Текст книги "Сахарная пудра была горька, как её счастливая жизнь (СИ)"

Автор книги: Delpinovskaya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Марина к еде не притронулась в этот раз вновь, так и засыпая в той же позе, с теми же мыслями и с ненавистной болью в груди, которая уже который раз заставляет ее душу взять карандаш и поставить на своей счастливой, как сладкая сахарная пудра, жизни крест.

Но, кто бы мог ещё утром подумать, что сегодня она впервые не будет ворочаться во сне; что не проснётся от нестерпимой жары, что на утро не выпьет новую горсть таблеток, чтобы ещё на одни сутки удлинить время жалкого существования на этой планете. И проснулась она, правда, не так, как раньше.

За окнами, занавешенными тонкой тюлью, пылился кроваво-алый рассвет. Такого она за всю свою жизни не видела никогда, ей богу, ни разу за все 34 года. Туман не стягивал горизонт, да и стёкол между палатой и огромным, ещё сонным городом будто нет и никогда не было.

Это утро не было похоже ни на одно, ни на одно предыдущее. Загадка, но комната была совсем другой: это были не кафельные стены реанимации, не тихий скрежет кушеток за стеной, не отвратный запах еды и даже не чувство ненависти к миру. Будто сейчас глаза смотрели на нежно-кремовые стены с недопониманием, а руки неприятно жгло, как и грудину, но эта боль… Она была совсем не той, не такой, как вчера, позавчера и три месяца назад, она была где-то выше, будто не внутри.

И душа, душа, кажется, тоже заняла своё почетное место внутри девичьего скелета, но в один момент и покинула его.

Вот тут рядом, на расстоянии вытянутой руки в обтянутой оранжевой клетчатой тканью кресле, мирно наблюдал за каждым взмахом ресниц, пока она заново знакомилась с этим миром, за каждым пиком кардиограммы, которая неотрывно уже как 8 часов фиксировало сокращения нового сердца, и даже за сухим дыханием. Сегодня она даже дышала по-другому. Нет, не потому , что ее губы охватывали трубку интубации, совсем не по этому. В нем будто была какая-то легкость, детскость и непринужденность, которая присуща лишь малышам, вот-вот появившимся на свет.

С красными от вторых суток без сна зрачками, вымотанный переживаниями за эту совсем ещё ничего не понимающую девчушку, с забитыми до тряски ладонями от зажимов и скальпелей и лишь в меньшей степени добитый выходками своей жены Брагин непоколебимо наблюдал за ней.

В тот миг, когда его, горящий, такой серьезный, и ее, наивный и непринужденно счастливый , взгляды встретились где-то между Венерой и Марсом, на их лицах проступила слабая улыбка: на мужском слабая от обычной усталости, а на девчачьем – от той, той самой легкости, которая сегодня уже за те секунду сумела свести с ума весь мир.

Таким ласковым движением ладонь Олега легла на ее щеку, позволяя большому пальцу медленно протянуться по переносице, от чего улыбка растянулась лишь немного шире. Улыбка счастья.

–Ты можешь теперь, лет эдак через 70, не меньше, подарить своё тело кафедре анатомии, как первый человек, сердце которому успешно пересадил нейрохирург в компании травматолога и медсестры, без согласия самого пациента,-тихая усмешка передернула его скулы, а взгляд девушки смущенно опустился вниз, только сейчас понимая, что болит не сердце, а тугой шов, сохранивший ее жизнь. На щеках в тот же миг проступили слезы, затем ещё и ещё, а Брагин не долго наблюдал за этим, прямо так, голыми руками стирая соленую жидкость с такого близкого лица.

–И знаешь,это был тебе аванс. Теперь ты должна за него прожить самую счастливую жизнь, ощутить все то, чего так хотела , и стать той, кем мечтала. Настрадалась ты уже на сотню веков вперёд, так что и твоим правнукам, и их правнукам, и правнукам их правнуков хватит,-с этого сладкого тембра началась ее новая жизнь, с этого залитого карамелью заката, с присыпанных сахарной пудрой стен. С его ладоней, оказаться в которых уже было для неё превеликим счастьем, и такой молчаливой благодарности, таких тихих истерик реальности неисполнимого и кипящих ресниц, стоило все это чертово время.

