Текст книги "Amor deliria nervosa (СИ)"

Автор книги: cup_of_madness

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

========== Часть 1 ==========

– Коренья асфоделя следует перетереть в мелкий порошок и добавить лишь после пятнадцати минут кипения на…

Глубокий вдох. Гермиона закрыла глаза, сжав край парты с такой силой, что была уверена – под ногтями аккуратной длины остались микро-частицы древесины.

– Три капли белладонны, не больше, конечно, если вы не хотите тут же уснуть вечным сном и не попасть на экзамены, хотя для некоторых из вас это был бы крайне гуманный способ избежать позора, – губы Снейпа искривились, когда он окинул тёмным взглядом головы Гарри и Рона.

Гермиона сглотнула, пытаясь дышать. Она закусила костяшку указательного пальца правой руки, надеясь, что вот-вот прозвенит звонок. Кажется, с момента, когда она смотрела на циферблат, и время показывало, что до конца Зелий оставалось десять минут, прошла целая неделя.

Небольшой вздох вырвался у неё из груди, и девушка почувствовала, как начал гореть лоб, словно два полицейских на допросе исполняли ту самую заезженную схему с наставлением лампы в лицо, о которой не знал только младенец. Только где был её хороший полицейский?

– Затем три ветви полыни. Засушенной, а не свежей, мистер Лонгботтом, которая разъест котел, как марлевую салфетку, – рявкнул Снейп, и парень позади Гермионы вздрогнул, опустив свой нос в записи ещё ниже.

Глаза начали слезиться. Только не это, Мерлин. Гермиона прекрасно знала, что последует за такими симптомами, но каждый раз пыталась всё спихнуть на какие-то другие факторы, надеясь, что в этот раз обойдётся.

Ещё один сдавленный вдох, который через ладонь едва ли можно было принять за кашель. Семь минут до конца. Пожалуйста.

– Сок одного раздавленного плода шиповника и… мисс Грейнджер, может, вы соизволите выпить настойку или так и дальше будете продолжать заражать всех в классе?

Гермиона слышала эту реплику откуда-то издалека, будто профессор говорил не у неё над головой, а над огромной трехлитровой банкой, в которую её засунули, уменьшив. Возможно, это было кармическое наказание за ту проделку со Скитер. Плевать. К чёрту это.

Гермиона вскочила с места и уже через секунду толкнула дверь класса. Судя по интонациям Снейпа, его злость вот-вот должна была превратиться в лассо и остановить нерадивую ученицу ударом по икрам, чтобы она вернулась, извинилась за своё поведение и больше никогда не смела вот так выбегать из кабинета, не спросив разрешения. Но в тот момент ей было наплевать.

Гермиона бежала по коридору, ощущая прохладу подземелий на щеках. Ей хотелось просто лечь на пол среди успокаивающего холода и сырой земли вокруг, чтобы немного унять жар. Он сковывал виски девушки и сжимал шипованную проволоку вокруг её гортани.

Ещё один толчок двери, и потом она, наверное, пожалеет свои колени, которые сбила, упав на плитку в туалете, хотя это такая глупость в подобной ситуации. Колени, руки, веки… этому всему недолго осталось ей служить в любом случае.

Гермиона втянула ртом воздух и открыла крышку унитаза, кашляя. Розовые лепестки усеяли белый ободок, и если бы не приступ боли в грудной клетке, она наверняка бы в очередной раз поразилась. Нежно-розовый цвет, серьёзно? Он в последнюю очередь ассоциировался у неё с ним. Ей казалось, что она должна откашливать что-то вроде генлисеи – это бы идеально ему подошло. Никакой нежности.

Гермиона попыталась встать и поправить высокий воротник на блузке, – одной из тех, что она заказала в последние несколько месяцев. Её гардероб очень изменился, но даже так становилось очевидно, что совсем скоро скрывать что-то будет невозможно.

Ноги не слушались девушку, и она увидела тремор, который из-за пелены в глазах казался просто расплывающейся рябящей кляксой. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Гермиона втянула носом воздух, приказывая себе успокоиться.

