Текст книги "Черный истребитель"

Автор книги: Blackfighter

Таньку слегка снесло ветром, и она покосилась на еловый лесок в том направлении, куда ее несло. «Прикольно будет повиснуть на елке… хотя тут, вроде, каждый раз кто-то на них висит… ничего оригинального…» До елок она не долетела, приземлившись на краю поля в траву. Парашют опрокинул ее и проволок метра полтора, руки и лицо измазались в травяном соке. Облизывая горечь с губ, Танька стала собирать парашют. Тут же откуда-то нарисовались дети лет восьми-десяти, предложившие ей помощь. Танька позволила им тащить свой парашют и пошла следом. Ей было обидно, что никто из знакомых не видел ее прыжка. Дразнить ее пыталась вся машина, а как дошло до дела – ни одной морды на горизонте.

Оказалось, что она неправа. У здания ее встретили Герцог с Маршалом, сгребли в охапку, почему-то надергали уши.

– Ну, как? – спросил Маршал, царапая ей шею рукавом своего навороченного черно-зеленого комбинезона.

– Да никак… – честно ответила Танька. – Летела, упала. Ну, земля красиво сверху выглядит. А так…

– Понятно, – сказали в голос оба приятеля.

– Сегодня второй заход для перворазников будет? – крикнул компании, тусующейся неподалеку, Маршал.

– Через полчаса… – ответил кто-то поблизости.

– А нафига? – не поняла Танька.

– Прыгнешь – узнаешь… – рассмеялся Герцог. – Вперед, а то опоздаешь.

Вновь инструктаж, неподъемный рюкзак, шумный подъем, мандражирующие персонажи вокруг. Когда до Танькиной выброски остался один человек, ее вдруг затрясло, и она поняла, что прыгать не хочет и не будет.

– Пошла! – гаркнул выпускающий.

– Н-н-н-ни за что… – помотала головой Танька.

– Пошла! – заорал он еще раз, так, что Танька и вправду – пошла. Были забыты все умные соображения первого раза, она кувыркнулась вниз головой, заорала что-то, перевернулась, дернула кольцо, взлетела вверх на несколько метров… Падение сменилось парением.

В лицо ей ударил запах ветра – холодный, свежий, яркий. Небо над куполом было ослепительно синим, земля внизу – красивой и недоступной, а Танька – безумно счастливой.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – заорала она во всю глотку. – Я! Лечу!

Уже метрах в пятнадцати от земли она услышала жестяной голос мегафона:

– Девушка в черных джинсах! Ноги сложи! Ноги!

Не сразу дошло, что это – ей. Танька посмотрела на свои ноги и обнаружила, что радостно болтает ими.

Приземление было обидным до слез. Кончилось небо, осталась только земля и тяжесть. Но она все равно захлебывалась восторгом. Дети вновь потащили ее парашют, едва успевая за Танькой, стремящейся к толпе зрителей.

Она нашла среди публики Герцога и Маршала, повисла на обоих, по очереди целуя их в щеки.

– Ребята! Я вас обожаю!

– Ну вот. Совсем другое кино. Поняла?

– Угу! – кивала головой Танька. – Поняла!

– Вот так вот и тратят деньги на ветер…

«Деньги на ветер…» – завертелось в голове строчкой будущей песни. «Деньги на ветер, сердце на волю…»

Потом было шампанское, десяток однотипных вопросов «Ну и как оно?» от разнообразных мужчин и пары девушек, откуда-то появилась гитара и некто в ярко-красном пижонском комбинезоне спел фальшиво нечто изобилующее терминологией, которую Танька не понимала, но все равно все было замечательно, красиво, восхитительно. Танька с кем-то обнималась – совершенно по-братски, кто-то катал ее на плечах, она снималась на «Поляроид» с неким прославленным чемпионом… в общем – суета сует и всяческая суета.

День перетек в вечер. Они приехали домой. Танька, несмотря на то, что была уже хороша, вспомнила про мобильник, и с удовольствием отметила, что Ростов – уже не Московская область, и роуминга здесь у ее «Мегафона» нет. И никто не позвонит с дурацким вопросом «Ты где?». А если бы и позвонил – можно было бы повесить трубку. Или сказать что-нибудь очень, очень грубое.

