашитый шов.

– Что… что это значит? – пробормотал он, наблюдая за тем, как ассистенты подкатывают ближе тележки со стерильными стальными инструментами, как наполняют тазы теплой водой.

Хирург взял из пачки на столе пару новых латексных перчаток и натянул их на руки.

– Послушайте, – сказал он устало с тем оттенком отеческой ласки, которая не подобает врачам и потому всегда говорит о серьезности положения. В его глубоко посаженных глазах под кустистыми седыми бровями промелькнуло выражение сочувствия, заставившее Макса пропустить пару вдохов от объявшего его напряжения.

«Яна. Как же так вышло, Янка. Прости меня, родная. Прости, не уберег. Я вас не уберег. Яна…»

– Послушайте, Максим, – повторил хирург. – Вы уже большой мальчик, с вами можно говорить начистоту, правда? – Макс жестко кивнул, нетерпеливо машинально дергаясь ему навстречу. Яна снова застонала, когда медбрат стер полотенцем выступившую на ее высоком лбу испарину. Живот под вечерним платьем для беременных стал свинцово твердым от напряжения. Темные чуть вьющиеся волосы обрамляли ее узкое лицо, подчеркивая нездоровую бледность кожи. Губы алели, словно налитые жаром, на них блестели крупные капли пота и сбежавших по скулам слез. Веки подрагивали, мокрые ресницы слиплись, и на щеках остались черничные потеки макияжа.

«Яна не плачет. Яна же никогда не плачет. Янка…»

– Говорите, – поторопил Макс. Горячая кровь сочилась из разошедшегося шва, но он даже помыслить не мог о том, чтобы вернуться в свою палату. Прокушенную губу, которую с час назад зашили тонкой медицинской нитью, ощутимо саднило. – Говорите все, как есть.

– Иногда женщин убивает один приступ, – сказал хирург, и тон его ощутимо смягчился. – Иногда они переживают с десяток. Сейчас Фролов введет ей магнезию, чтобы снизить давление. Будем делать кесарево, – он поморщился, и его губы за маской наверняка сомкнулись в жесткую линию. – Если не сделать этого сейчас, мать погибнет. Оба, и она и ребенок, сильно пострадали в катастрофе, потеря крови вызвала судороги. Будем молиться, чтобы все прошло хорошо.

Желудок болезненно свело в рвотном позыве. Лицо обожгли предательские слезы. Перед глазами все поплыло, а с губ непроизвольно сорвался полный муки хрип, как бесполезная мольба:

– Яна…

– Успокойтесь, – сказал хирург строго. – Успокойтесь немедленно. У вас так все швы разойдутся. По хорошему, надо вернуться в палату и ждать. Пожалейте себя, сколько крови вы потеряли. Головокружение – это приятный минимум для вас сейчас.

Яна задергалась на койке и надсадно захрипела. Судорога скривила ее лицо и молниеносно распространилась по всему телу. Лицо, только что отливавшее мраморной бледностью, приобрело синюшный оттенок. Ноги дернулись, с левой ступни свалилась туфля, и Макс увидел, как сильно отекли ее лодыжки. Яна стиснула челюсть, как если бы превозмогала нечеловеческую боль, сжала ладони в кулаки, на ее губы выступила кровавая пена и потекла по дрожащему подбородку.

И тут она распахнула глаза, свои полные первобытного ужаса и непонимания серые глаза, глядя прямо на обмершего Макса.

– Вам нужно уйти, – сказал хирург, метнувшись к Яне и попытавшись отгородить ее собой от мужа. – Немедленно покиньте реанимационную. Фролов, проследите.

Один из медбратьев кивнул и решительно направился к Максу, но тот шагнул в сторону, грубо пихнул Фролова, пытаясь прорваться к невразумительно хрипящей Яне. Хирург схватил ее за запястье, удерживая на месте, а второй медбрат плотно приложил к ее лицу маску с наркозом.

Макс озлобленно закричал, когда Фролов неожиданно сильно для своего тщедушного телосложения толкнул его к выходу, когда надавил на уязвимый шов, пытаясь вызвать вспышку боли и обессилить.

Яна испуганно и едва ли осмысленно посмотрела на Макса из-под локтя хирурга и протянула в его сторону свободную руку, растопырив пальцы.