Скрип измученной двери каким-то образом донесся до её ушных перепонок, несмотря на то, что абсолютно все звуки ощущались так, будто она нырнула под воду.

– …выходи, серьёзно, это не смешно. Ты там? – цокнула языком Лаванда по другую сторону двери, и от кафеля отдалось несколько слабых звуков каблуков. Сокурсница толкнула дверь, осторожно заглядывая внутрь. – Годрик, Грейнджер, только не говори, что слухи, которые разносят слизеринки, правдивы, и ты беременна… – глаза Лаванды округлились, когда она увидела Гермиону сидящей на полу перед унитазом. Слава богу, та успела стряхнуть лепестки вниз.

– Выйди, Браун! – крикнула Грейнджер сокурснице.

Ну, или попыталась крикнуть. Вряд ли её горло могло сейчас выдать хоть что-то, кроме соцветий. Не в этом состоянии.

– Снейп попросил меня… – Лаванда запнулась, отскочив от двери, которую Гермиона попыталась закрыть стихийным всплеском магии. – Слушай, если это так, то в этом нет ничего страшного… – пролепетала девушка по ту сторону двери.

Даже в таком состоянии Грейнджер слышала, как той нестерпимо хотелось поделиться этим с подругами. Гермионе хотелось рассмеяться. Это было так иронично, ведь беременность предполагает новую жизнь, верно? Но с ней происходило всё с точностью до наоборот.

– Я не беременна, Лаванда. Просто уйди, – простонала Гермиона.

Потом она почувствовала, как занемели её пальцы, и уже ужас сковал горло девушки, на секунду даже переборов колющую боль. Интересно, у этого вида роз есть шипы? Что-то ей подсказывало, что она скоро узнает.

Такого не происходило раньше, поэтому, несмотря на всё, гриффиндорку захлестнула паника. Она была готова к смерти. Вот уже несколько месяцев. С тех самых пор, когда поняла, что с ней происходит. В библиотеке Хогвартса по этой теме едва ли нашлось два достойных экземпляра, так что она заказала несколько книг в магазине Косого Переулка, хотя и там информация не то чтобы была исключительной. В Англии об этой болезни знали мало. Сравнительным спасением стали записи, переведённые с немецкого, о больном, который погиб в 1987 году, да и то было совершенно непонятно, как должна подтверждаться их подлинность.

Когда узнаёшь о таком, проходишь все стадии. Всё, как и написано в умных книгах. Гермионе тогда хотелось иронично улыбнуться самой себе. Всем хочется быть уникальными, но по итогу абсолютно все реакции можно классифицировать, распознать и затолкать в разные ящики под ярлыками, которые будут совершенно верными.

Сначала тебе кажется, что это насмешка, какая-то глупая шутка твоего организма, который сходит с ума от послевоенной травмы и надвигающихся заключительных экзаменов седьмого курса.

Затем приходит гнев и непонимание. Гермионе всегда казалось, что какие бы грехи она ни сотворила в своей недолгой жизни, во время войны они должны были окупиться с лихвой. Почему всегда она? Это несправедливо.

Затем ты ищешь пути, которые могли бы помочь. Перевестись в другую школу? Уехать на другой конец земли? Отречься от магии? Ничего не сработало бы, и ещё даже до прочтения Гермиона знала об этом, будто бы чувствовала.

И вот, наконец, приходит принятие, когда ты едешь едва ли не впервые на Рождество к родителям, которые постепенно начинают тебя вспоминать, а затем жалеешь, что смогла восстановить им память. Потому что потерять дочь дважды – это слишком жестоко даже для тех, кто знал, на что идёт, отправляя своего ребёнка в Хогвартс. Навсегда отрезая от обычного мира.

Топот ног слышался как будто из прошлой жизни. Гермионе хотелось, чтобы этот звук выдернул её из собственных мыслей и лихорадки. Ей хотелось, чтобы всё это закончилось, но что-то в ней, подобно раковой опухоли, когда твой организм начинает воевать против тебя, не желая вести переговоры, держало её в клетке и не давало ни единого шанса вздохнуть.

Она закричала, когда режущая боль прошлась прямо по внутренней стороне предплечья. Гермиона могла поклясться, что увидела там зелень лепестков и совсем миниатюрные нераскрывшиеся бутоны.

