Текст книги "Терапия (СИ)"

Автор книги: Богиня_Иштар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Папа пил несколько месяцев с дядей Джорджем, а тебе было всё равно. Ты практически не бывала дома. Ночами ты смотрела на моего пьяно храпящего в постели отца и не понимала, почему решилась выйти за него. И вновь винила себя. Кого же еще? Только ты была ответственна за всё, что произошло.

Цепочка неверно принятых тобою решений превращалась в ряд доминошек, валящих друг дружку под действием силы земного притяжения. Первая ошибка – первое неверное решение – опрокинуло одну и потянуло за собой последующую.

И вот всё рушится к чертям, а ты не в силах остановить.

Ты смирилась с тем, что практически не способна спать. С четырёх утра ты готовила папочке Рону еду на завтрак и ужин, впопыхах перекусывая сама. Твой аппетит пропал со дня моей смерти, и ты, скорее по привычке, иногда жевала тост или яблоко. К семи ты отправлялась в Министерство и находилась в архиве до одиннадцати вечера. Даже по выходным. Затем приходила домой, мыла посуду (обязательно вручную) и смотрела в потолок до рассвета, слушая мерное сопение моего папы.

Через четыре месяца, когда истощение достигло своего апогея, ты начала замечать, что непроизвольно отключаешься на несколько минут во время работы. Это происходило из-за того, что организм категорически требовал сна. Тогда и появилась я.

Вечерами, когда твой муж уже спал, а ты, наконец, возвращалась с работы через камин, тебя начала встречать рыжеволосая одиннадцатилетняя девочка. Ты улыбалась и обнимала свою маленькую дочурку, наконец спокойно засыпая в кресле или на диване в гостиной. Утром я исчезала, а ты снова изводила себя вопросами. Со временем ты перестала различать, какая реальность настоящая. Та, в которой я встречаю тебя с работы, или та, в которой меня на самом деле нет.

Чем сильнее твой организм восстанавливался, тем сложнее было объяснять моё присутствие. Почему я здесь? Почему не в школе? Почему только ты меня видишь? Твой мозг слишком сложно обманывать, а значит, пришлось приспособиться.

Гарри и многочисленное семейство Уизли старались лишний раз не напоминать тебе о случившемся (за что им огромное спасибо), но полные боли и сожаления глаза всё же выдавали их с головой.

Через полгода после моей смерти папочка взял себя в руки и полностью перестал пить. Кажется, тренер поставил ему ультиматум, и это помогло. Вы и до моей смерти не особо общались, но сейчас скорее напоминали едва знакомых сожителей, нежели супругов. И всё это было к лучшему. Лишние напоминания о случившемся были ни к чему. Без них можно было поддерживать иллюзию того, что я всё ещё жива.

Постепенно общение с людьми становилось в тягость. Только отчёты, готовка спортивного питания и уборка в доме. Везде, кроме моей спальни.

Ты научилась отлично врать самой себе. Врать о том, что я в школе, а на зимних каникулах гощу у подруг. Ты ведь и сама частенько гостила у Уизли с тринадцати лет, верно? А значит, всё было логично и правдоподобно. Сложнее летом. Тебе нужно было внушать себе, что я провожу каникулы в Норе.

Постепенно я настолько укоренилась в твоём сознании, не давая окончательно слететь с катушек, что пришлось говорить о себе в третьем лице, дабы лишний раз не провоцировать тебя на размышления. Вскоре я начала называть папу Роном, а себя по имени, и мы с тобой зажили в гармонии. Тревоги и общая неудовлетворённость жизнью никуда не делись, но постепенно ты научилась находить этому иные причины и объяснения. Жить с этим, не отрицая потребности в питании и сне. Твой гениальный разум справился с проблемой. Нашёл выход. Способ обмануть саму себя в попытке относительно нормально существовать.

А потом ушёл отец.

Неясно, как он вытерпел с тобой почти четыре года, но всё же. Как истинный гриффиндорец, он нашёл в себе силы освободиться от оков несчастливого брака, который окончательно сломался, когда умерла я – единственный цемент, державший вас вместе. Первое время он существовал рядом просто по инерции, самостоятельно справляясь с потерей ребёнка.