Остатки кровавой пены текли по ее шее, тело дергалось все медленнее, движения приобретали нарочитую мягкость, огромный живот поднимался на глубоких вдохах, полных приторного наркоза.

«Яна»

Воспоминание о том, как он в последний раз взглянул в ее глаза, выбросило Макса из сна, заставив вздрогнуть. Он застонал, резко садясь в кровати и комкая взмокшую от пота простынь в кулаках. Старый шрам поперек живота пекло от необъяснимой боли, сердце гулко стучало в груди, а в горле царапался надрывный отчаянный крик.

Прошло уже два года, два чертовых года, но он никак не мог забыть о том, что перед смертью Яна увидела, как он уходит. Как он уходит и ничем не может помочь.

========== Глава 1. Снова живой ==========

Тускло освещаемая уличным фонарем гостиная наполнилась запахом табака и ментолового шампуня. Влажный пар повалил из открытой ванной и тут же быстро растаял в прохладном воздухе просторной комнаты. Макс босиком прошелся до окна, потушил сигарету в пепельнице, распахнул верхнюю створку и обернул махровое полотенце вокруг бедер.

Потом на миг обернулся через плечо, окидывая помещение равнодушным взглядом.

С год назад он окончательно избавился от антикварной мебели, поручив секретарше нанять людей и распродать все ненужное на аукционах и рынках. Ему вдруг до глубины души стала ненавистна тяжеловесная неуклюжая мебель, которая так нравилась Яне, но за которой больше некому было ухаживать, любовно протирая от пыли итальянские каменные изразцы. Очень скоро желание сменить все, что бы напоминало о покойной жене, взяло свое, и Макс стал обставлять комнаты особняка новыми журнальными столиками, черными кожаными диванами и глубокими креслами в строгом дизайне; винтажный интерьер и нарочитая старина уступили место бежевому и стальному цветам хайтека. Узкие окна в деревянных рамах рабочие заменили на панорамные от пола до потолка, вынесли из дома небольшие серванты, свалили в пластиковые мешки вазы из венского хрусталя, помпезные торшеры, резные рамки из-под фотографий. Картины сняли и убрали на чердак, затянув оголившиеся участки стен фотообоями, на полу и перед каминами расстелили звериные шкуры. Особняк, до того стилизованный под антураж прошлого века, стал выглядеть современным, но вместе с тем обстановка в комнатах и в гостиной, больше похожей теперь на просторный лофт, не стала смотреться скуднее.

Просто больше не было привнесенных Яной вещей, которые заставляли при едином мимолетном на них взгляде мучительно сжиматься сердце.

Макс подошел к каминной полке и недоуменно провел по ней рукой. Пыли, разумеется, не было – нанятая девушка, Алиса, с завидным постоянством делала влажную уборку раз в день. Только вот не было и привычных рамок со свадебными фотографиями, наличие которых бередило старые раны, но и отсутствие вносило неожиданное душевное смятение. Макс совершенно точно помнил, что их не убирал – рука не поднялась.

– Максим? – раздался от порога заспанный голос Алисы, и он вдруг оказался в полоске света, просочившегося из-за ведущей в коридор двери. Алиса немного помолчала, не то ожидая ответа, не то разглядывая затянувшиеся белые шрамы на спине начальника. Обычно он скрывал повреждения на теле за рубашками и домашними футболками, а сейчас стоял в одном полотенце у окна, и единственное, что мог сделать, так это упрямо не оборачиваться, чтобы не показывать шрама поперек груди и на боку. Впрочем, Алису ничего не смутило – она привыкла за два года к угрюмой молчаливости Макса, к его мнимому равнодушию и затворническому одиночеству. Даже к небольшому шраму на брови, оставшемуся от осколка лобового стекла, и белой заметной в определенном освещении полосе, идущей от подбородка до самого плеча. – Опять курил в ванной?

Макс усмехнулся. Фамильярность Алисы и привычка разговаривать с ним, как со старым приятелем, уже не раздражала и не напрягала его, как было в начале. Все-таки она была незаменимым помощником, выполняла дела по дому и в то же время с легкостью бралась за рабочие поручения, справляясь гораздо быстрее нерасторопных секретарш. Макс очень скоро понял, что готов терпеть и принимать все выходки Алисы, лишь бы она работала у него, готовая в нужный момент отвадить нежелательных гостей, выстирать из постельного белья тонкий аромат яниных духов и осадить его, сказав, когда это требуется, что он ведет себя грубо.

