Текст книги "Et ce sera mon paradis (СИ)"
Автор книги: Djesefina
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Она любит Феба, и Феб любит ее, так почему же им не быть вместе? Почему должна она становиться причиной мучений этого священника? Он сам предложил ей помощь, а теперь просит от нее то, что она не может ему дать.
Цыганка боится его действий, его непредсказуемость мешает ей проникнуться к нему настоящим сопереживанием.
– Что вы хотите сделать со мной? – спросила, наконец, она без тени страха в голосе.
Фролло повернулся к ней, и глаза его были безумны. Девушка встретилась с этим взглядом, и ужас охватил ее.
Священник боролся с самим собой, с тем, что возбудила в нем Эсмеральда. Он смотрел на нее и старался не думать о ее красоте, о манящем теле, об этих черных глазах, подобных ночному небу. Однако желание вновь взяло верх над самообладанием – он поднялся на ноги, нахмурился и побледнел еще больше. Если сейчас он вспомнит все те манящие, сладострастные видения, терзающие его ночами, то уже ничто не сможет сдержать того желания, рвущегося наружу. О, эта борьба с желанием. Всю жизнь приходилось ему ломать себя, отказываясь от радостей обычной жизни, в то время как его брат жил, пользуясь тем, что давала свобода.
Придерживаясь рукой за стену, архидьякон подошел к двери, и каждый шаг давался ему с трудом. Он чувствовал жар хрупкого тела, ощущал тихое дыхание, и кулаки его сжимались с неистовой силой от посланных искусителем грез.
Только открыв ключом дверь и держась за ее ручку, священник взглянул цыганке в глаза и тихо произнес:
– Я хочу, чтобы ты верила мне, девушка. Пусть мои прикосновения тебе неприятны, пусть ты не хочешь меня слушать, – она смотрела на него своими прекрасными глазами и касалась пальчиками амулета. Пламя свечи чуть освещало ее все еще напуганное лицо, и оно казалось прекраснее, чем когда он увидел ее на улице. – О, любить женщину и быть ей ненавистным. Любить ее всем неистовством, чувствовать, что за тень ее улыбки ты отдал бы свою кровь, свою душу; денно и нощно лелеять ее в своих мыслях – и видеть, что она влюблена в солдатский мундир! Но пусть так, пусть ты не можешь дать мне то, что я хочу, но я все обдумал. Умоляю, если в тебе есть сердце, не отталкивай меня. Я не прикоснусь к тебе, если ты сама этого не захочешь, но, прошу… танцуй для меня… Я не обману тебя, но только танцуй для меня, девушка, и этим ты сделаешь меня счастливым, – он не выпускал ручку двери – она была единственной опорой. Перед глазами расплывались тени, кружили на стенах, но священник не сводил взгляда с лица цыганки.
Та глядела из-под опущенных ресниц и молчала. Если она и правда дорога этому человеку, он не решится сделать ей зла. Ему нужны ее танцы? Что ж, отчего же ей не танцевать тогда? Но, почему она не может тогда танцевать на площади, а может танцевать перед ним? Не делает ли она чего-то запретного?
«Ах, не все ли равно? О, мой Феб, я все сделаю ради тебя!»
– Хорошо, я буду танцевать для вас. Но с тем условием, что вы не будете запирать меня здесь, и на ночь я буду оставаться одна, – произнесла девушка.
========== Глава 3 ==========
Безумие в глазах Фролло сменилось радостью лишь на мгновение. Не много ли просит от него цыганка? Позволить ей быть одной в келье, поверить, что она не сбежит и не оставит его, не будет ли это безрассудством?
Священник молчал – теперь наступило время ожидания для Эсмеральды. Она глядела на него с нескрываемым волнением и, казалось, даже с мольбой, встречая в ответ лишь удивление и суровость. Напряженное лицо Клода казалось ей еще мрачнее и мистичнее сейчас, при неярком освещении свечи. Его заостренные скулы придавали ему вид зверя, коршуна, боявшегося лишиться своей единственной и желанной добычи, наконец, настигнутой им. Подобное настроение архидьякона могло вызвать новую вспышку непредсказуемой страсти и нападок, и девушка с ужасом осознавала, в каком страшном положении оказалась. Она сама отрезала себе путь к спасению, позволив священнику встать на пороге.