Затем – видимо по привычке. С тобой было удобно. Ты, словно домовой эльф, готовила, стирала, убирала, но не более. Первый и последние два года после моей гибели вы даже не занимались сексом.

Он тихонько подготовил все бумаги, собрал вещи и просто ушёл. Застал врасплох этим столь правильным решением.

Вот тогда-то ты, наконец, сдалась. Осознала, что сломано всё.

***

Грейнджер смотрит куда-то мимо меня и постепенно перестаёт реагировать на задаваемые вопросы. Я крепче сжимаю её, зову по имени, но она, кажется, совсем меня не слышит.

Пытаюсь встряхнуть её, расшевелить. Карие глаза снова наполняются слезами, а затем неестественно закатываются. Веки смыкаются над воспалёнными белками, а через секунду подкашиваются ноги. Она теряет сознание, и лишь моя хватка удерживает слабое хрупкое тело от падения.

Чёрт!

Я почуял неладное, ещё когда она впервые вспомнила о дочери в настоящем времени. Тогда я не придал этому большого значения, ведь потеря ребёнка не могла не оставить своего отпечатка. Каждый справляется со смертью близких по-своему, и я был уверен, что Грейнджер тоже относительно справилась с этим спустя четыре года.

Перетаскиваю безвольное тело к кровати. Сажусь сам, беру её на руки и достаю палочку.

Я знал, что Грейнджер продолжала работать в Министерстве и жить с рыжим недоразумением, поэтому опешил, когда её лохматый дружок обратился ко мне за помощью. Поттер твердил, что это развод сломал её. Что это из-за внезапного ухода благоверного Гермиона начала прикладываться к выпивке и забила на работу. В глубине души я не верил, что всё настолько плохо, насколько он описывал. Пока сам не увидел.

Я смутно вспомнил, что в «Пророке» опубликовали некролог Розы Уизли, который естественно вызвал общественный резонанс, но не более. Пресса подозрительно молчала. Сейчас я понимаю, что это было сделано благодаря огромному влиянию со стороны Поттера. Постепенно разговоры о смерти девочки стихли, и я ничего не слышал о чете Уизли несколько лет.

После инцидента со Скорпиусом, выхода у меня особо и не было. Поттер поставил ультиматум, замаскировав его под учтивую просьбу. Осознав плачевность ситуации, в которую попал из-за сына, я разозлился. Не хватало мне ещё помогать бедной героине магического мира пережить развод.

Но Грейнджер была не просто морально разбита, физически её состояние почти достигло критических отметок (как у Нарциссы когда-то). И при этом она умудрялась упрямиться и пытаться оскорбить меня, заставляя сатанеть. Я так сильно озаботился приведением в норму её физиологических показателей, что практически позабыл о самом главном – причинах её недуга. И вот вместо того, чтобы пораскинуть мозгами, я тупо пошёл по ложному, навязанному мне Поттером пути.

Обливиэйт родителей стал очередным мазком на картине её психологических неурядиц, и я не сразу понял, что именно с ней не так. А когда, наконец, догадался, она практически накопила нужный запас серотонина. Я должен был затеять этот разговор ещё несколько дней назад, но всё тянул. Так и не смог заставить себя поговорить с её бывшим мужем. Да и толку? Если он знал о её навязчивых фантазиях, но не заставил обратиться к специалисту – он ещё больший мудак, чем я думал. Если же Поттер прав на его счёт и за четыре года он ни о чём так и не догадался, то и мне от него никакого проку. Его уход стал катализатором апатии Грейнджер, но не первопричиной, что окончательно всех и запутало.

МакГонагалл рассказала, что на похоронах своей дочери Грейнджер вела себя настолько адекватно, насколько это вообще было возможно, учитывая ситуацию.

Старуху весьма удивило, что Драко Малфой принялся расспрашивать её о Розе Уизли. Пришлось поведать о своих мотивах, пусть и максимально обобщённо. Поджав тонкие губы и смерив меня кошачьим взглядом, директор Хогвартса нехотя сообщила, что «пусть девочка и являла собой точную копию мистера Уизли внешне, она имела в точности такой же подход к учебе, как и её мать». Роза провела в школе чародейства и волшебства лишь один семестр, не успев толком завести друзей. Она так и не вернулась в Хогвартс после рождественских каникул. Магическим образом её имя и фамилия исчезли из всех списков школьной отчётности после трагедии, произошедшей двадцать пятого декабря две тысячи пятнадцатого года. Именно в этот день первокурсница Роза Уизли с факультета Когтевран перестала существовать.

