Текст книги "Черный истребитель"

Автор книги: Blackfighter

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Поверх свитера Танька надела жилетку покойника. Сверху – осенняя куртка, ботинки. Перчатки. «Не те, шерстяные, их – в мешок, к прочему „мусору“. Дверь не закрывать. Жалко, компьютер сопрут. Новый. Но что ж тут поделать…»

Танька вышла, неся в одной руке рюкзак, в другой – пакет. Про папку с документами Маршала она начисто забыла.

На улице она зашла в подъезд соседнего дома, код на двери которого знала, потому что там жила ее дальняя знакомая. Выбросила рукой в перчатке в мусоропровод пленку и цветы. Вышла из подъезда, пошла вдоль по улице к остановке, запихивая в рюкзак пакет с рубашкой. Рубашку из пакета она выбросила в мусорный бак уже на автовокзале, сам пакет – следя, чтобы не коснуться его голыми руками – в картонную коробку с мусором у ларька, торговавшего пивом и закусками.

Купив билет до Ростова на автобус «Москва-Кострома», Танька уселась в зале ожидания и стала мирно читать сборник повестей Бушкова, слушая плейер. До автобуса было часа четыре. Танька обошла ларьки, купив пару упаковок батареек и от души поскандалив с продавщицей, давшей ей рваную десятку сдачи. Зашла в туалет, переругалась там с уборщицей. Она знала, что время смерти определяют с интервалом в два-три часа, и то если находят свежий труп. Ей нужно было, чтобы ее запомнили на этом вокзале в это время.

Обнаглев окончательно, Танька подошла к дежурившему в зале милиционеру и поинтересовалась у него, который час.

Милиционер удивился и молча показал ей на здоровенный циферблат на стене.

– Я близорукая… – состроила глазки Танька.

– Очки купи или часы… – схамил милиционер.

– Ну ничего себе! Моя милиция вот так меня бережет? – деланно возмутилась Танька.

– Гражданка, покажите ваши документы, – ожидаемо отреагировал мент.

Танька гордо показала безупречный паспорт с московской пропиской. Мент кивнул, отпуская. Танька не унялась.

– Во-первых, вы не представились. Во-вторых, который час все-таки?

– Сержант Петрищенко. А время полдесятого. Еще вопросы будут?

– Спасибо, – кротко поблагодарила Танька и отстала.

Из вокзального окна ей было прекрасно видно, как рабочие вытряхнули в контейнер тот самый мусорный бак, и это прибавило ей счастья.

В автобусе Танька заняла положенное по билету место за номером один, и это оказалось место справа от водителя, правда, не у окна, но обзор через лобовое стекло был великолепный. Впрочем, минут сорок полюбовавшись ночным шоссе, Танька накрепко заснула. В Ростове ее еле-еле разбудил водитель. Танька проснулась мгновенно, но еще минуты три притворялась спящей. Билет она тщательно спрятала – в паспорт.

В ноябре в шесть утра было еще совсем темно. Танька попыталась вспомнить свой путь от дома Герцога до автовокзала и вывернуть его наоборот. Часть дороги она прошла уверенно, но потом все-таки заблудилась и три раза выходила на площадь возле кремля, где стояли разнообразные магазинчики. К восьми утра, когда Танька вконец замерзла и устала, они открылись. Ее начинало трясти – но не от холода, это был обычный отходняк после происшедшего.

Еще должна была начать болеть голова. Но Танька уже почти забыла, когда это случалось в последний раз. Потом вспомнила – тогда, в июне. Последний раз был в день, когда она познакомилась с Маршалом… и Герцогом. С тех пор еженедельные мигрени как отрезало. А она и не заметила…

Никаких благ цивилизации вроде кафе с горячими напитками вокруг не наблюдалось. Танька зашла в хозяйственный, где оказалась единственной в это утро покупательницей, долго ходила вокруг разных товаров для дома. Наконец купила зачем-то кусок мыла для рук и отправилась в соседний книжный. По книжному ходить было и интереснее, и теплее. Новинок, правда, не было, но Танька нашла старое издание «Дюны» Херберта, в котором ей нравился перевод. Купила. Пора было выметаться и отсюда.

Танька вновь вернулась к автовокзалу и отправилась по частично знакомому маршруту. Еще через час кружения по городу она каким-то чудом вышла к дому Герцога.