***

Грейнджер кричала, как сумасшедшая. Её разум боролся с действием зелья, пока Помфри применяла к ней заклинания, связав магическими путами. Она слышала резвые разговоры на повышенных тонах, в которых участвовала декан её факультета. Вряд ли они ругались, скорее всего, просто пытались перекричать вопли гриффиндорки.

Руки жгло похуже горла, Гермионе хотелось, чтобы это ощущение исчезло, пропало. Она поклялась, что даже в самые ужасные, в самые тёмные времена не станет сравнивать действие ханахаки с Круциатусом, но все её планы смеялись ей прямо в лицо. Это было больно. Больно до безумия. В прямом смысле. Ей стало интересно: может ли человек сойти с ума от неразделённой любви? Господи, какая пошлость.

Когда травы, смешанные сведущей рукой целительницы, окутали её разум, она даже пожалела, что так долго противилась. Но Гермиона ненавидела отсутствие контроля. И это было то, что ей подсунула судьба. Даже её собственное тело бунтовало против неё.

– Поппи, это не может быть оно… – первое, что Гермиона услышала, был голос Макгонагалл.

Морфей ослабил свои спасительные объятия настолько, что она смогла распознавать речь вокруг, но недостаточно, чтобы веки соизволили подняться. Голос профессора звучал тревожно и даже как-то дико.

– Может, Минерва, – вздох слева. – Нет ни единой болезни, которая повторяла бы хоть приблизительно симптоматику ханахаки. Честное слово, я уж и не думала, что ещё раз встречу её на своём веку…

Редчайшая болезнь. Вот что значилось во всех, даже самых скудных источниках, которые Гермиона откопала. Видно, её запасы удачи истощились или же, как говорил Рон после того, как Снейп поймал его за списыванием и оставил на месяц отработок, они вдвоём отдали все свои сбережения удачи Гарри, чтобы тот не погиб после Авады Волдеморта. Возможно, так оно и было. И Гермиона даже не жалела, если так.

– Сколько?.. – голос Макгонагалл сорвался.

Грейнджер узнала эти интонации даже сквозь сон. Отчаяние. Так и она звучала внутри своей головы в первую неделю, когда увидела эти лепестки, вылетающие из своего горла. Я уже прошла этот этап, профессор Макгонагалл, вам это должно даться легче.

– Не знаю, – ответила Помфри, догадавшись о вопросе даже без продолжения. – Зависит от многого, но стадия крайне тяжёлая… Возможно, если бы мы узнали раньше…

– Это бы ничего не изменило, – прохрипела Гермиона.

Две женщины у её кушетки подскочили так, будто бы она заорала им прямо в ушные раковины. Гермиона поднялась на подушке, пытаясь сесть.

– Мисс Грейнджер, как вы себя… – засуетилась Помфри, тут же подскочив на ноги.

– Обычно. После приступов у меня есть… некоторое время.

Каждый раз, когда у них не было пар слишком долго. Каждый раз, когда он прогуливал завтрак, обед или ужин. Каждый раз, когда у Гермионы не было возможности даже мимолётно ощутить его присутствие, у неё появлялась возможность ощутить прогресс цветений в груди. Отнюдь не мгновенный. Можно сказать, Гермиона привыкла и нечего её жалеть.

– Вы бы ничего не смогли исправить, профессор Макгонагалл, не стоит себя винить, – сразу же сказала она, совершенно точно прочитав в глазах директора школы её чувства.

– Гермиона, следовало обратиться к нам, – мягко, но строго произнесла Минерва. – Так или иначе, вам нужна помощь.

– В Англии нет подобных специалистов, мне это известно. Да и… какой толк?

Сверчок за окном действовал на нервы, так что девушка разглядела в свете ночника свою волшебную палочку, утешая себя мыслью, что заткнёт глупое насекомое, когда они оставят её одну.

– Мы привезём других, Гермиона! Мерлин, нельзя так поступать! – вскочила на ноги Макгонагалл. – Но нам нужно время, которого у нас почти… – она осеклась, вовремя остановившись.