Она не отрывалась от его глаза, что были вот вот готовы сомкнуться, но то ли от наркоза, а может от чего ещё, за широкой спиной в зеленой хирургичке замелькали два прозрачных образа держащихся за ручки малышей. Взмах ресниц, и пара ладоней уже лежит на мужских плечах, а их лица улыбаются. В голове слышится звонкий, заливистый и такой родной смех, от чего слезы начинают катиться лишь быстрее, а горячие пальцы с неимоверной силой любви пытаются слиться с его ладонью в одно, единое и неделимое ничем целое.

========== Часть 14 ==========

–Соня!

–Мамуль, не переживай, я у тебя девочка большая. Ужин на плите, уроки сделала,– высокий девичий голос на том конце отзывался невероятным теплом в ее сердце, заставляя начать материнскую душу переживать прямо сейчас и уже в разы сильнее.

–Соня, черт подери!-уже длинным гудкам произнесла Марина, а карта из ее рук со злостью полетела на журнальный столик.

Изгиб брови Брагина, сидящего в раскидистом кресле прямо напротив девушки, поддержала легкая ухмылочка, а затем глоток кофе замочил его рот вместе с глоткой, от чего приятный запах исходил от него на пару сантиметров вокруг.

–Мать, ребёнку 16 лет, а ты ее, как в первом классе, строишь.

Строгий взгляд тут же насквозь прожег мужские глаза, добираясь прямо до стены, покрытой виниловыми обоями цвета хлопка. Карта со стола вновь оказалась в ее нежных ладонях, которые за эти годы, кажется, ни на каплю не постарели, а стали лишь ласковее и теплее.

–Брагин,-за столько лет он уже по голосу научился понимать ее всю: начиная от настроения и заканчивая днём цикла. Однако при виде такой встревоженной, зажатой и строгой Марины он всегда пытался растормошить и обстановку, и мысли,а все волнения не надолго, но отступали.

Увы, но за последние лет… 14 после ее выхода из декрета на крепких плечах Олега оказывались почти все те расстройства девушки, о которых он знал, но предпочтениям все свои переживания хранить при себе изменять Марина никогда не думала. Брагин думал, что знает все, а она знала, что осведомлён он «во всем» ровно на столько, насколько ближе к себе подпустить его было нельзя.

И пусть, проблем было необычайно много, но счастливые глаза маленькой девочки, которые навсегда отпечатались у неё в сердце громким криком, каждый новый день ее делали в миллионы раз счастливей прошлого. Вновь она научилась спешить домой, перед Новым годом прятать коробки в разноцветной оберточной бумаге на высокий шкаф своей спальни, снова познала счастье быть разбуженной в три часа ночи тихими кряхтениями и кормить родной комочек нежностью в полусне; она вновь почувствовала, что значит «быть мамой», но только в этот раз решиться было куда сложнее.

А , честно говоря, кто вообще знает, что бы сейчас было с ее жизнью, если бы не Брагин… Навсегда он поселился в ее сердце огромной любовью, которая, спустя годы, обстоятельства и собственное увядание , никуда не исчезла. Это он уговорил ее на начало новой жизни, на переезд в другую квартиру, на ЭКО, на собственное счастье, на декрет (пусть и на тридцать пятой неделе, и с редкими выходами на работу, но если бы не так, то принимать роды точно бы пришлось не в гинекологии, а прямиком в оперблоке нейрохирургии) и, как никто другой, всегда был готов прийти на помощь. И оба они знали, что это не любовь: для того, что они испытывали рядом друг с другом, это слово было слишком грязным и шаблонным, забитым и однообразным.Нет, это точно была не любовь.