Маршал уезжал на автобусе рано утром, и потому сразу по приезду отправился спать, попрощавшись со всеми заранее. Танька осталась с Герцогом и очередной канистрой вина. Привыкнув усилием воли не засыпать от тех таблеток, которыми ее пичкали в отрочестве, она могла пить много, очень много, и оставаться в более-менее пригодном к общению состоянии.

– А как у тебя это началось? – спросила она, сидя в кресле, как любила: боком и свесив ноги через поручень.

Герцог пожал плечами.

– Как у всех, наверное. Сны. Какие-то картинки днем. Навязчивые, перекрывающие реальность. Каша в голове. Временами – ощущение, что кто-то чужой вторгается в мою голову и действует вместо меня. Я ж еще не понимал ничего…

– А у меня язык путался… вот иногда просыпаюсь и понимаю, что я по-русски говорить не умею. Знаю, что это русский язык, но слов – не знаю. Я молчала по полдня. А потом сдуру рассказала это матери. Вот тут-то все и началось…

– Да уж… мало у кого хватает соображения не сделать эту ошибку. И начинается – таблетки, режим, обследования…

– Как ты вырвался?

– Нашел в себе что-то. Себя. Себя прежнего. Взрослого и умного. Поверил, что все это не бред. Притворился выздоровевшим. Пил водку, писал песни. Чистил мозги. В армию пошел сам… в «точку».

– «Так изгоняют благодать из беса…» – процитировала Танька.

– Это что?

– Это? Очередные стихи…

– А дальше?

– А дальше не помню… – разочарованно вздохнула Танька. – Я вообще из своего мало что помню.

– А ты как?

– А мне наследство привалило. От какой-то дальней родственницы. Квартира в Москве. Вот и отправилась туда, на следующий день после дня рождения. Я бы и в Махачкалу уехала, лишь бы от родни подальше. Работу нашла, на заочный поступила. Замуж даже вышла. Но скоро разведусь. Как только приеду – займусь.

– Почему?

– А надоело… – поморщилась Танька. – Мне уже костыли не нужны…

– А зачем замуж выходила?

– Для нормальности. Типа, все как у всех…

– Не помогло?

– Не-а. Глупости всякие – стирай, убирай, готовь, а для чего? Потому что так положено? Не хочу.

– Большой любви, я так понимаю, не было?

– Не было. Так, подвернулся приличный мальчик. Деньги зарабатывает, не буянит. Но говорить же не о чем. Сидим рядом, спим в одной постели – на кой? Чужие люди. Первый год хоть что-то было. Так, приятность какая-то. А сейчас… Понимаешь, он обычный. Очень правильный такой. Работа, семья, досуг. Мебель, ремонт, новый компьютер, новый телевизор. Платья мне покупает… а на кой черт мне эти платья? Я в юбке-то последний раз в ЗАГС ходила…

Танька глубоко затянулась.

– Ну, не надо мне это все! Не надо. Платья, телевизоры – да наплевать мне на них. Я себе за два года две покупки сделала – компьютер-«четверку» и гитару «Реноме» двенадцатиструнную. Все. Я же не жена, а ехидна. Три кастрюли вымою – четвертую в стенку кину. Противно. Мне бы в ванну залезть, свет выключить и лежать полдня. И еще чтоб палочки сандаловые. И все… У меня своя дорога, понимаешь, своя?

Таньку ощутимо несло, но ей сейчас было все равно. Первый раз в жизни она высказала все это некоему онлайн-психологу, второй раз говорила сейчас Герцогу. А он не спорил и не кивал сочувственно, просто – слушал…

– Я раньше одна жить боялась. Даже девчонку из института у себя поселила. Дуру набитую…

– Почему?

– А у меня мигрень хроническая. Как сложит – так все, гасите свет. А потом уколы себе делать научилась. Любые, даже внутривенные. Ну чем я хуже любого наркомана? И все. И больше мне никто не нужен…

– Ясно, – улыбнулся Герцог.