Тем временем, тихий вздох отчаяния вырвался из груди архидьякона от мысли, что все его старания могут оказаться напрасными от одного лишь неверного слова. Он нервно заламывал пальцы, не сводя взгляда с горящей свечи, и все обдумывал, стараясь предугадать любые последствия. Что, если он уступит ей, и она сбежит ночью? Или же он насильно сделает ее пленницей, и она захочет убить его? Или он сейчас же исполнит все свои мечты и запрет ее в келье? Мысли смешивались, переплетались друг с другом в клубок вопросов, не имеющих ответа. Но он все обдумал.
– Пусть будет по-твоему, девушка, – он взглянул на нее, и сердце его забилось чаще. Личико цыганки было поистине прекрасно в это мгновение: ее чуть приоткрытые губы, такие манящие и запретные, притягивающие его взор, дрогнули в полуулыбке. Священник любовался плясуньей, и желание овладевало им все сильнее. Пламя свечи трепетало, от чего тени на стенах плясали, словно шаманы, исполняющие дьявольский танец, и пляска их навеивала Фролло новые видения.
Он представлял девушку в своих объятиях, ощущал ее вздохи, касания, ему чудилось, будто губы ее отвечали ему, и тело поддавалось под каждое прикосновение. Плененный этими яркими безумными образами, он сделал шаг внутрь кельи, и в тот же момент цыганка, словно дикая кошка, бросилась к столу, хватая первое, что попало под руку – осколок одного из сосудов.
Сладкие грезы, подобно хрусталю, разбились на тысячи мельчайших крупиц, и священник замер, очнувшись от своего забытья.
– Уйдите же! – воскликнула девушка, и тут же осеклась, испугавшись, что ее могут услышать те, от кого ей следовало прятаться. – Или вы забыли, что сказали ранее?
Пусть страсть в нем была сильнее разума, священник понимал, что сейчас не добьется от девушки никакой любви, а лишь сильнее распалит ее ненависть к себе.
– Хорошо, я согласен на все, только дай мне надежду, не отвергай моей любви к тебе, – молящее произнес Фролло. – В келье ты будешь одна, и я не зайду, пока ты сама этого не захочешь. Но и ты без моего ведома дальше кельи уйти не сможешь, – он отвел взгляд от лица цыганки, не в силах более сопротивляться ее чарам. – Я приду за тобой завтра, чтобы помочь вступить на правильный путь, и тебе придется повиноваться мне во всем, дабы другие служители не воспротивились твоему здесь пребыванию.
Священник вышел из кельи, не дожидаясь ответа и боясь вновь потерять над собой контроль, прикрыл дверь и, опустившись на каменный пол, прислонился к ней спиной. Лицо его горело, и даже холодные пальцы не могли остудить этот жар. Он слышал, как девушка почти сразу подбежала к кушетке, как силой своих слабых ручек пододвинула ее к двери, отбирая у него возможность войти внутрь. Конечно, он может сдвинуть дверь и вместе с кушеткой, но чего он этим добьется?
Архидьякон перевел дыхание, пытаясь совладать со своим желанием. Однако подавить его оказалось практически невозможно, и, осознав это, Клод прильнул к замочной скважине – единственному, что было ему доступно.
Эсмеральда же радовалась, что, наконец, осталась одна, пусть и в келье этого безумца, но она одна. Теперь ей можно было отдаться мечтам о Фебе, не выслушивая в ответ полные ненависти слова архидьякона; и до утра она могла не бояться за свое целомудрие – никто не сможет зайти теперь к ней, даже священник.
Девушка подошла к столу и долго еще глядела в оконце, лицезрея красоту площади, залитую лунным светом. Она вспомнила Джали, Клопена, даже Гренгуара, и ей стало неимоверно грустно. Что ж, ближайшее время ее единственным собеседником будет священник, все еще внушающий ей ужас, а ее домом отныне станет этот Собор, и если что-то и произойдет, винить ей придется лишь себя, ведь именно она обрекла себя на одиночество и неиссякаемый страх.