Можно было и не стесняться. Гермиона прекрасно знала, что времени у неё в обрез. Возможно, мальчики возненавидят её потом, но ей не хотелось, чтобы они наблюдали то, как она медленно потухала. Разве есть что-то более жестокое, чем эта пытка? Круциатус по сравнению с этим был просто детской игрушкой, вышедшей из-под контроля. Когда ты видишь, как жизнь постепенно вытекает из любимого человека, и совершенно ничего не можешь сделать.

Она хорошо знала способы «излечения». То, что от ханахаки спасения не было, являлось очевидной вещью, которая встречалась в строчках об этой редкой болезни так часто, будто все книги пытались не допустить развития надежды у отчаявшегося. В них раз за разом повторялось, что это неизлечимо. Или тебе проводят сложную магическую операцию, после которой ты остаёшься совсем без чувств. Ни любви, ни горести, ни счастья, ни боли. Ничего. Или тот, кто спровоцировал эти цветения, отвечает взаимностью.

В Англии колдомедиков, способных на проведение подобной операции, не было. Вряд ли были в Европе. Ханахаки – одна из самых малоизученных сфер в колдовской медицине из-за недостатка испытуемых. Какой процент людей заражается этим? Одна сотая? Гермиона могла считать себя счастливицей. И если этот способ ещё имел место быть, при условии, что ей каким-то чудом удастся получить врачей и остаться эмоциональным овощем, но хотя бы способным принести пользу обществу, то второй способ даже у неё вызывал смех.

Взаимность. Только не от этого человека.

– Хорошо, что ты проснулась, – ласково произнесла Помфри, прерывая неловкую паузу, которую Гермиона не успела заполнить сама. – Мне нужно наложить на тебя кое-какие чары, пока ты в сознании.

Грейнджер кивнула, будучи готовой сделать всё, что угодно, лишь бы поскорее заткнуть чёртова сверчка и провалиться обратно в сон. Слабость во всём теле поражала, особенно после того, как девушка скосила взгляд и увидела на правом предплечье цветок в районе кисти, который пророс среди месива крови и кожи. Мазь залечила разорванную плоть, так что сейчас её рука вполне могла походить на какую-то вычурную инсталляцию. Гермиона хмыкнула. Какая красивая и убийственная болезнь.

Гермиона поздно поняла, что происходило. Помфри читала заклинание и дымок, который она извлекала из пространства над головой гриффиндорки, постепенно превращался в образ. Гермиона знала, в какой образ соберётся белая пыль.

Она одёрнула руку, но было слишком поздно. Посреди лазарета, окутанного в ночь, стоял облик Драко Малфоя, как всегда с прищуром во взгляде и ленцой в плечах, будто даже в сознании Гермионы он оставался вот таким – делающим одолжение, что появился внутри её головы.

Повисла напряжённая пауза, потому что Макгонагалл напрочь лишилась дара речи. Гермиона знала, о чём та думала намедни: если это ученик школы, ей удастся убедить свою ученицу поговорить с избранником, возможно, тот тоже питает к ней тёплые чувства, она просто не знает, и всё в таком духе. Теперь всем стало ясно, что ситуация действительно безнадёжна.

– Гермиона… – протянула Макгонагалл, переводя глаза на студентку, когда образ слизеринца рассеялся, упав к их ногам, чтобы всё равно оставить после себя неизгладимое впечатление. Так похож на себя самого.

– Всё нормально, – едва выговорила Гермиона, смотря на свои руки. Можно было вообще придумать что-то ещё более нелепое, чем вот такой ответ? – Я не хочу, чтоб это кому-то стало известно. Тем более Гарри с Роном. Они и так… – она вздохнула, подняв глаза.

– Тебе стоит поспать, дорогая, – вклинилась в разговор Помфри. Целительница не была тесно связана с учениками, вряд ли подозревала о ядре личности Драко Малфоя, но даже она прекрасно понимала, что магглорожденная гриффиндорка, влюблённая в слизеринца – это плохой расклад для любой из партий, поэтому её голос тоже звучал вот так. – Пойдём, я помещу тебя в отдельную комнату.

