Текст книги "История одной жизни (СИ)"
Автор книги: Dreamer
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Мне не нравился этот разговор. Я понимала, что Александра Андреевна собирается мне помочь, но она не хочет этого делать. Как бы там ни было я ей неприятна. Она считает меня виновной в смерти своего сына. Я вижу это по её глазам. И я понимаю, что если бы не Дима, она бы никогда не пришла ко мне. Я понимаю, что ей очень тяжело даётся моё присутствие.
– Да, это его квартира. Но вам не стоит беспокоиться, я сама решу свои проблемы.
– Мне бы хотелось в это верить, но я всё равно не могу вас сейчас бросить. Я дала слово своему сыну. И чтобы не случилось, я его сдержу, – в эту минуту я поняла, что спорить бесполезно. Эта женщина останется непреклонна в своём решении. – Мы не очень богатые люди. В Москве у Димы была только двухкомнатная квартира, которую он взял в ипотеку. Наташа ещё учиться, и тем более сейчас, когда она в таком положении, она не сможет работать. Я продам квартиру в Челябинске. Выплачу кредит за квартиру и переду сюда, в Москву. Буду помогать Наташе с ребёнком. У нас есть ещё загородный домик, но его, я, скорее всего тоже буду продавать. Нам нужно на что-то жить. Я не уверена, что смогу одна обеспечить и Наташу и ребёнка, поэтому, скорее всего мне придётся продать дачу. Другой недвижимости у меня нет. Я понимаю, что одна в Москве, вместе с ребенком, да ещё и без работы вы не потяните. Поэтому единственное, что я могу вам предложить это снять комнату в домике моей соседки по даче. Она одинокая пожилая очень добрая женщина. Безумно любит детей. Сама вынянчила троих внуков, поэтому думаю, поможет вам с вашим малышом. У неё очень маленькая пенсия, поэтому она и сдаёт комнату. Сдаёт недорого. Всего четыре тысячи в месяц. Я понимаю, что сейчас у тебя, наверное, совсем нет денег, поэтому я уже внесла плату на полгода вперёд. И вот, возьми это. Здесь немного. Но это всё, что я смогла собрать. Думаю, на первое время хватит.
Женщина протянула мне белый конверт, который я тут же положила ей обратно на колени.
– Спасибо, но не нужно. Я устроюсь на работу, я сама смогу...
– Оксана. Это была последняя просьба моего сына. Я прошу тебя, возьми деньги. Кроме того на обратной стороне конверта адрес дачи, – встав со стула, женщина поправила пуговки на своём черном пальто. – А теперь всё. Я сделала то, о чём меня просил Дима. И я надеюсь, что это была наша первая и последняя встреча.
Подавив образовавшийся у меня в горле ком, я окликнула её уже в самых дверях:
– А похороны? Когда они будут?
Несколько минут женщина молчала. По её глазам я видела, как сильно она желает ничего не говорить. Но Дима рассказывал мне, что его мама сильная женщина. И это правда. Она всё же, несмотря ни на что, нашла в себе силы ответить мне.
– В четверг. На Алексеевском кладбище. В два часа дня, – прежде чем выйти из палаты, женщина обернулась ко мне. – Но я прошу тебя не приходить. Это будет слишком больно. Для Наташи...и для меня тоже.
Прошло уже полчаса с того момента, как ушла мама Димы, а из моих глаз всё ещё катились слёзы. Мне даже не было больно. Я просто ничего не чувствовала. Во мне жила пустота. Я не могла и не хотела понимать, что его больше нет. Моего Димки. Моего друга, моего брата, самого дорогого и любимого человека в моей жизни. Его нет. Он погиб. И погиб из-за меня.
Когда в дверь постучали, я подумала, что это врач. Мне хотелось закричать, чтобы все оставили меня в покое. Но когда на пороге своей палаты я увидела ЕЁ, все слова застряли у меня в горле. Плавной походкой, слегка покачивая бедрами, она подошла к моей кровати и села на стул возле неё. Я смотрела на Лебедеву широко раскрытыми и мокрыми от слёз глазами. В ярко-красном, с чёрным поясом на талии пальто, высоко уложенной причёской, кожаными, под цвет пояса перчатках и безупречным макияжем она выглядела как голливудская звезда. Её взгляд,...наверное, никогда в жизни я не видела более подлого, ядовитого взгляда. Змеиного взгляда.
