Текст книги "Невероятностные вероятности, или Новый путь (СИ)"

Автор книги: Чук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– …Да приведите его уже в чувство! – сердито и очень грозно, даже агрессивно. Звуки тоже бьют по ушам, но лучше так, чем расстаться со всей кожей на спине. – Ты, дохляк, слышишь меня?!

Хан пытается ответить, голос не повинуется, спине опять достается, и он снова пытается:

– Дао, я ваус слыошу, даоже поунимаую, прекраутите меняу бить!

Последнее слово выходит самым отчетливым, и человек напротив, судя по звуку, усмехается:

– А это не тебе тут диктовать условия!

***

– Я бы сказал, что наши с адмиралом Маркусом взгляды на ситуацию расходились с самого начала, – Хан усмехается и дышит очень ровно, нельзя выказывать чувства так явно! – Не уверен, что смогу обрисовать всю глубину той пропасти, которая сразу разделила нас.

Хан опять ухмыляется, скрывая рвущиеся злость, отчаяние и удовлетворение – он всё же достал эту сволочь! – а Спок только сдвигает брови, продолжая держать руки за спиной и эмоции под контролем. Но не забывает бросать взгляды на монитор, умненький мальчик!

– А вы попробуйте, мистер Сингх, я очень внимательный слушатель, – ни мускул не дрогнул на лице. – Поверьте, из всех кандидатур, что есть на этом корабле, наиболее беспристрастный вердикт по вашей ситуации вынести могу именно я, как бы нескромно это не звучало.

Сердце Хана, слишком дисциплинированное, чтобы пуститься сейчас в галоп, вместо этого пропускает удар: беспристрастно? Да что ты понимаешь, мальчишка?!

***

Как, например, можно рассуждать беспристрастно о том допросе?! Маркус не обращал внимания на то, что перед ним живой – живой, ещё, черт возьми, живой! – человек, и продолжал атаковать едва трепыхающееся сознание, равно как и тело.

– Ты не будешь отдавать приказы больше никогда, – человек склоняется ближе к кругу света, и Хан напрягает зрение, чтобы разглядеть своего новообретенного врага: человек, мужчина, в военной форме, большой чин, беспощаден, умен и жесток.

Хан был бы рад встретить и опрокинуть такого врага в полной своей силе, но справиться с ним сейчас нет никаких шансов. Пока, по крайней мере – пока. Хан всегда был очень упорным, но и терпеливым.

– Теперь твоя облезлая шкура, – брезгливый взгляд на выглядывающее из-под одеяла плечо со следами разморозки, голый сейчас череп, а также ободранные в спешке и небрежности руки, – принадлежит мне, со всеми твоими «сверхчеловеческими» потрохами!

Делает знак своим людям и на спину, а теперь ещё и плечи опять обрушиваются удары. Закрепляет свои слова, думает Хан, как примитивно. Он ожидал, что теперь в действие вступят электродубинки, но, кажется, своему врагу Нуньен Сингх нужен живым. Не особенно здоровым, но живым.

Маркус улыбается жестоко и тонко, он сейчас на коне, на его стороне сила, сила и ещё раз сила. Хан не сможет сопротивляться, наверняка думает этот человек, глядя на согбенную фигуру, жалко скорчившуюся в одеяле.

Он ещё не знает Хана.

***

– Вы знаете, мистер Спок, на Земле очень давно говорили: о мертвых либо хорошо, либо – ничего, – беспристрастный полувулканец сверкает глазами, неужели зацепило? – впрочем, такие тонкости земной культуры знать вам совершенно ни к чему.

Теперь вулканец – какой же ещё молодой! – уже явно взбешен.

– Я и не ждал от вас, мистер Сингх, понимания, – даже голос напрягся, отчего же так чувствителен вулканец к всего-то возвращению удара? Не ожидал, что Хан – разбитый, искалеченный, едва пришедший в себя – сможет ответить? Сюрпри-из. – Теперь придется спрашивать по-другому. Понимаете ли вы, что, избегая прямых ответов на мои вопросы, вы усугубляете свое положение военнопленного, и вас придется перевести, как не желающего идти на контакт, в камеру предварительного заключения?

