Текст книги "Et ce sera mon paradis (СИ)"
Автор книги: Djesefina
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
========== Глава 1 ==========
На углу одной из улиц с перекрестка донесся звук бубна. Клод услышал, как офицер сказал школяру:
– Гром и молния! Поспешим!
– Почему?
– Боюсь, как бы меня не заметила цыганка.
– Какая цыганка?
– Да та, малютка с козочкой.
– Смеральда?
– Она самая. Я всё забываю её чёртово имя. Поспешим, а то она меня узнает. Мне не хочется, чтобы эта девчонка заговорила со мной на улице.
– А разве вы с ней знакомы, Феб?
Феб ухмыльнулся и, наклонившись к уху школяра, что-то прошептал ему. Затем разразился хохотом и с победоносным видом тряхнул головой.
– Неужели? – спросил Жеан. – И вы уверены, что она придет?
– Да вы с ума сошли, Жеан! Разве в этом можно сомневаться?!
– Ну и счастливчик же вы, капитан Феб!
Архидьякон услышал весь этот разговор. Его зубы застучали, заметная дрожь пробежала по всему телу. На секунду он остановился, прислонившись, словно пьяный, к какой-то тумбе, и затем хотел снова пойти за веселыми гуляками, однако внимание его привлекла миниатюрная фигурка, стоявшая в тени одного из домов. Стоило двум друзьям скрыться за поворотом, и та, которую так боялся встретить г-н де Шатопер, ожила, и, содрогаясь от рыданий, побежала в противоположную сторону. Маленькая козочка последовала за ней, и именно благодаря этому бесовскому животному священник узнал девушку. Не оставалось никаких сомнений – офицер, сопровождающий школяра, был тот самый Феб, чьё имя вплелось во все мысли Фролло. Значило ли всё произошедшее, что Эсмеральда не пойдет на свидание, он не знал, поэтому поспешил за убежавшей плясуньей.
Однако девушка, казалось, уже скрылась в сети домов, и архидьякон не на шутку перепугался, решив, что не найдёт её. Но вот до его слуха долетело жалобное блеяние козочки и тихий голос, ни на секунду не покидавший его с того самого мгновения, как он стал невольным слушателем пения цыганки на площади.
Священник накинул капюшон на глаза и бесшумно подошел к одному из домов. Он огляделся – кругом было безлюдно, а значит, теперь он являлся единственным свидетелем. Это к лучшему, ведь лишние зрители ему не нужны.
– Ох, он стыдится меня, Джали, – произнесла девушка.
Архидьякон прислушался, и, казалось, врос в стену, к которой прислонился. Недвижимый и бледный, подобно статуе, он прижался лицом к холодному камню и вслушивался в каждое произнесенное слово.
– За что же он так со мной? Неужели и правда, я могу его опозорить? И почему, почему он засмеялся? – плясунья погладила козочку, – Ох, конечно… уличная девка, ведьма, цыганка… Смеральда!.. Конечно, ему стыдно говорить со мной на людях! – она тихо заплакала, вспомнив, как капитан сам назвал её девчонкой с чертовым именем.
Тяжелый вздох вырвался из груди священника.
– Ах, если бы я только смогла найти моих родителей. Может, судьба подарила мне доброе имя? О, моя бедная матушка… – пальчики нащупали висящий на груди амулет.
– Нет, нельзя сейчас идти к нему. Но что же он подумает? Значит, я обманула его, пообещав прийти? Он не простит мне этого никогда, но я не могу… Несчастная, почему я не родилась в дворянской семье? – продолжала девушка. Раздосадованная, она прижала к себе Джали. – Ах, он смеялся, упоминая обо мне. Неужели он не любит меня? Не может быть, он ведь был так добр ко мне. О, мой Феб! Если бы ты только научил меня своей вере, мы бы венчались… я бы полюбила твоего Бога, молилась бы за тебя. Ты бы никогда меня не стыдился боле. Ах, как бы мы были счастливы, – цыганка не хотела признаваться себе в нелюбви капитана к ней, но неприятные мысли всё не уходили. Не растворялся и образ Феба, так уверенно заявившего, что цыганка придет.
– Ах, зачем же нужна такая любовь? – она замолчала, услышав шорох.
