Текст книги "Машины морали, Машины любви (СИ)"
Автор книги: DanteInanis
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
– Совершенно верно, – подтвердила Мо, протягивая макарун для Нэнси.
– Но как можно оценить красоту идеи, если вы не знаете её? – не унимался Виктор.
– Да, да, – подтвердила Мо.
– Очевидно, речь идёт об имплицитном знании вне вербального выражения, – сказал голос напротив Виктора.
Источником неряшливого на вкус детского, но уверенного голоса был Паоло.
– Вы в этом что-то понимаете, Паоло? – спросил Виктор.
Паоло ничего не ответил, а лишь бросил взгляд в сторону Ала.
– Правда, – ответил Ал Виктору, – понимание и красота связаны.
Ал сделал театральную паузу:
– Даже больше, эти слова означают одно и тоже. Если ты способен чувствовать красоту, значит понимаешь её. Но в то же время мало кто способен словами объяснить рассвет или закат, звёздное небо, узоры листьев и паутины, звуков мелодии.
– О! Я с вами совершенно согласен! – просиял Виктор, – Но я бы сказал, что никто не способен объяснить красоту!
– Неправда. Листья, деревья, паутина, кровеносные сосуды – всё это фракталы, – перебил детский голос Паоло.
Ал улыбнулся:
– Объяснить можно, но чувство красоты возникает раньше объяснения.
Гости оживились. Было заметно, что их внимание включилось в работу, и если до сих пор большей части компании было всё равно, то сейчас каждое ухо приготовилось. Паоло следил за Алом, Рене за Паоло, Мо за Виктором, Рейчел за Нэнси, а Нэнси за макарунами. На Майкла никто не обращал внимания, кроме Ала.
Виктор нагнетал темп:
– Но как возможно видеть идею? Вы умеете читать мысли?
– Нет, не умею, – ответил Ал.
– Что же имеется ввиду? – пёстро улыбался Виктор.
Ал выдержал паузу, во время которой подбирал слова:
– Есть такая пословица: рыбак рыбака.
Виктор искренне развёл руками:
– И что это значит?
На лице Паоло лишь промелькнула тень скрытой улыбки:
– Разве не ясно, это значит, что он и есть идея, – тихо сказал Паоло.
За столом воцарилась тишина, которую прервал уверенный голос Рейчел:
– Мемра, Маамар, Логос, Слово – творческое начало Бога. Вы бы знали это, если бы увлекались историей, – она удовлетворённо осмотрела Ала, который молча кивнул ей. – Если упростить, всё это можно назвать идеей. Значит, если Бог существует, то в первую очередь он должен быть не столько человеком, сколько идеей. Разве это не было бы самым логичным?
– Верно, – серьёзным тоном произнёс Ал. Майкл сидел в оцепенении.
– Какое удивительное совпадение! – Рейчел пристально посмотрела в глаза Майклу. Майкл молчал, в то время как Виктор собирался с силами, чтобы сложить воедино копьё слов:
– Выходит, вы и есть Бог? – спросил он, подразумевая абсурдность этого вопроса, всматриваясь в окружающих, желая обнаружить поддержку.
Ал ответил ровным тоном:
– Мемра, Логос, – эти слова мне ближе, – он посмотрел на Майкла. – Слово «Бог» в человеческом языке меньше всего вызывает понимание. Оно сродни крику, обсценной лексике без смысла. Сильная эмоция и при этом эмоция на мой взгляд пошлая и даже грязная.
– Даже так?! – с неподдельным удивлением звучал голос Виктора.
– В это сложно поверить, – сказала Мо.
– Слово «Бог» – означает создатель всего сущего, – добавил Виктор.
– Совершенно верно, – подтвердила Мо.
– И это ужасно пошлая мысль: создатель всего, словно всё могло не существовать, а Бог – мог.
Виктор не унимался:
– Но вы же видите красоту в идеях, значит, не все идеи прекрасны?
Ал отрицательно покачал головой:
– Не все мысли – идеи. Некоторые похожи на идеи, кажутся идеями, но не есть идеи.