МакГонагалл снова виделась с Грейнджер через два месяца после трагедии, и последняя, хоть и была убита горем, вполне осознавала, что её дочь мертва. Значит, психическое расстройство не сразу проявилось. То же подтвердил и Поттер, но я не особо доверяю ему после всего. Они с женой «возможно и замечали, что Гермиона оговаривается, упоминая Розу, но не придавали тому значения».

До того, как пойти на Гриммо, я отправился на кладбище. Странно, но детская могилка не была запущенной или заросшей. Заклинания по уборке были достаточно свежими, что говорило о том, что либо Рон, либо его мать навещали это место относительно недавно. Поддавшись глупому импульсу, я тоже оставил наколдованную розу на светлой мраморной плите.

И вот Грейнджер наконец осознала, что её дочь мертва. Ещё раз.

Надеюсь.

Диагностическое заклинание говорит о том, что она либо без сознания, либо в магической коме. Мозг не справился с той информацией, которую внезапно вспомнил.

Легко коснувшись губами виска, укладываю её на подушки. Есть лишь один способ проверить, не кома ли это.

Мерлин, пожалуйста, пусть она очнётся. Пусть я всё сделал правильно, хотя бы на этот раз.

Усилием воли заставляю руку не дрожать, выписывая руну в воздухе:

– Реннервейт!

========== часть 12 ==========

Не смотри на меня таким взглядом, мам. Мы обе знали это примерно после третьего его визита. Что всё рано или поздно закончится.

Слышишь? Это Малфой зовёт тебя. Зовёт по имени, а не фамилии как всегда. Он действительно хочет помочь тебе, так не отталкивай его.

Всё должно было прекратиться, так или иначе. Как бы ты ни упиралась, иллюзия рухнула в тот самый момент, когда отец подписал бумаги о разводе. Ну, пожалуйста, не плачь, ладно? Я не смогу быть с тобой постоянно. Во всяком случае не так, как сейчас.

Ты отрицательно машешь головой, не пытаясь сдержать слёз. Тебе необязательно говорить что-либо, я и так знаю каждую твою мысль. Знаю, что нужна тебе. Что ты боишься не справиться одна… Что скучаешь… Скучаешь так сильно.

Но правда в том, что я всегда буду рядом, вот здесь, в сердце. Пришло время оставить твой истерзанный разум в покое. Ты сумеешь жить дальше. Сможешь пережить случившееся. Ты и сама это знаешь, не вынуждай уговаривать.

Ты поднимаешь на меня взгляд и снова видишь свою маленькую одиннадцатилетнюю девочку с огненно-рыжими волосами. Одежда мешковато свисает на крохотном теле, но всё это уже не важно.

Едва слышно доносится его голос…

Ты знаешь, что должна сделать.

Просто вдохни.

***

– Реннервейт!

Грейнджер шумно втягивает воздух в лёгкие, словно только что вынырнула из-под воды, и резко распахивает огромные глазищи.

В глубине души я ликую. Рад настолько, что отдаю отчёт в своих действиях уже постфактум. Оказывается, я неосознанно стиснул хрупкое тело в объятьях, как только понял, что она очнулась. Просто сгрёб Грейнджер с постели и крепко сжал с облегчённым выдохом.

Неловко…

– Малфой? Ты меня задушишь, – её голос хриплый, но в нём не слышно злости или неприязни, даже лёгкой раздражённости и той нет.

Мерлин, надеюсь, она ещё не до конца успела прийти в себя. Впрочем, если удумает шутить на этот счёт, я просто скажу, что она галлюцинировала.

Аккуратно выпускаю её из рук и вглядываюсь в бледное лицо.

– С возвращением.

– Я была без сознания?

– Выходит, что так.

Мы какое-то время молча смотрим друг на друга, и по её взгляду я понимаю, что она всё осознала.

– Мне не хочется этого делать, но я должен спросить.