– Здравствуй Оксана. Давно не виделись. Как жизнь? – в эту минуту мне захотелось её ударить. Захотелось устроить истерику. Зарыдать. Вышвырнуть её из палаты. Я чувствовала себя самым большим ничтожеством, которое только может быть в мире. – Я знаю, что у тебя родился сын. Поздравляю.
– Пошла вон, – я сама не узнавала свой голос. Мне хотелось закричать на неё, но вместо этого из горла вырвался лишь жалобный стон.
– Ух, ты, как грубо. А я, между прочим, тебе фруктов принесла.
– Жри их сама.
Губы Лебедевой растянулись в кривой усмешке.
– Милая это ты жрёшь, да так жрёшь, что еле на кровати умещаешься. И после этого ты ещё удивляешься, что Андрей выбрал меня? Он здоровый нормальный мужчина, которому нужна страсть, хороший секс, красивая и яркая женщина. А ты ничего не можешь кроме как подтирать полы и кашеварить. Так должна тебе сказать в нашем доме с этой ролью отлично справляется домработница, – это был удар ниже пояса. Я знала, чего она добивалась. Хотела, морально унизить меня. И у неё это отлично получалось. – Я вижу, что Андрей очень бурно отреагировал на известие, что ты обманывала его, изменяла ему. Я не думала, что он будет так не сдержан. В пакете с фруктами есть мази и лекарства. Недельку попользуешься, и всё пройдёт. И пожалуйста, не благодари меня за это. Я делаю это исключительно по старой дружбе.
В этот момент я поняла, что произошло. Она сказала Андрею, что...Тварь!
– Это его ребёнок! Я не изменяла!
Мне хотелось, вцепиться ей в волосы, избить так же сильно, как и её ублюдок забивал меня беременной, когда я не могла ответить. Мне хотелось, чтобы она почувствовала всю эту боль. Но я сдерживалась, из последних сил, но сдерживалась. Нет. Хватит. С этого момента у меня началась новая жизнь. Я не стану опускаться до их уровня.
– Верно. Но, видишь ли, тебе никто не поверит. Конечно, на твою защиту мог бы встать Дима,...но совсем недавно я узнала о трагедии, которая произошла. Упокой Господи его душу.
Этого я простить не смогла. Соскочив с кровати, я вцепилась ей в волосы, и, не обращая внимания на всё ещё не прошедшую боль, коленном двинула в её разукрашенную морду.
– Заткнись сука! Не слова о нём! Не смей открывать свой прогнивший рот! Не смей произносить его имя, иначе я убью тебя!
Она вырвалась. С трудом, но вырвалась и отшатнулась от меня на несколько шагов. Я абсолютно чётко видела в её глазах испуг. Не ожидала. Эта кобыла не ожидала, что я могу ответить. Тварь прогнившая!
– Успокойся истеричка! Я хотела решить всё по мирному, но раз ты не понимаешь человеческий язык, объясню на твоём. На свинячьем. Попытаешься, подать в суд за избиение – пожалеешь. У Андрея много влиятельных друзей. Да и я, в отличие от тебя, время попросту не теряла. У меня тоже есть парочка нужных знакомств. Сама замучаешься от обвинений отбиваться. Что касается алиментов – можешь забыть о них. Если хоть на что-то станешь претендовать, я лично прослежу, чтобы тебя лишили родительских прав. У тебя нет прописки, нет жилья, нет работы, ты даже нигде не учишься. Так что если хочешь сама воспитывать своего выродка, забудь о нас. Ты теперь девочка одинокая, должна понимать: сама себе не поможешь, никто не поможет. Так что аривидерчи дорогая. Была рада повидаться. Надеюсь только, что в последний раз.
