Текст книги ""На синеве не вспененной волны..." (СИ)"

Автор книги: dragon4488

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

− Как считаете, вам хотелось бы познакомиться с ним поближе? – тихо спросил Данте, нарочито ласково разглаживая складки на грязной рубахе.

Джимми облизнул пересохшие враз губы.

− Я не понимаю, о чем вы, сэр…

− «Сэр», − усмехнулся Габриэль, сгрёб помощника за шкирку и, глядя в округлившиеся глаза, прошипел: − Обещаю, если ты не прекратишь симулировать, сваливая всю свою работу, за которую тебе, между прочим, платят жалованье, на плечи Тимоти, то познакомишься поближе и с мистером Хантом и со мной. И, поверь, это знакомство вряд ли будет приятным, скорее – весьма болезненным.

− Но я не симу… это… не притворяюсь, сэр! – испуганно захныкал Джимми, старательно выдавливая слезу. – Вы бы только знали, как раскалывается моя бедная голова…

− О, догадываюсь, − сочувственно кивнул Данте. – Однако, это нисколько не отменяет твоих обязанностей, жалкий пьяница. Советую незамедлительно взяться за работу, иначе придется преподать тебе урок трудолюбия, который, я обещаю, ты запомнишь очень надолго…

− Да, мистер Россетти, − всхлипнул Джимми и, когда художник, удовлетворенный быстрым согласием, отстранился от него, еле слышно проворчал: − Ах, Тимоти, маленький доносчик… ну, я тебе припомню…

− Что?.. – глаза Габриэля вспыхнули опасным огнем. – Мне послышалось или из твоего грязного рта вырвалась угроза, адресованная еще одному моему другу?

− Послышалось! – торопливо воскликнул Джимми, вжав голову в плечи.

Данте недобро улыбнулся. Стремительно подойдя к юноше, замершему у стойки и обеспокоенно прислушивающемуся к их разговору, он отобрал у него ведро и тряпку и с грохотом поставил перед бледным помощником.

− Мне бы сперва поправить здоровье, сэр… − пролепетал Джимми, с мольбой заглядывая в сверкающие яростью глаза.

− Ну, ты и наглец… − процедил сквозь зубы Габриэль, но взглянув на трясущиеся руки мужчины, сжалился. – Тимоти, будь любезен, принеси четверть джина, − бросил он через плечо.

− Бутылки?

− Стакана.

Тимоти исполнил просьбу и, вручив Джимми наполненный на четверть стакан, вопросительно взглянул на художника.

− Собирайся, − улыбнулся ему Данте. − Тут прекрасно справятся и без тебя. Не так ли?

− Не сомневайтесь, мистер Россетти, − заверил помощник, салютуя юноше и опрокидывая в себя джин. – Ох, вы так добры, сэр, − его губы скривились в льстивой улыбке, но в глубине мутных глаз сверкнул злой огонек.

Тимоти взбежал на второй этаж паба, где ему была щедро выделена крошечная комнатка, и распахнул шкаф. Оглядев свой более чем скромный гардероб, он страдальчески закусил губы: старый школьный камзол, две рубахи, протертые на локтях и аккуратно заштопанные сердобольной прачкой, раз в неделю приходящей к мистеру Тейлору забрать в стирку белье и одежду (но Тимоти подозревал, что не только для этого) – выбирать было не из чего. Юноша тяжело вздохнул. Он никогда не придавал особого значения своему костюму, заботясь лишь о том, чтобы выглядеть чисто и опрятно, но переехав в Лондон и обнаружив богатство вариантов мужского платья молодых столичных щеголей, он порой начинал чувствовать себя довольно неловко. Притянутое за уши убеждение в том, что платье – не главное в человеке, не очень-то помогало, но Тимоти не смел даже заикнуться об обновлении своего гардероба, считая, что и так многим обязан своему дяде. Обреченно вздохнув, юноша переоделся и с грустью взглянул на себя в мутное зеркало – рядом с красавцем-итальянцем, сверкающим очередной расшитой яркими цветами жилеткой, он будет казаться серым мышонком.

− Красота − как драгоценный камень, чем она проще, тем драгоценнее*… − с горечью прошептал он и показал отражению язык.

***

− Мы направимся в Академию? – поинтересовался Тимоти, жмурясь от ярких солнечных лучей, ослепивших после мягкого полумрака паба.