Калитка была по обыкновению не заперта. Танька поднялась на крыльцо, постучала в дверь. Никто не открыл. Танька подождала еще пять минут и толкнула дверь, заходя в прихожую. В доме было тихо и, как всегда, чуть попахивало пылью.

– Есть кто живой? – крикнула Танька, выглядывая из прихожей в коридор.

Тишина. Злая, настороженная тишина. Таньку совсем сплющило. На цыпочках, словно кто-то мог ее услышать, она прокралась в комнату Герцога. Дверь была полуоткрыта. Танька прислушалась. Ни звука дыхания, ни звука включенного компьютера. Она постучала, уже зная, что ответа не услышит. По спине потекла струйка холодного пота.

Танька на минуту закрыла глаза и еще раз прислушалась. Что-то неправильно было в доме, по-настоящему неправильно. Из-за полуоткрытой двери тянуло чем-то темным, холодным и страшным. Танька сунула голову в дверь и увидела ногу, лежащую на полу. Нога была обута в солдатский ботинок, дальше были камуфляжные штаны. Танька прошла в комнату, по-прежнему на цыпочках, и увидела на полу распростертое тело Герцога.

В спине его торчала рукоять ножа, и даже на черной майке было видно, что она насквозь пропитана кровью. Кровь была везде – на отросших с лета волосах, на полу, на зеркале…

Танька прижала к губам ладонь, давя вопль, и вылетела прочь из дома. Она не помнила потом, как оказалась на автовокзале, как купила билет на ближайший автобус до Москвы, как попала в кремль.

Пришла в себя она на берегу крошечного, покрытого корочкой льда прудика. Танька смотрела на снег и видела на нем пятна крови. Кровь была и на беленых стенах кремля, и на зданиях соборов, и на Танькиной одежде – везде были неровные багровые потеки. Танька отправилась петлять по кремлю, зашла в собор и тут же вылетела оттуда – запах ладана напоминал о смерти, отпевании, могиле. Вернулась на городскую площадь, зашла в какое-то кафе, заказала кофе и коньяка.

– Большую чашку.

– Мы подаем в таких… – сморщилась официантка.

– Мне плевать, в каких вы подаете. Возьмите большую чашку, сделайте кофе и дайте мне, – тихо проговорила Танька. Официантка посмотрела на нее и удалилась искать чашку.

Кофе ей подали в чашке для бульона, и это было то, что нужно. На эту кружку Танька высыпала всю сахарницу, с трудом размешав ложкой получившуюся смесь. Рюмку коньяку она отправила туда же, выхлебала залпом бронебойное пойло и стала думать, что же делать дальше.

Жить не хотелось. Умирать не хотелось тоже. Хотелось уснуть, оказаться у родителей, в лечебнице, в лесу, где угодно, там, где можно орать в голос и не бояться быть услышанной.

Оставив пятисотку в оплату, Танька пошла к вокзалу. Всю дорогу в автобусе ее непрерывно трясло мелкой дрожью. На лицах окружающих, на стекле, на сиденьях ей виделись пятна крови. В виске что-то чесалось, как сон, который не можешь вспомнить.

С вокзала в Москве Танька на машине отправилась к Маршалу. В последние полчаса поездки она вспомнила об оставленном в квартире пакете.

Уже внизу она набрала его номер.

– Я сейчас зайду.

– Я занят.

– Я внизу. Это срочно.

И, оборвав разговор, шагнула в подъезд.

Маршал выглядел помятым и усталым. Он открыл ей дверь, глядя на нее с глубоким отвращением.

– Что случилось, зачем ты пришла?

– Налей мне кофе, и я тебе расскажу.

Танька, не спрашивая разрешения, прошла на кухню. Маршал, в одной рубашке и плавках, пошел за ней. Должно быть, она подняла его с постели.

Выпив кофе – пять ложек «Carte Noire» на небольшую чашку – Танька рассказала об истории с мужем и пакетом. Что-то остановило ее раньше, чем она собралась рассказать о Герцоге. Танька не поняла, что именно – но оно было здесь, рядом, на этой кухне.

Дослушав ее, Маршал грубо выругался.

– Сейчас я в душ схожу, и поедем, посмотрим, что там. Я сам только что вернулся, поспать хотел.