Стоявший всё это время в тени архидьякон внимал каждому её слову и с каждым мгновением больше и больше восхищался ею. Она говорила о вере, и мысли его путались, а сам он рисковал в любую минуту раскрыть своё присутствие громким вздохом отчаяния. Она, простая цыганка, танцовщица, колдунья, была целомудреннее его. Его, Клода Фролло, архидьякона Жозасского, давшего обет перед Богом.
– Кто здесь? – вновь раздался голос цыганки, и священник понял, что его заметили. Помедлив немного, он вышел на свет, и девушка в ужасе прижалась к стене.
– Кто вы? – она хотела закричать, увидев, как фигура медленно приблизилась к ней.
– Это тот священник, – упавшим голосом произнесла цыганка, когда капюшон был снят. – Не подходите, или я закричу!
– Неужели я внушаю вам ужас? – хрипло спросил архидьякон.
Она молчала, глаза говорили за неё.
– Позвольте мне помочь вам, – моляще произнес он и сделал осторожный шаг в её сторону. Его бледное осунувшееся лицо вспыхнуло, а глаза загорелись болезненным огнем. При свете заходящего солнца он пытался вобрать взглядом всё, что мог. Цыганка была действительно прекрасна, даже прекраснее, чем он смел представлять её в своих тайных мечтах. Её темные глаза, подобные двум бездонным колодцам, полные страха, были устремлены на него и всё ещё блестели от слёз; волосы, чёрные как ночное небо, спадали на округлые плечи. О, эти плечи… Он хотел касаться их, покрывать поцелуями. Её стройное гибкое тело. Сколько ночей ему представлялось оно в его объятьях, отвечавшее на его поцелуи? Такое хрупкое и живое. А эти смуглые пальчики сжимавшие амулет? Сколько раз видел он, как эти пальчики играли с бубном на площади. Как же хотелось притронуться к ним, почувствовать их тепло. Священник пытался хоть на мгновение отвлечься от созерцания красоты смуглянки.
Девушка поднялась на ноги, стыд охватил её, и она захотела скрыться от прожигающего взгляда архидьякона. Но, как можно было сбежать, так и не узнав, что ей предложит этот человек?
– Разве могу я довериться тому, кто с такой неистовой злобой прогоняет меня с площади, когда я прихожу заработать себе на хлеб? – чуть громче произнесла она, изобразив свою гримаску. – Вы хотите моей смерти, я знаю… Вы ненавидите меня, но почему? Я не сделала вам зла и не помышляла об этом.
Он стал ещё бледнее. Тихий хриплый вздох вновь вырвался из его тяжело вздымающейся груди:
– Это не ненависть. Это любовь… Я люблю тебя! – почти крикнул он, и его пылающие страстью и решимостью глаза встретились с её, удивлёнными.
– Но нельзя здесь говорить об этом, нас могут услышать. Молю, девушка, прими мою помощь, не бойся, – он протянул руку.
– Ах, что вы знаете о любви, – прошептала она, не придав его словам должного смысла. – О, мой Феб! – слезы вновь покатились по её щекам, и она закрыла их ладонями.
– Не произноси этого имени, если не хочешь причинить мне боль, – взмолился священник и упал перед ней, сжимая в объятиях её колени. – О, ты не знаешь, что такое несчастье! Быть священником и любить девушку, а в ответ лишь слышать ненавистное имя. Не плачьте, молю. Пойдемте со мной, и я сделаю всё для вашего счастья, – шептал он, покрывая её прекрасные колени поцелуями. Цыганка замерла, затем перестала плакать и попыталась отдалить его от себя.
– Не прикасайтесь ко мне! – как можно громче сказала она, однако рядом не было ни души, и её никто не услышал. – Вы говорите о любви и несчастье, обвиняете в том, что я ничего не знаю. Но разве это любовь? Отпустите меня! – цыганка оттолкнула его, и он сел перед ней на землю.
– Сжалься, девушка! Одно слово, и я сделаю тебя самой счастливой. Я сделаю всё, что ты прикажешь, отныне я твой раб. Твоё счастье – моё счастье. Не это ли любовь? О, безумец, я поддался чарам этих прекрасных глаз, – он уронил голову, обхватив её руками.