– Я открывал окно, – сказал Макс мягко в свое оправдание и осторожно коснулся рукой давно зашитого места на боку. Иногда рана напоминала о себе легким покалыванием, хотя Макс получил от врача разрешение на посещение тренажерного зала и даже на занятия боксом. Борьба позволяла выпустить накопившиеся горькую боль и ненависть к самому себе, заставляла кровь вскипать в венах и вымывала адреналином все душевные тревоги.

Алиса, судя по сместившейся тени, облокотилась плечом о дверной косяк и сложила руки на груди.

– Ты в курсе, сколько сейчас времени? – спросила она, зевнув.

– Время как раз подходящее для того, чтобы нормально прогуляться, – пробормотал Макс.

Большую часть дня он проводил на территории особняка, и только в ночные часы позволял себе выйти за высокий забор, чтобы пройтись пару кварталов до оживленной части города или заглянуть в местный парк. В конце концов – дойти до магазина, купить сигареты и любимый томатный сок.

Он стеснялся своих шрамов, своего уродства, скрывал их за рубашками и дорогими костюмами. Лицо не так пострадало во время аварии благодаря подушке безопасности, а мелкие царапины залатали врачи, но все же из глаз было не стереть выражение горечи и почти звериной тоски. Оно выдавало его, вызывало много ненужного опостылевшего сочувствия у знакомых и друзей. Поэтому Макс отстранился от всего мира, руководил компанией из дома, пользуясь иногда услугами курьеров, и только ночью окунался ненадолго в равнодушную городскую жизнь, где никому не было до него дела.

– Фотографии ты убрала? – вдруг спросил Макс, облизав пересохшие губы и взглянув на ряд садовых фонарей за окном.

– Я, – подтвердила Алиса со странными упрямыми нотками в голосе. – Хочешь, чтобы вернула?

– Не надо, – пробормотал Макс, поворошив рукой все еще влажный после душа ежик русых волос. В горле неприятно что-то скреблось, ломая голос в сторону опасной уязвимой грусти. – Я сам не смог… Не надо. Закажи туда плазму, ладно? Давно хотел чем-то таким занять пространство над камином.

– Надо будет проверить по технике безопасности, не сильно ли нагревается стена. Все-таки, кирпич, – напомнила Алиса задумчиво, легко переключаясь на другую тему. Она всегда очень чутко отслеживала настроения начальника и знала, когда нужно настоять на неприятном разговоре, чтобы помочь высказаться, а когда лучше его избежать.

– Проверишь завтра? – Макс шагнул в сторону из лужицы света и подхватил со стула серую шелковую рубашку. Затем взглянул на Алису, уже явно прикидывающую в уме диаметр экрана и расстояние от каминной полки. – А сейчас иди спать, ладно? В твоем доме тепло?

– Да-да, – отмахнулась Алиса беспечно. – У тебя чудо садовник, он помог мне настроить батарею… Не пропадай надолго, ладно? К тебе завтра в семь приедет клиент из «Форекса».

Она махнула рукой на прощание и скрылась в коридоре, только Макс и слышал удаляющийся цокот ее каблуков. Когда за Алисой захлопнулась входная дверь, Макс скинул полотенце в кресло и оделся, в который раз пренебрегая джинсами и натягивая строгий деловой костюм. Что-то мешало ему выходить из дома в той одежде, которая была бы комфортна, а потому Макс накинул пиджак поверх рубашки, отметив с невольным раздражением, что, нарастив мышечную массу истязающими тренировками, он все-таки умудрился похудеть. Как сказал бы врач, сказались последствия стресса.

Сделав мысленную пометку позвонить портному и попросить его приехать для снятия новых мерок, Макс закинул в карманы ключи и кошелек и направился к выходу.

– Я на час-другой, – кинул он сидящему в будке охраннику, на что тот отозвался сухим кивком и отключил сигнализацию у ворот.

Оказавшись снаружи, Макс стремительным шагом перешел неширокую улицу и направился знакомым путем вдоль особняков туда, где начинались многоэтажные городские постройки и богатый район плавно перетекал в сеть обыкновенных кварталов. Легкий теплый ветерок приятно холодил лицо и раздувал полы пиджака. Гул от шоссе с каждым новым поворотом становился все громче, по пути стали попадаться люди, хотя ночью их было ощутимо меньше, чем бывало здесь же в светлое время суток.