На столе лежало роскошное мачете. Таньку передернуло, но под пристальным взглядом Маршала она сделала вид, что от холода.

– Экая штука. И где ты их берешь?

– Купил недавно. Настоящая «Трамонтина».

– А тот, ноксовский, где? – медленно спросила Танька, глядя мимо Маршала.

Даже краем глаза она заметила, что тот слегка вздрогнул.

– А, потерял недавно, жалко. А то бы тебе подарил, любительница… – очень небрежно и потому неестественно ответил Маршал.

Танька прикусила себе язык. Она уже поняла, какой именно нож торчал в спине Герцога.

– Сейчас сполоснусь, и поедем. Посиди тут, – повторил Маршал и ушел в ванную.

Танька прокралась в комнату.

Обычно, когда она приезжала к Маршалу, в его квартире царил идеальный порядок. Сейчас в комнате не было бардака, но кое-что выбивалось из нормы. На полу валялась одежда, постель была смята и не заправлена. На постели лежал пакет, похожий на те, что возила Танька, но на этот раз он не был запечатан. Танька посмотрела внутрь – там лежали вовсе не бумаги, а аккуратный ряд туго набитых белых пакетов.

Танька смотрела телевизор редко, но что упаковывают таким образом – знала.

Наркотики.

В глазах что-то вспыхнуло и померкло. Мир опять стал черно-белым.

На полу около кровати стояла спортивная сумка. Танька потянула молнию, и увидела там что-то непонятное. Засунула руку – и достала пачку долларов. Таких пачек в сумке было больше десятка.

Танька повесила сумку на плечо и отправилась к телефону. Набрала «02».

– Дежурная.

Танька знала, что звонки записываются.

– В квартире на Добролюбова… – Танька продиктовала адрес, – труп мужчины, Потапова Андрея Николаевича. В коридоре – пакет с наркотиками, героином или кокаином. Упакован в синюю папку и заклеен скотчем. Потапова убил Михаил Шувалов, с номера которого я звоню. На пакете его отпечатки пальцев. В квартире Шувалова – склад наркотиков.

И повесила трубку. Сунула ноги в ботинки, схватила с вешалки куртку. Прислушалась. Маршал плескался в душе. Танька взяла сумку, тихо-тихо прикрыла за собой дверь и побежала вниз по лестнице.

Вышвырнула в мусоропровод мобилу. Поймала тут же у дома машину.

– Куда? – спросил водила.

Танька на секунду задумалась.

– На Курский вокзал.

Ехать было минут двадцать. За это время Танька прикинула самые первые действия. «Снять у бабульки на ночь комнату. Выспаться. Посчитать деньги. С утра – переодеться, изменить внешность. Там посмотрим…»

Бабулька нашлась быстро. Через полчаса бабка уже открывала дверь обшарпаннейшей квартиры, в которой помимо Таньки было еще пятеро или шестеро приезжих и какие-то дети. То ли бабкины внуки, то ли дети этих самых приезжих. Спать предлагалось на разнообразных диванчиках, которыми была забита огромная, метров на сорок, комната.

– А можно я на полу, на матрасе посплю? – спросила Танька.

– Зачем же на полу, когда на постели можно? – не поняла бабка.

– Спина у меня больная. А диваны у вас мягкие.

Бабка пожала плечами, стащила с дивана матрас, бросила на пол, что-то прикинула и засобиралась. Видимо, за квартирантом на освободившийся диван.

Танька оглядела комнату. В комнате воняло – немытыми телами и грязной пропотевшей одеждой. Танька поняла, что сама она после двух автобусов выглядит ничуть не лучше. Вышла из комнаты, посмотрела на ванную. В ванной были авгиевы конюшни. Но душ выглядел вполне рабочим.

– А за мытье и стирку бабка дополнительных денег требует… – тут же сунулась следом какая-то толстая тетка-провинциалка.

– И сколько требует? – прищурилась Танька.

– Сто рублев… – неодобрительно покачала головой тетка. – Жадная, жуть. Кипятильник включить не дает без денег, говорит, света нажжем много.

Танька рассмеялась.

– Сколько вас там?

– Шестеро с тобой. Да еще два пацаненка Тамариных.