Девушка стояла неподвижно, боясь прикоснуться к нему и вызвать тем самым новую бурю страстей, кипевшую в склонившемся мужчине.
– Но что же любовь для тебя? – почти прошептал архидьякон.
– О, любовь. Любовь – это самое светлое чувство, – мечтательно произнесла она. – Это когда двое понимают друг друга и оберегают. Они оба любят. Да, вы правы, это одно счастье на двоих, но одного этого недостаточно. Они должны доверять друг другу… Любовь – это когда они принадлежат друг другу и душой, и телом, – девушка взглянула на Фролло. – Он не должен нападать на неё, как зверь. Это не любовь…
– Так почему ты не можешь принадлежать мне? О, несчастный! – в отчаянии воскликнул он. – Любить цыганку, её плечико, ножку и не иметь возможности даже прикоснуться, почувствовать это тепло… Но, что ж, будь по-твоему, – покорно ответил священник, сжав кулаки. – Ты не хочешь моих прикосновений, но подари хоть свои. Они принадлежат и душой, и телом. Это твои слова, девушка!
Мысли цыганки вновь были заняты Фебом, и она поспешила перебить архидьякона, желая узнать, чем же он может ей помочь.
– Что вы хотели услышать от меня? – гримаска вновь появилась на её личике.
«Что ты будешь моей и только моей», – подумал священник. Он поднял голову. Теперь его лицо казалось ещё бледнее.
– Что вы согласны пойти со мной в Собор. Я слышал, что вы хотите обрести веру. Я могу помочь вам. Я, как никто другой знаю, что для этого нужно. Только не отвергай моей любви! Молю…
Плясунья молчала, находясь под горящим взглядом архидьякона. Ей даже показалось, что кроме похоти и страсти она увидела в его глазах мольбу и немного искренней любви.
«Ах, если бы на меня так смотрел мой Феб».
– Только если пообещаете не прикасаться ко мне… иначе я убью вас, – она отошла на несколько шагов, стараясь увеличить расстояние между собой и человеком, всё ещё пугающим её своим состоянием.
Заветное согласие было, наконец, получено. Глаза священника просветлели, и он поднялся на ноги:
– Тогда нужно спешить, на ночь Собор закрывается, – Клод непроизвольно хотел было вновь схватить девушку, но та ловко выскользнула.
– Вы обещали не прикасаться ко мне, пока я не привыкну к вам. Возможно, мы с вами подружимся, большего обещать не могу, – она поманила козочку, и та послушно последовала за хозяйкой.
– Нет, дитя, коза – бесовское животное. Нельзя, – произнес священник. – Отныне вас ждет новый путь, вы будете жить в Соборе.
– Ах, Джали не может пойти со мной? Но мне будет её сильно не хватать, она моя сестричка, – печально произнесла цыганка. – Я буду навещать её во Дворе чудес.
– Вы хотите стать лучше? – ему было приятно думать, что она находится в его власти. Девушка согласилась. – Большую часть времени вы должны находиться в Соборе и вам придется забыть о танцах на площади.
– Ах, так вот, чего вы хотите!
– Девушке непристойно танцевать на людях в таком наряде, – продолжал архидьякон.
– А мужчине непристойно подслушивать разговоры, – перебила его цыганка.
Он вначале покраснел, затем побледнел.
«Дерзкая девчонка, если бы я только был уверен, что ты не сбежишь, я бы сейчас же исполнил всё то, о чем грезил все эти ночи».
– И на что я буду жить? Где возьму другую одежду? Танцы и пение это всё, чем я могу заработать деньги… – она склонилась к козочке. – Ты слышала, Джали, что предлагает мне этот человек? Он хочет, чтобы я умерла от голода и больше не танцевала.
«Я хочу, чтобы танцевала только для меня, чтобы только я мог видеть, как пляшут твои прекрасные ножки», – его пальцы сжались сильнее.
– Я дам тебе всё необходимое. Одежду, которую носят богатейшие девушки Франции, пищу, которую едят короли, – я предоставлю тебе всё, что пожелаешь, и тебе не придется больше зарабатывать на жизнь подобными уличными представлениями.