Макс не смотрел никому в глаза, упорно избегая приветственных кивков от тех, кто мог его узнать. Он свернул возле небольшой складской постройки еще раз, ныряя в спасительную полутьму улиц, и зашел в одиноко примостившийся на углу здания маркет.

Здесь почти не ездили машины, и только редкие прохожие прельщались перспективой заглянуть в круглосуточный магазин. Макс с каким-то невольным волнением минул стеклянные автоматические двери, сощурившись в первый миг от яркого света, и, прежде чем двинуться в продовольственный отдел, быстро взглянул на кассу.

Сердце слегка ускорило темп, а в груди разлилось долгожданное спокойствие, вытеснив собой все лишнее напряжение. Даже дышать будто бы стало легче.

Он стоял на обычном месте, как и в каждую ночную смену будних дней, но Макс все равно постоянно затаивал дыхание, прежде чем взглянуть и проверить, не заменяет ли его на кассе кто-то другой. Антон – так подсказывал пластиковый бейджик – улыбался усталой пожилой даме, протягивающей ему сыр чеддер. Эта открытая улыбка так красила его, что незаурядная симпатичность Антона мгновенно, будто бы по щелчку приобретала удивительной силы обаяние. Макса целый месяц, как намагниченного, тянуло в этот магазин, взглянуть на худенького, ничем особенным не примечательного парнишку один раз, другой, третий, пока он наконец не понял. У Антона была та трогательная улыбка, которая касалась лишь самых уголков губ, словно боясь выказывать переполняющие его эмоции. Эту улыбку, от которой появлялись задорные ямочки на щеках, целую вечность назад Макс полюбил в Яне, и теперь видел ее у мальчишки, с кем пересекся в одну ночь нечаянным капризом судьбы.

А еще глаза – боже – большие серые миндалевидные глаза в обрамлении темных ресниц. Когда Антон щурился, эти ресницы отбрасывали тени на высокие красиво очерченные скулы, а когда прямо смотрел на Макса, тот трепетал от внезапно охватывающего его чувства подъема и легкой щемящей нежности. Глаза Яны. Такой открытый доверчивый взгляд, который внушал спокойствие и действовал, как единственно верное лекарство от меланхолии и потерянного вкуса жизни.

Это походило на манию. То, что Макс приходил сюда каждую ночь, уже не сворачивая по пути ни в скверы, ни в прочие магазины. Прохаживался вдоль стеллажей, практически ни о чем не думая и не замечая набитых продуктами полок перед собой, брал одно и то же и выжидал положенные пять или десять минут, прежде чем направлялся к кассе.

– Томатный сок и ментоловые «мальборо»? – Макс чуть не выронил из рук пакет, когда услышал заданный с дружелюбной ехидной насмешкой вопрос. Он поднял взгляд, пристально и молча поглядев на Антона. Сегодня тот был не в фирменной майке магазина, а в теплой серой толстовке, которая была на пару размеров больше нужного и забавно болталась на мальчишке. Вещь, добротная, но дешевая, подчеркивала глубокий цвет его глаз. – Я запомнил.

Макс невольно улыбнулся в ответ: с непривычки даже не понял, улыбнулся ли нормально, или выдавил из себя мрачный оскал. Но, судя по тому, что Антон рассмеялся, его не напугал. Неужели, мальчишку не напрягал белесый шрам на шее? Антон даже на него не взглянул, хотя обычно людские взгляды падали именно на эту рану, которую было не скрыть ничем, кроме шейного платка.

– Простите, наверное, это прозвучало странно, – пробормотал Антон смущенно и почесал кончик носа. У мальчишки были встрепанные черные, как смоль, волосы, и пара милых родинок на щеке. Восемнадцать лет, двадцать. Лет на десять младше самого Макса. – В смысле, что я запомнил.

Пожилая дама убрала свой сыр в черный лаковый клатч и, важно кивнув Антону, неторопливо вышла из магазина.

– Это действительно несложно запомнить, учитывая, что в это время мало кто ходит по магазинам, – ответил Макс, замечая где-то на краю сознания, что в собственный голос пробились нотки мягкой хрипотцы. Он положил на прилавок левую руку, но тотчас неторопливо ее убрал, увидев, как недоуменно Антон взглянул на его часы ролекс.