Танька поняла, что ее манифест независимости несколько перехлестнул за край правдивости.

– Нет, ну не то чтобы совсем никто. Но только чтобы – одной крови… как с тобой…

– Ты моей крови еще не пробовала, дурочка… – жестко оскалился Герцог.

Танька вздрогнула. Хмель куда-то слетел в один момент.

– Да я так… в принципе.

– В принципе или нет – не обольщайся на мой счет. Я не такой уж хороший, как тебе сейчас кажется.

– Мне ничего не кажется, – фыркнула Танька. – Ты просто не напрягаешь… вот и все.

В этом было еще больше неправды, но Таньке не хотелось признаваться в том, что она, кажется, влюбилась по самые уши. Или не влюбилась – а именно так, как она сказала только что. Нашла человека с той же самой группой крови.

– Вот и прекрасно. Спать будем?

– Будем… – потянулась Танька. – Будем-будем…

Но пришлось подождать. Сначала пропищал мобильник, потом Герцог чертыхнулся и полез в Интернет. Вошел в какой-то чат, пристально уставился в монитор и лихорадочно застучал пальцами по клавишам. Взгляд его был злым и сосредоточенным, словно на экране он пытался увидеть чье-то лицо. Танька подошла, не глядя на экран, опустила ему ладонь на загривок, начала разминать мышцы. Герцог едва замечал ее, только иногда, когда собеседник, видимо, замолкал, благодарно терся затылком о Танькины руки.

– Проблемы? – спросила она в какой-то момент.

– Так, полупроблемы. У одного из наших башню рвет, – непонятно объяснил Герцог.

– А ты что, психолог? – удивилась Танька.

– А я – наше все, – с отвращением сказал Герцог, и взялся за десятую за час сигарету. – Имел глупость подписаться под обещанием помогать всем своим. Вот и приходится помогать. Одного водкой отпаивать, другого с иглы снимать, с третьей разговоры разговаривать…

– А зачем тебе это?

– Я сильнее, – без радости ответил Герцог. – Приходится все это делать. Мы своих в беде не бросаем.

– Свои – это кто? – спросила Танька.

Герцог пожал плечами, удивляясь Танькиной глупости, быстро набрал пару фраз, нажал на клавишу ввода и все же ответил:

– Такие как мы.

Подумав, Танька поняла, что имеется в виду под «мы», и задумалась. По всему получалось, что их таких не трое, считая Маршала, а несколько больше. Есть какие-то люди, может даже, в Москве. Целая толпа сумасшедших – и у всех одно безумие на компанию. Это ее удивило и показалось слишком хорошим, чтобы быть правдой.

Утром Герцог куда-то пропал и вернулся к вечеру. Танька весь день просидела дома, маясь скукой между компьютером, книжками из библиотеки Герцога и садом, и к приходу хозяина порядком озверела.

– Ну и где ты был? – мрачно вопросила она, откладывая почти прочитанный сборник Бушкова.

Герцог швырнул бушлат на кресло и удивленно приподнял брови.

– А что?

– А я тут целый день одна сижу, вот что.

– И кто виноват?

– А что мне делать?

– Что хочешь. Я спросил, кто, по-твоему, виноват? – голос Герцога был далек от обычной мягкости, далек настолько, что у Таньки мороз прошел по коже.

– Мне что, уехать? – полезла на рожон Танька.

– Хочешь – уезжай. Я тебя не держу. Хочешь – оставайся. Я тебя не прогоняю. Но претензии свои оставь.

– Я же не могу целый день сидеть дома… – сдалась Танька. – Я тут с ума схожу.

– Так гулять пойди. Или еще что угодно. Только за свое безделье мне претензий не предъявляй. Особенно в такой форме.

– Ладно, не злись. «Признаю свою вину, меру, степень, глубину…» и так далее. Я тут песенку сделала. Только она странная. Белый стих на музыку. Показать?