Когда его ладони вновь разлились горячими потоками по уставшим плечам, голова сама по себе опрокинулась назад. А там, как всегда удачно и вовремя, ждало одновременно крепкое и уютное плечо. Ее мозг в миг был пробит привычным током, а сердцу вновь стало не по себе.Еще пару десятков секунд он молча переминал девичью кожу кончиками пальцев через врачебный халат и шифоновую блузку под ним, лишь потом , такую расслабленную, непринуждённую и отрешённую ее оборачивая необыкновенно красивыми глазами к себе.

–Ну чего?– и тут голос женщины был уже куда более нежный и расслабленный, будто льющееся белое полусладкое, каждая молекула которого своей игрою ласкает стеклянно прозрачные стенки бокала; взгляд же мигом от его прикосновений стал совсем не тем прожигающим все на своём пути, а настоящим, чистым и правдивым, вот только сил смотреть прямо в его бесконечно глубокие зрачки не было.

–Я прекрасно понимаю, что она уже не маленькая, что сама все знает, но я не могу, понимаешь? Не могу от себя эту идиотскую тревогу отогнать… постоянно я боюсь, что следующую минуту что-то случится, что-то произойдёт…

Руки Олега посте таких знакомых слов крепко обняли Марину, а она, кажется, ни капли не сопротивлялась. Наоборот, голова опять потянулась к плечу, на котором было все так же уютно и тепло, а даже через форму было слышно, как в груди, под горячими мышцами и массивными рёбрами размеренно стучит мужское сердце.

–Перестань ее чересчур опекать. Сама говоришь, что девочка взрослая, а если учесть какой у неё перед глазами был пример самой лучшей мамы, глупостей точно не натворит,– пухлые в этот миг губы коснулись виска, от которого исходил приятный запах пшеницы и лаванды, а она тут же поняла этот кофейный привкус, что так уже надоело ощущать каждое утро в тесно ординаторской, вместо постели своей просторной квартиры.

В кармане брюк завибрировал телефон, а он на автомате достал тот из кармана, моментально прочитывая имя на экране.

–Да,Максим.

–Пап, ты дежуришь сегодня?-на фоне низкого, но такого приятного мужского голоса слышался тихий девчачий смех, которой совсем не оставлял шансов не угадать причины звонка.

Мужчины негромко усмехнулся, осторожно поглаживая ладонью поясницу женщины, которая по-прежнему висела на его плече так, будто это было в порядке вещей.

–Не дежурю, но у тебя есть…Часа два с половиной, но чтобы потом мне не пришлось оплачивать твою свадьбу, понял?

–Не сомневайся, я сам оплачу,-с такой же ухмылкой произнёс парень, тут же скидывая вызов, а его губы уже в следующий миг коснулись сладких губ светловолосой девушки с двумя косами. Кажется, в этот момент она была необычайно счастливой, но в ее груди бились ноты сомнений и испуга. Ноги уже начинали медленно подкашиваться, но все равно вместе с ним, перецепив пальцы между собой.

–Я тебя люблю…-тихий голосок прорвался через осипшие связки, а ладонь юноши нежно упала на тонкую талию, останавливаясь на месте и останавливая следом девушку.

–Софа, я ни на чем не настаиваю. Если ты не хочешь, я приготовлю нам пиццу и мы посмотрим фильм, какой ты захочешь,– такие ласковые слава немного успокоили душу малышки, которой она на самом деле была несмотря на свой возраст. Тёплая улыбка того, кто так тепло прижимал худенькое тело к себе, заставила ее губы растянуться в такой же, и кивнуть следом.

–Пойдём быстрее, мне нужно будет пораньше вернуться домой, чтобы мама не волновалась лишний раз.

*

–Ну вот, сегодня опять придётся на коврике у двери спать,-подразумевая под такими серьёзными словами лишь шутку, которую дыхание перевело в невероятной доли правду, снизу послышался голос, а глаза, что прежде прятались под покровом исчерченных капиллярами век, что невероятно роскошно укрыты были поблёскивающим ситцем, были обращены чуть выше мужской щетинистой щеки, куда-то между двумя линиями длинных и темных ресниц.