– Страшно подумать, какова цена вашего добродушия, – она помолчала, и, что-то вспомнив, произнесла: – Ах, впрочем, мне всё равно, я согласна… ради моего Феба, – она улыбнулась, и окрыленная светлыми мыслями об офицере побежала туда, где оставила Гренгуара. – Что же вы не идете? Или уже раздумали мне помогать?
– Как можешь ты так говорить? Жестокая, – он попытался совладать с собой. – Не произноси этого имени, оно причиняет только боль.
– А чьё же имя может быть прекраснее этого? Феб, – нараспев протянула она и звонко рассмеялась.
– Почему же вы любите человека, который презирает вас? – сжигаемый ревностью, Клод шел за ней, вновь натянув капюшон на глаза, чтобы никто его не узнал и не увидел, как пылают его щёки.
– А почему люди любят солнце? Оно прекрасно. А Феб, он прекраснее солнца, он – настоящий мужчина. Он спас меня от ужасного монстра. Только храбрец мог сразиться с этим чудовищем, – девушка вздрогнула от воспоминаний. – Презирает? Пусть. Он дворянин, офицер, на что ему уважать цыганку.
Священник замер. Он хорошо помнил ту ночь, когда приказал Квазимодо похитить Эсмеральду.
– Он просто выполнял свой долг. Вы думаете, он бы рискнул своей жизнью, если бы не дело чести? – страсть снова одолевала архидьякона. Он схватил её смуглую ручку, чуть сжав локоть. Эсмеральда остановилась, и выхватила свой кинжал. – А я? Я готов пасть мёртвым к твоим ногам, девушка, только ты не оценишь этой жертвы.
Он посмотрел на блеснувшее лезвие и выпустил цыганку, рассмеявшись: – Неужели ты думаешь, что твой кинжал принесёт мне больше боли, чем мои собственные мысли? Ты ничего не знаешь, девушка, ты не знаешь, каково это – носить в себе неугасаемый огонь, который разгорается, стоит тебе оказаться рядом. Я думал, ты колдунья, которая очаровала меня своей магией, ведьма, пришедшая за моей доселе безгрешной душой. Но нет – ты простая цыганка, которая хочет свести меня с ума.
– Ах, почему я слышу слово цыганка чаще, чем свое имя? Неужели у меня действительно такое ужасное имя? А я думала, оно такое необыкновенное. И ведь я даже не знаю, что оно означает, – она задумалась, а затем добавила: – Скажите, а вы знаете, что оно означает? – девушка с надеждой посмотрела на священника, вдруг обратив на него внимание. Кажется, только сейчас она в полной мере ощутила его присутствие. Клод взглянул на неё, и не сразу понял, что она обратилась к нему. В её просьбе не было той жесткости, что слышалась во всех её к нему обращениях.
– Это очень красивое имя. Эсмеральда…это на испанском… но что же? – он мучительно пытался вспомнить. Цыганка внимательно следила за ним, и даже остановилась. – Может, тут есть какая-то символика? Почему вас так назвали?
– Не знаю. Мне кажется из-за этого, – девушка показала свой амулет.
– Колдовство… – он посмотрел на него, желая сказать ей, что на её новом пути не должно быть языческих вещей, но вдруг обратил своё внимание на зеленую бусину. – Это похоже на изумруд. «Esmeralda» означает «изумруд», – произнёс, наконец, архидьякон. Доселе не задумываясь о смысле имени цыганки, он был удивлен, узнав, что имя было вовсе не цыганским. – Очень красивое имя.
– Вы так считаете? Ах, изумруд, – плясунья осторожно улыбнулась. Теперь она искренне не понимала, за что Феб так не любил её имени. А, впрочем, может и любил, просто не сразу его запомнил? Не желая мучить себя более вопросами, девушка решила присмотреться к спутнику. Пусть тот всё ещё пугал её своими действиями, сильного отвращения он в ней не вызывал. Обитая во Дворе чудес, цыганке встречалось видеть людей и некрасивее, а на улице защищаться от разбойников поопаснее. Священник же представлял собой нечто среднее между безумцем-романтиком и философом-ученым. Хотя, девушка мало что знала об учености и философии, но после разговоров с Гренгуаром слово «философия» приняло значение бесед о любви, дружбе и прочих темах, на которые она так любила мечтать. Безумцем же он ей казался за свои непредсказуемые действия. Девушке думалось, что он мог и сам заколоть себя тем кинжалом, которым она оборонялась, и это пугало. Может, ей лишь казалось, что он её ненавидел? Возможно, то, что она цыганка, оскверняло площадь, на которой она танцевала? Но почему же другие люди её не гнали?