− Не сегодня, − ответил Габриэль. – Картина будет выставлена через несколько дней, посему там делать нечего, если, конечно, тебе не хочется побродить по галереям или позаглядывать в студии, где новоиспеченные студенты пытаются писать обнаженную натуру – это презабавное зрелище, − он подмигнул юноше.

Тимоти смущенно улыбнулся.

− Думаю, не стоит им мешать.

− Вот и прекрасно. К тому же, сегодня замечательная погода − грех этим не воспользоваться. Предлагаю прогуляться в Сент-Джеймс. Ты был в этом парке?

Юноша отрицательно покачал головой.

− Нет. Я не особо располагал свободным временем, чтобы гулять по Лондону, − сказал он с грустной улыбкой. – А когда оно появлялось…

− Ты сбегал в Академию, − закончил за него Габриэль и притормозил, разглядывая милые ямочки на его щеках. – Господи, как могло так получиться, что я тебя ни разу там не встретил? Ты прятался?

− Нет, − рассмеялся Тимоти и озорно сверкнул глазами, −, но ты меня и в пабе не замечал.

− Я был слепцом, − кивнул итальянец. – Мне следует благодарить Фрэда – это он снял шоры с моих глаз. Не укажи он на тебя, я бы потерял очень много…

− Покровителя?

− Гораздо больше, − тихо ответил итальянец, едва коснувшись его руки.

Тимоти опустил глаза, вздрогнув от прикосновения тонких пальцев.

− Значит, в Сент-Джеймс? – выдохнул он, решив перевести тему – людная улица была совсем неподходящим местом для подобных разговоров.

− Да. Тебе должно там понравиться, − улыбнулся Габриэль и неожиданно спросил: − Ты любишь птиц и животных?

Тимоти удивленно взглянул на него.

− Да. Мне нравится за ними наблюдать.

− Чудесно. Тогда заглянем в торговые ряды, прикупим лакомств для наших маленьких друзей.

Очутившись на шумной рыночной площади, Габриэль, по привычке поторговавшись с бакалейщиком, приобрел кулек орехов, купил у румяной булочницы такие же румяные и умопомрачительно пахнущие булочки, а затем потянул юношу к рыбной палатке. С некоторым недоумением Тимоти смотрел на то, как по-щегольски одетый итальянец скупает у пропахшего морем старика-торговца мелкую рыбешку, брезгливо требуя завернуть покупку в пять слоев бумаги. На вопрос, зачем им рыба, Россетти лишь хитро сверкнул темными глазами.

Парк Сент-Джеймс – уютное местечко в сердце Лондона, окруженный тремя дворцами: одноименным, Букингемским и Уайт-Холлом, встретил их почти полным отсутствием гуляющих и веселым щебетом и гоготом множества птиц. Тимоти увлеченно вертел головой, восторженными глазами взирая на великолепие сочной, умытой солнцем зелени и ярких пятен пышных клумб. После пыльных и шумных улиц это место показалось ему настоящим раем.

− Смотри!

Он дернул Габриэля за рукав − на дорожку, по которой не спеша прогуливались молодые люди, выскочила белка и, почесав упитанный бочок, уселась на задние лапки, с интересом глядя на гостей и явно ожидая угощения. Россетти раскрыл сумку, достал из кулька горсть орехов и, присев, протянул их на ладони зверьку. Белка безо всякой боязни подбежала к нему, принюхалась и, ухватив орешек, со смаком захрустела скорлупой, извлекая ядрышко.

− Трудно представить, но когда-то, очень давно, это было довольно тоскливое и заброшенное место, − улыбнулся художник, наблюдая за зверьком, – сплошные болота, да больница, где содержали прокаженных женщин, но оно чем-то привлекло Генриха VIII, приказавшего построить здесь дворец. – Он высыпал на землю оставшиеся орехи и поднялся, жестом предлагая продолжить прогулку. − Позже, по приказу Елизаветы I, дамы весьма охочей до развлечений, вокруг дворца разбили парк − с этого момента и началась его история. Ты удивишься, если узнаешь, что дерево, к которому ты прислонился, было свидетелем королевских охот? Да-да, ты не ослышался, − рассмеялся итальянец в ответ на удивленный взгляд, − этот парк был огромен и богат дичью. – Данте проследил взглядом стайку взметнувшихся птиц. – Потом, благодаря той же Елизавете, тут начали устраивать пышные торжества, а буквально лет двадцать назад стараниями архитектора Джона Нэша, которому, кстати, Лондон обязан Трафальгарской площадью и прочим, Сент-Джеймс претерпел последнюю, основательную реконструкцию и окончательно приобрёл тот романтический вид, которым теперь мы имеем счастье наслаждаться.