Танька извлекла из кармана кошелек, достала три пятисотки.

– Так. Сейчас все моются. Потом пьем чай. За всю эту роскошь кто-нибудь пойдет и купит банку растворимого кофе.

Тетка обалдело похлопала глазами, но деньги взяла. Танька закрыла за собой дверь, поставила спортивную сумку Маршала так, чтобы на нее не попадала вода. Залезла в душ, ощущая противную сальность дна ванной. Вымыла себя доисторическим туалетным мылом «Яблоневый цвет», считавшимся хорошим во времена детства Таньки, когда других еще не было. Голову пришлось мыть тем же мылом. В результате волосы воняли яблоками, а на ощупь были как мочало. Вымывшись, выстирав майку и трусы и влезая в мокрое, хоть и хорошо отжатое белье, Танька почувствовала себя не то беженкой, не то бомжом. В этом была своя правда.

После последних двух дней она была и беженкой, и бомжом. Плюс ухитрилась украсть некую сумму денег у наркомафии в лице Маршала. «Кстати, о деньгах…» – вспомнила Танька и полезла в сумку. В пачках были стодолларовые купюры. В каждой пачке – по сто штук. Пачек было пятнадцать. «Сто пятьдесят тысяч долларов», – свела нехитрую арифметику Танька.

В комнате царило оживление. Когда она вошла, кофе уже был куплен, и в трехлитровой банке булькал кипятильник.

– Ты извини, меня там менты на улице тормознули, пришлось им двести рублей дать… – подкатилась давешняя толстая тетка.

Танька отмахнулась, пошла на кухню и взяла чашку побольше, долго драила ее губкой и хозяйственным мылом.

– И за посуду тоже денег берет… – тут же наябедничали сотоварищи по несчастью.

– Вернется – придушу… – пообещала Танька и уселась на свой матрас с кружкой горячего кофе, подкладывая сумку и рюкзак под спину вместо подушки.

– А чего ж ты в гостиницу не пошла, если деньги есть? – спросил кто-то.

– Паспорт потеряла, – бесстыже соврала Танька. – Паспорт на вокзале сперли, а деньги – нет.

– Что ж ты так?

– Дура. В карман положила, чтоб быстрее доставать. Ночью в поезде и сперли.

Тетки долго охали и ахали, обсуждая воров, ментов и прочие неприятности жизни. Танька пила свой кофе и расслаблялась. Чем больше она расслаблялась, тем хуже ей делалось. Вновь виделись на всем пятна крови, и распростертое на полу тело Герцога, и проклятая рукоять ножа. Никакого успокоительного с собой не было. К тому моменту, как весь контингент приезжих вымылся, – в комнате ощутимо посвежело, – Таньку уже просто трясло.

Она лежала на грязном матрасе, застелив сумку и рюкзак жилеткой, накрывшись курткой, и пыталась заснуть. Гомон голосов, горящий свет ей не мешали. Боль была внутри – и в этом все дело.

Ей уже казалось сквозь марево дремы, что все могло быть совсем иначе, не так, как сложилось. Ведь можно, можно же было приехать в Ростов. Приехать и остаться. Любой ценой. Рядом – с живым…

Танька много лет не плакала – не могла и сейчас. Боль перехватывала горло, резала желудок, крутила суставы. Боль «душевная» оказывалась вполне реальной, ощутимой всем телом. Она тихонько кусала себе пальцы, чтобы не взвыть во весь голос раненым волком.

Его нет. Нет. И уже не будет. Ничего не будет. Выдумывай, не выдумывай.

Сероглазый мальчик, умевший лечить одним прикосновением рук. Поседевший рано мужчина, испытавший в своей короткой жизни столько, сколько другим не выпадало и за две. Полковник имперских ВДВ.

Герцог.

Рэй Альба.

Пообещав себе отомстить Маршалу любой ценой, Танька уснула, держа руку на сумке с деньгами.

Утром она проснулась от шума соседей по комнате, которые собирались, заваривали макароны, будили детей. Игнорируя вопли бабки о деньгах, зашла в ванную, умылась и причесалась. На часах – семь утра. Лицо бледно-зеленое, опухшее, глаз почти не видно. Вернувшись в комнату, Танька дождалась своей очереди на кипяток, вытряхнула в кружку последние остатки кофе, выхлебала стоя и пошла одеваться.