– Я мог бы привести вам тысячу имен на разных языках, но ни одно из них не будет таким же прекрасным как это, – священник готов был вновь рассказывать о своей любви, но цыганка перебила его.
– А как вас зовут? Я хочу знать, кто пугал меня всё это время, – она приостановилась. Священник молча огляделся – людей видно не было. Ему не хотелось раскрывать своего имени, девушка могла раскрыть его перед Гренгуаром, и этот глупый поэт мог навредить замыслам Фролло. И всё же, цыганка, кажется, не хотела идти дальше, не дождавшись ответа.
– Клод Фролло, – тихо произнес он, чтобы никто кроме девушки его не услышал. – Но, позвольте, я всё расскажу вам, когда мы придем в собор.
– Мне нужно прежде увидеться с моим мужем. Раз Джали не может пойти со мной, мне придётся оставить её с ним, – огорченно пролепетала цыганка. – Но у меня нет никого кроме неё. О, Феб, смотри же, чем я жертвую ради тебя.
– Так вы не целомудренны! – воскликнул Фролло. – Как же можете вы говорить о чистой вере, если вы по цыганским законам были в близости с мужчиной?
– Я? – в ужасе прошептала Эсмеральда. – Ах, нет, он мне не муж. Это только, чтобы его не повесили, я согласилась. Мы как брат и сестра. Если я перестану быть целомудренной, амулет потеряет свою силу, и я никогда не найду моих родителей.
– Если вы говорите правду, значит ещё не всё потеряно, – священник взглянул на сдвинувшуюся косынку, оголившую округлое плечико. – Пойдёмте же скорее.
Молча они вновь начали двигаться по направлению к площади. Звуки бубна раздавались громче, и вскоре поэт, жонглирующий стульями и котами, предстал перед ними. Он уже заканчивал представление, когда Эмеральда подбежала к нему.
Архидьякон остался ждать. Ему не хотелось, чтобы Пьер узнал его, но и не хотелось, чтобы цыганка отходила так далеко. Он боялся, что плясунья скроется вместе с поэтом, что тот переубедит её. Не мог поверить в то, что она согласилась последовать за ним. Счастье с Фебом было для неё сильнее собственного счастья, и даже ужас, испытываемый ею от одного вида священника, не мог заставить её отступить. Мать девушки могла быть кем угодно, находиться в любом городке Франции, и всё же попробовать найти её стоило. Уступать плясунью капитану Фролло не собирался, но и как избавиться от него не знал. Он ходил взад и вперед, сжимая и разжимая длинные пальцы, и размышляя о дальнейших действиях.
Ожидание не оказалось долгим. Эсмеральда, поманив Гренгуара подальше от человеческих глаз, объяснила ему, что должна измениться и исчезнуть ненадолго. Поэт был совершенно против её затеи, ведь он мог остаться без еды. Однако узнав, что козочка останется с ним, и они будут выступать, уступил. Девушка попрощалась с Джали, наказав мужу следить за ней и оберегать. Простилась и с ним.
И вот, наконец, её фигурка вновь показалась рядом с человеком в сутане.
========== Глава 2 ==========
Священник молчал всю дорогу, следуя по улицам Парижа, словно тень, и бросая короткие взгляды на шедшую позади девушку. Та же была поглощена своими мыслями, не замечая этого и не обращая внимания на слезы, стекавшие по горящим от стыда щекам. Она не могла простить этой измены, и оттого глаза ее были полны грусти и ненависти к самой себе. Как посмела простая плясунья не прийти к офицеру? Что же он о ней подумает, что скажет? Обманщица, лгунья…
– О, мой Феб, – изредка шептала Эсмеральда, представляя капитана стоящим на том месте, где они должны были встретиться, или же капитана, рассказывающего про ее обман школяру. Глаза ее становились еще печальнее, и она была готова сейчас же оставить свою затею.