– В курсе ли я, что моей дочери всё ещё одиннадцать и это никогда не изменится?

Снова облегчённо вздыхаю. На самом деле я не особо понимаю, как должен поступить дальше.

– Мне правда жаль. Я должен…

– О, ты сделал всё, чтобы я об этом помнила, – вопросительно приподнимаю бровь, вынуждая её продолжить. – Вряд ли я сумею забыть день, когда меня обнял Драко Малфой, – говорит она с невеселой улыбкой. – А стало быть, обстоятельств, при которых это случилось, тоже позабыть не смогу.

Мы снова молчим. За окном давно стемнело, но я не готов оставлять её наедине с собой. Проследив за моим взглядом, она решает, что догадалась, о чём я думаю.

– Наше время истекло, да? Тебе пора домой, – не могу различить, что преобладает в этой её интонации: сожаление или облегчение.

– Мы всё ещё не воспользовались Омутом Памяти, если, конечно, тебе есть что посмотреть.

– Они спрятаны в детской, – не сталкивайся я с проявлениями апатии ежедневно, решил бы, что она вполне спокойно и адекватно себя ведёт.

– Если не возражаешь, я позвоню Грете через камин в гостиной? Хочу, чтоб мать была в курсе, почему я задерживаюсь. А потом мы вместе со всем разберёмся, обещаю.

– Чувствуй себя как дома, – безразлично пожимает плечами, вынуждая меня ускориться.

Я не уверен в её реакциях и общем состоянии, что здорово нервирует. Нет инструкций для подобных случаев. Невозможно предугадать, как именно она поведёт себя теперь. Не впадёт ли она в истерику или чего похуже.

По-быстрому обрисовываю Грете ситуацию, на что немка отвечает понимающей улыбкой. Ей нет нужды уверять меня в том, что она позаботится о Нарциссе. Фрау Мюллер, наверное, единственный человек, которому я сейчас доверяю.

Изумрудный оттенок пламени сменяется золотым, и связь с Мэнором прерывается. Поднимаюсь на ноги, слегка отряхивая брюки.

Грейнджер я нахожу в коридоре рядом с простой деревянной дверью, на которой виднеется детский рисунок. Громко прокашливаюсь, чтобы не напугать её, но она не оборачивается. Подхожу ближе и слегка касаюсь хрупких плеч.

– Готова?

– Едва ли. Но… думаю, мы должны, – обречённо бормочет она, обхватывая ладонью дверную ручку.

Накрываю её дрожащую ладонь своей, чтобы отворить дверь.

***

Мы в воспоминании Гермионы. Грейнджер.

Последнее время всё сложнее контролировать себя, чтобы ненароком не назвать её по имени вслух. Не уверен, что это из жалости. Мне жаль её, но она точно не жалкая. На самом деле я отлично помню, каким ничтожеством выглядел после смерти Астории. С Грейнджер дела обстоят лучше. Она сильная и терпеливая. Поехавшая, конечно, и с серьёзными психическими расстройствами, но ведёт себя достойно. Не могу не признать.

Было заметно, с каким трудом она заставила себя войти в комнату дочери, прикоснуться к старому медвежонку и распотрошить того при помощи заклинания.

В маггловской мягкой игрушке она когда-то предусмотрительно спрятала пронумерованные и подписанные бутылочки с воспоминаниями. День смерти, день похорон, некоторые разговоры и встречи с родственниками после случившегося. Один из флаконов не подписан. Она сказала, что тот не особо важен – это воспоминание об одном августовском дне тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Я настоял на том, чтобы мы начали именно с него.

И вот мы стоим с ней у озера. Не Чёрного, рядом с которым я привык бродить во время учебы в Хогвартсе, а самого обычного – маггловского.

– Это место находится недалеко от моего дома. Сразу за теми деревьями проезжая часть. Трасса плавно переходит в жилой район. – Немного помолчав она продолжает говорить: – Чреда похорон наконец закончилась, летние каникулы подходили к концу. Но время было сложное: мне предстоял год обучения в Салеме, а Джинни – возвращение в Хогвартс. Я с ума сходила в родительском доме, и ребята решили меня отвлечь. Идея о том, чтобы искупаться в озере, возникла внезапно. У Джинни не было купального костюма, да и я из своего выросла. Видишь?

