Текст книги "Машины морали, Машины любви (СИ)"

Автор книги: DanteInanis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– А у меня есть эмоция засранца! Показываешь мне рожу, а я чувствую: засранец или нет.

Ал приблизился к Чарльзу лицом к лицу.

– И что скажешь об этом? – указал он на себя.

Чарльз свёл указательный и большой пальцы образуя между ними небольшую щель.

– Вот на столечко, – подмигнул он левым глазом.

*

Отношения между Майклом и Чарльзом уверенно портились. Поэтому в плане свести Майкла и Ала таилась попытка Чарльза удержать человека, который был ему небезразличен. По его мнению, у союза с Джимми не было будущего, в то же время Ал казался подходящей кандидатурой. Чарльз был знаком с Джимми постольку-поскольку и не испытывал желания общаться, так как считал Джимми незрелой личностью из-за того, как тот вёл себя с Майклом. Он считал подобное поведение слюнтяйством недостойным ни мужчины, ни человека.

А Майкла и Ала Чарльз воспринимал как людей странных, даже с придурью, но хороших, возможно, куда лучших, чем он сам. Именно поэтому в его голову пришла мысль о кумовстве. Впервые в жизни Чарльз обдумывал свои действия на несколько шагов вперёд. Он пригласил Ала в Амор Мунди, устроил встречу под предлогом показать проект Паоло и, конечно же, пригласил Майкла.

Каково же было его удивление, когда Ал и Майкл почти сразу отделились на личный разговор. Тем не менее, причина состояла в интересах Майкла в области программирования эмоций.

– У меня есть знакомый на работе – Рене, – сказал Майкл, проводя Ала по закоулкам Амор Мунди.

– Почти как Декарт? – пошутил Ал.

– Ага, – улыбнулся Майкл. – Он высказал гипотезу, что среди нас должны жить люди, которые лишены способности влюбляться.

– Врождённое? – переспросил Ал. – Честно сказать, именно с таким не сталкивался. В основном отсутствие влюблённости можно объяснить нарушениями восприятия, скажем, патологическим недоверием.

– Это может стать причиной? – спросил Майкл.

– Конечно, может, – подтвердил Ал. – Резкое несоответствие с идеализированным образом – и любви нет. У каждого образ свой, значит, и причины могут быть свои. Поэтому нужно рассмотреть этот вариант, и лишь потом предполагать врождённость.

Ал заметил, как Майкл задумался, и немедленно прервал его мысли.

– Значит, это ты? – Ал подошёл к Майклу вплотную, смотря на него сверху вниз, как смотрит порой царь на подданного. – Человек, который не может влюбиться?

И не договаривая слова «Проверим», Ал поцеловал Майкла в губы.

*

Майкл не мог игнорировать стремление сравнивать Ала с бывшими. Он как бы разделился на две половины. Одна половина фантазировала, как Ал делает ему предложение руки и сердца, а другая половина смеялась над первой. Тем временем ему не удалось обнаружить у Ала сколь либо действенных недостатков, которые при желании нельзя было бы не назвать достоинствами. В некотором роде Ал смешивал в себе особенности Джимми, Чарльза, Паоло и Рене. С одной стороны ему удавалось быть отвязным и безрассудным, с другой – он отдавал себе отчёт, с третьей, как и Джимми, умел заботиться, и наконец обладал «житейским интеллектом» – тем редким видом ума, который отличается от способности решать задачи, писать программы и позволяет человеку здравым образом смотреть на реальность. Но Майкл не чувствовал никаких признаков влюблённости. Нет, ему было приятно всё, что они делали вместе с Алом включая секс, свидания и научные эксперименты, но…

Ал закрыл двери гостиничного номера Амор Мунди и достал из кейса сегменты, которые сложились в полусферический шлем:

– Знаешь, что это такое? – спросил он.

– Да, это КРАН, – ответил Майкл.

– Верно. А для чего его создали?

– Как замену громоздкому МРТ. Ну и ещё там…

– Он позволяет изменять работу нейронов, – подсказал Ал.

– Ну это временное неинвазивное влияние.