На секунду Гермиона замерла, а потом встала, поняв, о чём идет речь. Несколько отдельных палат для тяжело больных. Конечно, Помфри всегда называла эти комнаты для «пациентов, требующих повышенного спокойствия», но все знали: если кто-то попадал за эти двери – дело плохо.

– Давай я наколочу?.. – спросила женщина, когда Гермиона залезла в немного более просторную кровать в небольшой квадратной комнатке, что ничем не отличалась от интерьера остального лазарета, и положила вещи на тумбу рядом. Вот и от сверчка избавилась без помощи магии.

– Нет, я усну без всяких зелий, – отмахнулась девушка, укладываясь на кровати удобнее и поправляя подушку той рукой, на которой не было никаких цветений.

Она чувствовала резь около плеча. Гермиона знала, что, скорее всего, на утро там появится ещё пара цветов. Уж слишком долго Малфой не попадался девушке на глаза, чтобы её сердце так просто ей это простило.

Макгонагалл стояла у стены, поджав губы и сложив руки внизу. Это говорило о глубоком мыслительном процессе преподавательницы. Гарри с Роном всегда твердили Гермионе, что она и Макгонагалл чем-то похожи. Если это было так, девушка примерно представляла, как пазы извилин вертятся в голове у женщины, пытаясь найти выход и не находя его.

Гермиона выдохнула, положив ладонь под щеку. Жар курсировал по её телу, сдерживаемый отварами, потому оставался терпимым, но уже сейчас девушка знала, что завтра ей понадобится новая порция зелья. Больше. А после ещё больше. И так, пока её организм не сдастся или от количества отваров, или от самой хвори. Будущее ещё никогда не было таким светлым.

– Гермиона, я даю слово, что сделаю всё, чтобы помочь вам, – вдруг произнесла Минерва почти шёпотом, смотря в лицо девушке.

Грейнджер хотелось сказать, чтобы та не вкладывалась в это слишком сильно, если вдруг докторов не найдётся в краткие сроки, но слабость надломила её сознание, и она вновь забылась сном, переставая чувствовать стебли под кожей хотя бы на пару часов.

***

Она простонала, поворачиваясь на бок и нащупывая рукой палочку. Одним движением девушка задёрнула шторы, которые остановили беспощадный дневной свет. Гермиона откинула древко и перекатилась, вдруг ощутив резкую боль в плече. Она подавила крик и открыла глаза, понимая: несмотря на то, что источник раздражения в виде света из окна был устранен, уснуть ей всё равно не удастся.

Гермиона расстегнула несколько пуговиц на больничной рубашке, спустила ткань с плеча, попутно подумав, что тут же переоденется. Отодвинув одежду, она увидела, что несколько дорожек крови присохло к коже, а из плеча прорастал бутон розы.

Гермиона вздохнула, опустив ноги на холодный пол. Ей нужно было принять душ до момента, когда станет хуже. Один из плюсов отдельной палаты, если в нахождении в лазарете вообще можно было найти плюсы, – индивидуальная ванная комната, которая, конечно же, ограничивалась душем. За все годы в Хогвартсе гриффиндорка давно решила, что у основателей было какое-то предвзятое отношение к ваннам, потому что единственная находилась в комнате старост.

Смыв с себя остатки пота от вчерашней лихорадки и кровь от новых ран, которая уже успела измазать локоны, что касались плеч, Гермиона промокнула волосы полотенцем и высушила себя при помощи палочки. Девушка ощутила приятную отдушку шампуня, которой всё равно не суждено было остаться с ней надолго – через пару часов любой аромат перебивал тонкий запах цветов. Он мог бы быть даже приятным, если бы не сулил ей смерть.

Пока прозрачная дверца душа запотевала, на крошечном туалетном столике рядом появилось пижамное платье. Видимо, домовые позаботились, но Гермиона нахмурилась, думая, насколько долго Помфри планирует её здесь держать. В этом совершенно не было смысла. Как её собирались лечить?