Гермиона показывает рукой в сторону и я обнаруживаю на траве молодых брата с сестрой Уизли, Поттера и Грейнджер. Дурачась, все они вразвалочку сидят у кромки воды. Восемнадцатилетний Поттер лениво бросает вдоль глади озера плоские камешки. Его рыжая спутница задорно хвалит лохматого, когда брошенный им камень трижды касается воды, прежде чем пойти на дно.

Я и забыл, какими они были. После войны меня в основном таскали по допросным Визенгамота.

У всех четверых замечаю уставший повзрослевший взгляд, но в остальном – обычные подростки. Голоторсые парни в джинсах, чьи футболки валяются на земле позади, и растрепанные, обнимающие своих кавалеров девчонки.

– Ты не туда смотришь, – говорит мне нынешняя Гермиона. Грейнджер. – Обрати внимание на мой взгляд.

Я делаю как она сказала и, наконец, вижу о чем она говорит. Сидя в объятьях долговязого Уизли опершись спиной на его обнаженную грудь, Грейнджер пожирает глазами тело Поттера, его пресс, отточенные движения кисти, которой очкарик метко бросает камешки.

– Вот сейчас. На Джинни.

Заливисто смеясь, Уизлетта невзначай поворачивается в сторону брата и замечает взгляд подруги, которая, кажется, глубоко погружена в свои мысли. Рыжая ведьмочка прикусывает щёки изнутри. Беззаботная улыбка меркнет на тонких губах, и она отворачивается, собственнически прижимаясь к своему парню. К Поттеру.

– А пойдёмте в воду! – срывается она с места и тянет лохматого за собой. – Ну же! Вода ведь отличная.

Пока я наблюдаю за тем, как шорты и футболки девчонок из прошлого намокают, становясь тяжёлыми и тёмными, нынешняя Грейнджер подходит немного ближе.

– Это место. Оно напоминает мне о дочери. Ты скоро сам поймёшь. Лишь с годами я заметила и поняла поведение Джинни. Она знала. Догадалась, что я смотрю на её мужчину… не по-дружески.

Наплескавшись в озере, все четверо сидят на берегу. Парни предлагают своим девушкам переодеться в их сухие футболки. Джиневра подхватывает одежду и за руку тащит Гермиону за ближайшее дерево.

– Ты уже сделала это с моим братцем? – хохочет она деланно беззаботно.

– Ты о?..

– Да, ты ведь уедешь на целый год! Нужно сделать всё, чтобы Рон тебя дождался. Мы вот с Гарри… – переходя на шёпот, она склоняется к самому уху Грейнджер, вынуждая ту краснеть от подробностей.

– Ненавижу себя за это, – несколько тихо говорит мне взрослая Гермиона. – Но в этот самый момент, пока Джин воркует об их с Гарри первом опыте, я стараюсь незаметно понюхать надетую на неё мужскую футболку, чтобы насладиться его запахом.

***

Выброшенный из воспоминания, я быстрее прихожу в себя и наблюдаю, как Гермиона медленно поднимает голову из Омута.

– Думаю, нам стоит поговорить.

Опускает подбородок в попытке спрятать лицо за волосами, но я уже заметил перепуганный взгляд. Медленно выдохнув, она всё же находит слова:

– Малфой, этого слишком много за раз. Выбирай, либо мы покончим со всеми воспоминаниями здесь и сейчас, либо ты уйдёшь. Я не готова ещё и обсуждать это.

Под «этим» она подразумевает ситуацию с Поттерами. Младшая Уизли знала о чувствах Грейнджер и намеренно подталкивала её к своему брату.

Я вижу, как сложно Грейнджер находиться вертикально, как она сдерживается, чтоб не обхватить себя руками, упав на пол.

– Я не уйду в любом случае.

– Почему? – её голос такой поникший, что хочется взять за плечи и хорошенько встряхнуть.

– Чувствую за тебя ответственность, – пожимаю плечами для пущей небрежности, но вряд ли она верит. – Тебе нельзя оставаться одной, а я не собираюсь звать сюда Поттеров. Не сейчас, по крайней мере.