Рейчел отодвинула чашку и включилась в разговор:
– Кажется, я понимаю. Вы не создавали вселенную из ничего, вы её выдумали.
– Точнее, открыл, – поправил Ал.
– Наподобие того, как люди открывают идеи?
– Да, наподобие этого, – согласился он.
– Это многое объясняет, – проговорила Рейчел в полутоне от шёпота.
– Неужели вы собираетесь поверить в это? – возмутился Виктор.
– Абсолютно согласна, – подтвердила Мо.
Виктор не стал сдерживаться на этот раз:
– Майкл – завидный жених, любит необычных людей. И тут появляетесь вы, загадочный гость, который изображает всевышнее существо. Хороша уловка!
Виктор надеялся поразить незнакомца в самое сердце, вызывав удивление, сожаление и в конце концов страх, но ни одна из этих эмоций не посетила Ала, он лишь задумчиво сказал:
– Почему люди склонны обвинять других в том, что любят совершать сами?
Собравшиеся посмотрели в сторону Ала.
– Например, вы, Виктор, дружите с человеком лишь потому, что он всегда готов поддержать ваше мнение. Разве это не способ изображать Бога?
Глаза устремились в сторону Виктора, который, казалось, пытался подобрать слова. Мо смотрела на него с нотками страха и негодования. Виктор прыснул:
– Ну! Вы слышали? Вы слышали?!
Паоло улыбнулся, Рейчел вежливо скрыла ухмылку, и в результате никто ничего не сказал. Виктор возмущённо схватил тарелку с макарунами и поставил её рядом с Нэнси:
– Какой позор! – крикнул он вслед макарунам, судьба которых заключалась в том, чтобы исчезнуть в пасти у Нэнси.
– Позор! – повторила тихим голосом Мо.
– Позор! – ещё раз бросил слово в окружающих Виктор.
– Позор! – повторила чуть громче Мо.
На последней ноте раздался раздражающий «Кусь» Нэнси, за которым скрылись реплики Виктора и его верной спутницы Мо.
Воцарилась продолжительная пауза, прерываемая лишь отдельными «Кусь» Нэнси. Закончив макарун сиреневого цвета с начинкой из лаванды и маскарпоне, она вдруг неожиданно заявила о своём присутствии.
– Скажите пожалуйста, – робко начала Нэнси, – а вы творите чудеса?
– Иначе не могло бы и быть, – с улыбкой ответил Ал, – Мир требует чудес точно так же, как человек – сладкого.
Нэнси улыбнулась в ответ:
– А покажите чудо?
Ал кивнул и принялся неспешно рассказывать. Гости слушали.
*
Из двадцати семи миль жилых районов – этот один из немногих, где суматоха города притворно замирает. Зелёные деревья, большие лужайки и даже одинокий фонтан, только пения птиц не слышно. За окном шумное нечто: уже не мегаполис, но ещё не живое дыхание природы.
Единственный источник шума, который выдаёт людей, находится по направлению лежащих ног. Матовые стеклянные двери, создающие иллюзию пространства и приватности, глушат шаги из ординаторской по коридору к пристанищам, которые, возможно, окажутся последними.
Эти шаги по коридорам уныния, безразличия, обречённости и предрешённости – единственное напоминание о том, что рядом есть люди. И это единственный способ понять, что ты ещё жив.
А Тони был ещё жив. Он прислушивался, чтобы убедиться в этом. Ничего другого ему не оставалось. На прошлой неделе Тони решил скосить траву. Но не газонокосилкой, а самой настоящей косой, чего не делал уже многие годы. Всё из-за этих ужасных соседей. Ничего другого ему не оставалось.
Лет двадцать назад он закончил блистательную карьеру менеджера. Управлял людьми, которые его боготворили, людьми, которые его уважали, людьми, которые его боялись, ненавидели, и даже людьми, которые его любили, он тоже управлял. Без сомнения, Тони управлял и управлялся со всем, что ему попало под руку. Ничего другого ему не оставалось.