– Временное?! – с удивлением воскликнул Ал. Он предложил Майклу расположиться в кресле, чтобы надеть прибор, и сказал: – Я покажу тебе один сногсшибательный фокус.

Майкл сконцентрировался. Ал поставил на журнальный столик пустой бокал, активировал КРАН, и включил связь с сервером Амор Мунди.

– Посмотри на бокал, – скомандовал он.

Майкл посмотрел на журнальный столик, на котором располагался пустой винный кругловатый бокал. Как только сервер обработал данные, Ал наполнил бокал вином и вновь скомандовал:

– Посмотри снова.

Майкл ещё раз сконцентрировал внимание на бокале, КРАН собрал данные, а сервер уже рассчитывал карту активности коры головного мозга.

– Замечательно. Ну, глянь на меня, и снова на бокал.

Майкл быстро переменил фокус зрения, а когда вернул внимание на журнальный столик – бокал был пуст. В глубине Майкл ощутил что-то странное и не очень приятное. Логически он понимал, что за те несколько секунд, пока он поворачивал голову, Ал не мог вылить вино из бокала. Значит, бокал на столе должен быть полон. Но бокал был пуст. Майкл внимательно всмотрелся в область журнального стола, наклонился ближе к бокалу, но бокал оставался пуст, лишь странное ощущение усилилось.

«Вот как это работает, – подумал Майкл. – Он подменил в моей голове наполненный бокал на пустой? А разве такое возможно?».

Майкл постарался вспомнить, сколько нейронных сетей должно участвовать в распознании бокала, в классификации и в интерпретации картинки, и выходило крайне сомнительным, что Ал мог бы за такое короткое время, с такими крохотными мощностями изменить работу мозга таким образом, чтобы при этом не затронуть другие стороны его личности.

– Ты ведь не мог подменить в моей голове изображение наполненного бокала на пустой. Это ведь маловероятно? Да? – спросил Майкл.

Ал утвердительно кивнул:

– В текущей ситуации невозможно. Всё, что необходимо, это убедить твой мозг считать наполненный бокал на столе ошибкой, иллюзией. Поэтому пустой бокал, который ты «воспринимаешь», – это навык мозга исправлять ошибки интерпретации увиденного. И обрати внимание.

Как только Ал оторвал бокал от стола, Майкл снова увидел в нём бултыхающееся вино.

– Ух ты! – воскликнул он.

Ал снова поместил бокал на стол – в воображении Майкла вино исчезло.

– Но это ещё не всё, – предупредил фокусник-Ал. Он достал из кармана телефон, активировал приложение камеры и поднёс к глазам Майкла. На экране телефона в реальном времени проецировался журнальный столик и на нём бокал вина был полон. В то же время бокал в «реальном мире» оставался пуст. Майкл заворожённо смотрел на эту картину, не в силах оторвать глаз. Незнакомое царапающееся ощущение усилилось.

– Невозможно! – лоб Майкла покрылся потом от волнения. – Просто невозможно! Так не бывает!

– Возьми бокал и наклони его, – посоветовал Ал.

Майкл аккуратно взял пустой бокал, наклонил его, и как только звук льющегося вина достиг слуха, вино волшебным образом проявилось в «реальном мире». Майкл от души закричал, отшвырнул словно чёрную кошку прочь проклятый бокал и уставился на Ала.

– Извини, нужно было предупредить заранее, – сказал он серьёзным тоном. – Я постоянно забываю о том, что люди привыкли доверять своему сознанию.

Майклу потребовалась пара минут, чтобы успокоиться и понять фокус с камерой. Конечно, он изучал это. Консолидация реальности. Мозг консолидирует ощущение реальности на основании предыдущих знаний. Когда мы смотрим в экран камеры и видим, что она передаёт содержимое комнаты, наш мозг знает об этом и правильно склеивает восприятие из камеры и то, что он видит без неё. Поэтому, если сознанию подменить бокал с вином на пустой бокал в контексте стола, то такая подмена не будет работать для камеры, ведь камера она сама по себе, а консолидация происходит позже. И правда! Сперва мозг видит, что бокал в камере и бокал на столе различаются, поэтому он думает, что это разные бокалы и разные столы! С другой стороны, мозг ожидает, что камера отображает объективную реальность, но отличие пустого от полного бокала кажется ему более убедительным, чем вывод, сделанный на основе опыта. Именно поэтому консолидации не происходит, и мозг продолжает думать, что бокал на столе и на экране телефона – не один и тот же.