– Что ты хочешь обсудить? – Мне бы радоваться, что она сдаётся, но не могу.

– Что не так с этим озером?

– Ты скоро сам всё увидишь.

– Грейнджер, тебе необходимо выговориться.

– Тогда не заставляй меня смотреть, – голос срывается, из-за чего оба чувствуем неловкость.

Я не знаю, как именно следует поступить. Мне необходимо закрепить в её сознании случившееся, но я не хочу сломать её.

– Твоя взяла. Мы посмотрим это воспоминание, – указываю на бутылочку с надписью «День смерти». – Только его и всё. А затем, если ты захочешь, обсудим увиденное, идёт?

– Думаешь, Рон ушёл, потому что я сумасшедшая?

– Ты считаешь себя сумасшедшей?

– Я не знаю…

– Он приходил ко мне, когда я только начинал лечить тебя. Я не позволил ему тебя увидеть, чтоб не вызвать рецидив. Он абсолютно точно не считал тебя сумасшедшей. Мне почему-то кажется, он и вовсе не понимал, что с тобой происходило.

– Я и сама не понимала.

Выливаю блёкло-серебристое воспоминание в Омут и беру её за руку. Ладошка ледяная, но от нашего контакта губы Грейнджер искажает слабая грустная улыбка.

***

Мы застаём чуть более молодую версию Грейнджер на их крохотной кухоньке. Она немногим отличается от той, которая стоит рядом со мной, так и не отпустив мою руку.

Неуловимое различие таится во взгляде. На лице нет печати глубочайшей скорби и личного горя. Лишь сейчас, сравнивая их, я начал отчётливо это видеть.

– Вчера был Сочельник, – моя спутница подаёт голос в попытке справиться с эмоциями. Покрепче сжав мою ладонь, она явно превозмогает себя: – Мы так наелись лакомствами от Молли, что сегодня решили пойти покататься на коньках.

Я обращаю внимание на кухонные часы. Два часа пополудни.

– Роза уже успела распаковать подарки. Одним из них и были коньки. Подарок дедушки Артура.

Грейнджер из прошлого складывает грязные тарелки в раковину и лёгким движением палочки применяет к ним заклинание.

– Рон остался в Норе. Мы планировали посидеть семьёй за рождественским ужином в шесть. Только нас трое. И Живоглот, конечно, – отстранённо добавляет Гермиона, заметив огромный рыжий комок шерсти, начавший ластиться о ноги Грейнджер из воспоминания.

– Вы с ней решили покататься на озере?

– На том самом… Это ведь почти рядом с домом. Планировала трансгрессировать нас туда и через пару часов обратно.

Босая одиннадцатилетняя девочка с зимней курткой в руках и коньками наперевес вбегает в кухню, и Грейнджер отпускает мою руку.

– Мамочка, давай возьмём с собой Глота? Я наколдую ему милую шапочку с оленьими рогами и ушками, и он будет смотреть, как я учусь кататься, вместо того, чтобы скучать здесь.

– Не думаю, что он оценит твою шапочку, милая. Какую бы то ни было шапочку. К тому же Живоглот отлично чувствует себя в одиночестве.

– Мне не стоило идти у неё на поводу, – в диалог из воспоминания вклинивается Гермиона, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вытащить её отсюда. Гнетущая обстановка сбивает с толку. Хочется уйти прочь. Мы оба знаем, что совсем скоро произойдёт нечто непоправимое. – Идти туда в Рождество было глупейшей идеей. Нужно было остаться дома.

Я открываю рот, чтобы возразить ей, но не хочу пропустить ответ девочки. Та призывает сапоги и, обувшись, принимается канючить:

– Но сегодня семейный праздник, мам. Папа не пойдёт с нами, так пусть хотя бы Глотик будет рядом, он ведь тоже член семьи! – рыжеволосая Роза Уизли тискает старого полукниззла и жалобно смотрит на мать.

– Ладно, – смягчается Грейнджер, – но тебе придётся смотреть в оба, чтобы он не сбежал.

– Он всегда возвращался, даже когда сбегал. Не понимаю, зачем я…

– Эй, – стараюсь переключить на себя её внимание и снова беру за руку. – Посмотри на меня. Ты не могла знать, что произойдёт.