– О, какой слог! – очередная усмешка и железный ритм сердца, никто никуда не галопирует! – А понимаете ли вы, что эти ответы могут таить в себе опасность большую, чем торпедные аппараты моего корабля?

– Во-первых, это не ваш корабль, мистер Сингх, – как старается выделить слово «мистер»! То, что Хан не состоит в военной иерархии, еще не лишает его права называться капитаном своего корабля! – Во-вторых, какими бы ни были опасными, как вы утверждаете, ваши ответы, они будут в надежных руках и, в-третьих, сейчас уже не тот дикий век, что вы помните.

«Не тот дикий век, надёжные руки», – в голове Хана бьются эти слова, сердце глухо бьется вместе с ними, будто прогоняя вербальные выражения – лживые! Насквозь лживые! – мешая с кровью по венам…

***

Маркус – тогда Хан ещё не знал, что этого человека, в ближайшем будущем – его врага номер один, зовут Маркус – не лгал. Но и правды не говорил никогда. И уж точно любому дикому веку было ещё очень далеко до того, что легко реализовал в просвещённом двадцать четвертом этот жестокий и безжалостный адмирал самого гуманного флота в Галактике.

От одного воспоминания волосы вставали дыбом, а дыхание порывалось пресечься: заявить права на собственность, это ещё не всё. Главное – сломать внутренний стержень. И, со свойственными ему умом и бессердечностью, Маркус нашел стержень, который точно сломает Хана.

– На твоей капсуле было написано, что ты – Хан Нуньен Сингх, – человек напротив с трудом произносит непривычное имя, усмехается опять, что-то кажется ему донельзя забавным, – но это громоздко, глупо и неудобно, поэтому отныне ты зовешься Джоном Харрисоном.

Хан не реагирует, не поднимает голову выше – всё пытается уберечь глаза от слепящего света, восторга, впрочем, тоже не испытывает, и это, по всей видимости, раздражает человека: снова удары обжигают тело, некоторые скользят по голове, и Хану приходится приложить массу усилий, чтобы остаться в сознании.

Чем-то очень довольный Маркус щелкает пальцами – по его жесту из стола появляется тонкий прозрачный экран, на котором свежеиспеченный Джон Харрисон наблюдает, к полнейшему своему ужасу, парное крепление капсул. Криокапсулы под номером один, его криокапсулы, в ячейке нет, зато номер два – Ханна! Ханна! – на месте.

Маркус следит за реакцией мистера Харрисона очень внимательно: отмечает и вцепившуюся в столешницу ободранную ладонь, и оставленное без поддержки сползающее одеяло, и вытянувшееся лицо, не побледневшее только потому, что дальше – просто некуда. Маркус следит и продолжает:

– Однако, я не строю иллюзий, Джон, мне нужно твое полное подчинение, всё, что ты сможешь мне дать, поэтому я предупрежу тебя один раз, только один, милосердие – не мой конек, – кажется доволен своей шуткой. Но разговор о предупреждении вселяет надежду. Может быть, никто не пострадает. – Вы упакованы так логично, по парам… Просто помни, Джон, что у меня все твои друзья, – кадр сменяется, помещение теперь другое, на стенах – номер склада, где стоят нераскрытые криокапсулы. – Верить на слово я бы сам, окажись в твоей ситуации, не стал, а провести демонстрацию мне никогда не жаль.

Хан ещё не успевает осознать весь жуткий смысл чужих слов, как кадр меняется снова, и криокапсула номер два, хранящая в себе Ханово сердце и его же душу, разлетается от мощного взрыва мерзлыми осколками.

Хан страшнейшим усилием сохраняет сознание, не дает ему разлететься осколками вслед за криокапсулой и несчастной душой, боль тела отступает, он будто парит над своей жалкой оболочкой, но страдание тела сменяет страдание куда более страшное – боль в сердце, пустота разума, разбитая гармония, вечное сиротство. Ханны – его Ханны! – больше нет. Он был бы согласен потерять руку, ногу, голову – но не её. Только не её. Берег, хранил, защищал, а теперь этот человек просто уничтожил его Ханну, будто обычную – рядовую, наскучившую, ненужную! – вещь.