– Ты бы не помог мне снять эту штуку, – произнёс Майкл дрожащим голосом, указывая на КРАН. Ал кивнул и аккуратно снял дорогой прибор.

Майкл находился в шоковом состоянии не из-за когнитивного диссонанса во время опыта, а из-за мысли, которая посетила его. И хотя мысль была знакома, он смог ощутить её на своей шкуре только сейчас. Вся жизнь, всё вокруг, всё то, что он называл «реальностью», являлось сложным мнением внутренней машины, которая разрывала действительность на куски, чтобы позже перемешать их и склеить в некое подобие мозаики, которую люди называли «реальностью». И только сейчас Майкл нос к носу, словно ребёнок, получивший движение от смены статичных картинок, понял, кто и что он есть. Он —машина по имени «монтажёр».

– Машина монтажёр, – шёпотом произнёс Майкл.

*

Оказывается, значительных изменений можно достичь незначительным влиянием, и эта мысль натолкнула Майкла на другую дерзкую идею. Разговор начался издалека.

– А можно сделать так, чтобы временно забыть какого-то человека? – спросил он у Ала.

Ал поёрзал в кресле и осторожно ответил:

– Именно человека? Да, можно. Можно сделать так, что эмпатическая связь между голосом и внешностью потеряется, и, в сущности, воспоминания, связанные с личностью, не будут всплывать в памяти. А если их замаскировать другими воспоминаниями, эта конструкция будет относительно стабильной.

– И это можно сделать КРАНом?

– Можно. Почему нет?

– Но он же временно воздействует на мозг.

– Ровно столько, чтобы мозг образовал новые синаптические связи. КРАН сам не способен создавать нейронные связи. Он изменяет работу сети так, чтобы их создать. Поэтому и приходится использовать искусственный интеллект, чтобы рассчитать весь этот пинг-понг.

Майк недоверчиво покачал головой, и Ал заложил ногу за ногу.

– Ну хорошо, – сказал он. – Вообрази газон между ларьками с едой. На газоне протоптаны тропинки. Самые жирные из них соответствуют ларькам с наиболее дешёвой и вкусной пищей. Тропинки менять ты не можешь, а вот на ларьки влиять да. И что ты делаешь?

– Убираю ларьки с вкусной едой и делаю так, чтобы люди ходили только в те, что мне нужно?

Ал щёлкнул пальцами:

– Именно, или, скажем, изменяешь мнение людей о качестве еды в ларьках.

– Как так?

– Один сегмент нейронной сети спрашивает мнение у другого, а ты ему подсовываешь фикцию. И он вместо того, чтобы кричать: «Вкусно», выдаёт: «Отвратительно». Вот и результат. Или как в случае с бокалом. Мозг считает визуальную информацию приоритетной, и та часть нейронов, которая «видит» вино кричит громче всех: «Я вижу бокал с вином», «Я вижу бокал с вином». Остаётся дискредитировать эту группу задир и дать больший вес тем, кто помнит, что бокал был пуст. Всё!

Ал с удовольствием зевнул:

– Обрати внимание, что мозг постоянно хранит увиденное с целью обеспечить целостность картинки, потому что слепое пятно препятствует зрению.

Майкл вспомнил об этой особенности:

– Похоже на алгоритм работы видеобуфера.

Ал пожал плечами:

– Тебе виднее.

Майкл выждал пару минут, чтобы задать именно тот вопрос, ради которого он пришёл:

– Ты можешь помочь мне в одном, – он сделал глубокий вдох, – эксперименте, – и внимательно посмотрел на реакцию Ала, который спокойно сидел перед ним. – Я хочу влюбиться в тебя.

Ал практически не дрогнул и лишь слегка приподнятые брови выдали искреннее удивление.