«Странно – для богатого человека заглядывать в маленький маркет в спальном районе каждую ночь».

– Ты ведь отрабатываешь только ночные смены, верно?

«Господи, Максим, прекрати, – попытался одернуть он сам себя, наблюдая за тем, как Антон вертит пачку ментоловых сигарет между тонких длинных пальцев и ищет штрихкод. – Он же совсем мальчишка. Это вообще законно? Что ты делаешь? На что надеешься?»

– Ага, – Антону, кажется, такое внимание к собственной персоне польстило, потому что он охотно добавил: – Днем я в универе пропадаю, в этом году поступил на первый курс. Квартиру тут во дворах снимаю. Сам я вообще в небольшом поселке живу… Жил, – он замялся, совсем уж невразумительно буркнув: – В приемной семье, только вот мне уже девятнадцать стукнуло, а на шее сидеть у людей, которые мне даже родственниками не приходятся, не хотелось, – Антон неловко махнул рукой. – Самостоятельная жизнь – штука сложная. Вот и приходится работать по ночам, чтобы оплачивать аренду и еду. Но мне нравится, в городе любая работа идет легче.

Он понял, что сильно сболтнул лишнего, вывалив слишком много ненужной информации на совсем незнакомого человека, и неловко уткнулся взглядом в монитор, где высветилась цена. На его щеках проступил яркий румянец, а Макс понял, что Антона смутило все сразу – собственная общительность, сиротство и бедность.

– Ты не должен стыдиться себя, – сказал Макс вкрадчиво, наклоняясь чуть ближе, чтобы взять сигареты и сок, но не спеша отстраняться. От Антона пахло мылом и совсем немного – юношеским потом. – Ты достаточно силен, чтобы вынести все это дерьмо, но при этом не замкнуться в себе. Я думаю, что это прекрасно. И смело.

Макс уже не помнил, когда в последний раз разговаривал с человеком с улицы, и уж точно не мог наверняка сказать, говорил ли когда-нибудь так искренне. Он только знал, что не сказать этого Антону было бы ошибкой, а потому слова сорвались с губ так легко и непринужденно, будто он вновь был собой. Прежним Максом с извечной обаятельной ухмылкой и тоном уверенного бизнесмена, который знает, что, стоит сделать ленивый взмах рукой, и весь мир ляжет у его ног.

– Антон, – произнес Макс мягко, и, повинуясь внезапному порыву, коснулся его запястья. Мальчишка вздрогнул и поднял на него свои удивленно распахнутые серые глаза. – Не смей смущаться того, что делает тебя лучшим человеком, чем являются многие другие. Ты понял меня?

Антон робко кивнул, на его губах появилась трогательная благодарная улыбка. Он расправил плечи и неловко взъерошил рукой темную шевелюру.

– Томатный сок и ментоловые «мальборо» завтра? – спросил он будто бы с надеждой.

Макс расплатился и забрал пакет с покупками, усмехнувшись в ответ:

– Посмотрим, – и вышел из маркета навстречу прохладной ночи, впервые за два года ощущая себя по-настоящему живым.

========== Глава 2. Исчезновение ==========

Утро следующего дня наполнило его жизнь новыми красками.

Макс проснулся задолго до того, как прозвенел будильник, и несколько блаженных минут слушал, как из приоткрытого окна доносились звуки отряхивающегося ото сна города – мерный набирающий темп гул автострады, далекий заливистый лай собак и перезвон инструментов в ближайшей автомастерской.

Легкий прохладный ветер заставлял трепетать белые занавески, и, когда те воздушными парусами приподнимались над полом, в комнату юрко проскальзывали первые лучи восходящего солнца, бликами играя на раздвижных панелях шкафа.

Макс лениво потянулся в ворохе одеял и обнял пухлую подушку, умиротворенно прикрывая глаза. Теплое чувство в груди полнилось, мешало ровно дышать и заставляло все его существо трепетать от необъяснимого, но несомненно приятного томления. Что это было? Воспоминание о светлой улыбке и смущенном растроганном взгляде серых глаз не оставляло его ни на секунду даже во сне. Целый месяц он покидал дом лишь для того, чтобы взглянуть на этого юношу, мазнуть по нему мимолетным взглядом, дающим избавление от серии расплывчатых ночных кошмаров. Раньше краткого зрительного контакта, украденных улыбок и подсмотренных жестов было достаточно, чтобы пережить следующий день. Своеобразное лекарство от скребущей душу тоски.