Человек? Нет, абсолютно точно – не человек напротив продолжает говорить, будто выставляя клеймо и ещё не подозревая, какой черноты бурю породил в душе Хана Нуньена Сингха:

– Теперь, я уверен, мы поняли друг друга, Джон, – с некоторым удивлением следит за распрямившимся пленником, – позволь, наконец, представиться – твой хозяин, отныне и навеки, Адмирал Уильям Маркус.

Броситься на него сейчас – ничего не добиться, упустить шанс и оставить на произвол судьбы остальную свою команду, нет, Хан не таков. Он горбится обратно, стараясь выглядеть как можно более жалким и разбитым – сейчас это удаётся без усилий – усыпляет бдительность своего хозяина. Очень мило, адмирал, что вы соизволили представиться, но очень глупо, что вы забыли имя своего самого страшного врага, отныне и навеки – о, да! – надо только дождаться шанса. Хан всегда был терпеливым, терпеливым и упорным, а уж теперь – во имя своей Ханны – он будет ждать столько, сколько потребуется!

***

Хан выныривает из воспоминаний ярких до болезненности – до сих пор те осколки криокапсулы разрывают саму душу, но сердце бьется в прежнем ритме, будто механизм, отсчитывая удары и помогая стабильным ходом покинуть прошлое и вглядеться в настоящее, а конкретнее – в разобиженного вулканца. Кажется, Хан успел ему нахамить?

– Ваше молчание, мистер Сингх, говорит само за себя: вы не желаете делиться сведениями добровольно и не усугублять свою непростую ситуацию, – похоже, успел. – Поэтому в ближайшее время вас переведут в камеру, под круглосуточное наблюдение службы безопасности.

И – конечно, конечно же! – Хан не может сейчас удержаться:

– О, мистер Спок, я так соскучился по вашей службе безопасности! Эти стильные красные рубашки настраивают меня на бодрый лад, – отчетливо видно, что первый помощник Кирка очень хочет скривиться, но сдерживается. – А уж круглосуточного наблюдения мне особенно не хватало! Вы бы знали, до чего я люблю сияние софитов!

Спок из последних сил вежливо кивает на прощание, выходит, почти неприлично ускорившись, а Хан отпускает, наконец, пульс, и то, что отображают мониторы теперь, также далеко от нормы, как сам Хан Нуньен Сингх, гонимый диктатор, расставивший силки сам на себя и сам же в них отчаянно бьющийся.

========== Глава девятая, задумчивая ==========

Доктор долго ругался и пытался выторговать у неумолимого вулканца хоть ещё сутки для пациента – в первую очередь пациента, лишь потом – военнопленного, в стационаре медицинского отсека. Мистер Спок был непреклонен, хмур (насколько может быть хмурым вулканец) и сдаваться на уговоры доктора явно не желал.

Все это Хан наблюдал через прозрачную часть стены – опять, опять стеклянные перегородки! – и некоторое время даже удивлялся стойкости доктора. Впрочем, ни стойкость, ни красноречие ему не помогли, и окончательно обозлившийся лекарь влетел в палату:

– О чем вы с ним говорили?! – продолжил, не понижая тона, инициируя ввод стимулирующих и обезболивающих препаратов. – К Споку и так на кривой козе не подъедешь, а тут встал намертво! Даже соображения гуманности отметает, что для него и вовсе из ряда вон!

Доктор отвлекся от аппаратуры и взглянул Хану прямо в глаза:

– Научите меня, а?

Нуньен Сингх, не удержавшись, против воли фыркает, тут же жалеет об этом – сухое горло обдирает, однако не меняет выражение лица ни на йоту и абсолютно серьёзно отвечает тоже немного повеселевшему доктору:

– Это знание приходит только после трехсот лет заморозки, плена у маньяка-адмирала и серьёзной встряски электричеством!.. – вздыхает с нарочитым сожалением: – И, как не жаль, вербально не передается!