Спросите Тони: «Что они с тобой сделали, друг?». Скажите ему: «Как же дошло до того, что ты пересел с управления на газонокосилку?». Тони не помнит и не знает, но ответит: «Дружище, посмотри, как мало травы осталось. Я работаю с семи утра и до шести вечера. И мне приходится косить одни и те же участки снова и снова. Это адская работа дружок, делать вид, что трава не скошена. Но я так просто не сдамся! Верь мне». Ничего другого ему не оставалось.
И Тони так просто не сдавался. Он выдержал все скандалы с соседями, жалующимися на звук газонокосилки, он справился с настырной дочерью, которая хотела, чтобы Тони переехал жить к ней. И он не сдался даже тогда, когда злые руки маргиналов ночью схватили несчастную газонокосилку, чтобы перерезать все кабели-жилы и внутренние механизмы-органы.
Утром он склонился над бездыханным телом механизма с бензиновым сердцем и отдал честь. Конечно, Тони понимал, что газонокосилка не могла позвать на помощь. Он простил ей все прегрешения явные и не явные и отправился в сарай, где стояла ржавая коса. Ничего другого ему не оставалось.
Энни позвонили за два часа до того, как её рабочий день обещал закончиться. «Ваш отец лежит на газоне», – сказал шершавый голос. Энни неприветливо положила трубку, сжала губы и, отпросившись у Гевора, поехала к отцу. После того как отца увезли в госпиталь, она занесла занозу в палец, затаскивая косу в сарай. Энни смачно выругалась и заплакала. Рядом не было никого, кто бы мог сказать: «Энни, Энни, ну это же просто заноза». Энни бы ответила, что плачет из-за другой занозы, но кроме ржавой косы рядом никого не оказалось.
Её детство прошло под ярким сиянием дней рождений, которые она ненавидела пуще прочих дней года. В эти дни она была обязана вести себя как ребёнок-образец, носить красивые платья, которые нравились её отцу, не ругаться с мамой, не звать мальчиков «дебил». И если бы в году было два дня рождения, то Энни бы охотно предпочла повеситься в обнимку с «Hello Kitty». Никого кроме мягкой игрушки рядом не оказалось.
«Дэбиииил», – произнесла она вслух показывая пальцем на Курта, который только что пытался съесть пирожное без помощи рук. Заглотив половину пирожного, Курт опрокинул голову, желая, чтобы оно пропихнулось в желудок под собственным весом, но челюсти непроизвольно закрылись, и заварной крем растёкся по детскому лицу. Курт смешно выглядел, а, главное, Энни завидовала ему, испытывая неподдельную симпатию: «Вот если бы мне можно было делать такие глупости», – думала она, но знала, что общество обвинит её в аморальности, и поэтому делала вид, что осуждает Курта.
–Дэбииил, – повторила она, тыча на мальчика пальцем. Курт злобно показал язык в ответ, отчего его лицо стало ещё смешнее. Энни захихикала и побежала как нашкодивший ребёнок, словно это она подговорила Курта, словно она измазала ему лицо кремом. В глубине души Энни так и считала, что мужчины созданы богом, чтобы совершать безумные поступки, которые приходили ей в голову.
Не удивляет первая влюблённость в парня, который нахамил учительнице истории и тем самым вызвал восторг у Энни. К тому моменту ей исполнилось четырнадцать, и она научилась не произносить слово «дебил» вслух, когда испытывала симпатию к мальчикам. Теперь она загадочно улыбалась.
А если бы Энни призналась в причине, по которой решила выйти за Дэна, её бы не понял никто. Кажется, она и сама забыла, как это произошло. Никого кроме Дэна рядом не оказалось.
Дэн, наверное, был неплохой молодой человек. Немного не в её стиле, немного мямля, немного нерешительный. Но Энни выбрала его, потому что отец требовал быть благочестивой. Он говорил ей, что женщина в её возрасте (ей исполнилось почти двадцать пять), у которой есть образование, должна иметь серьёзные отношения с мужчиной. Отец произносил: «благочестивые отношения». Именно так.