Я качала мирно сопящего Максимку на руках, нежно целовала его в пухлые розовенькие щёчки, тихо напевала ему колыбельную и всеми силами старалась проглотить наворачивающиеся на глаза слёзы. Моему сыночку уже пять дней от роду. Как мне и обещала медсестра, Максюту только один день подержали в инкубаторе, а потом его перевели в обычную палату. За эти дни я практически ни на секунду не расставалась со своим крохой. Я смотрела, как он хлопает своими сонные глазами, как закатывает на весь роддом истерики, когда хочет почавкать своим беззубым ротиком, как обхватывает крошечными ладошками мою грудь и жадно набивает своё пузико. Всё это успокаивало меня. Когда Максюта был рядом, все мрачные мысли улетучивались куда-то далеко-далеко. Но только не сегодня. Баюкая на руках своего, уже полчасика мирно посапывающего карапуза, я не могла и не хотела развеивать застывшего в моей памяти образа Димы. Человека, смерть которого, погубила и меня саму. Нет, я не плакала. Я больше не плакала с тех пор как меня 'навестила' Лебедева. Я просто умерла. Все чувства во мне заледенели. Единственное существо, которое заставляло меня улыбаться даже тогда, когда хотелось выть от горя – мой сынишка. В тот день, когда я узнала, что Димы больше нет, я поклялась себе, что теперь я буду жить только ради Максима. Только ради него я буду просыпаться по утрам. Только ради него я заставлю себя жить. Не просто существовать как увядающее растение, а именно ЖИТЬ. Только ради него я никогда не сдамся. Как бы трудно не было, чтобы мне не пришлось пережить, но я не сдамся. У меня есть самый драгоценный подарок, который только может получить человек за всё свою жизнь, и я сделаю всё, чтобы мой сын был счастливым. Единственное чего я никак не могла понять, это как можно отказаться от собственного ребёнка? От маленького беззащитного комочка, который наполнил этот свет неимоверной нежностью и любовью. Как можно добровольно отказаться от такого счастья? Не весть, откуда взявшаяся измена, высосанная из пальца сказка о чужом ребёнке – всё это одни лишь отговорки. Отговорки от своей же совести. Андрей никогда не хотел этого ребёнка. Поэтому так охотно и поверил в удачно сложившуюся для него легенду. Что ж это останется на его совести. Жизнь всех рассудит по заслугам.
Я аккуратно, боясь разбудить, положила Максюту в кроватку, ещё раз поцеловав сыночка в пухлую щёчку. Вернувшись в свою палату, я в спешке накинула поверх больничного халата пуховик и надела сапоги. Надо спешить. Похороны начнутся через час. Я знала, что меня там никто не ждёт. Более того моё присутствие может оставить неприятный осадок у многих людей. Но я никогда не прощу себе, если не попрощаюсь с ним. Он был самым дорогим человеком в моей жизни. И он меня любил. Это был единственный мужчина, который действительно меня любил. Если я сегодня не приду к нему, это будет предательство. Я сама не смогу себя за это простить.
– Девушка вы куда собрались? Немедленно разденьтесь и вернитесь в палату.
Медсестра окликнула меня, когда я была уже у самого выхода. Чёрт, только этого не хватало. Сейчас устроит шумиху.
– Мне надо отойти на пару часов. Я вернусь к вечеру.
– Вы с ума сошли? Вам ещё как минимум дня три нужно отдыхать в своей кровати.
Немедленно вернитесь в палату или я позову врача!
– Послушайте, мне нужно отойти всего на пару часов. Никто даже не заметит.
– Об этом не может быть и речи! Немедленно возвращайтесь в палату.
Мысленно послав эту надоедливую девчонку куда подальше, я хотела просто выйти из больницы, не обращая внимания на её восклицания, но она резко загородила собой проход.
– Всё я зову врача! Геннадий Ва...
– Да заткнись ты дура! У меня друг погиб, понимаешь? Сегодня похороны. Я должна с ним попрощаться. Уйди с дороги! Умоляю, отойди, иначе я за себя не ручаюсь!
Меня колотила крупная дрожь. Из глаз катились слёзы. Вся боль, все страдания и невыносимая потеря, всё то, что я пережила за последнее время, взорвалось во мне именно сейчас. Я понимала, что если, ошарашено хлопающая ресницами медсестра не отойдёт от дверей, я могу и ударить её. К чёрту, пусть зовёт врача. Меня всё равно никто не остановит. Если понадобится – из окна выпрыгну, но я должна с ним попрощаться!
Видимо в моих глазах отражались все, овладевшие сейчас мною чувства. Неуверенно перемявшись с ноги на ногу, девушка всё же отошла в сторону, освободив мне проход.
Я смотрела на всё происходящее со стороны. Я затерялась где-то в толпе, не смея поднять взгляда на ЕГО маму, на Наталью...Я только перебирала остекленевшими глазами, подходящих к гробу людей. Вот теперь слёз действительно не было. Я просто не могла плакать. Кровоточащее, сжимающееся от невыносимой боли сердце, закупоривало во мне все остальные чувства. Я так хотела, я просто разрывалась от желания подбежать к гробу, последний раз прикоснуться к нему, провести ладонью по его коже, прижаться губами к холодной щеке....Но я знала, что нельзя. Рядом с ним те люди, которые сейчас страдают намного больше, чем я. Так же, как мне было больно смотреть на Стаса во время похорон Нади, сейчас мне было больно смотреть на Наташу. Она потеряла не только любимого мужчину. Она потеряла отца своего ребёнка. Господи, ну почему всё так несправедливо? У них ведь всё могло получиться. Они могли бы быть очень счастливы. Наташиной любви хватило бы им обоим, а я уверенна, что как только бы Дима взял на руки своего сына, он смог бы, как, когда то и раньше, вновь полюбить ту, для которой он был дороже всех на свете. Почему, черт подери, смерть забирает лучших? Почему такие ублюдки как Лебедева, готовая идти по головам лишь бы добиться своей цели, Громов, способный избить беременную девушку и откупиться от своей совести нелепыми отмазками, и другие прогнившие ничтожества, ходят по этой земле, смеются, улыбаются и продолжают гадить всё вокруг себя? Ответ на этот вопрос я не получу никогда.