– Извини, я не корректно выразился, – Майк почесал себе нос. – От CommuniCat у меня есть рассчитанный идеальный образ. CommuniCat считает такие штуки на основании активности человека в социальных сетях. А зная свои фантазии, я придумал сценарий, который вызовет яркие эмоции. В теории всё это должно привести к влюблённости. И если ты исполнишь роль идеального парня в идеальной ситуации, а я не влюблюсь в тебя, значит… – Майкл сделал над собой усилие.

– Значит, ты не способен на это, – закончил его мысль Ал.

Майкл чувствовал, как его уши и щёки горели от стыда, но до конца не мог понять, от какого именно. За что он стыдился? За то, что раскрыл свои истинные мысли? Или за то, что сказал что-то такое, что было стыдным само по себе?

– Это тянет на нарушение трёх статей международного кодекса нейроисследований.

Майкл знал. И он приготовился покинуть комнату. Слова Ала дали ему понять: он сделал большую глупость. Очень большую.

Ал поднялся с целью сделать несколько шагов к Майклу, чтобы приблизиться вплотную. Он заметил смущение Майкла и прилив крови к его щекам.

– Я тебя крупно недооценил, – серьёзно сказал Ал, когда его руки дотянулись до Майкла, чтобы привлечь к себе.

*

Теперь Майкл вспомнил эту сцену правильно. Вместо лица Джимми было лицо Ала. Даже содержимое разговора показалось ему другим. Ему показалось, что вместе с возвращением истинной памяти он должен забыть все события, которые случились несколькими днями раньше, но воспоминания удивительным образом наложились друг на друга, и лишь несколько странных ощущений маячили в глубине сознания.

Для того, чтобы разрушить замаскированное воспоминание, Ал попросил Майкла написать записку самому себе, используя ассоциации с важными для Майкла людьми. Заголовок записки был таким:

«Сценарий эксперимента бог-любовник. Цель: определить способность влюбляться в идеальный образ».

Майкл взял белый листок, развернул и смял не читая.

– С возвращением, Майкл, – сказал Ал.

Майкл глубоко вздохнул, уселся на любимый пуфик и спросил:

– Слушай, эту штуку про телепортацию ты сам придумал?

– Угу, тебе понравилось? – с гордостью сказал Ал.

Майкл неопределённо сдвинул брови и ударил кулаком себя в грудь:

– До глубины души.

Ал улыбнулся:

– Я старался.

– А с письмом? С письмом – это твоя идея?

Ал хитро посмотрел в сторону:

– Почти моя. Ты не против, если я не буду выдавать истинный источник, но я подумал, что ты обязательно потребуешь от меня доказательств в виде чуда. И я подумал, какое чудо я могу показать так, чтобы оно с одной стороны было реалистичным, а с другой стороны – чудом. Обыкновенное чудо.

Майкл кивнул:

– Это правда настоящее чудо.

– Но оно выдумано.

– Пускай, – возразил Майкл, – Однако оно возможно.

– Ты серьёзно? – скептически заметил Ал.

– Совершенно серьёзно. Если бы каждый человек написал по одному самому искреннему письму в своей жизни, может быть, наш мир бы изменился?

Лицо Ала исказилось в отвращении:

– С чего ты взял, что человек способен написать такое письмо? Разве ты так ничего и не понял?

Майкл вопросительно посмотрел.

– Всё дело в том, что этот несчастный не смог его написать, – объяснил Ал. – И не потому, что его хватил инсульт. Нет! А потому что… чтобы выразить чувства в словах – нужно много усилий, Майкл! Очень много усилий!

Словно ливень в летний день, молниеносно сменилось настроение Ала с безмятежности на гнев.

– О, если бы каждый человек! – восклицал Ал. – Да пусть станет известно тебе, о смертный, – кричал он, словно не выходя из роли создателя, – что не каждому по плечу заключить в душе сложное чувство, – он поднял указательный палец высоко к потолку. – И уж тем паче, редкий умелец способен выразить такое чувство на бумаге!

Ал немного успокоился и продолжал.

– Люди похожи на мнимых сеятелей, никогда не знавших плуга, сита, величин усилий и вложенного труда, но фантазирующих о золотых колосящихся полях! Это не глупость, а намного хуже! И пусть Даннинг с Крюгером ошиблись в причинах, их принцип работает! – Ал добавил: – Именно поэтому я не люблю людей, высокомерных, самонадеянных, ничего не знающих, но с фантастическим воображением о своих способностях.