А Дэн подвернулся под руку. И, конечно, он не был похож на Курта или тех парней, которых Энни нравилось называть «дебилами». Но Дэн постоянно крутился рядом и почти всегда со всем соглашался, чем ужасно раздражал. Позже под звуки труб развода она признается: «Мне нравится, когда считаются с моим мнением, Дэн. Но если бы ты узнал меня лучше, то понял бы, что оно не моё». Дэн с негодованием развёл руками: «Чёрт возьми, а чьё?!». Энни подумала об отце, но не ответила. Ничего, кроме чужого мнения, рядом не оказалось.
Когда Дэн только появился в их родовом гнезде, в настоящем смокинге с причёской, ухоженный, как это надлежит всем мужчинам в роду Энни, он, к удивлению, очень понравился отцу. Это было странно, ведь отец обычно реагировал на людей мужского пола, которые нравились Энни, оценкой «дебил». Но в отличие от дочери он никогда не произносил это слово публично и вкладывал в него совершенно иной смысл.
«Ты видела этого дебила, Курта? – слышались слова отца из-за угла, предназначенные только для ушей матери Энни, – этот дурак ел эклер и размазал половину крема по лицу, бегал как угорелый, а после своей свинячей рожей упал прямо на платье жены Дугласа». Энни показалось, что в словосочетании «платье, жена и Дуглас» и платье и жена принадлежали Дугласу безраздельно: именно так голос отца расставлял смысловые акценты. А истинный ущерб был нанесён вовсе не платью или жене, а Дугласу, которого даже не было в тот вечер.
Когда Энни оказалась с отцом на кухне с глазу на глаз, он торжественно заявил: «Этот Дэн, он достаточно благочестивый молодой человек, Энни. Ты меня приятно удивила». Кажется, это должно было стать похвалой. Но слова были произнесены с такой необычной интонацией, что Энни невольно ощутила себя падшей женщиной.
Пока Энни и отец стояли на кухне, Дэн наконец успел совершить свою первую глупость: он немного выпил. Алкоголь не только не ухудшил его моральный облик, он даже усилил степень благочестивости, сделав Дэна решительнее. Поэтому, когда отец полушутя, полусерьёзно, спросил о видах на дочь, Дэн, промотав какие-то шаблонные слова, неожиданно сказал, что готов жениться. Десертная вилка Энни с грохотом упала на блюдце.
Перед сном отец постучался в спальню и присев на кровать тихо сказал:
«Конечно, Дэн хороший парень, и он мне нравится. Я был бы удовлетворён, если бы всё закончилось свадьбой, и твоя мать тоже не против. Но, я думаю о твоём счастье, Энни. Понимаешь?».
С этими словами он взял её за руку и поставил точку: «Ты должна понимать, он тебе не пара».
Если бы в руке Энни была другая десертная вилка, она бы бросила её со всей дури на пол, чтобы присутствующие могли оценить степень негодования. Но в её руке находилась рука отца, и Энни ничего не могла сделать, кроме одного: выйти замуж за Дэна.
Ни секунды Энни не сомневалась в ошибочности действий, но тогда она бы сказала: «У меня не было выбора». Был ли выбор у Дэна, который стал послушной фигурой на шахматной доске отца, Энни не знала, но иногда ей хотелось проткнуть первого мужа десертной вилкой в отместку за послушание. Очевидно, у них не было шансов, а их лучшим днём стал день развода.
Развод показался Энни первым разумным шагом в её жизни, и она немедля совершила второй: переехала подальше от отца. Были ли другие её решения верными или нет, сказать сложно, но по крайней мере они стали принадлежать ей самой. Никого рядом, чтобы оценить верность решений, не оказалось.
После того, как дочь уехала строить личную жизнь, личная жизнь Тони пошла наперекосяк. Или может быть всё дело в том, что Тони стал замечать, как они проводят время с женой? Тони открыл конфликт, нанял детектива, познакомился с любовником жены, оплатил услуги его дантиста и благополучно послал куда подальше семейные проблемы. Никого другого ему не оставалось.
*
Теперь Тони прислушивался к шагам, чтобы ощутить себя живым. Шаги замедлились, раздаваясь всё ближе и ближе. У его кровати оказалась женщина преклонных лет. Если бы мог, Тони подпрыгнул бы от неожиданности. Он даже не услышал, как дверь открылась, и ему на какой-то миг показалось, что перед ним присела смерть.