– А то! Только сейчас я до душа дойду – и готов слушать… – знакомо улыбнулся Герцог, и Танькин страх испарился.

Танька подстроила роскошную черную гитару и покосилась на всякий случай на бумажку с текстом.

 
Плыли плавно —
Песком по барханам —
Года.
Постепенно сходили «на нет»,
Становились тенями,
Растворялись добавкой в металле машин,
Уходили
В двоичные коды программ…
Нет, не звезды,
Что светят в паденьи
Мучительно ярко.
Нет, не песни,
Что память хранит
До последнего дня.
Черным матовым блеском
Сливалось —
Глаза и обшивка,
Серебром отливало —
Оскал и эмблемы клеймо…
Знали ветер и радугу
Красок пространства,
Уповали – всегда на себя
И порой на друзей…
Уходили
В
Пике
Не умея прощаться…
Уходили
Неслышно
На встречу с судьбой
И по черному черным
Автограф на память
Оставляли
Тем, кто был за спиной…
 

Мягкая, неровная, но не рваная, а как бы переливающаяся мелодия и хрипловатый Танькин альт слегка загипнотизировали ее саму. Она встряхнула головой, как бы просыпаясь, и вопросительно посмотрела на Герцога.

– Хорошо. Очень хорошо. Дай-ка гитару.

Он показал Таньке пару вариантов перехода между частями мелодии, и, подумав, она выбрала второй. Танька услышала, насколько по-разному звучит гитара в ее руках и руках хозяина. У Таньки она была бархатистой и ленивой, теплой, но равнодушной. И в руки не стремилась, хотя и не отталкивала. У Герцога гитара оживала, становясь серебряным драконом, гибким и порывистым, преданным и независимым, мудрым, как древние легенды. Танькина гитара, оставшаяся в Москве, была «прирученной». Но сейчас она поняла, что такое гитара, которую берут в руки каждый день.

Дни тянулись, однообразные и наполненные вперемешку счастьем и тоской. Ожидание или тихое сидение в уголке, пока Герцог работал, гитара, разговоры, пруд, ночные прогулки, жадные бессонные ночи – и опять все по кругу. В один из дней Танька напросилась в спортивный зал, где Герцог тренировал своих каратистов.

Она не ожидала увидеть таких малышей – в группе были мальчишки восьми-десяти лет. Мальчишки и пара девчонок. Одетые в маленькие кимоно, они казались очень хрупкими и очень трогательными, стоя в шеренгу в большом школьном спортивном зале. Но такими детишки только казались – Танька, сидя в углу, присмотрелась и поняла, что даже в этом возрасте они уже вполне могут за себя постоять. На Герцога они смотрели большими влюбленными глазами, видимо, очень уважая его как тренера. Точнее, сенсея.

В зале Танька увидела еще одно лицо ростовского парня по прозвищу Герцог. «Отец-командир», назвала она его для себя. Герцог был для детей именно отцом и учителем. Он знал не только их имена и уровень умений, он говорил с ними о доме, о родственниках, причем говорил так, что становилось ясно – для него это не только повод для болтовни. Нет, ему нужно было именно знать своих учеников, знать о них многое и знать глубоко. С каждым ребенком он говорил на другом диалекте – едва уловимо менялись интонации, слова, жесты. Он не тренировал их – растил и воспитывал. Он мог быть груб – повысить голос, сказать несколько резких слов; но ясно было, что это не желание унизить, максимум – зацепить и подтолкнуть к чему-то.

Танька поняла, что его так выматывает, но зачем это ему нужно – понять не могла. В том, как Герцог воспитывал свою группу, было что-то большее, нежели ответственность и увлеченность. В этом был некий иной смысл, но Танька его не поняла.

– Помоги-ка мне, – в самом конце тренировки оставив на минуту группу, подошел он к Таньке. – Я им сказал, что ты – важный тренер из Москвы. Скажи одному пару слов. Что он молодец, что он перспективный, что-нибудь такое?

– Хорошо, – кивнула Танька. – А зачем?