Тимоти, внимательно слушающий речь спутника, улыбнулся:

− Я смотрю, ты досконально изучил историю парка.

− Я всегда стараюсь досконально изучать то, что мне нравится, − ответил Габриэль и ожёг юношу темным взглядом, – так что вынужден предупредить: тебя постигнет та же участь. Надеюсь, ты не против?

− Я совсем не против, − улыбнулся Тимоти и вдруг остановился как вкопанный, не веря своим глазам. − Пеликаны! Габриэль, это же пеликаны!

Возглас, преисполненный детского восторга рассмешил Габриэля. «Какой же он еще по сути мальчишка», − подумал художник, потрепав юношу по волосам, и протянул ему сумку.

− Я не зря купил рыбы, − подмигнул он. – Хочешь покормить их? Не бойся, они не кусаются – совсем ручные.

Тимоти с готовностью кивнул, сверкая загоревшимися глазами.

− Боже мой, Габриэль! – он не в силах был унять восторг, − Пеликаны! Здесь, в Лондоне! Откуда?!

− Если я не ошибаюсь, они были подарены российским послом Карлу II. Как видишь – прижились и, по-моему, чувствуют тут себя полноправными хозяевами.

Крупный пеликан с розовато-жемчужным оперением, вальяжно переваливаясь на кривых темных лапах, подошел к молодым людям и приоткрыл клюв, покосившись черным глазом-пуговицей. Тимоти вытащил из бумаги рыбешку и, затаив дыхание, протянул птице. Пеликан ловко подцепил ее и рыбка исчезла в кожаном полупрозрачном мешке огромного клюва. Пеликан дернул шеей, проглатывая угощение, издал глухой звук и вновь распахнул клюв, требуя добавки. Разумеется, Тимоти не стал жадничать. Скармливая птице рыбешку за рыбешкой, он улыбался, осторожно поглаживая нежное шелковистое оперение на любезно подставленной под ласку гибкой шее.

Габриэль не мог отвести взгляда от его счастливого лица…

Вдоволь налюбовавшись и накормив экзотическое пернатое, они продолжили прогулку.

Пройдясь по усыпанной мелким песком дорожке, молодые люди вышли к невысокому ажурному мостику, раскинувшемуся над прудом, по которому, преисполненные чувством собственного достоинства, плавали жирные утки, со снисхождением взирая на гостей.

Тимоти принял из рук художника свежую булочку и, раскрошив ее, бросил пернатым хозяевам водоема. Ворчливо покрякивая и забавно пихаясь, птицы с энтузиазмом принялись за угощение.

− Ну, как впечатления? Нравится здесь? – с улыбкой спросил Данте, когда юноша, отряхнув руки от крошек, повернулся к нему.

− Да, очень, − ответил Тимоти. – Такой тихий уголок и вся эта живность! Не подумал бы, что в Лондоне можно сыскать подобное место.

− О, − махнул рукой Габриэль, − в этом городе полно подобных мест, но этот парк мне нравится тем, что здесь есть совершенно укромные уголки… − он закусил губу, скользя взглядом по лицу юноши.

Тимоти смущенно отвел глаза и облокотился на ажурные перила, устремив взгляд на сказочные белоснежные башенки Уайт-Холла.

− Сегодня было самое ужасное и тоскливое пробуждение в моей жизни, − услышал он тихое признание у самого уха и, повернув голову, едва не ткнулся губами в губы художника.

Габриэль поспешно отстранился.

− Почему самое ужасное? – наивно поинтересовался Тимоти после секундного замешательства, охватившего их обоих.

− Рядом не было тебя, − ответил Данте.

Юноша чуть заметно улыбнулся.

− Тебя утешит новость о том, что дядя позволил мне оставаться у тебя ночевать, дабы уберечь от ночных проходимцев? – тихо спросил он, лукаво сверкая глазами.

Итальянец на мгновение замер, пытаясь вникнуть в смысл слов, удивленно моргнул и, просияв, подался к нему, но вовремя спохватился.