Пока я вглядываюсь в бескровное женское лицо, декорации меняются, и мы оказываемся на припорошенном снегом берегу. Кот мечется, видимо отходя после трансгрессии. Грейнджер перенесла его вместе с Розой.

Пока её дочь расшнуровывает новенькие коньки, уже переобутая Гермиона из воспоминания бросает несколько заклинаний на ледяную корку озера, чтобы укрепить.

– Я не успела среагировать, – отстранённо говорит мне Грейнджер, в чьих глазах стоят слёзы. – Повёрнутая на безопасности, я всё переживала, чтоб лёд не провалился под нами, чтоб она не поранилась, не упала. А в это время, за моей спиной…

А в это время за её спиной рыжий котяра наконец оклемался от магического перемещения и принял решение удрать прочь. Роза угадала его намерения и бросила коньки, обратно натянув едва снятый левый сапог.

Обернувшись, Грейнджер из две тысячи пятнадцатого видит лишь спину убегающей дочери.

– Роуз, ты куда?! – кричит она, на ходу трансформируя коньки в обувь на плоской подошве. – Роза!

– Сразу за теми деревьями находится проезжая часть, – отрешённо говорит стоящая рядом Гермиона, не двигаясь с места. – В Рождество мало кто выезжает на собственном транспорте. Но вот коммерческие поставки у магглов не могут встать даже из-за праздника. Водитель фуры, Девид Джонсон, не успел среагировать на «словно из ниоткуда выскочившего кота». Он вдарил по педали, но тормозной путь оказался слишком большим. Уже потом Девид заметил мою девочку, но не успел вовремя вывернуть руль. Машина снесла ребёнка и перевернулась. От удара Роза умерла мгновенно.

Декорации вновь сменились, и я вижу раскуроченного металлического зверя, упавшего набок. Багровые пятна виднеются из-под помятого капота. Кровь медленно сочится по холодному асфальту.

Позади нас с Гермионой замечаю мертвецки бледную Грейнджер из прошлого. С палочкой в руке она лихорадочно оценивает ситуацию, силясь придумать выход.

Дабы не пялиться на изувеченное детское тельце, лежащее в неестественной позе, не зацикливаться на порозовевшей от крови шерсти погибшего глупого фамильяра, я сосредоточиваюсь на том, как мать поочерёдно применяет к дочери целебные заклинания, а те не действуют.

– Где-то через полчаса я перестану это делать. Вспомню, что здесь также находится водитель, и окажу ему первую помощь, – голос Грейнджер отстранён и безэмоционален, но я знаю, что по её щекам бегут слезы. – Отправлю патронус в Нору и буду сидеть посреди дороги с Роуз на руках. Воя от боли, словно раненное животное. Это была кровь на мёрзлом асфальте, а не вишнёвый сок. Мне часто снился этот сон, но я делала вид, что не понимаю, о чём он.

========== часть 13 ==========

Нас вышвырнуло из воспоминания, и Грейнджер схватилась за моё предплечье, чтобы устоять на ногах. Её трясло.

После увиденного меня и самого почти колотило. Я понял, что мне уже абсолютно плевать на неловкости. На условности. На тот факт, что я больше не был её лечащим врачом в этот момент – она не была моей пациенткой. На то, что я нарушил все известные мне правила колдо-да и маггловско-медицинской этики. Я просто в очередной за вечер раз сжал её в объятьях покрепче и увёл как можно дальше от Омута.

За окном стояла глубокая глухая ночь, а я видел во влажных карих глазах незаданные вопросы, одним из которых был: «Уйдёшь ли ты сейчас?».

– Я останусь здесь до утра.

Ненужные, но столь необходимые пять слов сиплым шёпотом в гулкой тишине её убогой спаленки. Грейнджер не рыдала, не причитала, не плакала вслух. Только слёзы из глаз и дрожь.

К чёрту любые обсуждения, к чёрту разговоры… Пусть катятся ко всем драклам терапия, психоанализ и прочие детища чудаков на манер Фрейда. Плевать на то, что дОлжно. Я просто удерживал её в своих руках, пока она не перестала содрогаться в немых рыданиях. Всё потом. Позже. Не сейчас.