–Поехали ко мне? Соня на ужин что-то приготовила, диван в гостиной свободен : всяко лучше подъезда.

От этих слов Олег, кажется, сам не ожидал удивиться так, как это получилось, однако спустя уже сорок минут в прихожей загорелся свет, после чего в замочной скважине двери один раз повернулся ключ, замыкая тем самым изнутри всю квартиру.Раньше он бывал здесь не часто; если повезёт – в новогодние праздники разок да и только. Но последний раз это «да и только» было, страшно подумать, ещё в далеком 2006 год.

–Располагайся, чувствуй себя… как дома,-в отражении зеркала, висящего прямо напротив двери, которого тогда ещё здесь и в помине не было, какая-то роковая девушка начала развязывать пояс чёрного пальто, а ее взгляд то и дело сверлил через бездушное серебро образ раздевающегося позади мужчины. Чего только стоили мышцы на его спине, что так ярко были заметны через хлопковую рубашку, когда он вешал своё пальто на самый верхний крючок, где раньше могла висеть лишь одежда отца девушки, находящегося уже как несколько лет в параллельном мире. Когда же вешалка с верхней одеждой отправилась в шкаф, на ее талии опять стали ощущаться мужские руки.

В этот момент держаться стало в разы тяжелее, а мысль о том, что делать этого совсем не надо все навязчивее проникала в мой мозг. Он знал, куда надавить, где обнять и как отключить меня, но никогда, никогда этим не пользовался. Никогда раньше, до сегодняшнего дня.

Ещё холодные с уличным сквозняком заодно губы припали к местами морщинистой шее, а описать те магнитные линии чувств, которые были завязаны в морской узел обоими концами в каждом из них , было нереально.

Дальше туман. Серый, кофейный и одуряющий туман из смеси запаха вечно свежих простыней, мужского парфюма и его неповторимого запаха родного дома, которым он всегда был для неё. Тонкие пальцы, обрамлённые красными ногтями, с такой силой сжимали под собой простынь, что крепче этого можно было лишь прижиматься к нему всем телом в следущий миг, издавая тихие стоны и редкие, протяжные крики, которых женскому горлу не хватало все эти годы. Все эти долгие годы, пока пыль изо дня в день оседала на соседней с ее подушке сахарной подрой, но не сегодня : сегодня она все была в воздухе, в пространстве между ними, заставляла наливаться карамелью все, начиная от округлых сосков и заканчивая мощным выступом жилы на шее такого необыкновенного и сегодня по-настоящему родного Брагина.

========== Часть 15 ==========

Мягкие линии каждый миг изменяли свои экстремумы аккуратных тел, что все ещё дрожали от непоколебимых ничем ощущений. За окнами спускалась ночь, и, на удивление любому коренному жителю Москвы, волшебно звездная, как будто не серый туман, отражающий свет дорожных фонарей, заливал небосклон, а… Будто дорогие тени из любимого набора Марины Владимировны Нарочинской сияли там. Кстати, эти тени с первого дня покупки их оказались нетронуты по одной простой причине – для этого не было ни единого повода. Может, глупо и смешно, но ни единого повода выбраться в театр, ресторан или в музей, кроме как непоседливая Софа, не было, а малышка всегда пыталась сделать так, чтобы от момента появления новой взбалмошной идеи в ее воображении до того, как за руку с мамой они покинут квартиру, прошло минимальное количество времени. Так они ходили в Третьяковку, на Новое Ледовое Шоу, концерт любимой Земфиры и даже в Большой театр. Теням, как бы то не звучало странно, стукнуло уже больше пяти лет, а из них ушли почти все цвета, кроме того самого.