Доктор фыркает в ответ и ворчит уже гораздо менее экспрессивно, помогает Хану подняться – скоро явится наряд службы безопасности, чтобы препроводить обессилевшего диктатора в его родную камеру.

Слабо держащийся на ногах Хан заставляет доктора хмуриться вновь, а мысль диктатора – перейти в непривычное русло: «Он что, и впрямь хочет меня вылечить?»

Новое знание ужасно необычно и до странного приятно: доктор, который лечит, а не проводит опыты! Однако не стоит слишком задумываться о разных породах докторов – неприятные воспоминания, растревоженные вулканцем, могут помешать ему быть адекватным. Ну, или неадекватным, в глазах местных офицеров-то – точно неадекватным, размышляет Хан.

Еще пара уколов гипошприцем и Нуньен Сингх почти не чувствует боли, слабости, головокружения, только возросшую сухость в горле. Единственное, что немного смазывает такую шикарную картину: действие стимуляторов не продлится вечно.

– Когда опять отойдешь – стучи охране и требуй доктора! – тяжелый взгляд, за которым скрывается… участие? – Если умудришься никого не убить и насмерть не выбесить, то я приду и опять немного тебя подлатаю.

Этот лекарь и в самом деле какой-то необыкновенный: ответил на невысказанную мысль, а значит – думал о том же, подводит итог Хан.

Хану очень хочется поблагодарить этого человека, но наряд уже в дверях, а объясняться в симпатии под слаженный чеканный шаг неприятно, поэтому он просто протягивает доктору руку – после пяти лет одиночества захватчик и диктатор уже второй раз за сутки использует рукопожатие. Доктор, похоже, читает что-то на лице Хана, перестает ухмыляться и крепко жмёт руку в ответ.

***

Пока нынешнего военнопленного ведут пустыми коридорами – по-видимому, служба безопасности позаботилась и о том, чтобы посторонних и непричастных тут не было – он не может удержаться от сравнения: там коридоры были совсем-совсем другими. Не такими светлыми, не такими широкими, не такими вообще.

Хотя тот корпус также принадлежал Федерации и строился, если верить чертежам, по типовому проекту №50-302-бис. Но никакой типовой проект не может включать в себя гнетущую атмосферу, слабоосвещенные коридоры и даже излишне хорошо освещенные лаборатории, большую зеркально-стеклянную камеру – крысиный лабиринт, рассчитанный на одного человека. Вернее, на одну крысу.

Хан постарался отогнать видения прошлого, и пока они шли, это ему удавалось. Однако, помещённый – опять! опять! – в камеру, на сей раз – только с одной прозрачной стеной – он оказался предоставлен сам себе. Смотреть на одинокого сторожа в красной рубашке не хотелось, разглядывать свое отражение – тем более, а во времена вынужденного бездействия сознание само обращается к прошлому…

***

Держащийся на одной злобе – чистой, незамутненной, рафинированной злобе! – Хан переведен в новый комплекс, под надзор особого научно-аналитического отдела. Как говорят поначалу, его задачей станет выработка мер противодействия по отношению к предполагаемым врагам Федерации и “лабораторная работа”.

Что за смысл скрывается за последним выражением, Хан понимает, едва его заселяют: эта комната – камера – предназначена для наблюдения за нестабильным или агрессивным объектом, низкая кровать подразумевает частую слабость того, кто будет на ней лежать, зеркальные стены – отсутствие личного пространства, мягкие углы – упреждение побега любого вида и только чертежный стол в этой обстановке внушает некоторую надежду.

На Хана нацепляют оранжевый – как его раздражает этот цвет! – комбинезон и проводят тесты, тесты, тесты, бесконечные и бесполезные тесты. Впрочем, это только разминка – через неделю на нем пробуют первый из длинной коллекции новоизобретенных ядов. Хан долго не приходит в себя, но выживает. Из выработанных организмом антител местные светила комбинируют противоядие, и Хан осознает, что теперь его роль даже не “крыса для опытов”, а просто “живая пробирка”.