В следующий миг девушка обрадовалась, что из всех пижамных вещей эльф выбрал именно ночную сорочку, а не комплект со штанами, шортами или кофтой с длинным рукавом. Любое ненужное касание ткани к коже приносило раздражение и тупую боль. Всё становилось хуже. Это было очевидно: ситуация вот-вот должна усугубиться.

Это её предсказание, в котором Гермиона проявляла мастерство ясновидения получше любой Трелони, сбылось ровно через минуту, когда она поправила воротник. Утро будто каждый раз давало ей фору примерно в час, а потом девушку настигали последствия. Грейнджер не ощущала присутствия Малфоя уже очень долго, поэтому ей казалось, что она физически чувствует, как по кровеносным сосудам распространяются семена, обещая потом задушить побегами.

Гермиона ухватилась за дверную раму, привалившись к ней неповреждённым плечом. Чёрт. Силы покидали её, она не была готова к такому стремительному опустошению. Будто кто-то проткнул воздушный шар внутри неё тонкой иглой и выкачал все силы в один миг.

Гермиона посмотрела на тумбу и поняла, что там нет зелий. На ум пришла сценка из какого-то маггловского фильма, где главный герой сломал ногу, и домочадцы подарили ему колокольчик, чтобы тот звонил каждый раз, когда понадобится. Ей срочно нужен был такой, чтобы Помфри её опять усыпила.

Как-то Малфой болел и не появлялся на уроках четыре дня. На третий Гермиона думала, что умрёт. Нет, она никогда не была барышней, склонной всё драматизировать, но лёжа на полу в душе, чувствуя, как вода хлещет по её щекам, и выкашливая кровавое месиво из цветов, девушке тогда казалось, что смерть – неплохой вариант. На полу в душевой. Вряд ли Гермиона это так себе представляла. Не то чтобы она часто представляла себе свою смерть.

Несколько шагов, и девушка ухватилась за край кровати, сжав изголовье пальцами. Гермиона сглотнула, присев на постель. Жар поднимался по грудной клетке всё выше, провоцируя кашель. Вдруг она услышала за дверью голоса и легла на локоть, нахмурившись.

– …я не требую от вас большего, мистер Малфой, – голос Макгонагалл был на грани, она едва сдерживалась, и Гермиона даже могла нарисовать в голове её ровную линию губ, вытянувшуюся от возмущения. – Пару часов в день. Вы задолжали этой школе, если не помните.

– Если вы не помните, я отстроил эту школу.

Язвительный голос был так узнаваем, что, казалось, выстрели из дробовика в сантиметре у ушей Гермионы, она всё равно могла бы его услышать. Естественно, Малфой не исполнял чёрную работу после того, как закончилась война и пришло время считать жертвы и урон. За него это сделали мешки с галлеонами.

– Естественно, ваше материальное содействие нельзя недооценивать, но всё же… – профессор явно старалась выдерживать педагогическую грань изо всех сил.

– И если бы не моя мать, у Поттера не было бы ни единой возможности спасти нас всех грешных, – Гермиона могла буквально визуализировать его глаза, поднятые к потолку. – Так что не взывайте к моей совести, профессор. Я лучше вас знаю, что я должен, а что нет. У меня был чудесный учитель.

Последнюю фразу Малфой произнёс до того резким и жёстким голосом, что Гермиона вздрогнула. Не было сомнений в том, о ком говорил Драко, и от этого ей стало ещё более жутко. Несмотря на то, что все видели хладный труп Волдеморта, у многих людей до сих пор имя Тёмного Лорда вызывало всеобъемлющий ужас. Гермиона давно привыкла его произносить, но слишком мало прошло времени с того момента, чтобы просто забыть обо всём.

– И всё же у вашей семьи на данный момент сомнительная репутация. Я не сомневаюсь в ваших способностях, которые послужат отличным аргументом для дальнейшего будущего, но так же я не сомневаюсь в своих обязанностях, в которые входит написание характеристик для каждого студента, – надавила Макгонагалл, и за этим последовала пауза. – Так что подпишите, мистер Малфой, и мы поймём друг друга.

Что за чёрт? Их беседа проходила на грани вежливости, но даже так у Гермионы не было сомнений, что Малфоя заставляют что-то сделать. Тишина всё ещё давила, и несколько лет наблюдения за слизеринцем давали понять, что такая тишина не сулит ничего хорошего.