Но не раз, лёжа ночью в постели после тяжелого дня, когда вся посуда перемыта, ковры пропылесосены, уроки проверены и школьная форма дочки наглажена до люрекса, она представляла, как на талии затягивается атласный ремень запашного платья алого цвета, где-то рядом ждут своего часа чёрные, глубокого бриллиантового цвета лодочки, а на губах в тандеме с теми самыми сияющими тенями на глазах, подведенных чёрной линией, вульгарит счастьем вишневая помада текстуры «a-la velveteen»; тогда и светлые волосы, завитые в нежные локоны придётся на один лишь вечер распустить, позволяя плечам ощутить на себе ту самую тяжесть, которой так давно не было. Несомненно, к ней,к такой невероятной никто бы не смог остаться равнодушным, не раз это проверялось, когда цифры в паспорте отделяли от сегодняшнего дня меньшее количество лет, но годы превратили ее, нет, не внешне, а в глубоко внутренне закомплексованную в себе женщину, которая каждый день с опаской смотрела на юбки карандаши, которые на несколько размеров увеличились, что, кроме неё, совсем никто не замечал.

И вот, как не крути, годы вспять повернуть нельзя, но комплексов в 45 добавилось ещё больше : и эти первые морщинки, и отчасти обвисшая грудь, и приближающийся климакс – все это с каждым днём больше отдаляло друг от друга двух Марин. Первую – которую знали все, которая всегда знает выход из любой проблемы, уверенна в себе, отчасти высокомерна и рассудительна, не по годам прекрасна и роскошна, привлекательна и сногсшибательна. Вторая же – та, которую каждый день она в себе борола. Любящая спокойствие, вечера на кухне в одиночестве и свою верную мечту о счастье, но здравый смысл тоже был против неё. Она смотрела честно в глаза самой себе: возраст, неудержимая ничем старость и упущенное время – все перекрывало ее пути к цели. Все, кроме на глазах ставшей взрослой дочки, которая, прежде всего, научилась от мамы самому главному – искренне любить. Любить жизнь, работу, саму себя, детей и окружающих ее людей.

Только вот маленькая Соня начала становиться такой взрослой совсем давно. Ещё в те четыре годика в один из первых дней нового две тысячи шестого года она заметила, как мама смотрит на только что пришедшего в гости морозного дядю; на то, как улыбается, когда он совсем мельком отворачивается: все это показалось тогда ещё маленькой девчушке очень подозрительным. А подтвердилось это все, когда уже при свете ночника, подняв повыше край пледа, который укрывал разноцветную пижаму с елками, мама не отправилась спать в свою постель, а куда-то вышла из комнаты. Тут, конечно, маленькая Роза Сябитова все взяла в свои руки: на небольшом отрывке бумажного листа, аккуратным почерком за пару минут вывела пару тройку предложений, упрятав это под одеяло мамочки прямо на подушку, после чего двинулась в свою постельку, услышав недалёко шаги.

«Морина эта я. Ни хачу штобы ты плакала. Я тибя люплю.Алек.»

Конечно, в ту ночь девушка уснула с тёплой улыбкой при виде такой «правдивой» записки, но вот счастью маленькой девочки тогда придела не было точно. Только вот поводов больше так радовать маму не находилось. Тот самый дядя больше не появлялся дома, а мама почти всегда , как на зло , засыпала рядом. Потом же, как в архиве историй болезни, за истечением срока давности эта история наглухо стерлась из памяти девочки, заполняя ее новыми познаниями о большом мире. Сначала,в тот период, когда девочка очень полюбила в шесть лет мультик «Спанч-Боб» в ее голове поселилась святая Вера в то, что ее Папа охраняет жизнь тех, кто проживает на дне океана, а потому и дома совсем не бывает. Видел бы кто, с какой она гордостью рассказывала это в школе одноклассникам… Потом первая несчастная любовь и задирки тех самых одноклассников на счёт лишнего веса, которого у неё совсем не было. Но глупое сознание, частые дежурства мамы и податливая психика-все это сыграло с девочкой в злую шутку, доведя некогда хорошенькую девчушку с розовыми щечками до преданорексии в 11 лет. И тут надо отдать маме должное:вдолбить в голову такому самоуверенному созданию, как ее дочь, что секрет счастья совсем не кроется в числе на весах, было тяжело, но помогло обоим осознать свои ошибки.