Погруженная в свои мысли, Эсмеральда задула свечу и, не снимая платья, вновь легла на кушетку.
Фролло все это время стоял на коленях перед дверью, прислонившись лицом к замочной скважине и наблюдая за плясуньей, как наблюдает охотник за пойманной им прекрасной, диковинной птицей, сидящей в клетке. Бороться с желанием, находясь за пределами кельи, было легче, и архидьякон несколько смирился со своим положением, хотя отступать от задуманного не собирался. Он заночует неподалеку от кельи, там, где возможно будет схватить Эсмеральду, если та вздумает бежать. Он все продумал, прежде чем дать свое согласие, но даже эта продуманность не приносила ему успокоения. Ох, не видать теперь спокойствия, пока жив ненавистный капитан!
Священник тихо поднялся на ноги, боясь нарушить ночную тишину, царящую в Соборе, и последовал к месту своего ночлега. Двигаться приходилось наощупь, полагаясь на чутье, но это ничуть не утруждало его. За долгие годы службы он запомнил каждый угол, каждую ступеньку, и мог беспрепятственно идти хоть в кромешной темноте.
***
Ночь была беспокойной, и долгое время Фролло лежал без сна. Перед глазами то и дело возникали манящие образы, и он не мог дождаться наступления утра, знаменующего начало новой, не позволительной ему жизни. Страдая от нетерпения, он ворочался на узкой скамейке, принесенной им и служившей теперь постелью, и холодный пот проступал на его еще горящем лице. Эсмеральда представлялась ему то пляшущей на площади с открытыми нежными плечиками, то лежащей без сознания на кушетке в келье с влажными от слез щеками, но чаще всего – такой, какой запомнили ее его руки – трепещущей и невинной, такой желанной и запретной, смущенной и разгоряченной от его поцелуев. Сердце снова и снова замирало от предвкушения завтрашнего дня, а желание терзало изнутри. О, это томительное ожидание!
Он должен благодарить небеса за то, что они сжалились над ним и позволили лицезреть прекрасное тело молодой цыганки так близко. Это казалось и наказанием, и наслаждением. Сколько дней и ночей лелеял он мечту увидеть ее, ласкать, и сколько теперь будут уничтожать его похоть и безумное желание – желание запретное, невозможное для священника?
Он закрывал глаза и вновь открывал, судорожно вздыхая, будто просыпаясь от кошмара. Нет, нельзя было спать. Что, если она проснется раньше и сбежит? Или кто-то осмелится явиться в келью без его дозволения? Нет-нет, он никого к ней не подпустит и проследит за тем, чтобы ни один посторонний не прознал о ее пребывании в Соборе.
***
Солнечные лучи струились на каменном полу кельи, проникая сквозь окошко и слегка касаясь измученного ночной борьбой личика девушки, лежащей на кушетке. Всю ночь ее преследовали ужасные сны, будто бы Феб отверг ее любовь, будто за ней, как за ведьмой, объявили охоту, и именно капитан отдал ее палачам, из рук которых ее попытался вырвать раненный священник. Последнее волновало ее мало, а вот де Шатопер занимал теперь все мысли.
«Ах, что, если он и правда прогонит меня? – думалось ей, только лишь образы из сна посещали ее. – Нет же, он простит меня, и будет любить сильнее прежнего».
Наконец, успокоив себя, что все ее муки и старания не напрасны, Эсмеральда поднялась с кушетки, рассматривая келью. При утреннем освещении помещение не казалось таким пугающим, как ночью, не было той колдовской таинственности, и девушке стало спокойнее. Предметы, предназначенные для алхимии, не походили на страшные орудия шамана. То были обыкновенные сосуды, колбы разных форм, пыльные книги, свитки и многое другое.
Каково было разочарование девушки, когда во всем этом хламе она не обнаружила ни крошки хлеба, а тем временем голод все больше и больше напоминал о себе. Несчастная вспомнила слова архидьякона, помнила и его безумную страсть, то, с какой неистовой силой он сжал ее ладонь, будто оковы сдавили тогда ее пальчики.