− Это… это очень, очень радостная новость, − выдохнул он. – Черт возьми! Да я напишу десяток портретов твоего дяди!

Тимоти рассмеялся.

− Думаю, хватит и одного, только напиши.

Покинув мостик, молодые люди спустились к кромке воды. Немного полюбовавшись парой величавых лебедей, они не спеша направились к старым ивам, обещающим прохладу и уют под своей сенью.

Расположившись под каскадом гибких густых ветвей, Габриэль достал этюдник.

− Ты не против, если я сделаю пару набросков?

− Конечно, нет. Как мне сесть?

− Сесть, лечь – неважно, − улыбнулся Данте, − главное, чтобы тебе было удобно.

Тимоти кивнул, пряча крохотную улыбку: удобней всего он бы почувствовал себя, устроившись рядом с итальянцем, положив голову ему на плечо, а еще лучше – на колени. Прильнуть к нему, ощущая тепло желанного тела и наблюдать сквозь колышущиеся ветви за проплывающими птицами. Или… вот про «или» не следовало даже думать. Неслышно вздохнув, он провел рукой по мягкой сочной траве, скинул камзол и улегся животом на пружинящее естественное ложе, подперев ладонью подбородок.

− Так тебя устроит?

− Ты это нарочно? – Габриэль непроизвольно сглотнул: картина раскинувшегося на яркой зелени юноши оказалась невероятно соблазнительной.

− Что ты имеешь в виду? – совершенно искренне изумился Тимоти.

− Нет, ничего… просто я привык писать тебя со спины, почти не видя твоего лица, − художник облизнул губы и, откинув голову к стволу ивы, выдохнул. – Боюсь, мне нелегко будет работать, глядя в твои прекрасные глаза, − признался он и покачал головой.

− Я буду смотреть в сторону, чтобы не отвлекать тебя, − улыбнулся юноша, невинно хлопнув ресницами.

Завершив один набросок, Габриэль закусил губу, придирчиво оценивая работу и, удовлетворенно кивнув самому себе, взглянул на задумчиво смотрящего в сторону Тимоти.

− Твои переводы… ты давно этим занимаешься?

Юноша обратил на него удивленный взгляд.

− Нет, не очень. Около года, наверное.

Габриэль протянул руку и осторожно коснулся маленькой ладошки, покоящейся на траве.

− Ты поразительно талантлив, и мне бы хотелось, чтобы об этом знал не только я. Как ты смотришь на то, чтобы напечататься в «Иллюстрированных лондонских новостях»?

− Нет, − Тимоти мягко сжал его руку. – Пойми меня, пожалуйста. Я… я не хочу, мне это совершенно ни к чему, во всяком случае, не сейчас, − тихо произнес он и, сев, смущенно взглянул в темные глаза. – Это касается только меня и моих чувств. Я не готов делиться ими с кем-то еще кроме тебя.

− Но… − Габриэль вовремя прикусил язык, чтобы не проболтаться Тимоти о стащенном у него переводе и возможности скорой публикации. Пусть это будет сюрпризом для его сверх скромной Музы.

Он тяжело вздохнул и, сдвинув шляпу на затылок, откинулся к стволу дерева.

− Хорошо, как тебе будет угодно.

Взглянув на него, юноша не смог сдержать веселой усмешки.

− Чему ты смеешься?

− Ты такой забавный в этой шляпе. К тому же, в ней должно быть жарко?

− Вовсе нет, − Габриэль гордо вскинул подбородок, но тут же фыркнул, – Ну, хорошо, в ней и правда жарко, но мне кажется, что она придает мне солидности.

Тимоти прыснул.

− Не обижайся, но она придает тебе вовсе не солидности, − он склонил набок голову, рассматривая итальянца, − скорее – отчаянной лихости.

Габриэль рассмеялся и, сняв шляпу, водрузил ее на светлые кудри.

− А вот я, безусловно, смотрюсь в ней нелепо, − улыбнулся юноша, приподнимая головной убор.

− Нет, − возразил Россетти, − ты смотришься в ней весьма привлекательно… − Подавшись к Тимоти, он придержал его руки, опуская шляпу обратно, и тихо добавил: − Я бы сказал, ты пробуждаешь м-м… фантазию… − он приподнял соболиную бровь, сверкнув коварным взглядом.