– Пару часов, мы составим график. Можете заниматься своими делами, даже не разговаривать, просто находиться с ней поблизости, чтобы…

– О, правда? А я уже расписал сто и один способ заговорить с ней, – ответил Драко полным ярости голосом и с сарказмом. – Теперь придётся всё спустить в камин!

Макгонагалл вздохнула, и Гермиона невольно задумалась о том, что волшебники совершенно не пекутся о должной звукоизоляции, имея под рукой волшебную палочку, которую, впрочем, иногда забывают использовать. Именно поэтому в её пятнадцать лет, уши, сотворённые близнецами Уизли, имели такой колоссальный успех.

– И всё же, я верю, что в глубине души вы хороший человек, Драко, – наконец произнесла Макгонагалл.

– Конечно, верите, – хмыкнул он. – Вы же гриффиндорка, – Малфой сказал это так, будто быть гриффиндорцем автоматически означало верить во всю ту ерунду, которую пишут в «Придире» о мозгошмыгах. Что-то совершенно непотребное.

Гермиона услышала шаги, и голоса стали тише. К ним примешался гомон Помфри, но сути уже было не разобрать. Понимание накатило на Грейнджер новой волной лихорадки. О, нет. Только не это. Когда Макгонагалл сказала, что сделает всё для её выздоровления, Гермиона предполагала, что та истратит километры пергамента для писем тем целителям, к которым у девушки не было доступа, но не это.

Грейнджер не знала, от чего её трясло больше: от страха, стыда или болезни. Ей удалось лечь, укрывшись одеялом. Господи, пусть она поняла всё неправильно. Пусть её догадки будут лишь…

Резкий рывок двери заставил бы девушку подскочить, если бы слабость не завладела каждой клеткой тела. Малфой замер у порога, прищурившись, а затем медленно вошёл в комнату, словно к себе домой. Один взмах палочки, и дверь закрылась, громко ударившись о проём.

Гермиона сглотнула, почувствовав, что слюна у неё в глотке больше не похожа на стекловату. Облегчение пронеслось по ней так резко, что разум даже не успел оценить ужас ситуации из-за прилива эндорфинов, которые справлялись с опиоидными рецепторами в мозге. Гермиона чувствовала, как боль в ранах притупляется просто от одного его присутствия в комнате. В этом был весь ужас этой болезни. Многие называли её романтичной, но сейчас, смотря в глаза Малфоя, Гермиона точно могла сказать, что сам дьявол сотворил её из ошмётков остальных грехов и бросил людям под ноги, чтобы от души позабавляться.

Потом его лицо вдруг изменилось, окрасившись улыбкой. Наверное, только Гермиона могла посчитать этот оскал улыбкой, которая может украсить хоть что-либо, но это было так. Иногда, когда Малфой сидел в компании друзей или на уроке, по-хозяйски положив ладонь на ногу Паркинсон, Гермиона замечала, как он действительно искренне смеялся. Его глаза наполнялись блеском, чистым восторгом, становились ещё более прозрачными. Это действительно украшало Драко. Возможно, ей так понравился этот вид, что теперь она пыталась увидеть его даже в такой вот ухмылке, которая была ничуть не мягче катаны.

– То есть ты запала на меня, Грейнджер? – растягивая слова хмыкнул Малфой и медленно прошёлся мимо изножья кровати, не сводя с неё глаз.

Её надежды рассыпались, хотя было очевидно, что Макгонагалл ему рассказала. Приказывая Малфою находиться в обществе Гермионы какое-то время, директору было трудно не раскрыть всех карт. Даже если бы никто не вдавался в подробности, Драко – выходец из чистокровной аристократии, возможно, он знал об этой болезни ещё до неё. Хотя сейчас это уже совершенно не имело смысла. Какая разница, как он узнал, если сейчас пронизывает её этими серыми клинками и впервые за последнее время заставляет хотеть провалиться сквозь землю, а не выдрать свои собственные лёгкие из груди.

– Занятно, занятно, – ухмыльнулся Малфой. – Это даже как-то… комично, – наконец подобрал он правильное слово.