Пришлось побродить по улицам в районе Курской часа полтора, пока не начали открываться магазины. В первом Танька выбрала себе удобные, но редкостно вульгарные ярко-красные брюки из плотного трикотажа, переоделась в кабинке и оставила там же свои джинсы. В следующем магазине она приобрела обувь – удобные «Кроссинги» сменила на «Мартенс», тоже достаточно удобные, но какие-то слишком навороченные. В третьем магазине пришлось расстаться с курткой. Черную «аляску» заменил полушубок из чего-то искусственного, фиолетово-черный. Вместо кожаного рюкзачка и спортивной сумки Маршала – «элегантный» дамский баул из лакированной кожи. На выходе Танька посмотрелась в зеркало. Она походила не то на проститутку, не то на деревенщину, дорвавшуюся до шальных денег.

Это-то и требовалось. От прежней стильной и аккуратной Таньки не осталось почти ничего.

В ближайшей парикмахерской она попросила постричь ее до подбородка под «каре» и покрасить в гранатовый цвет. Парикмахерша охнула.

– Девушка… такие волосы…

– Красьте, пожалуйста! – фыркнула Танька, привыкая к роли вульгарной стервы.

То, что отразилось в зеркале после сушки и укладки, было ужасно. И этим Таньку вполне устраивало. Встреться она сейчас нос к носу с Маршалом – ему потребовалось бы несколько минут, чтобы узнать ее. Макияж, маникюр – все в том же салоне. Поярче, повульгарней. Пока Танька сидела в шапочке с краской на голове, она тщательно изучала «Услуги и цены», и даже выдрала оттуда несколько страниц с объявлениями охранных агентств.

Почему-то ей больше всего понравился модуль объявления агентства, которое находилось на Выхино. Разменяв в обменнике, где не требовали паспорта – третьем по счету – пятьсот долларов, Танька поймала машину и поехала в агентство, предоставлявшее услуги охраны для частных лиц.

– Чем я могу вам помочь? – встретила ее улыбкой симпатяшка-секретарша.

– Ничем, – отрезала Танька, продолжая играть свою роль. – Директор на месте?

– Да, – ответила девочка. – А что ему сообщить?

– Что клиент пришел, – ответствовала Танька, мысленно прибавляя «…дура!». – Что же еще?

– Но это не к директору… – замялась девочка.

– А к кому? К Васе Пупкину? Звони директору или – ариведерчи…

Через десять минут ее провели к директору агентства. Директор Таньке понравился с первого взгляда – должно быть, из отставных военных. Перед ним даже противно было ломать комедию, но приходилось держаться в рамках роли.

– Чем могу вам помочь? – буркнул директор с видом, говорящим о том, что сейчас, утром, он не может и не хочет никому помогать, что у него должны быть сотрудники, а он желает просто тихо и мирно почитать утреннюю газету, пока не началась обычная суматоха.

– Это сложный вопрос, – задумчиво ответила Танька. – Думаю, что можете. Но начнем с начала.

– Вот-вот, – кивнул согласно директор. – Как вас зовут, для начала?

– Та…мара, – сказала Танька, не особо надеясь, что ее заминка не будет заметна.

– И в каких же услугах вы нуждаетесь, Тамара?

– Мне нужен охранник. Профессионал. Он нужен мне двадцать четыре часа в сутки на ближайший месяц.

– Вы представляете себе, сколько это будет стоить?

– Мне все равно, – равнодушно ответила Танька. – Пусть стоит подороже. Я не уверена, что это безопасно для меня и для охранника.

– Криминал? – чуть внимательнее посмотрел на нее директор.

– Пожалуй, – согласилась Танька.

– Мы не можем с вами работать, если вы нарушили закон. Могу порекомендовать хорошего адвоката.

– Хорошо, – устало вздохнула Танька. – Вы не можете. Но у вас есть знакомые. Возможно, кому-то все равно, что и как я нарушила. Мне не нужен адвокат, мне нужен профессиональный телохранитель. Я вам заплачу.

– Заплатите. Если мой знакомый, побеседовав с вами, согласится с вами работать.

Танька согласилась.