Женщина помотала головой и с улыбкой сказала: «Ну какая же я смерть». Тони подумал о том, что всё это ему приснилось, но улыбнулся в ответ левой половиной лица. «Ничего другого тебе не оставалось, да?» – спросила женщина, похожая на смерть. Тони вспомнил о том, как вчера к нему пришла Энни. О том, как именно она пришла. Формально пришла, формально села рядом с ним, формально смотрела ему в глаза, формально покинула его, словно они вовсе и не были знакомы. Улыбка сбежала с половины его лица.
Женщина внимательно заглянула ему в глаза. «Нет, тебя это не беспокоит. Ты весь целиком сидишь в этих мыслях. Можно сказать, что вся твоя жизнь только и осталась в них. Так бывает, Тони. Так бывает, когда пытаешься все мысли и чувства поместить в газонокосилку, а потом кто-то ломает её и ты ломаешься вместе с ней».
Тони кивнул. Он ощутил, как тёплая рука, похожая чем-то на руку его бывшей жены, сомкнула ту его ладонь, которая всё ещё была способна быть ладонью. «Нет, это вовсе не смерть», – подумал Тони. «Да, ты прав, – ответила женщина. – Смерть уже была и сделала своё дело. Никто во всей вселенной не в силах починить газонокосилку, – она сжала его за руку. – Но последнее слово может остаться за нами, как тебе такое, Тони? – и добавила: – Услуга за услугу». Тони бы сказал, что ничего другого ему не оставалось, но в этот раз он и сам был непротив.
Утром Энни раздражённо заметила свежее письмо, ожидая что-то неприятное, она удивилась, когда развернула конверт. Ещё больше удивилась, перечитав дату отправления на штампе. Письмо было отправлено как раз в тот самый день, когда газонокосилка сломалась, и за день до того, как сломался Тони. Она с волнением перечитала письмо. Потом снова. Потом позвонила Гевору, чтобы предупредить по работе, позвонила Дэну, попросила прощения, и поехала к отцу. Через три часа она сидела на том же месте, где ещё вчера была женщина, похожая на смерть, и точно так же сжимала здоровую руку Тони. Тони молчал, но Энни уже услышала от него всё, о чём только мечтала.
«Энни. Следовало бы начать это письмо так. Дорогая Энни, я осознаю, сколько боли и неприятностей доставил тебе. Но это не было бы правдой. На самом деле, Энни, я не осознаю сколько боли и неприятностей доставил, и мне страшно об этом думать.
Я хочу рассказать тебе, почему тобой горжусь. Уверен, ты этого не знаешь. И если я просто скажу: «Я тобой горжусь», – не поверишь.
Всё началось очень давно. Моя бабушка Эллис – твоя прабабушка была вторым ребёнком в семье. У Эллис был старший брат: спортсмен, красавец, самый популярный парень в школе и любимчик семьи. И вот однажды Эллис пришла к родителям и рассказала им о том, что якобы старший брат её изнасиловал. Родители не поверили ей, а несколькими годами позже её брата посадили за изнасилование одногруппницы. Больше к этому вопросу никто не возвращался.
Эллис выросла, стала прекрасной женщиной, но в глубине души желала отомстить родителям за недоверие. Она решила доказать им и самой себе, что является плохим человеком, поэтому вела неблагочестивый образ жизни. Эллис выбирала мужчин одного за другим, захватывала их, пользовалась и бросала, веря в то, что таким образом у неё есть над ними власть.
На этом её жизнь могла бы завершиться, пока она не встретила именно того парня, который полюбил её по-настоящему и не хотел бросать. Так на свет появилась моя мама, Роуз. Но несмотря на то, что мой дедушка любил Эллис, и возможно Эллис была не безразлична к нему, их отношения оказались настоящим адом, в котором и росла Роуз.
Наверное, Роуз, моя мать, показалась тебе кроткой женщиной. Но это была лишь маска девочки, которая привыкла жить в семье, где отец и мать ненавидят друг друга. Роуз знала обо мне всё, что я делаю не так, что я делаю так. Она следила за каждым шагом, и очень скоро я понял, что наказаний за ошибки мне не избежать, что мир состоит из боли и огорчений, если ты не косишь свою траву, которая всегда нескошенная.