Но теперь этого было ничтожно мало.

Макс все думал о том, как непринужденно коснулся теплого запястья Антона, как склонился ближе и ощутил его горячее прерывистое дыхание на своем лице.

После катастрофы он очень долго испытывал отвращение к любому роду близости, не чувствуя ни капли влечения. Женщины опротивели ему, секс казался бесполезной физиологической фрикцией. Но вчера что-то неуловимо яркое проскочило вместе с надсадно сладостным ударом сердца. Интерес и легкое ненавязчивое любопытство, которые тянули Макса зайти и взглянуть на Антона каждую ночь, вдруг резко перестали быть невинной прихотью. Робкий, смущающийся каждого своего лишнего движения юноша пробудил в нем давно забытое желание обладать.

В этом сметающем все барьеры приличия и опаляющем нутро чувстве без труда угадывалась страсть. И Макс уже не питал никаких иллюзий по поводу ее природы, когда вернулся ночью домой и впервые за несколько месяцев запустил руку в трусы, жестко, с диким наслаждением подрочив. Буквально пары грубых движений ноющего члена в сжатом кулаке хватило, чтобы бурно кончить, испачкав в белесой сперме шелковую простынь. Острое чувственное наслаждение, которое разлилось по телу при долгожданной разрядке, хотелось переживать вновь и вновь, хотелось не только представлять, хотелось касаться, ласкать, получать ответную несмелую реакцию.

«Господи. Что я творю?»

Макс спрятал пылающее лицо в подушке, но мысль, набатом бьющая в голове, не исчезла.

«Хочу, чтобы он был моим».

***

Антону было тяжело приспособиться к новой жизни, привыкнуть к режиму, позволяющему только шесть часов сна, совмещению работы и учебы. Но все же он был искренне рад возможности вырваться из небольшого поселка и наконец оставить семью, в которой ему больше не было места. Появление у приемных родителей собственного ребенка навсегда вытеснило Антона из круга их внимания и заботы. Впрочем, тот все равно никогда и ни с кем не чувствовал себя по-настоящему родным.

Город подарил Антону свободу, пусть и сдобренную изрядной долей уже привычного одиночества. Из-за неудовлетворенной потребности в ласке и теплоте ему трудно было наладить общение со сверстниками в институте, привыкшими к холодной дистанции и поверхностной дружбе. Его искреннее стремление открыть собеседнику душу неминуемо разбивалось о стену непонимания и насмешек со стороны настроенных куда более цинично однокурсников.

Если с кем Антон и общался, то только с редкими покупателями, заглядывавшими в маркет во время его ночной смены. Лидия Марковна, сухопарая пожилая дама, постоянно заходила за сыром или красным вином, очень ласково расспрашивая Антона о его здоровье и учебе. Студентка исторического факультета Ульяна закупалась энергетиком перед каждой бессонной ночью, посвященной рефератам и курсовым. Она каждый раз с несчастным видом вываливала перед Антоном по пять банок и жаловалась на недостаток времени, головную боль и требовательных профессоров. Тот сочувственно кивал, лишь мельком глядя на давно знакомую страничку ульяниного паспорта, и пытался хоть каким-то добрым словом ее поддержать.

Были и другие покупатели, которые здоровались с Антоном при встрече и изредка перекидывались с ним парой дежурных фраз. А еще был он.

Высокий широкоплечий незнакомец в дорогих костюмах с невыносимо печальным взглядом карих глаз, который заходил в маркет вот уже целый месяц подряд и брал неизменные сигареты и сок. Антон исподволь наблюдал за ним, разглядывал белую полоску шрама, идущую от подбородка к воротнику рубашки, пока тот стоял с задумчивым видом у стенда с соками – вот чудак, ведь никогда не изменял привычке брать томатный – и размышлял о том, какие еще шрамы на теле и в душе он мог скрывать.

Еще и это выражение непреходящей скорби и сосредоточенной серьезности в его темных глазах заставляло Антона раз за разом мучительно краснеть и отводить взгляд.