Пока директор кому-то звонил и что-то объяснял, Танька сидела в соседней комнате и пила очередную чашку кофе, почитывая книжки из своей сумки – все три по очереди. Два раза заходила секретарша, сообщая, что человек, о котором говорил директор, сейчас приедет. «Сейчас» растянулось на два часа.

Наконец директор вошел в гостевую комнату, и Танька подметила неестественность его походки. То ли он просто хромал, то ли вместо левой ноги у него был протез. За директором шел высокий молодой мужчина в куртке, присыпанной снегом.

– Это Саша, – коротко представил директор. – Тот самый человек. Сейчас я вас оставляю и буду не в курсе, о чем вы разговариваете. Успехов.

1. Кэсс: День 3-й

Закидывая в себя завтрак и давясь чем-то особо питательным и поэтому особо несъедобным, Кэсс размышляла о том, какие еще радости поджидают их на сегодняшний день. Эскер, как назло, куда-то пропал, и узнать об итогах манипуляций с картой не было никакой возможности. Если диспетчерская опять сообщит о вылете за час – значит, опять оставаться без предполетной раскачки. А могут ведь поднять и за десять минут. Если действительно что-то серьезное. Впрочем – где оно, это серьезное? Ну, поднял бунт местный гарнизон. Эка невидаль! Раскатать в лепешку пяток сочувствующих городов, и все дела. Сами же сдадутся. И непонятно, зачем тащить сюда десантников; впрочем, вчера говорили, что на днях прибудет еще и танковая армия. Зачем, во имя неба, зачем? Впрочем, пути Генштаба неисповедимы.

Но на этот раз обошлось. Сигнал пришел заранее, и Кэсс отправилась в капсулу с неожиданной мыслью – какая же роскошь полная предполетная подготовка. Особенно, если нервы неизвестно почему на пределе, а руки сами складываются в кулаки, которые ищут, с чем бы вступить в соударение.

Гель, удар первого контакта, черные звезды в дневном небе и серебристый снег-пепел, ощущение гибкой стальной пружины под ложечкой, запредельный драйв. Сегодня разгонка шла по какой-то другой программе и была более эффективной, а может, ей это только казалось. Но в результате она не выползла, как накануне – выпрыгнула из капсулы, чувствуя, как окончательно уходят из сознания все лишние и неприятные мысли, а остается одно-единственное ощущение – предвкушение полета, жажда соприкосновения с небом, потока ветра в лицо.

Задание оказалось довольно сносным – разнести очередной городок, судя по данным разведки, центр местного сопротивления. Хотелось, конечно, драки в воздухе, настоящей, хорошей драки, где в ход идет весь опыт и все умение импровизировать, драки, победив в которой, можно позволить себе роскошь не идти к медикам, а развалиться на прогретом и продутом всеми местными ветрами покрытии летного поля и, прислонившись к корпусу машины, смотреть в небо через гасящее солнечный свет покрытие шлема. И не чувствовать ничего, кроме предельной, сладкой, медово-густой усталости, ничего, кроме удовлетворения «мы сделали это», рядом с которым удовлетворение сексуальное кажется мелочью, шуткой.

Но драка на этот раз не была запланирована, а надежда на то, что местный гарнизон придет на выручку повстанцам, была достаточно призрачной. Мимолетной, как полупрозрачное облако, набегающее на солнце.

Не дают драку, так хотя бы грозу, думала Кэсс. Хочу грозу – настоящую, с ураганным ветром, с молниями, от которых нужно уходить, чтобы поберечь поле, с ливнем, хлысты которого чувствуешь на крыльях машины, со стеной дождя, которую взламываешь своим телом, своей волей…

Не тут-то было. По всем прогнозам, над континентом стояла ясная погода и полный штиль.

В городке их ждали – трое любительских одноместных самолетов кружили над жилыми кварталами. Кэсс усмехнулась – тоже мне, оборона. При виде девятки черных машин два спортивных самолетика куда-то попрятались, третий же заложил лихой вираж и понесся наперерез. Кэни с присущим ему гуманизмом слегка подрезал лихачу крыло, и тот поковылял вниз.