Я не обвиняю свою мать. Ничего другого ей не оставалось. Но у меня был шанс сломать это, ведь я как никто другой знал, насколько ужасно жить в семье, где с тобой обращаются как с газонокосилкой, где думают, что ты газонокосилка, и любят тебя как газонокосилку.
Мне стыдно, что я не справился, Энни. Я не справился. Но у тебя получилось. И поэтому я тобой горжусь. Ты сейчас поймёшь почему.
Помнишь тот день, когда вы пришли с Дэном? Я и правда подумал, что он отличный парень, но я понял, что ты привела его только для того, чтобы быть мне хорошей газонокосилкой-дочерью. А я как хороший отец-газонокосилка не мог допустить, чтобы моя дочь вышла не по любви, ведь я и сам женился на женщине-газонокосилке.
Я знаю, ты считаешь свой первый брак ошибкой. Но это было твоим первым решением на пути, чтобы сломать проклятие, которое несёт наша семья уже много лет. И пусть это было неидеальным решением, я знаю как много усилий потребовалось, чтобы его совершить.
Поэтому я горжусь тобой, Энни. И когда у тебя появятся дети, а они появятся, Энни, они родятся свободными от ошибок прошлого.
Попроси за меня прощения у Дэна.
Люблю тебя, твой отец».
Когда в палату вбежал Дэн, Энни сидела в слезах, держась за руку отца. Впервые за много лет она по-настоящему улыбнулась. Все её ошибки и невзгоды показались маленькими и незначительными перед огромным будущим, а рядом оказались те, кого так не хватало.
Тони посмотрел на Дэна, потом на Энни и закрыл глаза. Ничего другого ему не оставалось, а теперь и не требовалось.
*
История Ала тронула присутствующих, каждый задумался о своём. Нэнси высказала мнение, что, если бы их фирма разработала программное обеспечение, которое бы присылало людям письма с тайными мыслями и секретами, возможно, мир изменился бы к лучшему. «Или самоуничтожился», – зло пошутила в ответ Рейчел.
Идея с письмом, которое рассказывает обо всём, пришлась по вкусу и Майклу, который обдумывал его возможное содержание для Джимми. Перед сном он увидел его фото. Джимми держал в руках бокал с чаем вместо вина и сидел спиной на веранде, где за домами уходил закат. Майкл подумал: «Что я должен написать ему, чтобы он разлюбил меня? Или наоборот: Что я должен написать ему, чтобы я полюбил его? Или: Что он мог бы написать мне, чтобы я полюбил его?».
Майкл уселся на кровать, протёр глаза, и, заметив, что Ал не спит, спросил:
– Что такое любовь?
– Считаешь, что мне это известно? – ответил вопросом на вопрос гость.
– А разве, когда ты создавал вселенную, то есть, открывал вселенную, ты не продумывал такие штуки?
Ал покачал головой.
– Любовь – это не что-то одно, поэтому её нельзя было бы придумать или изобрести, – ответил он.
– Ах вот как… – задумчиво проговорил Майкл. Если бы Ал ответил как-то иначе, Майкл мог бы вздохнуть спокойно и сказать себе, что наконец раскрыл розыгрыш. Но ответ гостя не противоречил текущим знаниям человечества о любви как о составном явлении.
Некоторые зоны мозга Майкл помнил наизусть: M51P03, H88R340. Эти две точки обеспечивали целостность образа любимого человека, словно центры пересечения автострад. Они вызывали чувство спокойствия и непостижимой правильности бытия. Майкл называл это ощущение «чувством созидательной красоты». Именно оно просыпалось в нём, когда он смотрел на Ала. Чувство правильности бытия, совершенства событий, верности пути, гармонии мироздания. И именно этих ощущений ему не хватало с Джимми, хотя Z346I32, которая отвечала за родительское чувство, и O83, что заведовала эмпатией, активировались рядом именно с Джимми.