Наверное, именно сегодня, когда все уже разошлись, и я смогла подойти к ЕГО могиле, провести ладонью по сырой земле и положить на мраморную доску две одинокие гвоздики – единственное, на что хватило моих, болтавшихся в кармане грошей – я возненавидела Андрея, его гнилую любовницу и себя саму! Да, в особенности, пожалуй, даже себя. За то, что была такой тряпкой. За то, что терпела все унижения. За то, что продолжала тянуть эту нить страданий, изводя себя. Зачем мне это было нужно? Что я получила? Я позволяла обращаться с собой как с тряпкой, и я заслужила всё, что произошло. Всё...кроме гибели Димы. Почему? Почему он сейчас лежит в сырой земле? Почему всё так получилось? Я заслужила всё, что со мной произошло, но ОН должен был жить! Он не заслужил смерти. И именно тогда я поклялась, я окончательно поняла для себя, что буду бороться до последнего. Дима хотел, чтобы я была сильной, чтобы у меня получилось все, о чём я мечтаю, чтобы я стала счастливой. И так будет. Клянусь, Димочка, всё будет, как ты хотел. Я стану сильной, я зубами землю продеру, но снова сделаю из себя человека. И я буду счастливой. Обещаю Димочка, я буду счастливой!
Спустя неделю
Крепче прижимая к себе закутанного в одеялко Максюту, я смотрела в окно поезда, по которому барабанили крупные капельки дождя. Одна за другой менялись картинки пролетающих мимо меня посёлков, деревень, городов. Я снова, как и когда-то ехала на встречу неизвестности. Только теперь мне не было страшно. Если в Москву я ехала, совершенно не зная, что меня ждёт, то уезжала я из неё с чётко поставленной целью. Целью и желанием вернуться сюда снова. Да, может я мазохистка, но я хотела, нет, я точно знала, что когда-нибудь я снова вернусь в этот город. Город, который сломал меня. Город, который подарил и тут же отнял самых дорогих людей в моей жизни. Город, который окунул меня в иллюзию счастья, а потом натянул петлю мне на шею. Только я перережу эту петлю. По ночам в подушку выть буду, выжму из себя все силы, сделаю всё возможное и невозможное, но я встану с колен. И я вернусь в этот город. Город – убивающий мечты, и город, который стал самым лучшим учителем в моей жизни. Возможно, когда-то я буду благодарна тебе Москва. Возможно, когда-то я скажу спасибо за всё, что со мной произошло. А пока, я сделаю всё, чтобы снова вернуться в Белокаменную. Но я вернусь уже не той, что сейчас уезжаю отсюда. Я вернусь ЧЕЛОВЕКОМ! И сама поставлю на колени тех, кто растоптал, унизил, вогнал меня в грязь. Последнее слово будет за мной.
Прижимая попискивающего, закутанного в одеялко Максютку к груди, я постучалась в деревянную калитку. На улице моросил дождик, и, судя по размывшим дорогу лужам, температура воздуха колебалась от нуля градусов до плюсовой отметки. Снег таял ещё до того как ложился на землю. Три дня, я с двумя пересадками добиралась до 'Вишнёвки' – достаточно отдаленной от Москвы деревушки. За это время я практически не сомкнула глаз. То Максюта звонко будил весь поезд, требуя его немедленно накормить. То приходилось искать испуганно забивающуюся во всевозможные углы Бониту. То меня тормошили со всеми этими пересадками. В общем, к тому время как я с большим трудом нашла адрес, который мне дала Александра Андреевна, я уже буквально валилась с ног от усталости и ужасного недосыпа.
– Сейчас, иду, иду... – со двора послышался тихий хрипловатый голос, и через несколько минут распахнулась калитка, в проёме которой появилась старая, закутанная в прохудившуюся чёрную куртку худощавая женщина, которой я бы дала на вид 60-65 лет. Прочитав во взгляде старушки лёгкое непонимания, я тут же принялась объясняться.