– Да надо ему маленько уверенность в себе поднять. Кстати, вон тех двоих приметила? – Герцог незаметно для ребят указал на двух мальчишек, которые были самыми старательными, но при этом выделялись из остальных детей неровной, дерганой пластикой. – ДЦПшники. Им тоже скажи что-нибудь, а?

– Что, правда с ДЦП? – едва не запнулась от удивления Танька. В ее представлении больные детским церебральным параличом были тяжелыми инвалидами, с нарушенной речью и обреченные жить в колясках. – Быть не может, они же нормальные почти.

– А вот так, – устало улыбнулся Герцог. – Сейчас уже получше, да. Черными поясами не будут, но и в ногах своих не запутаются уже.

Танька похвалила белобрысого пацана, тот засмущался, теребя пояс кимоно. Двух ребят, которых язык не поворачивался назвать инвалидами, она расхвалила совершенно искренне, тут ей не надо было притворяться. Не только научиться ходить, разговаривать, но и прийти в этот зал и наравне с ровесниками выполнять сложные движения – это был подвиг. Самое подходящее слово, и в данном случае в нем не было никакого пафоса.

В субботу Танька поняла, что пора уезжать. Ничего не складывалось. Они были не вместе – только рядом. Болтовня, нежность, постель – ничего из этого не срасталось. Она не становилась ему ближе. Все оставалось, как в первый день. И чем дальше, тем сильнее грыз где-то под ребрами червячок сомнения в своей нужности. Дом был чужим, город был чужим, все было каким-то не таким. Все, кроме Герцога, но, заглядывая ему в глаза, она не видела там того, что хотела – ответа, зова…

Казалось, что любой пацан из секции карате, любая позвонившая непонятная личность были ему в сто, в миллион раз ближе, чем Танька.

– Завтра уезжаешь? Хорошо. Провожу.

Танька раз десять прокрутила для себя эту фразу, пока собирала свои мелочи по комнате, но ни разу не почувствовала в ней ни малейшего сожаления. Было больно, но и легко почему-то. Легко и больно, как птице, улетающей на юг из обжитого гнезда, потому что наступает осень. Осень наступала – Танька чувствовала ее шаги в тени равнодушия, в последний день поселившейся между ними.

«Не предложил остаться… ну и пусть! Переживу. Перебьюсь», – твердила себе Танька, топая утром рядом с Герцогом на автовокзал. На прощанье он просто хлопнул ее по плечу и пощекотал за ухом. Танька с деланным спокойствием потерлась ухом об его руку.

– Кошка…

– Хуже…

На этом и простились.

В автобусе было жарко и душно, Танька пыталась спать, но выходила неровная усталая дрема, в которой за краткий миг от выбоины до выбоины успеваешь увидеть целый сон и немедленно забыть. Она попробовала рисовать в блокноте – не получилось, мешал не в меру упитанный сосед по сиденьям. На остановках Танька выходила, покупала себе леденцы и газировку и тупо глядела в затянутое серой хмарью небо. В голове было пусто и гулко, как после удара. Она чувствовала себя роботом, пустым позвякивающим агрегатом без желаний и потребностей. Только где-то в животе противно тянуло холодом и ноющей болью.

Выходя из автобуса в Москве, Танька поняла, что по скудоумию забыла взять у Герцога хоть какие-то координаты – телефон, е-мейл, мобильник, адрес…

1. Кэсс: День 2-й

Она успела только заглотнуть горячий тонизирующий (опять стимуляторы!) напиток, а имплант уже просигнализировал, что пора идти к Полковнику и получать задание. Полковник сидел за металлическим столом, собранным наскоро, как все на этой базе, и только кивнул ей.

– Утро, Полковник… – постаралась улыбнуться Кэсс.

– Утро, утро, – покивал он, не поднимая головы от карты.

– Что-то случилось? – осторожно спросила Кэсс, устраиваясь на высокой табуретке.

– Нет, – коротко мотнул головой Полковник, и Кэсс ему не поверила.