Плясунье стало жутко от одной мысли, что этот человек мог закрыть дверь на ключ, чтобы она не сбежала, и цыганка кинулась к кушетке, силясь сдвинуть ее с места. Теперь она была в не меньшем испуге, чем ночью, и, как это бывает в состоянии безграничного страха перед чем-либо, силы появились в ее руках, и кушетка поддалась, сдвинулась с места.
Девушка дернула дверь на себя, и та отворилась. Сердце Эсмеральды замерло, а сама она не могла в полной мере поверить, что свободна. Неужели священник не сделал ее пленницей?
Цыганка так и застыла на месте, успокоившись и не прекращая радоваться тому, что ее доводы не оправдались. Она чуть улыбнулась – значит, если ей захочется, она сможет уйти к Фебу хоть сейчас? Что ей слова архидьякона по поводу других служителей, запрета бродить по Собору без его ведома? Она свободна.
Девушка, радостная и счастливая, огляделась вокруг. Увидев лежащее почти перед ней нежно-розовое платье с рукавами чуть выше локтя, почти такое, какое было надето на той знатной девушке, оскорбившей тогда ее, маленькие туфельки и косынку, Эсмеральда так и ахнула.
«Неужели все это для меня?» – цыганка подняла одежду с пола, прижимая к груди. Пусть это и не были королевские наряды, вещи казались ей поистине прекрасными, ведь она никогда не видела подобных, когда жила во Дворе чудес, да и обуви такой у нее отродясь не было.
То, что эту одежду купил ей архидьякон, надеясь получить взамен ее любовь и признательность, не беспокоило девушку в эти минуты. Положив вещи на кушетку, она вновь вышла из кельи и взяла стоявшие чуть поодаль кувшин с молоком и маисовую лепешку. Голод заставил цыганку вовсе забыть об осторожности – она перенесла все на стол, даже не закрыв дверь за собой. Съев лишь половину лепешки и выпив немного молока, плясунья прикрыла оставшееся своей старой косынкой и вернулась к кушетке.
Фролло тем временем стоял за выступом стены. Он видел, с каким восторгом цыганка рассматривала платье, как блистали радостью ее глаза, и его сердце замирало от созерцания этого почти детского счастья смуглянки.
Девушка, наконец, прикрыла дверь и склонилась над кушеткой. Обождав немного, архидьякон осторожно подошел к келье, припадая к замочной скважине. Эсмеральда сняла свое прежнее платье, встав к двери спиной. Ее стройное тело предстало перед священником, и тот с тихим стоном сжал ткань сутаны. Плечи девушки были теперь отрыты ему, ее тонкая талия, шейка, и он вновь ощущал это безумное желание, разгоравшееся внутри все сильнее.
Цыганка приложила к себе платье и подошла к столу – в отражении на сосудах она увидела себя. Платье придавало ее покрывшимся румянцем щекам большую прелесть, и девушка, заметив это, надела его на себя. Оно оказалось ей немного велико в плечах, но это выглядело ничуть не ужасно, ведь все остальное в этом платье было просто замечательно. Цыганка улыбнулась и, охваченная светлыми чувствами, закружилась.
Фролло взволнованно комкал ткань сутаны, впиваясь в нее ногтями. Келья была явно не предназначена для танцев, тем более для танцев язычницы, пусть та и хотела вступить на путь истинный. Но сейчас священника это ничуть не волновало. Его взгляд неотрывно следил за изящными движениями смуглых ручек девушки, за тем, как она замысловато вертела свой новый платок. Она то вставала на носочки, то босыми ступнями скользила по полу кельи, и бедра ее двигались в такт напеваемой песни на испанском. Безусловно, на площади это выглядело бы в несколько раз прекраснее и заманчивее, нежели в тесной комнате; но одна лишь мысль, что Эсмеральда танцует только для него, что лишь для него одного она исполняет свой танец, заставляющий всю его сущность сгорать от непреодолимого желания, позволяет Клоду забыть обо всем. Он стоит на коленях, прижавшись лицом к двери и вглядываясь в замочную скважину, до боли кусает губы, чтобы ни один стон не сорвался с них.