Пока мы одетые лежали на её постели, я думал о своём. О том, какой сильной оказалась Гермиона Грейнджер. Моя мать не вынесла суицида Люциуса, тотчас же сломавшись. А что было бы с ней, окажись я на месте отца? Страшно представить.

Никогда никому из ныне живущих я не говорил этого, но, будучи в Азкабане, Люциус рассказывал, что хочет умереть. Мечтает о смерти.

Заговорщически шептал мне во время скомканных визитов, что окажись в его руках палочка, он без раздумий запустил бы Аваду себе в висок.

Поэтому я проследил, чтобы позже в Мэноре у него не было к оружию никакого доступа. Поэтому штудировал маггловские учебники по психологии. Да только зря. Не сумел, не спас, не помог. Не всё учёл. Я был виновен в смерти своего родителя, и это ещё одно сходство с ней. С той, которая тёплым комком свернулась рядом, приходя в себя.

Я всё лежал, осознавая, что по сути бессилен. И это бессилие сводило меня с ума. Последний раз я ощущал подобное, когда ушла Астория, не оставив мне никакого выбора. Своей смертью она разбила мою жизнь, да так, что ни одно Репаро не помогло бы. Я пил, истерил, кажется, даже подрался в Лютном. А потом взял себя в руки. Ради сына.

Ради Скорпиуса я заставлял себя просыпаться по утрам, идти на работу, улыбаться пациентам и коллегам. Я не признавался себе в том, что отталкиваю собственного ребёнка от бессилия, но не мог не признавать, что жил и всё ещё живу лишь ради него. Хотя нет, не живу фактически, продолжаю существовать.

Я злился на него за это, за то, что он один держал меня в этом долбаном мире. Но вот сейчас я благодарен. Мерлин, потеряй я Скорпиуса, как Грейнджер потеряла Розу, где бы я был?

Вздрагивания прекратились, и она подняла взгляд, нехотя отстранившись.

– Ты как?

– Спасибо. Мне это было нужно.

– Самое сложное уже позади. Я обещаю.

– Соври, что всё будет хорошо, – сказала Гермиона, уткнувшись мне в ворот холодным и несколько влажным от слёз носом.

– Всё будет хорошо, – я притянул её поближе и поцеловал в макушку, не обращая никакого внимания на щекочущие волосы. – Теперь всё обязательно будет хорошо.

Как бы сопливо это ни звучало, я верил, что это не ложь. Я хотел верить, что она действительно справится и научится жить дальше. У меня была фора, конечно. Моим якорем был и всегда будет мой ребёнок. Сын, с которым я обязательно ещё налажу отношения, ведь мы оба живы, а это самое главное.

Мне по-детски хотелось поверить, что и Грейнджер ещё сумеет отыскать если не якорь, то хотя бы маяк, который удержит её сознание от навязчивых иллюзий и позволит двигаться дальше.

***

Величественный океан, по ошибке названный Тихим. Шум прибрежных волн, крики чаек и огненно-алый закат. Что ещё необходимо, чтобы забыться в попытке обрести покой?

Брожу босиком по прогретому песку и всё ещё не верю, что сейчас декабрь. Убежать от вездесущего Рождества оказалось непростой задачей, но не непосильной. Порт-ключ мне оформили быстро и даже пожелали счастливого пути, несмотря на мои нынешние отношения с Министерством. Точнее на их всецелое и бесповоротное отсутствие.

Если не ехать в город, а гулять здесь, на пляже, то можно поверить, что нет никакой календарной зимы, только фактическое лето и множество туристов вроде меня. Лишь тёплый вечерний воздух, солёная прохлада океана и белоснежная пена накатывающих волн у ног. Покой. Ожидание очередной встречи. Томление, лёгкая тревога и трепет, который раз за разом перерастает в счастливые улыбки и лучистые взгляды.

Я гуляю здесь каждый вечер, потому что это же делают мои родители, выгуливающие Спайка – их пса. Мы привычно встречаемся взглядом, затем здороваемся и бродим по пляжу все вместе. Они не вспомнили меня, но это не помешало мне заново с ними познакомиться. Соврать, что всю жизнь мечтала завести собаку, и посетовать, что не могу осуществить мечту из-за аллергии мужа.