В этот момент образ Ала максимально походил на бога из древней христианской традиции: могучий, сердитый, наделённый горьким сожалением от созерцания своего творения и отделённый от человечества незримой гранью непонимания.

Ал тяжело посмотрел на Майкла:

– Высокомерие и невежество очень скоро похоронят всех нас. Поэтому это первые качества, которые придётся в себе изжить, если хочешь написать своё письмо.

Он окончательно успокоился и добавил свою любимую фразу:

– Только осознанный человек может быть искренним, Майкл. Поэтому я ценю стремление понять себя и поэтому я помог тебе, нарушив закон. Потому что осознанность важнее законов, созданных с целью экономить мышление. А у тебя есть шанс научиться думать по-настоящему и перестать быть мнимым сеятелем! Не будь мнимым сеятелем, Майкл, стань настоящим!

Майклу всё больше казалось, что Ал не был человеком, настолько необычными казались его слова. В результате нельзя было понять, какое из двух желаний Майкла исполнилось: лжец или бог? Тем временем Ал взял КРАН в руки и подошёл к Майклу.

– Надень это, посмотрим на твоё состояние, – сказал он.

Ал подключил прибор к серверу Амор Мунди и рассмотрел состояние ментальной карты Майкла.

– Всё хорошо, – заключил Ал, – маскировочное воспоминание почти разрушено, прежние связи восстанавливаются. Ловко я заменил своё лицо на Джимми, подделав эмоциональный отклик? А твой мозг сам убрал из воспоминаний остальные важные детали, будто ничего и не было! Ведь поразительно?! – Ал эмоционально потряс рукой. – Устройство памяти удивляет! – он торжественно улыбнулся, довольный своим мастерством. – Пару-тройку дней будешь чувствовать дежавю, но это нормально. Лёгкое чувство ирреальности тоже нормально. Не обращай внимания, это пройдёт.

Ал довольно улыбнулся.

– Эксперимент завершён успешно! Ну что, как результаты? – спросил он довольным тоном, в котором не осталось и тени от страшного образа творца.

– Никак, – угрюмо сказал Майкл, – кажется, я не могу влюбляться.

– Счастливчик! – радостно отметил Ал.

– Разве? – неуверенно промямлил Майкл.

– Конечно, – Ал сложил руки на груди. – Влюблённость – это самое жестокое издевательство над человеком, унаследованное от предков. Им-то оно было необходимо.

– Мысль известная.

– Нет, я не про те сопли философов, – перебил его Ал. – Ты не понял! Влюблённость – это акт самого постыдного недоверия, полученного от природы человеком. Программный костыль! Зачем она нужна? Великий замысел состоит в том, чтобы свести вместе двух мудаков, которые изначально не очень-то и подходят для совместной жизни, – Ал показал жестами, как два человека-мудака сходятся между собой. – Поэтому природа угнетает способность здраво мыслить и оценивать друг друга. А потом, если повезёт, эти два чужеродных существа, спаянные обстоятельствами и физиологией, изменятся и осознают, что между ними не так уж много различий. Понимаешь?

Майкл искренне покачал головой, так как уже давно перестал понимать Ала.

– Это насилие над человеком, – констатировал Ал. – Разве мы не можем добиться того же самого осознанно, трудом, уважением, пониманием, заботой? Зачем нам все эти наркотики? Ты же не выпиваешь литр спирта каждый раз, когда тебе нужно решить какую-то задачу, чтобы преодолеть лень? Нет, ты находишь способ! Осознанный понятный способ.

– Но чувства – это же чувства!

Ал снова скривил лицо, словно глотнул лимонного сока:

– Что это за бездумный аргумент? Чувства – это чувства? А вода – это вода! Ты хоть сам понимаешь, что хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что чувства же нельзя подумать.

Ал возмущённого выпучил глаза:

– И это говорит человек, который изучал нейрофизиологию, биологию поведения, и какие ещё там штуки ты должен был изучать на курсе прикладного программирования социальных систем?! Чему вас там учили? Чувства нельзя подумать?! Серьёзно!? Нельзя подумать? А чем же ты тогда занят всю свою жизнь как не обдумыванием грёбанных чувств? Какой мудак подписал тебе дипломную работу? Я немедленно ему позвоню!