«Почему люди не птицы?» – спрашивал какой-то писатель, и вряд ли догадывался, насколько люди превзошли птиц в замысловатых мурмурациях, пронизывающих дорожные переходы, магазины, улицы, пути от работы до дома. Люди как потоки крови, омывающие землю. Люди как потоки грязи, скользящие через пороги и двери. Люди как слухи и сплетни. Люди как люди.
Майкл шёл мимо дома с круглыми окнами, в которых рамы походили на растекающиеся часы Дали. Он остановился, чтобы рассмотреть бирюзовые кривые окна, которые умело играли в пинг-понг с лучами солнца, потом опустил голову и вернулся к мыслям про Джимми. Рядом проползла машина-уборщик с большими фарами-глазами и щётками-усами. На какой-то миг Майклу показалось, что машина – это Сальвадор Дали и он подмигивает ему. Где-то за лесом кварталов виднелся гигантский небоскрёб Амор Мунди. Майкл поморщился.
Воспоминания отнесли его в самое жерло исполинского здания, сотканного из шести ног-башен, каждая из которых была немного наклонена словно Пизанская башня, и отбрасывала тень на город.
«Амор Мунди» – так назывался комплекс отелей, кафе, ресторанов и заведений для знакомств и любви, куда стекались все жаждущие жители города, чтобы провести свой досуг. Здесь были самые разные форматы встреч и взаимодействий, свойственных для рода человеческого. В этом люди превосходили птиц и животных. А ещё люди были единственным видом на планете, который стыдился любви. Человеческие мурмурации. Вот каким было это место, местом сосредоточения людских желаний.
Майкл имел VIP-доступ в Амор Мунди как друга сына хозяина CommuniCat. Ему были доступны не только пустынные номера пяти отелей, но и LoveCage (клетка любви) – особой комнаты, находившейся на самом верхнем этаже башен.
CommuniCat была на вершине капитализации, продавая десятки приложений и сервисов, адаптированных под самые разные аспекты человеческих мурмураций: от свиданий до выбора букета цветов или места отдыха. Поговаривали, что роль CommuniCat куда больше, и она не только поддерживает алгоритмы поведения людей, но и задаёт их. Ответить на этот вопрос мог бы разве что Майкл, изучавший новую теорию информации Вольперта и рисовавший свои закономерности на картине социальных шаблонов взаимодействий. Но даже Майкл не был готов ответить. С одной стороны он был согласен с тем, что существование CommuniСat влияло на поведение человечества, с другой стороны не было никаких значимых фактов такого влияния.
Это положение вещей обещал изменить самый амбициозный проект CommuniCat, который должен был обеспечить людей запланированной любовью. Майкл был уверен, что новая технология обесценивала бы старинное «чувство», доведя его до серой банальности. Как только поиск потенциального любимого человека превратится в выверенный акт, более не останется причин хранить и лелеять любовь. Образуется эффект спекуляции, люди станут искать новые ценности. Но Майкл не намеревался спасать мир, всё, чего хотел он – это спасти себя.
Его путь в CommuniCat начался очень давно, но значимое событие произошло лишь несколько лет назад, когда через Паоло Майкл познакомился с очень экспрессивным молодым человеком. Сложно сказать, что именно поразило Майкла больше всего: комната LoveCage, неограниченный поток обсценной лексики или радикальный нигилистический взгляд нового знакомого.
Когда Паоло показал Майклу новенький прибор для транскраниального анализа и стимуляции, стоящий несколько тысяч зарплат лучших из лучших, и пригласил отправиться в Амор Мунди, у Майкла не было ни шанса отказаться. Именно тогда он и услышал это пафосное, переполненное вековым налётом элитаризма, как сыр с голубой плесенью, имя Чарльз. Майкл живо вообразил человека с именем Чарльз, и тем больше он был удивлён после знакомства с реальным носителем имени.
Человек с именем Чарльз нисколько не отражал звучания букв, складывающихся в древнее слово. Это была крайне неприятная, противоречивая и матерящаяся всеми возможными ругательствами сущность с двумя руками, ногами и одним очень острым языком. Над левым глазом ругательной сущности виднелся старый шрам, который как бы произносил: «Я – человек-неприятность-Чарльз», «Я – навязчивое-беспокойство-игла-Чарльз», «Я сидящее-у-тебя-в-печёнках-лезвие-Чарльз».