Став уже совсем взрослой, вместо Сонечки в соседней комнате уже жила Софья Андреевна, которая совсем не на странность решила пойти по маминым стопам медицины. Тут и класс с уклоном в медицинскую специальность появился, и множество соответствующей литературы на полках, и ещё большее количество вопросов. Только нет, Соня как раз таки была не из тех зубрил, что 24/7 что-то учат. Каждый день уже как пол года 11 класса у подъезда ждал юного медика высокий юноша. Провожал домой, и целовал на прощание тоже он, только вот незадача – за одной партой не сидел-на год старше учился уже на первом курсе мединститута. Наверное, эти двое были слишком похожи, чтобы не найти друг друга. Оба по уши в мечтах о высоком, безответные романтики и, как бы не было странно, дети врачей. Для обоих эта была «та самая» любовь, о которой пишут в книжках, которую ставят на пик пирамиды земли, но все таки немного отличалась – была выше и чище этого. Он замечал в ней совсем что-то внеземное, манящее и притягивающее, как магнит, а она часов не наблюдала, начиная спорить о верности теории Дарвина.

В мире таких пар было две, и обе сейчас находились в уютных объятьях друг друга, будто бы ничего другого и нет на свете.

Упругие кольца локонов совсем небрежно рассыпались по пуховой подушке в молочной наволочке, а где-то чуть ниже налитая от счастья грудь своим жаром упиралась в тело такого же горячего мужчины.

Так приятно ей было ощущать его рядом, что даже слов подобрать к таким чувствам было выше человеческого разума русского языка. В этот момент, кажется, мечта о тех самых тенях в миг стала воплощаться в реальность вместе с этим сияющим небом, только дела до него ей сейчас совсем не было. Она старалась не шевелиться, даже дышать через раз, ощущая легкое покалывание и распирание изнутри ребер, диафрагмы, таза – все тело будто хотело разорваться от нахлынувшего потока чувств, и все они пытались излиться наружу одним махом.

Мужская грудь тяжело колебалась, то заставляя ее задержать дыхание и на миг чуть ли не разорваться на мелкие части, то выдохнуть все без остатка, усмиряя пыл и приходя в себя. Только последнее ей явно не грозило. Одеколон, которого она так давно не ощущала близко настолько… Да никогда она не была к нему так близко, как сейчас; ни к кому в жизни она так близка не была черт возьми. Как к запретному плоду райского сада они вдвоём добирались чёртову дюжину бесконечных лет. Наконец вкусив его, и, как и предполагалось, попав на землю, в ад людской, но вот для них он адом больше не был – никогда этот мир не был для них адом, потому что одно лишь присутствие друг друга делало свет луны по ночам ярче.

Под ласковым гнетом горячего воздуха, наполненного диффузией их тел, она потихоньку пыталась понять, когда она наконец увидела в нем того, кого столько лет хотела ощущать рядом. И быстро мысли ее довели до того самого злополучного дня, когда без всяких надежд Брагин с того света голыми руками вытаскивал молодое тело. Наверное, именно тогда он нанерочно задел вместе с сердцем и душу.

Да, вспоминать сейчас о тех днях в больничной реанимации совсем не хочется. За столько лет слишком много усилий было приложено, чтобы забыть этот белый потолок, и пищание кардиографа, и бесконечную боль в сердце. Только его улыбчивое лицо, пытавшееся настроить парализованного человека на что-то позитивное: оно было лучшим за те несколько месяцев больничного заточения. Только, все равно, это было что-то другое, не такое близкое, не настолько родное и душевное.

А вот тот рассвет… точно. Его спящая голова, в синяках от усталости лицо, чуть потрухивающиеся кисти рук… да, это было именно то. И его голос следом в комбинации с отсутствием постоянной боли.

Это все было именно тем. Именно тот его улыбающийся рот, нежный голос и строгие наставления; именно те его первые слова и новый рассвет в моей жизни, каким я его никогда не видела. Он был единственным с того дня, кто знал меня так глубоко, кто прикасался к моему сердцу, кто своими руками боролся за то, чего отрицала я сама.