Цыганка танцует почти на месте, но ее живое, гибкое тело плавно изгибается, будто тростинка на ветру, создавая иллюзию движения, а ее счастливые, чуть прикрытые глаза смотрят куда-то в пустоту. Ей чудится, будто бы Феб стоит сейчас перед ней, глядит на нее и восхищается.
«Ах, мой Феб, я все сделаю для тебя», – она продолжала свою песню, мечтая о том, что скоро она станет женой капитана, настоящей дворянкой.
Сердце священника разрывается от сладостных образов, создаваемых в эти мгновения воображением, а сам он полностью отдается наблюдениям, не замечая ничего вокруг. Пальцы почти рвут сутану – так безумно желание, так сильна эта мука, от которой хочется выть, подобно зверю.
Фролло не смел оторвать взор от танцующей смуглянки, и реальность сливалась у него с видениями воедино, он замер, околдованный ее чарами.
Внезапно что-то холодное прикоснулось к плечу архидьякона.
========== Глава 4 ==========
Священник задохнулся от ужаса, вздрогнул всем телом, и хотел было повернуться, отпрянуть от двери, к которой он, казалось, прирос. Удары сердца отдавались гулом в ушах, а ноги не слушались совершенно.
«Это кара, кара, несчастный грешник», – мелькнуло в его мыслях.
И все же, за те минуты прекрасного танца, он готов был принять любое наказание, подвергнуться любой пытке, лишь бы еще раз, хоть на мгновение увидеть то, что узрел он ранее.
– Мой достопочтенный браатец, не будешь ли ты так добр ко мне, – радостно произнес наклонившийся Жеан, растягивая слова и улыбаясь развернувшемуся Клоду. Тот, побледневший от страха, не сразу узнавший в нарисованных воображением очертаниях палача, того, кто стоит перед ним, дрожащими руками тут же схватил брата за шиворот. Жеана несколько забавляло состояние архидьякона – как было заметно, школяр застал его за каким-то очень уж интересным занятием. Что же разглядывал этот старый филин с таким вниманием? Уж ни преисподняя ли разверзлась в его келье, раз таким неистовым огнем сверкали его глаза? Интерес охватил Мельника, и тот решил во что бы то ни стало заглянуть в помещение, дабы убедиться в своих доводах или взглянуть, что там.
Однако священник не позволил ему этого сделать, наконец, овладев собой и разжав пальцы, он поднялся и прислонился спиной к двери.
– Жеан, вы хотите моей смерти! – прошептал Клод, пытаясь унять дрожь во всем теле.
Юноша только усмехнулся:
– Нисколько, я лишь хотел попросить у тебя еще немного денег. Да, я знаю, я крайне неуместно вел себя эти дни, праздно проводил время, но ведь все грехи прощаются нам, если мы в них раскаиваемся, разве не так? Вот и я каюсь, что потерял вчера данные мне деньги, и сегодня у меня вновь ни единого гроша, – школяр говорил быстро, запинаясь и стараясь произносить слова внятно, но ночное пиршество с Фебом де Шатопером не прошло бесследно, и раскаивание выглядело не очень убедительно.
Архидьякон, в свою очередь, постепенно приходил в себя после пережитого. А после же нахальной речи брата, твердость голоса и вовсе вернулась к Фролло.
– Снова? Позвольте, Жеан, я не дам вам больше денег, если вы и дальше продолжите бросаться ими. Я отдал вам вчера все, что у меня было, – Клод перевел дыхание и нахмурился. – Что на этот раз? Помогаете вдове, сиротам, голодающей женщине? Я устал от вашей лжи. Неужели я не научил вас ничему хорошему за эти годы? – сердце все еще неистово билось в груди священника, хоть тот уже осознал, что перед ним не палач и не другой служитель собора. Клод сильнее прижался к двери, боясь, что Эсмеральда, услышав посторонний голос, решит выйти из кельи и, что еще хуже, увидит того самого юношу, который вчера говорил с офицером. Безусловно, разумнее было бы закрыть дверь на ключ еще ночью, но он не мог решиться на этот рискованный шаг, понимая, что тем самым раз и навсегда потеряет доверие девушки. Но что же делать, если цыганка постарается сейчас выбраться из ненавистного помещения? Священник не знал, что и выбрать, к какой крайности прибегнуть и кому довериться. Эсмеральде, которая дала ему честное слово не покидать кельи, или себе, решившему во что бы то ни стало защитить и уберечь плясунью от необдуманных поступков и посторонних глаз. Тем более – от глаз друга соперника, который не скроет, конечно же, от Феба пребывание Эсмеральды в Соборе.