После первого полугода существования в таком режиме – новый яд, разгуливание на краю гибели и бесславное возвращение в мир живых – у Хана состоится вторая встреча с его хозяином.

Маркус бодр, подтянут, здоров и вполне доволен жизнью – это демонстрирует каждый жест, каждая поза, а Хан, в противоположность, не демонстрирует ни довольства, ни здоровья, ни – уж точно! – счастья.

Хан выжидает.

– Я слышал, Джон, – опять эта проклятая кличка! – что ты помог нашим исследователям во многих трудноразрешимых вопросах, – Маркус знает всё о роде той помощи, но предлагает Хану купиться на красивые слова. Очень глупо или крайне наивно. – И твоя жертва во имя народов Федерации не будет забыта! – ещё глупее, а значит – очередная проверка.

Хан усилием воли сдерживает клокочущую ярость – ещё не пришло время платить по счетам:

– Но вы же пришли сюда не рассказывать о народах Федерации?.. – вежливая пауза. О, я послушен, покорен и готов к сотрудничеству, предлагай, Маркус, мне нужно пространство! – Полагаю, что могу быть полезен и в других областях.

А вот тут уже главное не перегнуть палку: Маркус умен и коварен, если пленник начнет поддаваться слишком сильно, его быстро раскусят. Перед Ханом стоит задача: сделать вид, что опыты пагубно сказываются на всем – в том числе и на воле – чтобы адмирал невзначай подкинул новую работу. Нужную адмиралу. Военную. Нужную Хану, на самом-то деле.

Маркус смотрит недоверчиво, старается проникнуть в самую суть человека напротив, но видит по-прежнему только то, что даёт ему увидеть Хан: истощенное тело, надломленную волю, потухший взор и отчаянную надежду, которая держит все это вместе – спасти своих.

Разумеется, вздыхает Хан в настоящем, в тот раз Маркус не купился. Ему нужны были гарантии, поэтому Нуньена Сингха поджидало ещё одно умопомрачительное полугодие, полное беспамятства, боли и новых экспериментов. Однако теперь, изредка, ему подкидывают данные на анализ – разные стратегические задачи, разведданные по расам-соседям, планы дальних форпостов отчетливо нечеловеческой архитектуры. Если Хан дает себе труд задуматься, он даже по деталям построек может воспроизвести предполагаемый облик обитателей. Задачи выполняются тщательно, качественно, но чуть менее красиво, чем это возможно для Хана, чуть менее быстро – ему нужен задел, пространство для маневра.

Впрочем, задел постепенно увеличивается – хозяева не оценивают его работу по достоинству, а бывший и будущий диктатор не упустит шанса развить свое преимущество: заметки становятся чуть менее подробными. Нуньен Сингх умеет скрываться и выжидать.

Хан слышит их разговоры, когда персонал подходит очень близко к звукоизолированной камере, не подаёт виду, но слышит, и чаще всего они говорят, какой он обычный и бесполезный. И это произносят люди, что используют его как простую пробирку! Иногда эти светила наук смеются над ним, особенно – по временам создания очередной сыворотки: прозрачные стены позволяют им любоваться на то, как Хан – до чего же забавно! – в очередной раз почти умирает.

Способов загнать Нуньена Сингха много: растворы то жгут внутренним огнем вены, то разрывают желудок, то заставляют кожу отходить и лопаться – он не устает удивляться разнообразию ощущений и прочности своего организма.

Самый большой зрительский ажиотаж вызвал яд, от которого Хан ослеп – беспомощный, измотанный, он бы и рад ориентироваться в пространстве по памяти и звукам, но в голове шумит сильнее, а где-то под сердцем бьётся страх – если слепота затянется, она не оставит ему шансов. Хан теперь боится только одного – умереть до прыжка, до того, как увидит мертвого Маркуса и живой экипаж. Страх странным образом дисциплинирует: у него ещё есть цель, а при наличии цели – будут и средства. В конечном итоге слепота проходит, а опыт остается: отныне Хан знает, что его не удержит ничто. Тогда-то и появляется воображаемая красно-золотая чешуя – видимая только внутренним взором, но неприступная защита.