Глаза, полные размазанной от влажности туши, совсем медленно потянулись вверх по блестящему торсу. Взгляд задевал все: и широкую грудь, и жилистую шею, и выступающий кадык, и те колючие щетинки, и нос с короткой горбинкой, и глаза, наполненные каким-то по-странному счастливыми ощущениями.

–Олег,– с губ, опухших от таких сладких поцелуев спустя огромное время их полного отсутствия, медленно слилось мужское имя грудным женским контральто, чуть подсипшим и уставшим, но даже в этом была замечена пригоршна нечеловеческого счастья.

Мужское мычание сопроводило тёплую ладонь в пути от округлых бёдер до самой талии, выстраивая маршрут через каждый позвонок ее хрупкого тела.

–Я не знаю, что я такого сделала в прошлой жизни, что сейчас все ещё нахожусь здесь.

И губы мужские в один лишь миг накрылись сахарной пудрой женской ласки, и она была совершенно иной, не такой, которой он знал раньше. Это были поцелуи, прошедшие через все: через боль, ненависть, ревность, разлуку, обстоятельства, года, судьбы и… жизнь. Через сотни и даже тысячи человеческих жизней, спасённых его руками. Через ее жизнь, целиком и полностью отвоёванную у самой смерти огромными усилиями и той нечеловеческой любовью, которая столько лет жила внутри него; которая все время незаметно оберегало ее от ошибок, неверных ходов и самого страшного. И это была на самом деле совсем не любовь, нет, далеко не она…

Ее судьба стала всей его жизнью ровно тогда, когда все дальнейшее существование такой хрупкой и сильной девушки он начал строить своими руками; когда сам не заметил, как узнал в ней целую вселенную, вместо одной мимолетной кометы; когда во благо ей отдавал все и даже больше, лишь бы не стать тем, кого она всегда держала за барьером: барьером своей личности, куда он был допущен единожды и уже бессрочно.

И это красное платье вновь встретилось в ее мыслях с реальностью, а на тумбочке при свете тех самых небесных ламп искрились, как никогда раньше, тени, все ещё не тронутые осторожной и по-настоящему женской рукой. Рукой отныне и навсегда, невзирая ни на что, счастливой женщины.

Той, которая добилась своего счастья.

Той, которая кончиком иголки выковыривала его из гранита безжизненных скал.

Той, которая пронесла искренность, любовь и веру через всю свою жизнь, наполненную болью и радостями, страданиями и счастье, слезами и смехом.

И она была именно той. Той, которая с сегодняшнего дня и отныне навсегда стала настоящей женщиной, во всех ее проявлениях, гранях и цветах.

Сахарные губы совсем не на долго оторвались от мужских, чуть колючих и обветренных ее дыханием. Она вновь взглянула в его бездонные глаза, полные чего-то волшебного и невероятного, так сильно манящего и притягательного.

Она улыбнулась, на секунду пряча свои зрачки под тонкой кожей век, пушистыми ресницами в этот момент отыгрывая симфонию «Времена Года. Весна».

Мокрый язык ещё раз облизал налитые губы, лишь затем приоткрываясь и будто собираясь, что-то сказать, но в ответ были тотчас накрыты мужскими, карамельными и шипучими; точно такими, которыми они оба запомнят этот вечер.

========== Часть 16 ==========

Когда ночь окончательно вступила в свои права царицы тьмы и страсти, невыносимый обычным человеком уют начал разливаться горячим пламенем света стоящего на прикроватной тумбе торшера. Тонкие женские пальчики коротким движением привели его в рабочее состояние, наделяя все пространство вокруг романтикой. Абсолютно же голое тело, лишь мельком ниже поясницы прикрытое одеялом, не могло не притягивать к себе того, которого раньше оно манило и влекло к себе с огромной силой , а сейчас это чувство и подавно увеличилось в тысячи раз.