«И все же, он смеялся. Нет, я не могла пойти к нему сейчас», – успокаивала она себя всякий раз. Движимая одной лишь целью – стать достойной капитана, цыганка шла за архидьяконом, стараясь все же не потерять его из виду.
«Ах, если бы только Джали была со мной, я бы не ощущала себя такой несчастной», – думалось девушке, когда ненависть утихала, и наступало чувство одиночества. Кругом никого не было, окна уже давно закрылись, и на город опустилась ночная тишина, нарушаемая лишь далекими криками бродяг. На небе загорались звезды. Девушка всегда любила смотреть на них и мечтать о светлом будущем, разговаривать с козочкой. Их появление несло в себе какую-то волшебную силу, неизвестную ей. Сейчас же ночные светила казались цыганке обыкновенными огоньками, простыми и молчаливыми, как камни на площади. О, эта гнетущая тишина. Даже спутник ее не проронил ни слова, и, кажется, шел бесшумно, а ведь именно теперь девушке хотелось услышать хоть что-то от него. Сейчас он был единственным, с кем она могла заговорить. Но архидьякон молчал, и она страшилась заговорить с ним первой.
Когда они подошли к Собору Парижской Богоматери, уже совсем стемнело. Со стороны Красных врат лишь лунный свет освещал дорогу, и пришедших увидеть не могли. Но, несмотря на это, священник поспешно достал связку ключей, остерегаясь остальных служителей. Девушке нельзя было появляться здесь, а, значит, ее необходимо не медля скрыть от посторонних глаз, закрыть в его личной келье, куда кроме него самого никто не заходил. Да, именно туда они сейчас и пройдут.
Архидьякон нашел нужный ключ, и одним движением подозвал цыганку. Она медленно подошла к нему и остановилась, как бы обдумывая, правильно ли она поступает.
«Ах, он, наверное, уже ушел. Я обманула его… никогда, никогда он мне этого не простит. И все же, я изменюсь, стану чище, лучше, и он полюбит меня. Да, полюбит вновь, и больше не будет смеяться. А сейчас уже поздно идти к нему», – девушка подняла глаза, встретившись с удивленным взглядом священника. Фролло готовился в любое мгновение броситься за плясуньей, если та вздумает бежать. Теперь он ее не отпустит, нет, никогда не отпустит.
«Маленькая мушка, попавшая в паутину. Но ведь, какая судьба – и я, и она являемся мухой и пауком. Она пленила меня своей красотой, а я заманил ее своей хитростью. Какая судьба…»
Но девушка не собиралась убегать. Она осторожно улыбнулась, шагнула к отворенным воротам, и тогда архидьякон впервые заговорил с ней, протягивая руку.
– Знай, пока ты не обрела веру, находиться в стенах Собора тебе запрещено. Есть только одно место, в которое я могу отвести тебя. Ты все увидишь, не бойся, – прошептал Фролло, откинув капюшон.
Цыганка опасливо коснулась пальчиками раскрытой ладони, и чуть не отдернула руку обратно, почувствовав, как холодные пальцы сжали ее, словно тиски.
***
Темная келья встретила пришедших нерушимой тишиной. Священник впустил девушку внутрь и закрыл дверь на ключ – теперь пути назад не было. Еще чувствуя жар ее ладони на своей, архидьякон отпрянул от цыганки, направившись к столу. Звон стекла наполнил келью, вспыхнуло пламя свечки, и тени задрожали на стенах. Эсмеральда стояла рядом с дверью, рассматривая помещение, в котором оказалась. Повсюду лежали всевозможные сосуды и другие необходимые для алхимии предметы, доселе неизвестные девушке.
«Ах, этот человек, наверное, настоящий колдун», – ужаснулась она и тихо спросила:
– Зачем вы закрыли дверь?
Ответа не последовало.
– Я не хочу быть пленницей. Если мне можно находиться в этой комнате, зачем же запирать ее?
– Ты не пленница, но первое время ты не сможешь покидать келью. Я запер ее, чтобы то чудовище, которого ты так боишься, не похитило тебя, – произнес архидьякон, и вновь стало тихо. Услышав про чудовище, цыганка больше не задавала вопросов. Хотя находиться рядом со священником было не менее страшно, чем в ту ночь с похитителем, Эсмеральда уверила себя, что все это она делает ради Феба, и что страх не может стать между ней и счастьем.