Третья встреча с адмиралом проходит в той же комнате, на стенах по сравнению с прошлым разом стало больше зеркал, и Хан, оглядываясь в мириадах отражений, думает, что за это время каждый из них ещё больше усугубил и без того большую разницу: Маркус теперь сияет, как начищенный таз, а сам Хан выглядит из рук вон плохо.

На этот раз Маркус говорит не о Федерации и народах, он говорит о деле:

– Ты доказал, мой дорогой Джон, что не бесполезен! – довольная улыбка, адмирал рад, что вложение окупается, а шантаж – работает. Ошибка на ошибке. – Те задачки, что мы подкидывали тебе, были, разумеется, легкими, тестовыми, – враньё, попытка запугать и обозначить цель недосягаемой, идеальной. Глупо. Хан и есть эта цель. А ещё Хан – пламя и смерть. – А вот теперь я предлагаю настоящий вызов твоему интеллекту!

Хан будто против воли подбирается сосредоточенно и взволнованно – о, смогу ли я оправдать?! Не тяни же, Маркус, сплошная драма! – и адмирал опять улыбается, наверняка считая себя непревзойденным знатоком человеческих душ. Адмирал Уильям Маркус, враг номер один, роняет слова медленно и тяжело:

– Мне нужен военный флагман, – разумеется, разумеется, нужен! Не зря же Хан полгода, изгаляясь, изворачиваясь, шлифуя формулировки, расставляя ловушки между строк, эзоповым языком вдалбливал в Маркуса необходимость строительства этого корабля!

Но внешне Хан потрясен и поражен – как? О, неужели? Военный корабль, в самом деле? И откуда бы такая мысль?.. – а также чертовски молчалив. Маркус выглядит ещё более довольным, ему льстит Ханова покорность:

– Некоторые твои идеи показались дельными, но для настоящего воплощения моих собственных замыслов очень бы пригодился военный флагман, – испытующий взгляд, самое время перейти от изумления к сосредоточенной заинтересованности. – И ты, человек жестокого века, сделаешь его для меня! – обвиняющий жест в сторону Хана, будто осуждаемого, что родился и жил именно тогда. Хотя, почему «будто»? Маркус нашел новый взгляд на свои поступки, взгляд, при котором выглядит почти героем, который сможет оправдать его в глазах детей, если таковые на свете имеются, или будущих поколений.

Историю пишут победители, но Хан не собирается проигрывать.

***

Хан в настоящем удовлетворенно ухмыляется, игнорируя головокружение и нарастающую сухость во рту – побочный эффект ударной дозы стимуляторов – как он всё же ловко обставил Маркуса!

***

Вне всякого сомнения, пленник согласился на новый вид работ, согласился, осознавая ответственность, в почти что трепете за судьбы своего экипажа – Хан тоже умел играть, а уж по-настоящему гениально Хан играл, когда его вынуждали и загоняли в угол.

Он попросил предоставить ему и тщательно изучил спецификации самой современной модели межзвездного фрегата – звездолета класса «Конституция» – на основе которого создавал чертежи своего корабля.

Долгими, наполненными работой часами Хан Нуньен Сингх вычерчивал и продумывал, создавал и прорабатывал этот флагман. Пришлось изрядно потрудиться над двигателем, телепортами, дублирующими системами, оборонительными и наступательными ресурсами и – особенно! – над мостиком, с которого, при большом желании, необходимых знаниях и наличествующих возможностях, можно было управлять кораблем в одиночку.

Хан не жалея сил совершенствовал конструкцию, подолгу рассиживал за чертежами – наконец-то мог работать в полную силу! – путал следы, но выводил схемы красивыми. Над одним чертежом просидел вызывающе мало – небольшой овальный предмет, в количестве десяти копий, предполагаемое размещение: по одному на важный сектор корабля, разных цветов и немного отличающейся формы. Диктатор отчаянно старался ничем не выдать своей радости.