– Здравствуйте. Меня Оксана зовут, Оксана Толмачёва. Вам говорила обо мне Александра...
– Оксаночка? – не дав мне договорить, перебила старушка, шире распахнув калитку, освобождая проход. – Конечно, мы говорили о тебя с Санечкой. Ты с маленьким со своим да? Ну, не стой у ворот. Проходи скорее в дом. А то и сама заболеешь и малыша своего простудишь.
Честно сказать я испытала большое облегчение после этих слов. Всё-таки где-то в глубине души, я сомневалась в словах Диминой мамы. Не то, чтобы я была уверенна, что она меня специально обманула, вовсе нет, просто после недавних событий я стала с опаской относиться ко всем словам и обещаниям. Доверие сложная штука. Ты получаешь предательство от одного человека, а опасаться начинаешь всех вокруг.
Войдя в дом, я оставила небольшую дорожную сумку со всеми вещами, документами и тут же выскочившей наружу перепуганной Бонитой у дверей.
– Ой, это кто тут такой махонький? Котёночек? Ну что ты там забился лапулечка, беги на кухню, я тебе сейчас и молочка налью и рыбки положу.
– Это девочка. Она сторонится чужих людей, – осторожно, стараясь не разбудить засопевшего в моих руках Максюту, я попыталась приласкать, успокоить свою забившуюся в угол кошечку, но малышка отчего-то увернулась от моей руки и быстро сиганула в комнату. – Бонита, что такое? Иди сюда малышка.
– Бонита? Имя-то, какое чудное. Первый раз слышу. А она, наверное, Мурзика боится. Почувствовала его присутствие, вот и жмётся по всем углам. А ты проходи в дом Оксаночка. Чего в дверях-то стоять? Я сейчас чай подогрею, котлеты вон ещё только со сковородки. Голодная, наверное? Умаялась с дороги, отдохнуть надо. Да и маленького твоего сейчас пристроим.
– А что за Мурзик?
Войдя вслед за пожилой женщиной в кухню, я облегчённо рухнула на стул, тихонечко начав укачивать открывшего сонные глазки Максюту. К моему удивлению малыш не закатил знатного крика, как он делал всегда, когда хотел кушать. А кушать он тоже хотел практически беспрерывно. Всё-таки сынуля появился на свет настоящим прожорливым кабачком.
Сонно похлопав глазками, Максюта крошечными ручками затеребонькал замочек на моей куртке. Расстегнув верхние пуговки на кофте, и немного припустив лямку бюстгальтера, я невольно вздрогнула и не сильно хлопнула Максюту по попке, когда он умудрился своим беззубым ротиком больнова-то ущипнуть меня за сосок.
– Мой кот. Он сейчас по деревне где-то носится. Но твоя Бонита, понятно дело, учуяла его запах. Я тебе сейчас котлет с вермишелью положу. Ты, когда своего малыша покормишь, сама обязательно поешь.
– Да, спасибо....Простите, я ведь даже не знаю, как вас называть?
– Антонина Сергеевна я. Но ты зови меня просто – тётя Тоня.
Пока пожилая женщина ворковала у плиты, я укачивала на руках Максюту, не перестававшего мять в своих маленьких ладошках мою грудь. Должна сказать, что оглядевшись по сторонам, я сильно удивилась обстановке дома. Он не был похож на обычный простенький деревенский домишка. Нет, конечно, он не был и коттеджем, но сразу бросалось в глаза, что построено жилище было относительно недавно и руками добросовестного мастера. Высокие потолки, широкие комнаты, которых оказалось две, не считая кухни, камин и батареи (!), красивые светлые обои и новая, правда, немногочисленная мебель. Даже странно, что за комнату в таком доме женщина попросила всего четыре тысячи в месяц. Хотя судя по всему, несмотря на то, что дом строил явно не бедный человек, сейчас тётя Тоня нуждалась в деньгах. Мебели было действительно мало.
– Ты значит, с Димочкой дружила да? Ох, светлая ему память. Я до сих пор не могу поверить, в то, что произошло. Я ведь давно этого мальчугана знала. Ещё с тех самых пор, когда он в ползунках на полу валялся. Он почитай лет до шестнадцати, да и потом ещё пару годков, заезжал к нам погостить на всё лето. Жил в соседнем доме. Они со Стёпкой моим, как не разлей вода, были. Всё время вместе. И на рыбалку, и в лес, и на речку.