Фролло смотрел в окно, выходящее на озаряемую лунным светом площадь, и, предавшись воспоминаниям, казалось, забыл, что в келье есть еще кто-то.
И вскоре девушка продолжила изучение окружающих ее предметов. Равнодушно глядела на книги, покрытые пылью и лежавшие на полу. Эти старые переплеты, страницы с неизвестными ей знаками начали вызывать у нее некий интерес лишь после того, как она увидела в одной из них уже знакомое слово «Феб».
Архидьякон еще смотрел на площадь, боясь повернуться и взглянуть на цыганку. Сейчас она была в его власти, и, если ему захочется, он закроет ее здесь. Он может сейчас же наброситься на нее и ласкать так, как ему и не снилось, и никто не сможет помешать. А что же она? Сможет ли после этого полюбить его?
«О, любовь – это когда он и она принадлежат друг другу и душой, и телом». А он хотел обладать ее душой. Чем же он лучше этого солдафона, если желает только тело? Ничем, совершенно ничем. И все же, искушение было велико – теплота ее ладони, округлые плечи, тонкие пальчики, гибкое тело, – и священник не сдержался – повернулся.
Заметив счастливый взгляд девушки, направленный на книгу, он подумал было, что она понимает латынь и разделяет его любовь к книгам, но, увидев, как она одними лишь губами произнесла ненавистное имя, поспешно отвернулся и закрыл глаза.
– Как же ты наивна! – воскликнул священник, и цыганка испуганно захлопнула книгу, посмотрев на него. – Ты невинное и наивное дитя, тебя пленили его золотые латы, его красота, но ты не знаешь, каков он на самом деле!
– Я не желаю ничего слушать! – резко прервала Эсмеральда попытку архидьякона образумить ее. Нет же, вовсе не за внешность она полюбила капитана. Разве можно любить только красоту? Ах, капитан спас ее, проявил смелость и благородство, полюбил ее.
И все-таки девушка невольно прислушалась к словам, не сумев забыть этого смеха, того, с каким надменным видом произнес Феб этому мальчишке, что сегодня он встретится с ней. Но то был не Феб, нет, он не мог насмехаться над ее чувствами.
– Не желаешь слушать?! – обезумев, Клод в момент сократил расстояние между ними. – Так узри же. Пусть не сегодня, не сейчас, ты увидишь, что он не тот, кем ты его мнишь, девушка.
– Ах, замолчите, – она выставила вперед ручку, чтобы отдалить его от себя, но он поймал ее, прижав к своим губам.
– Дерзкая цыганка, знаешь ли ты, что я чувствовал, когда встретил тебя впервые?
– Не хочу ничего знать! Ужасный человек, не прикасайтесь ко мне! – она попыталась вырвать руку, но его пальцы сжались сильнее.
– Почему ты так жестока ко мне? Тебе известна жалость, я знаю, я видел, как ты напоила то чудовище. Почему же нельзя и мне подарить немного своей жалости и любви?
– Вы обещали помочь мне… – разочарованно произнесла цыганка, – а теперь я вижу, что вы не тот человек, каким представились, – она хотела вновь воспользоваться кинжалом, но вспомнила, что Фролло этой угрозы не боится. И такое отчаяние завладело ей.
– Тебе ничего неизвестно, – он хотел было прижаться к ней, поцеловать ее прекрасную шейку, но цыганка продолжала свои обвинения, неистово ударяя его:
– Ах, мой Феб любит меня. А вы…ненавидите, я знала это, знала, и все равно поверила вам!
Тихий вздох, полный отчаяния вырвался из груди священника, он осторожно взял цыганку за плечи и встряхнул. Та замерла, испугавшись еще больше.
– Я не хочу тебе зла, девушка. Я люблю тебя, слышишь? Люблю. Дай мне надежду, подари хоть немного своих прикосновений, поцелуй, все, что угодно, и я оставлю тебя, выполню все, что обещал, я не лгу, – прошептал архидьякон, прижимая ее к стене кельи и целуя оголенное плечико.