Вопреки ожиданию, Тимоти не опустил в смущении глаза.

− Можно узнать, в чем заключается твоя фантазия? – шепотом спросил он, едва улыбнувшись. – Возможно, я смогу воплотить ее в жизнь… сегодня, если пожелаешь…

− Святая Дева Мария, − выдохнул итальянец, поражённо вглядываясь в обманчиво наивные глаза. – Что я с тобой сделал? Я пробудил демона?..

− Ты помог мне стать самим собой. Но если ты считаешь, что я похож на демона, что ж… тогда тебе не повезло – демоны просто так не выпускают свою добычу, − ответил юноша, опуская ресницы. – Ты разочарован?..

− Чем?

− Ты восхищался моей чистотой, а теперь…

− Теперь я восхищаюсь тобой во сто крат сильнее, − прошептал Данте. – Твоей чувственностью, так поразительно сочетающейся с мужественностью, твоей красотой – невинной и столь соблазнительной, твоим умом и твоей невероятной скромностью. И я хочу, чтобы ты знал: несмотря на то, что произошло вчера, для меня ты все так же девственно чист, ведь любовь − искренняя любовь − не может замарать.

Тимоти опустил голову и, не удержавшись, с тихим, благодарным вздохом прильнул к итальянцу.

«Мы скрыты ветвями, нас никто не увидит», − подумал он, закрыв глаза, вслепую скользя губами по лицу Габриэля.

Россетти обхватил ладонями его лицо, помогая обнаружить собственные губы, и выдохнул сквозь нежный поцелуй:

− Любовь моя… я так хочу…

Тимоти кивнул, безмолвно согласившись и не дав ему договорить.

Покинув уютный зеленый шатер, образованный гибкими ивовыми ветвями, они чуть задержались на ажурном мостике − Габриэль, вдохновленный своей очаровательной Музой, немым обещанием голубых, горящих желанием глаз юноши, придержал его за руку, переплел с ним пальцы и, устремив взгляд на Уайт-Холл, тихо произнес:

− Они идут, касаются едва, под сердцем слыша дрожь одной струны, их помыслы лишь сердцу отданы Любви… − он повернулся и взглянул в яркие глаза напротив, − она всегда для них права: так, пенясь, дышит неба синева на синеве не вспененной волны…**

ПРИМЕЧАНИЯ:

*Красота − как драгоценный камень, чем она проще, тем драгоценнее… – изречение Фрэнсиса Бэкона, английского философа и историка

**Они идут, касаются едва, под сердцем слыша дрожь одной струны, их помыслы лишь сердцу отданы Любви… она всегда для них права: так, пенясь, дышит неба синева на синеве не вспененной волны… – Данте Габриэль Россетти, «Прогулка влюбленных» (из сборника сонетов «Дом жизни»)

Парк Сент Джеймс в Лондоне (и башенки Уайт Холла;)) https://pp.vk.me/c630119/v630119048/37998/TQQzNam7eUo.jpg

========== Часть 9 ==========

Тимоти отрешённо наблюдал за тем, как Габриэль разжигает камин.

Охватившая тело и разум сладкая истома мягко покачивала его на своих волнах, даря ощущение блаженного спокойствия и счастья. В распахнутое окно влетал тёплый ветерок, овевая его разгорячённую кожу, а солнечные лучи играли на ней в салочки с резной тенью старого клёна, сверкая и переливаясь яркими искорками в проступивших капельках пота.

Юноша прикрыл глаза и провёл языком по опухшим покрасневшим губам – темпераментный итальянец не щадил их, до сладкой боли терзая страстными поцелуями. Глубоко вдохнув, Тимоти улыбнулся, взглянул на возящегося у камина обнажённого художника и в полголоса произнёс:

− Их поцелуй прервался, боль сладка.

Дождь перестал, и в сумраке слышны

Слабеющие трели тишины,

Утолена сердечная тоска.

Тела расстались, словно два цветка,

Повисшие по обе стороны

Надломленного стебля: всё нежны,

Просили губы губ издалека…*

− Ты запомнил? – «изумился» польщённый Габриэль, подвешивая над очагом закопчённый чайник.