– Вот, бери, разбирайся. – Полковник пододвинул к ней фрагмент карты и опустил длинный палец на один из квадратов. – Не мне тебя учить. Все как всегда. В драку не вступать, все разнести. Там только старые танки и пяток складов, так что ничего серьезного.

Кэсс поежилась. Такое впечатление, что Полковника за сутки подменили. Или высушили. Или заморозили. В общем, было с ним что-то не то. Кэсс смотрела в его затылок, склоненный над картой, и пыталась вспомнить, всегда ли его виски так отчетливо были подернуты сединой, или когда-то было иначе.

– Иди, девочка моя, иди. Не надо сверлить меня взглядом, – поднял голову Полковник, и Кэсс увидела, что под глазами у него залегли иссиня-черные тени. Кэсс молча показала глазами ему за спину, туда, где была дверь, и Полковник утвердительно прикрыл веки.

Она молча вышла, тихо прикрыв за собой дверь и пытаясь понять, что же происходит на базе. Очередное обострение активности у СБ? Нет, не похоже. Что-то более серьезное. Этот столичный красавчик имеет слишком большие полномочия. Полковник не может идти с ним на прямую конфронтацию. А это наводит на определенные размышления. На невеселые размышления. Если найдется этот самый шпион – ничего хорошего ни ее, ни Полковника, ни Корпус не ожидает. А если он не найдется – то ничего хорошего опять-таки не ожидает как минимум ее эскадрилью. А дальше – все то же самое, смотри предыдущий вариант.

Какого черта! Кэсс со всей дури пнула канистру, встретившуюся на дороге. Она похожа на следователя? На эсбэшника? Какого черта она должна ловить шпиона? А кто еще его будет ловить? Эскеру гораздо приятнее будет отправить всех на глубокое сканирование. Восемь трупов не испортят его карьеру, если один из них будет трупом шпиона. А что она будет делать после этого? Уходить в отставку? Ждать, пока снимут хотя бы часть имплантов и тогда – вешаться?

К черту! Она найдет этого дурацкого шпиона. Но Эскер его не получит. Он получит труп и доказательства. И пусть делает с ней все, что заблагорассудится.

«Час до вылета» – сообщил имплант. Час? Что за ерунда? Сообщать должны минимум за три часа. Что там у них творится, что за срочность. Бегом она отправилась к медикам, но у дверей ее поджидал техник Рин. Кэсс вознамерилась пробежать мимо, но Рин ухватил ее за рукав.

– Извините, капитан, но мне нужно кое-что сказать, – Рин был еще сумрачнее Полковника и уверен в том, что имеет право ее останавливать. А значит, случилось что-то чрезвычайное.

– Да? – недоуменно взглянула на него Кэсс.

– Еще вчера мы поставили на машины вашей эскадрильи какие-то дополнительные штуковины. Я сам не понял, что это такое. Они обеспечивают постоянную связь с базой. Но это еще не все.

– А так у нас нет постоянной связи, что ли? – удивилась Кэсс.

– Постоянной связи с управляющей системой – нет. Она активируется, когда вы обращаетесь к диспетчерам, или диспетчеры – к вам. Фоном идет запись. А это – новые детали. И привез их с собой, оказывается, этот залетный эсбэшник.

Кэсс автоматически потерла висок в области разъема и вздохнула.

– Спасибо, Рин. Если сможешь узнать, зачем они нужны – скажешь мне?

– Конечно, капитан.

В результате на предполетную подготовку Кэсс не попала, и это совсем уже никуда не годилось. Она только успела натянуть костюм, и уже пора было идти выдавать инструктаж. На этот раз все почему-то сидели без шлемов, и вид у них был встрепанный и шальной. Отдых и «разгонка» перед вылетом проходила в одной и той же капсуле, но из режима сна в режим разгонки их перевели тогда же, когда сообщили Кэсс о предстоящем вылете, и разгонка явно прошла только поверхностная.

«Вернемся – разнесу диспетчерскую. Вдребезги…» – пообещала себе Кэсс.

– Ну, господа офицеры. Диспетчерская над нами подшутила, но нам не впервой же? – извлекая из себя какие-то жалкие остатки бодрости, вопросила она аудиторию. Аудитория вяло покивала. – Задание сегодня несложное, так что прорвемся.