– Ах, вы обманываете меня! Я не поверю больше ни одному слову, гадкий, подлый человек! – воскликнула несчастная, стараясь отдалить его от себя. – Феб любит меня, конечно любит! Я не могу изменить ему.
– Ну хорошо, пусть так! Оскорбляй меня, обвиняй меня, но что же будет, когда ты лично узнаешь, что он не любит тебя и никогда не любил? Он хотел воспользоваться тобой, наивное дитя, а потом не вспомнил бы и имени, – продолжал архидьякон, совершенно забыв о причине прихода девушки. – Ты не знаешь ничего о таких, как он.
Но Эсмеральда не слушала его больше. Многое из того, что уже сказал ей этот человек, занимало ее мысли, когда она жила во Дворе чудес. Но отступить теперь – значило навсегда потерять надежду на счастливую жизнь с капитаном, которого она любила больше жизни. Она из последних сил старалась отодвинуть от себя священника, и все же, долгое сопротивление довело тело до изнеможения, и цыганка сдалась.
Фролло перехватил и вторую ручку девушки. Та задрожала от охватившего ее ужаса. Сейчас этот человек унизит ее, осквернит, и она больше не будет достойна Феба де Шатопера. Цыганка вскрикнула от этой ужасной мысли, и ноги ее подломились.
– Зачем ты мучаешь меня? – тихо произнес Клод, поднимая девушку на руки. Жар ее тела чувствовался даже сквозь плотную ткань сутаны. Какое дикое желание сжало в свои железные тиски архидьякона, какая страсть загорелась в его темных глазах, когда руки прижали ее хрупкое тело к груди. Он готов был поклясться, что такого сильного искушения не испытывал доселе никогда. Цыганка больше не сопротивлялась, молчала, находясь полностью в его власти. Девушка лишилась чувств, и Фролло, воспользовавшись моментом, наклонился к ней. Огненный поцелуй опалил ее чуть приоткрытые губы, такие желанные и доселе неприкосновенные. Священник осторожно положил цыганку на кресло. Эсмеральда не прикоснулась к нему. Ее глаза все еще были закрыты, а слезы стекали по раскрасневшимся щекам.
Архидьякон сел перед ней на колени и провел пальцами по волосам – они были даже мягче, чем он их себе представлял; затем по щеке, стирая слезы, его губы коснулись ее оголенного плечика, и вскоре он осыпал поцелуями руки девушки. Тяжело дыша, священник касался ладонями ее тела, воскрешая видения, преследовавшие его. Он взвыл от негодования, стиснувшего сердце, и желания, завладевшего всем телом.
– О, вероотступник, грешник! – в ужасе прошептал он и, обхватив свои плечи, поднялся. Взгляд метнулся к смуглым ножкам плясуньи, столько ночей сводившим его с ума своими танцами, к ее гибкому телу, от которого исходило такое живое тепло. О, эта пытка, которую он предоставил себе сам, закрыв девушку вместе с собой в келье.
Клод, опьяненный посещавшими его образами, чуть пошатываясь, подошел к столу, в надежде отвлечь себя наукой, но стоило ему открыть книгу – цыганка представала перед ним. Вид из окна больше не отвлекал его, а лишь еще больше распалял желание. Он находился во власти ее чар, и не было никакого спасенья.
– Гибель моя! – воскликнул Фролло, падая на колени.
На этот безумный крик цыганка открыла глаза, думая, что именно он ознаменовал конец ее свободы. Она вздрогнула, приготовившись к чему-то ужасному.
Однако не увидела рядом с собой лица архидьякона.
– О, эта пытка… безумец, несчастный безумец, – повторял он, и пальцы его сжались. – Это непреодолимое желание!
Эсмеральда безмолвно лежала на кресле, боясь шелохнуться и привлечь к себе его внимание. Страшилась и того чувства, зародившегося в ней от вида страданий этого человека, пугавшего неимоверно. Пока она лежала в беспамятстве, ей казалось, будто что-то прикасалось к ней, и теперь она не хотела осознавать, что-то были прикосновения архидьякона. Она еще ощущала его опаляющие поцелуи на своей коже, и ей было неприятно. Только Феб может прикасаться к ней и целовать.