Тётя Тоня поставила передо мной тарелку с котлетами и вермишелью, а в это время, Максюта как раз закончил свою трапезу и довольно засопел на сытое пузико. Аккуратно, боясь разбудить малыша, я уложила его на стоящий, как раз позади меня диванчик.
– Тебе бы кроватку для него надо. У меня есть, надо только из сарая принести. Правда, она старая. Уже больше двадцати лет ей никто не пользовался.
– Это неважно. Спасибо вам большое. Даже не знаю, как вас благодарить.
– Да, что ты брось. Я рада, что коротать свои последние годки буду не в одиночестве. Ты не стесняйся если что. Надо будет с малышом посидеть – я всегда готова. Забот у меня особых нет. Практически целыми днями дома сижу. Так что мне только в радость твой приезд.
– Скажите, а Степан – это ваш сын?
Когда улыбка сошла с лица женщины, я поняла, что задела какую-то больную тему.
– Да, только видимся мы теперь не часто. Он сейчас за посёлком. А мне старой, уже не по силам дотуда пешком ходить.
– А почему же он к вам не приезжает?
– Не приедет, миленькая. Это только я теперь к нему скоро приеду. Пока жива – только на кладбище и могу его почувствовать, а уж когда умру – даст бог увижу своего Стёпку.
Мне стало не по себе. Кладбище...смерть...Чёрт, кругом эта смерть. Где бы я ни была, она окружает меня. Нависает надо мной дьявольской пеленой.
– Простите.
– Ничего. Два года уже прошло. Утонул мой мальчик. У соседней девочки матрас в водорослях застрял, он за ним поплыл и сам в этих водных верёвках запутался. А глубина-то большая была. Вот так всё и вышло. А ему только двадцать четыре исполнилось. Он был моим единственным ребёнком. А теперь вот и Димы нет...счастье, что хоть след после себя оставил. Санечка – мама его, говорила мне, что Наталья беременна. Даст бог мальчик будет. Может хоть так боль их поутихнет. А ты...сыночек твой, он...
– Нет. У нас с Димой никогда ничего не было. Он был мне как брат.
– Саня говорила мне, что ты сирота. Совсем никого из родных нет?
– Никого. – А отец ребёнка? Он где?
– Он умер.
Несколько минут тётя Тоня молчала, а потом очень осторожно спросила:
– Для тебя или вообще?
– Для меня.
Тяжело вздохнув, женщина поправила съехавшую на лоб косынку.
– Эх, время-время.... Как же ты жить дальше собираешься? Одна с малышом, да ещё и в нашей глуши. Нет, ты не думай, я помогу всем, чем смогу, только тяжело тебе придётся. Очень тяжело. Ты это понимаешь? Не испугаешься?
– Понимаю. И я не боюсь. Я только спросить хотела, какая у вас здесь работа есть? Мне любая подойдёт, лишь бы деньги платили.
– Работа? Да, где же здесь работу найти можно? Это ведь не город. Если только на базар. Там лавочка одна пустует. Если с Тимофеевной договориться, можешь лавочку эту себе забрать. Торговать будешь.
– Торговать? Чем?
Если честно я не могла себя представить в роли продавца. Я думала о всякой работе: уборщица, кассирша в продуктовом, почтальон, но о базаре на лавке даже помыслить не могла.
– Да чем хочешь. У меня вон в погребе целый склад есть. Там и огурчики замаринованные, и помидорчики, и ягодки замороженные, и варенье. Банок сорок наберётся. Продавай, если тебе надо. Мне старой всё равно столько не нужно. Да и осенью снова урожай собирать будем. А то, что сейчас зима – ты не пугайся. Наша деревня вблизи крупных городов расположена. Знаешь, сколько на дню здесь столичных краль вместе со своими хахалями разгуливают? И на базар к нам часто наведываются. У нас-то продукты все натуральные, без добавок. А зимой спрос на фрукты ещё больше чем летом.
– А где ваш базар находится?
– Базар далеко. Он ведь не в самой деревне, он в соседнем посёлке расположен. Просто половина наших там торгует. Если пешком идти, то часа полтора не меньше. Только ты об этом пока не думай. Сынок у тебя ещё слишком маленький. Вот подрастет, и будешь по работам бегать.
– Да, подрастёт....Только некогда мне ждать. Я без дела сидеть не буду.