− Конечно…

Габриэль написал эти строки в день их прогулки в Сент-Джеймс, по прошествии нескольких упоительных часов любовной лихорадки, охватившей обоих, стоило им только переступить порог студии. Они лежали на разворошённой постели, тесно прижавшись друг к другу, слушая тихий шелест дождя, который внезапным серебристым пологом накрыл пригревшийся на солнышке Лондон, и совершенно позабыв об обещании, данном мистеру Рёскину не разбрасываться впустую временем.

Критик случайно повстречался им по дороге домой и, с вежливой улыбкой выразив своё одобрение по поводу согласия юноши продолжить сотрудничество с художником, пообещал заглянуть на днях, дабы проследить за ходом работы. Однако следующие два дня молодые люди провели в полной праздности, наслаждаясь друг другом, гуляя и беседуя, и, если бы не Тимоти − увлечённый и страстный Данте не скоро бы вспомнил слова патрона.

На третий день, вернувшись в студию с очередной прогулки, итальянец без предисловий смял в объятиях подозрительно серьёзного юношу, но получил неожиданный отпор:

− Ты так никогда до холста не доберёшься, Габриэль!

− Твоё тело − мой холст, − жарко зашептал Данте, − и я жажду покрыть его яркими красками поцелуев, расписать узорами своих прикосновений…

− Нет, я не хочу стать причиной гибели твоей карьеры. Тебе нужно работать, − возразил Тимоти и вырвался из объятий.

Заметив недоумение на распалённом страстью лице художника и воспользовавшись его замешательством, он сорвал с кудрявой головы шляпу, быстро отошёл на безопасное расстояние и хитро улыбнулся.

− Это будет тебе наградой…

− Что? – не понял обескураженный отказом художник.

− Я, − юноша надел шляпу и лукаво сверкнул глазами из-под широких полей. − Но сначала – картина. Хотя бы начни над ней работу.

Тимоти взглянул на мольберт: несколько приколотых эскизов с его профилем гротескным орнаментом окружали уже вполне определившийся сюжет будущей картины − «Сон Данте». Габриэль умел работать быстро. Когда было ради чего.

Юноша сладко потянулся. Как же хорошо. И как хорошо, что больше нет глупого стыда и ненужных сомнений, снова возникших в день памятной прогулки в Сент-Джеймс…

Это было неподвластное никаким суровым запретам и страхам желание дарить: поцелуи, бесстыдные ласки, жаркие объятия, стоны и крики. Всего себя, полностью. Окунуться с головой в сладкий омут любви.

Памятуя прошлый вечер, наполненный нежностью и страстью, юноша старался возместить Габриэлю все то, чем художник одарил его. Разумеется, его ласки были неумелыми и неловкими. Сперва. Как талантливый ученик и талантливый учитель – они нашли друг друга. И вот уже Тимоти, а не Данте упивался благодарными стонами, с восторгом исследуя, лаская и дразня. И бесстыдно вторя этим стонам.

Он с наслаждением испил горячий вязкий сок, познав вкус своего любимого, распалённого до предела и потерявшего голову от неожиданно смелых ласк. Опьянённый произошедшим, он мгновенно достиг вершины блаженства вслед за ним даже не притронувшись к себе, удивлённо выдохнул и взглянул в затуманенные карие глаза.

− Прости… − тяжело дыша, извинился итальянец, стирая с подбородка юноши белёсую капельку.

− Ты вкусный, − улыбнулся Тимоти и приник к его груди, смущённо спрятав лицо в темных завитках. – Я испачкал твою постель…

Габриэль тихо рассмеялся, обнимая его за плечи.

− Какие пустяки… и не мою, а нашу постель, − он оставил нежный поцелуй на золотистом виске и отстранился, услыхав тяжёлый вздох. – Любовь моя, не стоит так вздыхать из-за этого.

− Я не из-за этого вздыхаю, − сдавленно ответил Тимоти, с неохотой позволяя Данте приподнять свой подбородок и заглянуть в глаза. – Я так страшусь твоего разоч…

Он не успел договорить – итальянец запечатал его рот поцелуем.

Мягко опрокинув юношу на спину, Габриэль навис над ним и, разорвав поцелуй, прошептал:

− Кажется, я понимаю, в чём кроется суть твоих опасений, но уверяю: они напрасны, любовь моя…

Не дай надежде обмануться,

Там путь блаженством заверши,

Где Истина − не мысль и чувство,

Где плоть − союзница души.**

Союзница, Тимоти, понимаешь? Нет ничего дурного в том, чтобы дарить плотское наслаждение друг другу. Любовь и плоть неразделимы. Испытанное в любви блаженство не грязно, оно – чисто и прекрасно.