Ещё через несколько сотен чертежей Хан совершил другой, более рискованный шаг: создание боеголовок по спецпроекту. Начинка у них была особенная, хранилась на старом военном складе, номер которого Хан, восстановив в голове картину первого дня своего пробуждения, без сомнений воспроизвел в заявке.

Маркус уже одобрил этот проект, Маркус же – закрыл тогда склад, а значит, если всё пойдет по плану, Хан вытащит своих людей из плена уже через пару лет: как только закончится строительство и оснастка его корабля.

***

Сердце Хана в настоящем вдруг сладко ёкает, и он вспоминает о том, о чем старался не думать уже давно: у его рвения была ещё одна причина, вполне себе человеческая…

========== Глава десятая, психоделическая ==========

Хан, прокручивая перед мысленным взором события тех дней, внезапно застывает и сладко жмурится – да, было ещё одно событие! Настоящее событие!

***

Почти сразу после той отравы, что заставила его почувствовать себя кротом, на Хане тестировали очередную особенную дрянь – сознание плыло полтора дня, координация отказывала (будь благословенны мягкие углы!), зрение расфокусировалось через произвольные промежутки времени.

И всё бы ничего, но после такой активной фазы воздействия препарата, началась фаза менее бурная, однако в разы худшая: он перестал контролировать мысли и речь. А если учесть, что порассказать Хан с плывущим сознанием, не отличающий сейчас друга от врага, воображаемое от действительного, важное от неважного, произнесенное от подуманного мог слишком многое из строго секретного, то следовало принять меры!

Тщательно сомкнув губы и с трудом оглядевшись, Хан решил, что одеяло подойдет тут лучше всего! Тем паче, что он раньше никогда так не делал, а тут образуется хоть минута…

– …тишины и спокойствия! – и Нуньен Сингх нетвердой походкой направляется к кровати.

Сдернув одеяло, он устраивается в углу, где по его расчетам меньше всего аппаратуры – гудение оттуда во много раз тише – заворачивается в тряпицу с головой:

– Опять оранжевая, да что ж такое! – спохватываться поздно, да и ни к чему: Хан попросту закусывает край для верности, сам себя упаковывая импровизированным кляпом.

В голове гудит, воображаемая чешуя очень красиво опадает и кружится, усыпая золотисто-красным ковром пол Хановой камеры, потом взгляд поднимается выше – и чешуя засеивает уже потолок Хановой камеры, одна тяжелая часть падает на его голову, и сознание слышит, как тело недовольно ворчит, не разжимая, впрочем, зубов.

Сейчас освобожденный от оков Дракон может разглядеть место своего заключения в подробностях – со всеми ходами-переходами, лазами-перелазами, норами и отнорками… Хан скользит по коридорам, наконец-то без необходимости прятаться, следит за персоналом – вблизи они кажутся ещё более отталкивающими – и никто, совсем никто не замечает Дракона на разведке!..

Внимание его привлекает какая-то яркая, теплая и звонкая Звезда! Это сияние похоже на самый прекрасный бриллиант, который могут породить недра гор, бриллиант, достойный называться их Сердцем, но оно лучше, в миллион раз лучше и теплее, и оно – родное!..

Хан продолжает скользить дальше, автоматически запоминая коридоры: налево, ещё налево, направо, прямо, назад, налево, опять направо – пришли!

Перед ним аккуратная, но очень крепкая дверь, похожая как две капли воды, на дверь его собственной клетки, и там, внутри, зовет теплом его Звезда!

Эйфорию, которую он испытывает, описать трудно, но Хан притормаживает у двери и отчего-то прислушивается – ему блазнится сдерживаемое рыдание, не в объективной (и плоской! – хлещет Дракон хвостом) реальности, но в душе того теплого света. Всякая робость пропадает и остается только одно желание – утешить, утишить страдание, не то свет погаснет!

Красно-золотой Дракон вплывает в камеру – прямо как у него! – отражает чешуей свет Звезды, бросая красно-золотые же блики на все вокруг, подплывает, а потом опускается и мягко подходит, перебирая тяжелыми лапами, выдыхает в лицо необычайно красивой неулыбчивой Звезде горячий воздух, вглядывается прямо в распахнувшиеся от удивления и недоверия глаза, а потом – обнимает и зовет:

– Ханна!