Пока я кушала, и старалась не выдать, как больно мне даётся каждый съестной кусочек – за эти три дня, я ела лишь один раз, и то всего два бутерброда – тётя Тоня отговаривала меня от работы. Да я и сама понимала, что не могу свешивать на неё Максимку. Тем более пока он маленький. Но я точно решила для себя, что без дела сидеть не буду. Я носки буду вязать, одежду шить, игрушки, тем более что у Антонины Сергеевны и машинка швейная есть и материал всякий. А потом, когда Максимка чуток порастёт, и на базар пойду. Может и правда, что получится с этим 'бизнесом'. Сразу после того как я поела, и не обращая внимания на причитания тёти Тони немного убралась в доме, я перенесла сына в отведённую мне комнату, и без сил рухнула на кровать. Отключилась я сразу, как только моя голова коснулась подушки. А проснулась несколько раньше, чем ожидала. И вовсе не от сигнала будильника. Услышав, плачь, и громкие причитания тёти Тони, я, в чём была – ночнушке и тапочках – выбежала в сени.
– Украли...ироды,...всё украли...
Пожилая женщина лежала на ступеньках возле распахнутой калитки и вытирала струящиеся по щекам слёзы. Ничего не понимая с просони, я огляделась по сторонам. И даже, когда увидела, что всё в доме перевёрнуто, не совсем поняла, что случилось.
– Деньги...все деньги забрали....И пиджак Стёпочкин, даже пиджак украли...нелюди...
Наконец, осознав, что произошло, я с трудом заставила женщину подняться, завела её в дом, и еле как, отыскав лекарства, дала их Антонине. А потом...я точно не знаю, какие чувства я испытывала, когда подходила к своей истерзанной дорожной сумке, которую так и забыла перенести в свою комнату. Всё её содержимое было вытряхнуто. Вещи, документы валялись в разных углах комнаты, а вот денег не было. Ни копейки. Абсолютно ничего.
Тот день стал предпоследним коренным переломом в моей жизни. Все планы, которые мне хоть как-то удалось перед собой выстроить, рухнули в одночасье. Судьба снова перевернула мою жизнь вверх дном, не оставив мне не единого выбора. И я пошла по прямой. Преодолевая, скорее даже ломая себя, я пошла по той дороге, которую кто-то свыше упрямо выстраивал передо мной. На следующее утро, после моего прибытия в деревню, я поехала, а точнее пошла в посёлок. Самым трудным для меня, пожалуй, стала двухчасовая 'прогулка' в прохудившихся осенних сапогах по трёхметровым сугробам. Как назло, в ту самую ночь, когда в дом Антонины Сергеевны ворвались воры, которые по предположение самой хозяйки скорее всего были алкашами с соседней деревушки, найти которых и доказать их причастность к ограблению милиция, а точнее местный спившийся участковый, конечно же не смог, разыгралась настоящая снежная буря. И плюс ко всему тому температура воздуха упала до минус тридцати градусов мороза. Но я, с трудом убедив свою старушку в том, что это жизненная необходимость, пешком, едва ли не откинувшись на тот свет от дикого холода и безумной усталости, дошла до соседнего посёлка. Как мне и говорила тётя Тоня, одна из многочисленных лавочек на довольно большом рынке пустовала. Договориться с Александрой Тимофеевной – владелицей практически всего рынка – мне удалось довольно не трудно. Единственное что, как я в принципе и предполагала, понадобились деньги. Не сказать, что слишком большие, но у меня, после внезапно нагрянувших 'ночных гостей' остались лишь валявшиеся на дне кармана куртки восемнадцать рублей, а одолжить денег у Антонины Сергеевны я просто не могла. Да и не было у неё их наверняка. Всю пенсию вынесли. Да ещё и некоторые вещи её сына с собой прихватили, твари бесчувственные. Поэтому беспокоить, итак подсевшую на успокоительные старушку, я ни как не могла. Пришлось, ещё раз переступить себе на горло и, упросив соседа довезти меня до ближайшего города, я скрепя сердцем и сглатывая разрывающие душу слёзы заложила в ломбард золотые серёжки с маленькими камушками в виде сердечек. Это был единственный подарок Димы, который привезла мне его мама в больницу. И это была единственная вещь, которая у меня осталась в память о нём. В тот самый день я поклялась, что в лепёшку расшибусь, но выкуплю эти серёжки. В каком-то смысли, они были моей единственной отдушиной, воспоминанием о самом дорогом человеке в моей жизни. И я сдержала своё обещание. Точнее ту часть, касательную 'расшибения в лепёшку'. Каждый день, я стала просыпаться в семь утра. Умывалась на заднем дворе. Напяливала на себя какие-то лохмотья, съедала свой скудный завтрак, состоявший из какой-нибудь печенки и горячего чая. А потом, осторожно, безумно боясь разбудить, целовала Максюту в лобик, я совершала свой ежедневный маршрут. Два часа, в простенькой курточке и прохудившихся сапогах по дикому морозу. Иногда я даже с громадной температурой, каждую секунду содрогаясь от холода, выходила на работу. Просто потому, что мне нельзя было оставаться дома. Деньги были нужны катастрофически. Каждая копейка была на счету. Да и Тётя Тоня оказалась права. Я действительно частенько видела на рынке довольно обеспечивать людей. И чего греха таить, всякий раз, когда мимо прилавков проходили ухоженные до кончика каждого пальца привередливые особы, поглядывающие на всех продавцов, местных жителей и меня непосредственно свысока, я не чувствовала к ним ненависти или ярости, я просто завидовала им.