– Нет, это более благородное дело. Я приглашен на свадьбу, которая состоится уже совсем скоро, и мне не на что купить подарок. Не могу же я пойти ни с чем, – Жеан не унимался. Конечно, никакого подарка от него и не требовалось, ему лишь сообщили об этом торжественном событии, но лучшего предлога для получения желаемого школяр придумать не мог.
– Подарок? Что ж, у вас, что ни неделя, то какой-то праздник. Отчего я не верю вам, Жеан? – Клод чуть прищурился.
Какой черт прислал надоедливого брата так не вовремя?
«Когда цыганка стала для меня дороже единственного и горячо любимого брата?»
Ответа Клод не знал, да и не хотел задумываться над этим. Они с Эсмеральдой могли опоздать на утреннюю молитву, и тогда его план лишился бы всякого смысла.
– Что ж, очень зря. Мой друг собирается жениться в следующем месяце, а, может, и раньше. Так он сказал мне сегодня утром, – Жеан подошел ближе к двери кельи, прислушавшись, – ему на мгновение показалось, будто он услышал женский голос. Он хотел было сделать ещё один шаг вперёд, но не смог – рука архидьякона уперлась в грудь.
Пусть Клод и не знал всех друзей брата, одно имя, постоянно звучавшее в мыслях, не давало ему покоя, а сейчас и вовсе связывало рассказ Мельника в логичное и вполне реальное объяснение. Фролло нахмурился вновь – бдительность его не угасла даже тогда, когда он размышлял над просьбой Жеана, посему священник не позволил любопытному брату даже притронуться к ручке кельи.
Итак, то имя снова и снова повторялось в вихре мыслей. Ошибки быть не может, конечно, капитан, не получивший желаемого, решил завладеть хотя бы богатством своей невесты. Что же, не удивительно, если на средства, которые он приобретет, он попытается подкупить цыганку подарками, выкрасть ее или содержать, как служанку.
Клод хотел было удостовериться, что имя он угадал правильно, однако страх, что Эсмеральда услышит, остановил его.
– Хорошо, приходите ко мне вечером, и я дам вам немного денег. Сейчас мне нужно приступить к моим обязанностям, и я должен вас оставить, – священник вынул небольшую монетку из кошелька и положил в раскрытую ладонь озорливого школяра. – Пока это все, что я могу дать вам. Но, учтите, если я узнаю, что средства будут потрачены не на подарок, больше ничего от меня не ждите.
– Даю голову на отсечение, что все, что вы оставите мне, я потрачу на подарок Фебу де Шатоперу, – Жеан ловко схватил монетку, поклонился и, оставив глупую надежду на лицезрение происходящего в келье, спустился вниз по лестнице, придерживаясь за стену.
Клод еще несколько минут стоял неподвижно, дожидаясь, когда шаги стихнут. На то, чтобы окончательно осознать произошедшее, необходимо было немного времени, но священник понимал, что нужно уходить как можно быстрее. Он судорожно вздохнул и, повернувшись, открыл дверь. Девушка уже не танцевала. Она стояла посреди помещения, заламывая пальчики, а взгляд ее выражал испуг и удивление.
– Кто приходил сюда? – тихо спросила она, взглянув в глаза Фролло. – Я слышала, вы говорили с кем-то. Это касается Феба, да?
– Не упоминай его имени, – взмолился священник. Он оглядел цыганку, и ее красота вновь ослепила его. Теперь, когда он смотрел на нее, танец представал перед глазами, голос ее звучал в его голове, и невозможно было избавиться от этого наваждения.