Драко взмахнул палочкой и создал себе стул, который по своему внешнему виду больше подходил для зала коронации, чем для бездушной палаты, полностью белой. Даже мебель. Гермиона постепенно начинала ненавидеть белый цвет.

– Пройти всю войну, чтоб умереть от воздыханий по врагу. Всё-таки у судьбы отличное чувство юмора, не считаешь?

– Мне не смешно, – резко ответила Гермиона.

– Это потому что ты не поняла шутки, – сказал Драко, немного наклонившись.

Малфой покачал головой, каким-то образом пронзая её взглядом сверху вниз, несмотря на то, что они оказались практически на одном уровне, когда он сел. Движением пальцев слизеринец расстегнул пуговицу чёрного пиджака, открывая вид на серебристо-изумрудный галстук.

– Мне вот интересно, почему я должен быть грёбаным благотворителем и сидеть у твоей койки только из-за того, что ты пускаешь по мне слюни?

Он не провёл в палате даже пяти минут и сколько раз сделал акцент на том, что она была достаточной идиоткой, чтобы в него влюбиться? Трижды? Вся вера Макгонагалл в Малфоя только что раскрошилась о стерильный пол, подобно его ночному образу, что выудила Помфри у Гермионы из головы при помощи магии.

– Мне это не нужно. Я никого не просила.

Она обязательно смутится позже, когда его больше не будет в поле зрения. Пока все эти фразы только делали её злой в той же степени, в которой он был раздражён. Его присутствие добавляло ей физических сил, так что девушке удалось передать гнев голосом, до которого Малфою, впрочем, не было никакого дела.

– Серьёзно? – он прищурился и встал, чтобы подойти к ней ближе.

Её сердце начало стучать где-то в горле, и ей уже в который раз было интересно: это последствия ханахаки или же просто выкрутасы глупого организма? Бестолкового сердца, которое расплатится за свои выходки тонкой беспрерывной ровной линией, отмеряющей его ритм.

– Потому что, насколько я понимаю, старуха боится, что если не я, то ты загнёшься в течение недели. Скажи, забавно? – Малфой наклонился, и его глаза недобро блеснули. – Я всегда говорил, что любимый художественный приём у жизни – это ирония.

Гермиона выдохнула, когда он отступил. Драко двигался медленно, рассматривая обстановку, хотя глядеть было не на что. Малфой не смотрел в её сторону, но не выглядело так, будто он этого избегает, как человек, которому нечего сказать. Парень всем своим видом транслировал, что просто не хочет на неё смотреть.

– Ну так давай, Грейнджер, что-то ты не сильно выскакиваешь здесь со своей раздражающей рукой, – лёгкий спазм уколол девушку в плечо, когда Малфой прошёлся взглядом по её правой руке. Под одеждой он не мог видеть цветов, и она предпочитала, чтобы так и оставалось, но они точно чувствовали его присутствие. – Рассказывай, когда же это началось? – Драко опять растянул губы в издевательской улыбке, засунув руку в карман плотно сидящих на нём брюк.

Его волосы в этом году были несколько короче и падали на лоб, каким-то образом подчёркивая скулы. Ей пришлось насильно отвести взгляд.

– Просто уйди, – выдала Гермиона, смотря на стол в другой стороне.

– Не рекомендую меня злить, грязнокровка, учитывая то, что меня здесь с тобой заперли, и мне придётся какое-то время терпеть твоё общество, – когда она повернулась, то увидела, как Драко вновь падает на своё кресло, закидывая ногу на колено. – Хотя, судя по всему, это может закончиться куда раньше. Будем на это надеяться, – тон, которым сопровождался его ответ, не заставлял сомневаться в том, на что именно надеялся Малфой. – Лет в двенадцать я многое отдал бы, чтоб ты призналась мне в любви, – засмеялся он, явно развлекаясь, маскируя свою ярость от обстоятельств, на которые Малфой был не способен повлиять, под слоем веселья, – чтобы всласть поглумиться над тобой. Сейчас же в этом нет ничего удивительного, верно? – он склонил голову. – Ты просто такая же, как и все.