Нет, я не изливалась ядом по отношению к ним, но мне тоже хотелось иметь возможность, вот также беззаботно, прогуливаться по обычному продуктовому магазину, и складывать в свою сумку всё, что пожелается. Белый хлебушек, куриные ножки, свининку, кусочек сыра. О каких-то сладостях, пускай даже самых дешёвых конфетах я даже во сне помыслить не могла. И хотя сейчас, всё это ещё было терпимо, мне было страшно даже представить, что я буду отвечать сыну, когда он немного подрастёт. Когда, как и всё остальные мальчишки захочет игрушек, своей собственной, а не доставшей от кого-то одежды, каких-нибудь сладостей. Как я буду объяснять ему, что его мама необразованная дура, которая, наверное, до конца жизни будет торговать на базаре и никогда не сможет обеспечить ему достойную жизнь? Порой эти мысли загоняли меня в тупик. Я была на грани. Каждый день одно и то же. С утра и до позднего вечера я не появлялась дома, промерзая на холоде и получая за это гроши. Я практически не видела своего сына. Когда я уходила, Максимка ещё спал, когда возвращалась, он уже спал. Мне оставалась, лишь укрывать его в кроватке одеяльцем, целовать в пухлые щёки. И сцеживать ему на утро молочко. Утешением было только то, что сыночек привязался в Антонине Сергеевне и по её рассказам сильно не 'шалил'. Только я ведь понимала, что ему всё равно нужно была мама. Тем более в таком ещё совсем крошечном возрасте. Иногда по ночам, когда все уже спали, а я на заказ вязала носки, варежки, шарфы или шила детские пижамки, меня пробирал плач. Жалкий такой, переполненный отчаянием. Я закрывала рот ладонью и тихо всхлипывала, боясь разбудить Максюту или тётю Тони. Я опустошалась. Морально я уже стояла на пути верной и мучительной смерти. Где-то глубоко в подсознании я понимала, что для меня наступает конец. Что я скоро не выдержу и просто брошусь под поезд или наглотаюсь таблеток. Но я держалась. Из последних сил я продолжала бороться. И теперь уже вовсе не из-за ненависти к Андрею или желания вернуться в Москву, вовсе нет. По-правде говоря за прошедший год, я исчерпала свой источник ненависти. Мне просто стало наплевать. Наплевать, как там сейчас живёт Андрей и Лебедева, что у них происходит, вспоминает ли этот лишённый совести папаша, что где-то далеко у него остался брошенный им годовалый сын. Мне было уже всё равно. Всё это осталось на их совести. Им с этим жить. А я поняла только одну вещь. Ни на кого не надо держать зла. Чтобы не случилось, как бы тяжело тебе не было, не надо давать ненависти пробраться в своё сердце. Не надо отвечать злом на зло, потому что кругом итак одна злоба. Я поняла, что я просто выше этого. Что мне нет никакого дела до своего прошлого. Я живу настоящим и думаю о будущем. И надо сказать, что постепенно я стала ко всему привыкать. Привыкать к тому, что я работаю без выходных, практически не вижу своего малыша и сплю по четыре часа в день. Я привыкла к этому,...но не смирилась. Где-то глубоко внутри я продолжала верить и надеяться, что скоро всё это закончиться. Что я, наконец, смогу начать нормальную жизнь. А точнее я просто чувствовала, что грядут перемены. Я была уверенна, что скоро должно произойти, что-то очень важное, какой-то толчок, который навсегда изменит мою жизнь. И на этот раз я уже не боялась перемен. Я ждала их. Мне нужен был этот новый глоток воздуха. И он наступил. Но всё произошло совсем не так, как я ожидала.