− Прекрасно… − согласился юноша.

Как оказалось, огонь любовной лихорадки до этого момента лишь слабо тлел…

Тимоти даже близко не подозревал о том, на что способен и тайно недоумевал, откуда взялось в нем столько смелости и раскрепощённости.

«Я порочен в сути своей», − мелькнула сумасшедшая мысль и тут же исчезла, сметённая долгим томным стоном итальянца, пронзённая взглядом горящих темных глаз. Белокурый ангел, оседлавший прекрасного демона, он забился в сладких судорогах, впившись ногтями в смуглую грудь любовника, заливая его живот своим семенем. Иссякнув, он обессиленно упал на него и долго лежал без движения, слушая постепенно успокаивающийся ритм его сердца.

− Ты невероятен, − прошептал Данте, вновь обретя способность говорить. − Я и представить не мог, какая необузданная страсть скрывается под этим пологом чистоты и невинности, − он медленно провёл ладонями по стройному телу юноши и заглянул в его глаза. − Какую бурю таит в себе эта не вспененная синева…

Тимоти вздохнул и опустил ресницы, стыдливо пряча взгляд.

− Как бы ты меня не успокаивал, но меня уже нельзя назвать ни чистым, ни невинным… я порочен, Габриэль, и грешен…

Он соскользнул с художника и сел, отвернувшись к нему спиной.

− Я ужасен…

− О, нет. Ты не прав, − Данте настойчиво развернул его к себе и страстно зашептал, глядя в печальные голубые глаза: − Что ужасного в слиянии тел двух влюблённых? В их искреннем и бескорыстном желании дарить друг другу наслаждение? Любовь моя, пускай ты познал огонь любовной страсти, но разве ты осквернился этим? Нет. Ты, твоё тело – прекрасный храм, которому лишь возданы заслуженный восторг и внимание. Не стоит терзаться ненужными мыслями, мой ангел. Ты не можешь стать порочным, даря искреннюю любовь и наслаждение. Да, ты больше не невинен, но это касается лишь плоти, потому что твоя душа и твоё сердце – чисты, как и прежде. − Габриэль привлёк его к груди и, перебирая светлые волны спутанных кудрей, тихо закончил: − Ты уникален, Тимоти. Я никогда не встречал подобных тебе.

Когда хотел, итальянец умел быть очень убедительным. Когда было ради чего…

Данте смочил полотенце и, обтеревшись им, повернулся к юноше. Улыбка тронула его губы – глупые мысли о порочности волшебным образом (и к его облегчению) оставили белокурую голову − расслабленно раскинувшись на смятой постели и прикрыв глаза, Тимоти все ещё едва заметно вздрагивал, нисколько не смущаясь своего, несомненно, порочного вида. Художник закусил губу, с восторгом рассматривая молодого любовника.

Заметив сквозь полуопущенные ресницы пристальное внимание, юноша медленно провёл рукой по впалому, залитому семенем животу и запрокинул голову, издав почти неслышный стон.

– Стоп! Не двигайся! – воскликнул Габриэль, отбрасывая полотенце и хватая со столика лист картона и карандаш.

Тимоти застыл, поднеся перепачканные пальцы к губам и хитро улыбнулся.

– Хочешь зарисовать меня в таком развратном виде? – спросил он, медленно проводя языком по ладони и пробуя себя на вкус. – Хм… – он приподнял бровь, – я на вкус такой же, как и ты…

– Маленький развратник, – довольно усмехнулся Данте, усаживаясь в кресло и закидывая ногу на ногу. – Да-а… хочу запечатлеть тебя таким – ещё не остывшим и безумно соблазнительным.

Тимоти фыркнул.

– Ну, хорошо. – Он бросил на итальянца озорной взгляд. – Признайся, ты станешь любоваться наброском, когда меня не будет рядом?

– И не только любоваться… – пробормотал Данте, быстро водя карандашом по бумаге.

– О!.. – воскликнул юноша и рассмеялся. – Испортишь!

– Лишь придам оттенок натуральности, – парировал художник, довольно усмехаясь. – Не двигайся, пожалуйста.

Тимоти согласно кивнул и застыл, задумчиво глядя на него своими невозможно чистыми и яркими, словно небеса глазами.