– Спутник! Следите за квадратом! – напомнила Кэсс, не желая повторения вчерашней истории про «местных». Кто его знает, куда пожалуются на свою печальную участь эти три спортсмена-любителя. Впрочем, неплохо будет, если пожалуются. Душа так и просила драки, и уже наплевать было на то, что драться придется со своими. Это перед Эскером хорошо красоваться – «среди бунтовщиков друзей нет!» А на самом деле – могли оказаться, и, хотя узнать об этом не было возможности, такие победы оставляли неприятный осадок в душе. Вопреки всем запретам они носили на воротнике кителя зажимы – медь означала операцию против «своих», серебро – против настоящего противника, Олигархии или любой Федерации, Союза, новой враждебной расы. Серебра всегда было мало – но именно им гордились пилоты.

Только именно для операций против «своих» и создано было их подразделение… Но сейчас на все было наплевать.

А вот на местных жителей ей было всегда, с самого начала наплевать глубоко и искренне – то ли постарались психотехники, ставя импланты и переделывая психику под специфические задачи, то ли сама она не считала всех этих горожан за своих. Мишени и мишени – яркие точки, если взять в фокус – человеческие фигуры, в которых для Кэсс был единственный смысл: служить мишенями для ее пушек. «Только те, кто в небе – братья…», – вспомнилась строка из песни. Да, те, кто в небе – братья, а те, кто внизу – хлам, мало чем отличающийся от материала, из которого сделаны стены домов. Пусть Империя решает, кому жить, кому умереть – ее лично это абсолютно не волнует.

Город рушился, но мысли Кэсс были далеки от происходящего на земле. Краем сознания она отслеживала действия эскадрильи, но думалось совсем о другом.

…А тогда их неизвестно зачем загнали на какую-то необитаемую пограничную планетку, где даже летом температура не поднималась выше отметки -50. Но в том полушарии была зима, и раскинутый над временной базой купол не справлялся с лютым морозом снаружи. Они боялись высунуться за двери казарм, и даже в казармах было холодно, они кутались во всевозможные теплые шмотки, отбирая их у техников и выигрывая друг у друга в карты. Неделю они сидели на этой планете, ожидая приказа о перебазировании, но приказа все не было, и все уже отчаянно скучали. Именно там они неожиданно сблизились с Эрраном. До этого Кэсс редко с ним разговаривала, чаще общаясь с ребятами из своей эскадрильи, да и Эрран не особо стремился к сближению. Они приглядывались друг к другу несколько лет, но никто не стремился сделать первого шага. И еще ей было тяжело называть его по имени – сразу вспоминалось лишнее, ненужное.

А здесь было совершенно нечем заняться, кроме разговоров, да и разместили их в одной казарме. И, натыкаясь друг на друга каждый день по десять раз, играя в карты, о чем-то споря, они поневоле оказались лицом к лицу. Кэсс было страшно, ей все время хотелось спрятаться, она потеряла привычную безразличную уверенность в том, что ее никогда не коснется никакое сильное чувство. Она часто лежала, притворяясь спящей, отвернувшись лицом к стене – чтобы еще раз не натолкнуться на внимательный, изучающий и открытый взгляд Эррана. Ей казалось, что еще немного – и она не выдержит, повиснет у него на шее. И, конечно, окажется, что она все поняла неверно. И тогда будет очень, очень стыдно, и не удастся непринужденно свести ситуацию к простому эпизодическому эротическому приключению, каких между пилотами бывало, несмотря на все запреты, немало. Но всегда это было что-то мимолетное, от скуки и желания развлечься.

Кэсс заклинило намертво. За два или три года случайное увлечение, которое она скрывала даже от себя самой, переросло в очень сильное и совершенно нежеланное чувство. Сколько сил Кэсс тратила на то, чтобы никто не мог догадаться об этом чувстве – знала только она. Пока что получалось. Получалось, пока они не оказывались сидящими рядом на одной постели, и тогда уже нужно было все время повторять про себя старую детскую считалку или напевать какую-нибудь песенку.

Эррану же море было по колено, и вечерами он брал в руки гитару, и рано или поздно пел запретное «А ты, напротив…», и остальные нестройно, но искренне подтягивали в припеве:

 
А ты, напротив – такой как я,
А ты, напротив – смелей меня.
Лучи скрестятся – в осколки сталь…
Тебе – свобода, а мне – медаль.
 