Ал легко снял раздражение с лица:

– Стань настоящим сеятелем, Майкл! – он хитро подмигнул. – Just do it!

*

Через несколько дней ощущения дежавю окончательно покинули Майкла. Многие вопросы ждали его с распростёртыми объятиями, требуя ответов. А один из них требовал ответа больше всего.

====== Глава 4. Буги вуги не заканчивается ======

Людям свойственно воспринимать Вольфганга Амадея жизнерадостным человеком-конфетой, от каких ломятся все полки гостеприимной Австрии. В народе есть даже поверье, что, если детям исполнять его музыку, – они безусловно вырастут такими же гениальными и счастливыми, ну или хотя бы счастливыми. Так же случилось и с Микеле Чандром, которому на роду было написано родиться если не счастливым, то хотя бы гениальным.

Милые приёмные родители приставили к его красивым ушам музыку Моцарта. Но малыш услышал не загадочную серенаду номер тринадцать, не великолепные фортепианные сонаты, не двадцать седьмой концерт, наполненный гармонией рая, а именно драматичный концерт с цифрой двадцать (так любимый Бетховеном). Может быть именно это произведение предрешило судьбу юного Микеле?

В семьях музыкантов забобоны не редкость: «Не пиши девятую» или «Только не шестую, хочешь как у Чайковского и Малера – грех!». Магические цифры, закономерности, к этому Микеле был холоден, в то время как музыка его вдохновляла.

Больше прочего ему нравилось писать музыку на листе, выстраивая ноты по линейкам, не обращая внимания на гармонию, а руководствуясь эстетической красотой расположения точек на бумаге. Родители сперва не принимали такое баловство всерьёз, но постепенно Микеле научился рисовать ноты так, чтобы из них складывалась гармония. Как вам такой способ композиции?

Позже он принялся рисовать странные закорючки по всей квартире, пока однажды в гости не пришёл человек, который узнал в рисунках фракталы, чем предзнаменовал появление Чандра-математика. Впрочем, Микеле-математик никак не входил в планы родителей. Похоже, что он не входил в планы большинства людей на планете. Очень скоро судьба предоставит ему возможность с этим столкнуться полностью.

*

На завтрак Микеле разучивал вторую часть шестнадцатой сонаты Моцарта Andante, которую сам композитор назвал Sonata semplice (лёгкая соната), что никак не умаляло её красоты. Воздушная словно сладкая вата и отскакивающая как попкорн в микроволновке музыка звучала на кухне. И вот в тот самый момент, когда мелодия вдруг перешла из мажора в минор, чтобы запеть жалостливым голосом, на кухню зашёл отец. Он неприятно посмотрел на Микеле и вышел из кухни ничего не сказав. Вместе с минорной модуляцией Микеле почувствовал волнение и даже возвращение в мажор не могло унять беспокойство. Он закрыл пюпитр и побежал в комнату к родителям. Отец стоял, мать сидела. Оба были максимально напряжены.

Через несколько дней в их дом приехали дяди с ящиками, и в тот же вечер Микеле увидел своих родителей и других людей в телевизоре. Они звучали как испорченная седьмая симфония Шестаковича, переполненные диссонансами, контрпартиями и шумами. Каждый играл свою мелодию, но вместе звуки собирались в какофонию.

О чём же они говорили? Единственное, что запомнил Микеле, это слова о том, что они желают добра ребёнку. А ребёнок это он. Значит они желали добра ему? На тот момент Микеле уже был в возрасте, когда понимаешь такие штуки. Если люди желают кому-то добра – значит они молодцы. Но он никак не мог понять, отчего ему так плохо от ихнего добра.

Родители в свою очередь говорили тоже самое: «Мы желаем тебе добра» и водили его в странный зал, похожий на зал филармонии, в котором не было музыкальных инструментов, а посредине сидел странный дядечка и что-то говорил «именем закона». Дядечка так же убеждал Микеле, что желает ему добра. Но Микеле не мог понять почему ему так плохо от всего этого добра, хотя слово «добро» вроде как слово хорошее.