Как же она была сейчас красива. За пределами кельи, на расстоянии, он не так сильно желал ее, как теперь, будучи в двух шагах от неё. Клод отвернулся, сжав пальцы в кулаки. Нет, сейчас он не может нарушить данного Эсмеральде обещания, да и потом, он должен исполнять свои обязанности.
– Ответьте мне, прошу.
– Это был лишь мой брат. Пойдем, нам нужно спешить, – Клод открыл дверь, пропуская плясунью вперед. – Остальное не так важно. Ты же хотела начать новую жизнь, девушка? Пойдем, потом все узнаешь.
Священник не поворачивался, и огромных усилий стоило ему это воздержание от лицезрения красоты девушки.
Цыганка ничего ему не ответила и вышла из кельи.
***
В Соборе царило умиротворение и своеобразное мрачное торжество. Девушка с интересом рассматривала все то, что ночью было скрыто темнотой, и вспоминала услышанное. Голос Фролло сплетался с мыслями, звучный, почти не похожий на тот, который она запомнила, и молитва, которую он читал внушала ей необычайное спокойствие. Цыганка больше не считала решение остаться в Соборе плохим, даже наоборот, эти разноцветные витражи, сквозь которые проникали солнечные лучи, высокие своды сооружения, его величественность и строгость завораживали ее. Здесь она чувствовала себя защищенной, и ничто не мешало ей мечтать.
Вчерашний отказ больше не мучил плясунью, и теперь она стояла в стороне, глядя на украшенный цветными отблесками пол. Она понимала, что священник что-то скрывает от нее, и это что-то, безусловно, связано с Фебом. Она слышала, как кто-то упоминал его имя, и теперь хотела лишь узнать, что общего у де Шатопера и брата Клода Фролло.
Не могла она не думать и о своей Джали, ведь обыкновенно в это время выходили они на площадь развлекать толпу, именно сейчас должен был Гренгуар выйти с ее сестренкой, чтобы та показывала свои необычайные способности без своей хозяйки.
Теперь цыганке не дозволено было покидать Собора, и она могла лишь из окна кельи наблюдать за выступлением.
Интересно, заметят ли люди ее отсутствия? Узнают ли ее в том одеянии, в котором она сейчас? Отчего некоторые оглядываются и смотрят на нее с некоторым удивлением?
Эсмеральда не знала, да и не так сильно ее это волновало. Ей хотелось стать достойной Феба де Шатопера, и она исполняла все то, что просил от нее Фролло.
***
Пребывание цыганки в Соборе не утаилось от Квазимодо. Он видел, как рано утром священник вернулся с платьем и отнес его в свою келью, а позже спустился с девушкой по лестнице. В этой незнакомке он узнал ту, которую должен был украсть по приказу архидьякона.
Звонарь все замечал, но не всегда говорил об этом священнику. Он лишь размышлял над всем, что доводилось ему видеть, и старался понять, что делает цыганка здесь, в Соборе.
Квазимодо не решался подойти к плясунье, боялся, что она испугается его, возненавидит, и посему лишь издали наблюдал, как она, прекрасная, красиво одетая, молилась вместе со всеми. Он подмечал, как ее глаза восторженно глядели на иконы, на высокие своды, на все то, что доселе было ему дорого. Он тихо восхищался ею, и сердце его замирало всякий раз, когда девушка бросала короткий взгляд туда, где он стоял. Но напрасно – увлеченная своими мыслями, цыганка не замечала его.
========== Глава 5 ==========
Лишь дождавшись окончания молитвы, Эсмеральда встрепенулась, сбросила с себя это ложное спокойствие, оживилась. Взгляд ее, задумчивый и печально-покорный, теперь сверкнул тем необузданным живым огнём, каким зажигался он, стоило ей предпринять какой-то решительный шаг. Она быстро оглядела окружавших ее людей и, осторожно ступая, тихо, стараясь не нарушить тишину, вновь воцарившуюся в соборе, направилась в сторону кельи. Дверь, как она помнила, Клод оставил незапертой, по-видимому, отвлекшись на что-то, посему цыганка могла беспрепятственно попасть внутрь кельи. В эти минуты ей больше всего хотелось увидеть Джали, и она спешила к окну, чтобы хоть мельком взглянуть на козочку.