Кэсс боялась за него, вокруг него уже сплелась тонкая паутинка слухов, и хотя слово «неблагонадежен» еще не прозвучало напрямую, что-то было не вполне хорошо. Мелочи, оттенки, интонации. Эрран слишком много думал, и иногда сомневался, и иногда – не с ней, с кем-то другим, из старших – позволял себе обсуждать эти сомнения. А это было опасно – но Эрран откровенно плевал на опасность, и СБ пока что обходило его стороной. Но едва заметная тень опасности оставалась. Признанный лучший пилот Корпуса, Эрран мог позволить себе легкое вольнодумство. А Кэсс казалось, что ему мало «кое-какого», что ему нужно нечто иное. Свобода обсуждать и сомневаться, право не верить ни во что и никому. Она сама не знала, откуда у нее такие идеи, и почему ей это нравится. Почему, искренне ненавидя и презирая всех предателей, диссидентов, бунтовщиков, Эррану она была не только готова простить неблагонадежность – не смогла бы простить полной лояльности.

Он был так похож на ее брата… так мучительно, так болезненно, так нестерпимо похож. Только она не могла понять – чем именно. Другой голос – выше и глубже, совсем другое лицо – излишне тонкие, слишком правильные черты. Совсем другая пластика – легкие, порывистые, изящные движения птицы. Ее брат был не таким – крепче, медлительнее, приземленнее. Но общее было – может быть, именно в этой манере задумываться над многими, кажущимися другим обыденными вещами. Или в стремлении все делать по-своему, любой ценой не отступая от какого-то внутреннего кодекса чести. Или во взгляде – теплом и немного печальном, взгляде человека, знающего что-то, недоступное остальным, и не имеющего возможности поделиться этим.

Эрран был похож на ее брата – и все тут, и любые барьеры были этим простым фактом сметены, и она уже знала, что влюбилась – первый раз в жизни по-настоящему влюбилась. Раньше у нее получалось несколько раз с кем-то переспать, не знакомясь особенно близко, но и в этом было что-то неприятное, неискреннее. И совершенно ненужное. Тепло близости было ей незнакомо. Все осталось в прошлом, там, где остался ее брат.

Поздно ночью, когда казарма наконец-то утихла, Кэсс вышла в коридор и встала у окна. Непроглядная фиолетовая ночь, разбавляемая только синеватым сиянием работающего на пределе мощности теплового купола. Беззвездное небо, лишенное луны. Касаться пальцами оконного пластика было неприятно – он был влажным и холодным, кондиционеры тоже не выдерживали нагрузки, и в помещениях в придачу к холоду было еще и сыро. Но зато на запотевающем от ее дыхания пластике можно было рисовать узоры, и Кэсс так увлеклась этим нехитрым занятием, что не услышала шагов. А потом к ней на плечи легли руки, и оборачиваться было не нужно, она знала, кто это. Эрран молча положил подбородок ей на плечо, прижался к ней щекой, и они долго смотрели вдвоем в окно, в пустой двор, освещенный неестественно синим светом одинокого прожектора. Потом Эрран осторожно развернул ее к себе, и они стали целоваться – так жадно и неумело, словно первый раз в жизни. Кэсс закрывала глаза, чтобы ближе и полнее ощутить его, а потом открывала вновь, чтобы убедиться, что все это происходит на самом деле, но никак не могла до конца поверить.

А потом как-то незаметно они оказались во дворе, и Кэсс в кителе и форменной «водолазке» почему-то не было холодно, напротив, было жарко, и почти нечем дышать от этого жара, а во дворе было абсолютно пусто, и даже положенный по уставу часовой давно отправился греться и спать, прекрасно зная, что ничего ему за это не будет, и они с Эрраном отправились в ангар, там тоже было пусто – техники давно сбежали в свою казарму. И из какого-то ящика Эрран вдруг вытащил огромную пушистую белую шкуру, мягкую и шелковистую, и закутал в нее Кэсс, и смеялся – и она смеялась тоже, прижимая к щеке чуть светящееся в темноте белое чудо, по которому пробегали мелкие голубые искорки. И не было никаких барьеров, и не нужно было ничего скрывать, и можно было запрокидывать голову, чтобы увидеть его лицо – Кэсс была ему по плечо, и шептать, смеясь – «я люблю тебя, как же я тебя люблю…», и слышать в ответ – эхом – эти же слова…