– Габриэль…

– М-м?.. – итальянец вопросительно приподнял бровь, продолжая наносить лёгкие штрихи.

– Я люблю тебя.

Карандаш замер, подрагивая в тонких пальцах.

− Я люблю тебя, − тихо повторил юноша, не отрывая взволнованного взгляда от лица художника.

Нахмурив брови, Габриэль отложил набросок и поднялся.

− Я… я кое-что забыл, − пробормотал он, подошёл к комоду и достал из него небольшой свёрток. – У меня есть для тебя подарок… – художник протянул свёрток юноше и смущённо улыбнулся, решившись, наконец, взглянуть в его глаза. – Я не знаю, подойдёт ли, но мне кажется, что… В общем, тебе лучше это примерить.

Тимоти растерянно моргнул, удивлённый странным ответом на своё признание. Он не ожидал такой реакции от темпераментного итальянца, всем сердцем надеясь услышать в ответ те же слова.

– Габриэль, зачем? Не стоило, – он проглотил горький ком, отчаянно пытаясь скрыть своё разочарование и сжимая в руках подарок, перевязанный простой бечёвкой, − это совсем лишнее…

– Пожалуйста, раскрой и примерь, прошу тебя, – нетерпеливо тряхнул смоляными кудрями Данте.

Юноша развязал бечёвку и достал из свёртка невесомую белоснежную рубаху из тончайшего шелка. Развернув её, он восторженно выдохнул, любуясь ажурным искрящимся кружевом, украшающим воротник и манжеты рубахи.

– Как красиво… Но это наверняка невероятно дорого… – пролепетал он, бережно расправляя кружево, с трепетом поглаживая лёгкую ткань, и перевёл взгляд на художника. – Я… я не могу принять это…

– Даже не обсуждается, – возразил Россетти. – Возможно, ты позабыл о том, что завтра нас ждёт небольшой выход в свет. Я хочу, чтобы мой прекрасный Гавриил блистал.

Тимоти горько усмехнулся, покосившись на свою старую штопаную рубаху, брошенную рядом с кроватью. Габриэля стеснял его вечный серый вид, это было очевидно и оказалось неожиданно больно. Он застыл, глотая рвущиеся наружу слезы и комкая в руках нежную ткань.

− Тимоти, − Данте присел рядом с ним, − для меня ты прекрасен в любом наряде, но… − он склонился к юноше и мягко провёл рукой по золотистым волосам, − я хочу, чтобы тобой восхищались. – Итальянец хитро улыбнулся. – Я не рискнул приобрести камзол или сюртук без тебя, но завтра перед выставкой мы обязательно заглянем в один чудесный магазин мужского платья.

Юноша открыл рот, чтобы возразить, но Данте приложил к его губам палец и покачал головой.

− Прошу, не спорь. Ты заслуживаешь достойной оправы, любовь моя.

Тимоти вскинул на него взгляд. Сколько раз Габриэль произносил эти слова? Какой смысл он в них вкладывал? Глядя в тёмные омуты прекрасных глаз, как же ему хотелось верить в искренность этих слов…

***

Ближе к вечеру следующего дня Тимоти Тейлор стоял рядом с «Благовещением», представленном на самом видном месте центральной выставочной залы Академии. Покинутый взволнованным итальянцем, которому вдруг срочно потребовалось переговорить с одним из приятелей, Тимоти обмирал, совершенно смущённый вниманием собравшихся гостей, то и дело заставляя свои руки оставить в покое яркий шарф, заботливо и весьма художественно повязанный Габриэлем вокруг его шеи. Заинтересованные взгляды великосветских поклонниц искусства и надменные, но не менее любопытные взгляды их спутников вынуждали покрываться юношу испариной и отчаянно краснеть.

− Ах, какой прелестный юноша, этот Гавриил!.. Он просто очарователен!.. Да, весьма милый юноша, как и модель, представляющая Марию… Дорогой, здесь можно поспорить, но я, пожалуй, воздержусь… Интересно, он нагим позировал или это всего лишь воображение художника?.. Дорогая, по-моему, твой интерес к этому вопросу выходит за рамки приличия…

Это было уже слишком. Одёрнув новенький цвета морской волны сюртук, весьма выгодно подчеркнувший его фигуру, Тимоти нервно выдохнул и с мольбой взглянул на Розалию.