Плясунья, подобно птице, легко побежала по лестнице, толкнула тяжёлую дверь и вбежала внутрь. Минуя кушетку, она подскочила к узкому окошку и взглянула на улицу. Толпа уже собралась на площади – все ждали появления прекрасной молоденькой цыганки.
Девушка схватилась за выступ стены и вся подалась вперёд, будто желая пройти сквозь эту преграду, отделявшую ее от внешнего мира. Она внушала себе, что хочет видеть именно Джали, но сердце вторило обратное – капитана хотело оно увидеть там, на площади, среди чужих лиц. Волнение охватило девушку, и она сжала свой амулет свободной ладонью, затаив дыхание. В эти мгновения цыганка была похожа на Клода, с его серьёзным, возбужденно-страстным взглядом, коим он одаривал Эсмеральду, когда видел ее из окна кельи, танцующую и поющую на площади. Взгляд же плясуньи то метался, то с жадностью рассматривал каждого, кого можно было увидеть. Девушка вгляделась в толпу и, наконец, заметила маленькую белую козочку, идущую рядом с поэтом. Тот пытался жонглировать стульями и одновременно отбивать на бубне какой-то ритм, и сложно было не заметить его среди простых граждан. Плясунья глядела в окно, и с каждой секундой все яснее чувствовала, как ужасно это заточение, на которое обрекла она себя ради Феба. Она не отрываясь наблюдала за козочкой, и сердце ее сжималось от тоски и горя.
Неужели она не может выйти на площадь? Неужели не сможет увидеться со своей сестричкой? Ах, этот ужасный священник издевается над ней, несчастной, а ведь она ему доверилась.
Эсмеральда отвернулась от окна, и слезы потекли по ее щекам. Она сердито стёрла их ладонью и вновь принялась искать среди собравшихся людей офицера. Девушка не отдавала себе отчета в том, чего ожидала. Что, если Феб вообще не придет, а она зря будет ждать его появления? Или же сейчас кто-нибудь увидит ее в открытой келье, схватит? Цыганке было все равно. Она ждала, и это ожидание отвлекало ее, усыпляло бдительность.
Она снова и снова стирала непрошеные слезы со щеки и все глядела в толпу. Но не видела она того, кого всей душой мечтала увидеть. И рядом с ней никого не было, оттого девушка ещё сильнее ощущала это холодное одиночество, окутавшее ее еще ночью, когда она шла к собору в сопровождении молчаливого спутника. И все же, одной ей было спокойнее, чем под пристальным, полным страсти и безумной любви, взглядом архидьякона. Он все ещё внушал ей ужас, и стоило плясунье подумать о том, что его вчерашняя попытка завладеть ею повторится, ее бросало в дрожь.
Ну уж нет, лучше сидеть в одиночестве, но не бояться за свою честь и гордость.
– О, мой Феб! – с горечью произнесла девушка и присела за стол, закрыв глаза.
Клод Фролло стоял в дверном проеме, и слышал, как цыганка ещё несколько раз почти шёпотом повторяла имя офицера, прося у него прощения за то, что не пришла ночью.
Сердце священника сжималось от ревности, и он еле сдерживал себя, чтобы не кинуться к девушке в ноги и молить больше никогда не упоминать о Фебе и тем более не просить у этого подлеца прощения.
Священник неслышно подошёл к столу. Только теперь смог он разглядеть блестевшие на щеках плясуньи слезы. Гнев испарился, на смену пришло негодование и желание успокоить, утешить ту, которая даже плачущей была прекрасна.
Офицер так и не появился на площади, и цыганка больше не могла смотреть на этих смеющихся людей без грусти.
Слезы она больше не стирала – они катились по щекам, затем капали на стол, но несчастная их не замечала. Что же, Феб оскорбился ее вчерашним отказом и не пришёл, а чего она ожидала? Завтра же она побежит к нему и попросит прощения за свой проступок, ведь с каких это пор простая уличная девчонка может так обходиться с капитаном королевских стрелков? Как может так подло обманывать его?