Мысли о причинах, по которым мужчина из богатого района приходил в маркет каждый день, терзали и дразнили Антона. Болезненное любопытство мешало отвлечься на монотонную работу кассира – долго выносить недомолвок и неизвестности он никогда не мог, а потому в один вечер не выдержал и заговорил первым.

Загадок от этого не убавилось, но Антон странным образом успокоился – теперь каждый визит его постоянного покупателя, каждый задумчивый взгляд темных глаз вызывали улыбку и теплое чувство где-то в груди. Словно этот мужчина являлся стальной гарантией безопасности, уверял своим появлением в том, что дневная борьба выдержана не зря.

«Ты не должен стыдиться того, что делает тебя лучшим человеком», – эти слова, как мантру, Антон то и дело произносил про себя. Разве что голос с мягкой хрипотцой постепенно стерся из памяти, как ни старался Антон это воспоминание сберечь.

Мужчина больше не заговаривал с ним, только молча кивал и улыбался, расплачивался крупными купюрами и совершенно не реагировал на попытки вернуть сдачу. С момента знаменательного разговора так продолжалось весь промозглый октябрь, обрушившийся на город затяжными дождями и пронизывающими до самых костей ветрами. Что же заставляло его приходить сюда каждый раз?

– О чем это ты задумался?

Антон вздрогнул, отрываясь от своих размышлений, и недоуменно взглянул на старшего менеджера Владимира, протирающего очки краем растянутой майки с логотипом магазина. Где-то на улице раздался раскат грома, и по металлической крыше вновь, спустя пять минут затишья, забарабанил дождь.

– Кончилась твоя смена, парень, – пояснил Владимир, едко усмехнувшись, и покачал головой, так что чахлый хвост мышастого цвета сальных волос на его затылке дернулся из стороны в сторону. – Вот молодежь. Вечно витаете в облаках, даже вовремя остановиться без посторонней помощи не можете.

Антон неопределенно дернул плечом, поднимаясь с высокого табурета на колесиках и задвигая его под стойку кассы. На подначки и ехидные замечания Владимира он научился не обращать внимания так же, как на ребят в университете, которые смеялись за его спиной и крутили пальцем у виска.

– Не передумал по поводу отпуска? – спросил Владимир еще раз, когда Антон сунул бейджик в карман и поднял с пола порядком потрепанную сумку. – Оплачивать тебе его никто не будет. За свой счет.

– Я знаю, – устало вздохнул Антон, едва удержавшись, чтобы не огрызнуться и не сказать что-нибудь колкое. Он попытался протиснуться в сторону выхода мимо Владимира, но тот снова с угрожающей миной на лице встал на пути, хотя едва доставал носом ему до подбородка и не вызывал ни страха, ни даже мимолетного испуга. – Мне просто… Надо отдохнуть.

– Отдохнуть ему надо, – презрительно фыркнул Владимир, нехотя отступая. Он хмуро посмотрел уходящему Антону вслед и небрежно кинул: – Ну ты смотри, место твое я держать долго не буду!

Антон на это лишь упрямо промолчал. Его гораздо больше волновало, что сегодняшний ливень помешал прийти всем постоянным покупателям, и ему не выдалось шанса – как бы это глупо ни звучало – предупредить о своем отсутствии. Кто-то же в этом мире мог за него волноваться, верно?

– Спокойной ночи, – сухо сказал Антон на прощание, едва обернувшись на бормочущего что-то про мерзкие нескончаемые дожди Владимира.

Он вышел на улицу и накинул на голову капюшон толстовки, тут же попав под стену холодного ливня, брызжущего из переполненного накрененного набок желоба. Было непривычно темно даже для столь позднего времени суток, вдалеке раздавались глухие раскаты грома и изредка мелькали на видном из-за высотных домов небе расплывчатые вспышки молний. Антон зябко одернул воротник и направился по улице к перекрестку, чтобы не брести по полным мутной жидкой грязи лужайкам к своему двору.

Дорога была скользкой от воды и пахла осенней сыростью с примесью подгнившей листвы. Антон мысленно выругался, уже пожалев, что направился длинным путем в обход – гораздо легче было бы проскользнуть среди фонарей по холодным лужам и провести ночь свернувшись калачиком у старой батареи в попытке прогреться. Все лучше, чем щуриться от дождя, заливающего веки, и загребать кедами с асфальта мутную воду с неясными разводами мазута.