*

В результате непонятных для Микеле действий он потерял дом и родителей уже в шесть лет. И это в отсутствие каких-либо причин природного характера как-то: авария, ураган, болезнь. Любому этого бы хватило для ненависти к человечеству, поэтому Чандра можно было понять. Люди, желающие ему добра, внушали страх куда больший, чем сам Клод Дебюсси.

Пока власти должны были найти новых родителей для мальчика, Микеле определили в небольшой приют святого Винсента, объединённый с домом престарелых. Микеле тем временем ударился в антисоциальное поведение. Он почти ни с кем не говорил, вместо этого находил нелюдимую комнату, закоулок или угол во дворе и рисовал заумные фракталы.

Однажды перед дождём мальчик увидел чёрную надвигающуюся живую тучу, похожую на морскую волну. Туча внезапно растворилась в небе, чтобы снова сжаться в плотное полотно. В воображении Микеле зазвучала мелодия «Снег танцует». Он услышал её в исполнении ксилофонов, к которым погодя присоединились валторны вместе с кармическими басами, от чего воздушное произведение Дебюсси обрело медный окрас пропасти и перцовый запах озона. Словно слушая одну с маэстро мелодию, стая скворцов танцевала из стороны в сторону. Микеле поднял голову к небу и побежал навстречу птицам, неспособный оторваться ни на секунду от картины, которая внушала ему смысл всей его жизни.

Его нашли в поле недалеко от пансиона. Он стоял перед чернеющим лесом запрокинув голову к небесам. Когда тётенька в очках с модной оправой спросила его, что он там делал, он ответил: «Пытаюсь стать птицей». Тётенька спросила, зачем, и Микеле ответил: «Потому что быть как люди – это ошибка».

*

– И вы ещё удивляетесь, что его никто не берёт? – сказал полный мужчина с масляным пятном на рубашке, – он же стрёмный, – и глазами показал на мальчика в углу бара.

В это время Дона отлепётывала зачётный пиано-перфоманс с буги-вуги. Она и слышать не желала, кто там чего говорил, просто балдела от звука, размахивала своей головой с такой силой, что закрученные завитушки прыгали в такт вместе с объёмными грудями словно метроном. Раз-и-два-и-три-и-четыре-и! Мистер «Кик-И», появившийся невесть откуда, подыгрывал ей на электрогитаре.

– Кто это стрёмный? – спросил мистер «Кик-И».

– Да вот тот пацан, видите? Опять пришёл сюда из приюта. Сейчас Дженкинс нагрянет.

– Дженкинс?! – с удивлением спросил: «Кик-И». – Он, наверное, страшный?

– Как моя Сара после попойки.

– Что ты несёшь, косой, Сара никогда не пила, – крикнула Дона.

– А я и не говорил, что она! – возмутился мужчина с масляным пятном, тыкая большим пальцем себе в грудь.

Мистер «Кик-И» подозвал парня жестом.

– Эй, бэби, как дела?

Микеле не ответил и насупился.

– О, да у тебя депрессия.

Микеле посмотрел на мистера «Кик-И» из-под лба:

– Это тётенька в очках так говорит.

«Кик-И» был доволен собой, что смог разговорить ребёнка, и не хотел терять кратковременный успех операции.

– Это правда, бэби? – спросил он для поддержания светской беседы.

– Вы четвёртым пальцем не дожимаете баc, – ответил недовольный Микеле.

– Бэби, ты это услышал? – удивился мистер «Кик-И».

Микеле сделал вид, что ему задали оскорбительный вопрос.

– Так это производственная травма, мальчик, – крикнула Дона.

– Ох, бэби! – сказал мистер «Кик-И». – Она лжёт с целью спасти грешную душу, а на самом деле мои руки выросли из заднего места.

Микеле удивился.

– Правда?

– Зуб даю! – засмеялся мистер «Кик-И».

– Вам сделали такую сложную операцию, – искренне посочувствовал мальчик, – это был очень талантливый хирург.

Бар неожиданно затих. Дона не сразу сообразила, что слова были напрочь лишены иронии. Её глаза налились слезами безумного смеха, и она прыснула, заражая гоготом окружающих.