========== Глава одиннадцатая, подробная ==========

В тот раз Хана вышвырнуло в суровую реальность почти сразу, и он долго приходил в себя, ошалело мотая головой, с трудом соображая, почти уверенный, что ему показалось.

Но надежда ожила. Разом вернув Хану смысл жизни, обнаружив другой смысл бороться, кроме очевидной и набившей оскомину злобы.

Ханна жива! Ханна – жива!

Голова проясняется с завидной скоростью, будто кто-то отдал команду по организму: мобилизуемся! Оказывается, что воодушевление прятать сложнее, чем жажду мести и мрачное удовлетворение. Тогда Хан активнее принимается за чертежи и уходит с головой в работу, а иногда – в одеяло, ибо теперь проговориться гораздо страшнее.

Он не ложится спать: организм будто вспомнил о своих сверхчеловеческих задатках – и теперь усмирить рвущуюся энергию страшно тяжело. Хан не спит двое суток, позволяя себе только перерывы на еду, возвращаясь к чертежам, раз за разом внося новые детали – им владеет вдохновение. Он знает, с кем сбежит на своем корабле. Хочется продумать всё. И слава высшим силам – изменения в поведении и распорядке можно списать на побочный эффект той умопомрачительной отравы!

На третьи сутки заряд бодрости ослабевает, Хана опять волокут на процедуры, а вернувшись в свою камеру, он обнаруживает, что одеяло теперь накрепко пришито одним краем прямо к каркасу кровати. Предсказуемо!

Его слабостью могли бы воспользоваться, специально напоить, в надежде на возрастание общительности, однако, во-первых, это, похоже, никого не заинтересовало, во-вторых – у него теперь на то вещество иммунитет. А в случае чего одеяло можно и оторвать!

Когда Хан всё-таки засыпает, ему снится Дракон, парящий между звезд, но тянущийся только к одной Звезде, поющей, голосистой, родной…

***

На другой день всё случившееся и кажется простым сном: этого не может быть, потому что быть не может! И если бы не пришитое одеяло, наладившееся самочувствие, ворох новых чертежей – загрыз бы червячок сомнения новорожденную Ханову надежду.

Впрочем, надежде и так несладко: против неё выступает логичный разум, привычно оперирующий понятиями «бред», «измененное состояние сознания», «видения» и – самое страшное – доказательств нет.

Доказательства существуют только тому, что Хану было плохо, он бредил, а потом ощутил прилив сил. Доказательств тому, что Ханна жива, по-прежнему нет.

В плену пугающей неопределенности и повторяющихся образных снов – отрава уже должна была, вроде бы, выветриться? – проходит неделя. Хан готов лезть на стену от неизвестности, поэтому решается устроить эксперимент: после отбоя попробует потянуться к Ханне, как делал раньше, но, мрачно размышляет он, без тактильного контакта всё может быть напрасно.

Нуньен Сингх долго зовет Ханну, обращаясь в сторону её камеры – если тот бред был правдой! – но только тишина, глухая и пустая, служит ему ответом.

На следующее утро надежды почти нет.

***

Хан отчаянно ищет в постигшем его разочаровании плюсы и даже находит: скрывать воодушевление больше не надо, мысли все теперь только по делу, на котором можно без помех и пустых мечтаний сосредоточиться – но как же больно!

День проходит как в тумане, на сердце муторно, в душе – черно. Однако ночью вновь приходит тот же сон: Дракон и звезды, поющая Звезда. Даже осознавая, что это просто продолжение бреда, Хан всё равно тянется навстречу теплым лучам – сегодня они гораздо ближе – и полной неожиданностью для него становится робкое:

– Хан?

Мир опять взрывается осколками, но лучи вцепились в чешую и не дают ему разорвать связь, а голос продолжает:

– Да держись же!.. – голос… Этот голос невозможно не узнать!