«Аааа, это вы злой-гений-король-IT-задротов, что пишет эти навязчивые х*ни?!» – воскликнул «Чарльз-неприветливое-матерное-слово», искренне улыбаясь. Он не только не извинился за свои слова, но и не подал даже малой надежды, что его совесть как-то смутилась от мысли о недопустимости подобного поведения. Возможно, именно этим он и понравился Майклу.
Чарльз был первым человеком, который не стесняясь в выражениях крошил и бил современный мир. Он разбивал осколки из неудобных вопросов и вдавливал их в кожу комфорта современных обывателей. И хотя кажется он был в одной тюрьме с остальными, но в своём протесте был свободнее других, чем вызывал уважение.
В тот вечер Чарльз натянул на голову Майклу транскраниальный сканер высокой разрешающей способности, подключил его к терминалу суперкомпьютера Амор Мунди и начал любоваться шаловливыми огоньками тета-сегментов мозга. Показывая пальцем на фиолетовую точку голограммы активности, он смачно выругался всеми известными словами, которые выстрелили из него вместе с потоком эмоций, после чего добавил: «Осторожнее, приятель, мне нравятся женщины».
– Многие думают, – объяснял Паоло, – что ментальная карта, которую показывает КРАН – это физические участки мозга. Этот участок – для такого-то чувства, а этот – для такого. Что не верно, – он показывал Майклу светящиеся многоугольные грани указательным пальцем. – Конечно, нейроны расположены таким образом, чтобы передавать сигналы друг другу по кратчайшему пути. Это оптимизационная задача коммивояжёра, и мы правда знаем области узкой специализации типа зоны Брока или Вернике. Но это лишь первичный взгляд. Когда учёные проектировали КРАН, их задачей было создать виртуальную схему нейронных связей так, чтобы человеку было легче понимать их работу. И они назвали это тета-сегментами.
Паоло объяснил, что фиолетовая зона совместно с активностью двух других областей зрительной коры указывает на эротическое внимание. Майкл пожал плечами: «Странно, но я ничего не чувствую». Чарльз похлопал его по плечу: «Ага! Как оно, подсматривать за собой через замочную скважину? А сейчас!..». Чарльз начертил рукой в воздухе треугольник, и Майкл сперва ощутил, а потом и увидел на голограмме изменения в сознании, которые отображались как несколько вспышек в области лобных долей. Он почувствовал сильное желание раздеть Чарльза. Новые вспышки в затылочной доле, которая отвечала за обработку визуальных образов, подсказывали, что Майкл видит что-то ещё, что не доступно остальным. Чарльз задорно выматерился. Паоло улыбнулся.
– Эта хрень за тонны баксов, Майк, может не только прочитать каждый нейрон в твоей килограммовой коробке с жиром, но и записать туда возбуждение. Сечёшь? – объяснил
Чарльз происходящее и со свойственным ему задором влил в себя очередной стакан виски со льдом.
– Зона A30L87 может усилить осознанность сексуальных желаний, – добавил Паоло. – Сейчас в Амор Мунди используют нейропептид А30 с целевой доставкой, чтобы влиять на эту область. Говорят, это усиливает впечатления от секса, и оргазм ярче.
– Усиливает, усиливает, – подмигнул Чарльз. – Если бы не йо*ный А30, я бы всю жизнь ходил импотентом, приятель! Благодаря ему я узнал, что мне нравится. Наука иногда е*нестически полезна, мой друг, – сказал он и задорно рассмеялся.
– И в чём секрет? – спросил Майкл.
Чарльз налил в стакан синтетический алкоголь, чтобы снова выматериться.
– А ты не обосрёшься? – спросил он прямо. – Это пи*ц!!!
Майкл покачал головой.
– Паоло, брат, добавь нашему другу немного о*енности!
Паоло набрал несколько команд на терминале, и через несколько секунд Майкл почувствовал в крови закипающую решительность:
– Снимите с меня эту хрень, – необычным для себя тоном приказал он.