– Я же говорил, он стрёмный, – шёпотом повторил мужчина с пятном.

– Заткнись, жирдяй! – заступился мистер «Кик-И». Он подозвал жестом мальчика и спросил его, нравится ли ему музыка. Микеле одобрительно кивнул и сказал, что может «слабать» «jingle bells». Мистер «Кик-И» одобрительно выставил палец вверх и пригласил Микеле продемонстрировать.

Микеле с раннего детства привык выступать на публике и на самом деле уже порядочно изголодался по признанию и вниманию. С хитрым видом он подошёл к инструменту и нажал пару клавиш. Бар не обратил внимания. Тогда он выпилил сложное арпеджио вместе с хроматической гаммой. Кто сказал, что дети не умеют манипулировать? Бар умолк.

И Микеле попытался на слух подобрать по памяти «Лунный свет» любимого Дебюсси. Он интуитивно упростил партию левой руки, достаточно, чтобы передать основной мотив. Посмотрел на кислое лицо Донны, потом на скучное лицо мистера «Кик-И» и понял, что этим публику не завоюешь. Микеле взял паузу, подумал и во всю силу ударил буги-вуги, который только что исполняла Дона.

– Чёртовый малолетка! – крикнула от неожиданности она.

В этот момент появился мистер Дженкинс. Он открыл левой рукой дверь в бар и сразу увидел наглого сорванца. Микеле выплясывал буги-вуги на клавишах, и мистеру Дженкинсу показалось, что ребёнок пьян. Он прикрыл от стыда лицо и принялся пролезать сквозь ликующую публику.

Его остановил гриф стратокастера.

– Вам что-то угодно, сэр? – спросил мистер «Кик-И», тыча чиновнику в грудь.

Мистер Дженкинс посмотрел на новое лицо и промямлил:

– Сотрудник_приюта_для_детей, – его слюни словно склеивали слова вместе.

– Ах, это вы мистер Дранкинс! – догадался «Кик-И». – Оставьте пацана в покое! Разве не ясно, насколько херов этот ваш приют, как, впрочем, и дикция, если ребёнок сбегает в такую дыру!

– У_этого_ребёнка_аутизм! – начал выходить из себя мистер Дженкинс, из-за чего слова стали слипаться ещё сильнее.

– Каутизм?! Дона, ты слышала, у мальчика коммунизм! – прокричал мистер «Кик-И».

Дона подошла к мужчинам.

– Хоть коммунизм, хоть гомосексуализм! – сказала Дона. – Это не передаётся! – она положила тяжёлую руку на плечо мистера Дженкинса.

– Оставьте парня в покое. Я сама отведу его в приют после банкета! – произнесла она серьёзным голосом, который не знал отказа. – Даю слово!

– Это правильно, – поддержал её мистер «Кик-И». – Вы посмотрите, какой парнишка способный, прям как Моцарт!

Сотрудник приюта ехидно ухмыльнулся:

– Значит, вы ничего не знаете? Это же тот самый ребёнок из замороженной яйцеклетки. Поэтому его никто брать и не хочет!

– Гонишь!!! – выпучил глаза «Кик-И».

– Так оно и есть, – подтвердил мужчина с пятном.

Дона скривила лицо.

– Это он что ли по потолку ногами ходит? – Дона недоверчиво посмотрела на парня, который продолжал склеивать музыкальные фрагменты, услышанные в баре, и добавлять к ним флёр импровизации.

– Матерь божья!!! – всплеснула она руками. – Точно, вылитый папашка!

«Кик-И» обернулся в сторону мальчика.

– Как же это я так… опростоволосился… Непростительно.

Мистер «Кик-И» вспомнил Биджоя Чандра, а вместе с ним и безумную юность. Теперь он и Дона с чувством ностальгии смотрели на малую копию великого певца.

Когда Микеле окончил дебют под аплодисменты, Дона махнула рукой мистеру «Кик-И» и поднялась на сцену к инструменту.

– Эй, народ! – крикнула она со сцены. – Кто-то из вас помнит старину «Би-Джой»? – она показала на пальцах цифру два и зал одобрительно заревел: «Да!».