Его глаза кажется ни на кого ещё не смотрели так: этот невесомый луч будто проходился по каждому извилистому выступу и впадине сладкой кожи, приходя с каждым новым впечатлением в огромный восторг.

И такого количества красок, которыми были раскрашены последние часы жизни обоих, было не счесть.

Это, определенно, были все оттенки красного.

Яркого, сочного, чуть приглушённого, оставленного в тени уходящего дня, ставшего при свете только звёзд рыхлым бисквитом, уносящегося в глубины сознания ощущение, оцепенявшее губы, ресницы и кожу любовью.

Единицы от густого чёрного до разбавленного молоком её глаз кофе.

Немного мазков снежного, сахарного и, конечно, пудрового.

И море… необъятное море всех полутонов, оттенков и нот тягучего жёлтого.

Чего только стоили пшеничные волосы, что одним своим скольжением сверху вниз от лопаток до плеч, почти до талии и аккуратной груди сводили с ума мужское сознание.

Перед таким натиском было очень сложно устоять даже ему,знавшему тело родной девочки вдоль и поперёк, повидавшему её всякой, но никогда не сомневавшемуся в девичьей красоте. Когда его торс оказался примерно на середине мягкой постели, ладонь Олега легкими движениями тонких пальчиков пронеслась по Марининой шее, задела лопатки и каждый позвонок, но нашло своё бессменное место на талии. Тонкой талии, которую он помнил всегда такой.

Казалось, даже когда её живот был украшен выступающим через широкую майку пупком, что буквально был «выдавлен» наружу ожиданием новой, уже кипящее внутри неё жизни, талия была точно такой же узкой, как сейчас. Улыбка пронеслась свежезаженным туманом лампы на его лице, а губы ещё раз, уже сбиваясь со счёта, оставили свой след где-то под волосами.

Все ещё с непривычки она вздрогнула, на автомате прогибая шею назад, но в момент остановилась, медленно возвращаясь в прежнее положение. И на её лице замелькал праздник, пришедший с его улыбчивым ртом, а от места их соприкосновения начали разбегаться стада мурашек в разные части тела женщины.

С уже в ужас измученных губ сошёл медленный поток воздуха, покрывая приятным холодком, кажется, обвисшую грудь и собственный одряблевший живот. Внутри ей тотчас стало не по себе: с седьмого неба она в одну секунду спустилась на землю, вспоминая о том, что она – абсолютно обычная женщина, как бы то прискорбно не звучало, преклонного возраста, от чего ласки родного отошли на второй план, и тело, скрывая все эти «уродства», рухнуло на постель, утыкаясь носом в подушку, прикрытую благородным, в отличит от неё, белым хлопком.

–Ты, наверное, уже проголодался? – первые слезы отвращения к самой себе такой начали подкатывать к горлу, но все это она старательно скрыла. Не дожидаясь ответа на этот вопрос, Марина в момент встала, столь же быстро облачая себя в шёлковый халат чуть ниже колена, который скрыл под собой все так прелестно манящее мужское нутро. Жаль, что в такой халат она не могла упрятать свою душу, чтобы ничего, творящегося на ней не было видно.

Как бы то не показалось кому-то странным, но неладное он почувствовал сразу: и это падение, и появившиеся зажимы, и упавшие в грудь плечи – все выдало её неуверенность, которую он давно полюбил. И когда дрожащие пальцы в суете уже навязывали третий узел из лент пояса, его ладони легли прямо поверх похолодевших рук. Он уже знал, что сейчас с кончиков её ресниц начнут катиться слезы, даже не знал… он чувствовал это лишь по тому накалу, повисшему в воздухе.

Мужские губы коснулись ее виска, а из глаз в ту же секунду начали по одной спускаться слезы, которые он прекрасно видел. Её сердце тогда лишь сильнее съёжилось, и, как маленькая девочка, она вырвала свои ладони из его рук, быстрыми шагами отдаляясь от него. Даже не разбирала она, куда собственные ноги вели женское сознание, но уже в слезах щеки прилипли к холодному кафелю ванной под звук защёлкивающегося замка двери.