Кэсс наскоро объяснила задачу и скомандовала:

– По машинам!

Уже через пять минут в воздухе она поняла, что система управления глючит еще сильнее, чем накануне. Тут же на это пожаловались Сэлэйн и Истэ.

– Ребята, придется терпеть. Будьте повнимательнее, – передала она всем.

– В чем дело-то? – мрачно поинтересовался Рон.

– Испытания новой конфигурации управления… – соврала Кэсс, не представляя себе, что можно рассказать. Да и не хотелось ей рассказывать, зная, что в любой момент их можно услышать.

Ристэ грубо выругалась.

– На учениях опробовать не могли? Все как всегда? – Рон.

– Отставить разговоры! – рявкнула Кэсс, и в эфире установилась недоуменная тишина.

– Быстро идем до точки. Быстро ее делаем и возвращаемся. Всем все понятно?

Когда подошли к военной базе, Кэсс увидела первый сюрприз – четыре расположенные по периметру лазерные установки, рассекающие воздушное пространство над ней лазерными лучами. Кэсс запросила анализ мощности – оказалось, что мощность впечатляющая. Два-три касания ее машина выдержала бы легко, но десять-пятнадцать уже выжгли бы защитное поле, которым была окружена машина. Видимо, гарнизон на планете-форпосте был оснащен по последнему слову техники. Черт бы его побрал, этот хорошо оснащенный взбунтовавшийся гарнизон…

Второй сюрприз обнаружил Истэ, в чьи обязанности входило сканировать эфир. База плотно обменивалась сообщениями с орбитальным спутником. Который уже пару дней как должен был быть обнаружен и сбит – с этого начиналась любая высадка на планету. Сначала шли передовые корабли ВКС,[3]3
  Военно-космические силы.


[Закрыть] расчищая подходы к планете, сбивая спутники, проводя первую разведку с орбиты. Только потом подходили транспорты, несущие основные силы. И чужого (бывшего своего) спутника здесь быть было не должно ни в коем случае – или ВКС проявили совершенно непозволительную рассеянность, или спутник запустили уже позже. И ВКС проявили опять-таки непозволительную рассеянность, не следя за околопланетным пространством. Платой за рассеянность должен был стать трибунал.

Третий подарок судьбы состоял в том, что их обнаружили уже с того расстояния, с которого не могли обнаружить в принципе. Обнаружили не в квадрате, трудами спутника – на своих экранах системы наведения.

– Что за чертовщина, как они нас видят? – удивленно спросил эфир Кэни, когда луч одной из установок метнулся к машине Сэлэйн.

Она бросила машину вбок и вверх, и Кэсс даже не сразу поняла, что именно было странным – настолько дикой и непривычной была картинка луча примитивной оборонной установки, бьющего по машине, а не метрах в десяти рядом. На локаторе лазера истребитель должен был создавать четкую правдоподобную картинку, но… сдвинутую в пространстве. Метров на десять-двенадцать. Попасть из такой пушки по машине можно было, только если пилот намеренно подставлялся под удар. Спутник тоже не мог передавать настолько точную информацию.

– Они нас запеленговали. Ерунда какая-то.

Кэсс еще ничего не понимала. Понимание было где-то рядом, но все время ускользало – она решала одну-единственную задачу: как сделать эту базу.

– Рон, Истэ – ракетами по лазерам. Снизу. Остальным пока уйти повыше.

Сама она бросила машину вертикально вниз, прямо под лучи. Перегрузка ударила по глазам, в респираторе кислородной маски запахло кровью, но тут же сработал контакт на шее, и по вене пошли стимуляторы. Где-то здесь должен был быть координационный центр, принимающий информацию со спутника и передающий ее на установки ПВО. Лучи плясали на защите, защита пока что держалась, хотя уже сообщала о том, что использует запасной аккумулятор. Так. Вот этот купол. И даже антенна на крыше. Кэсс снизилась метров до двадцати, там, где лучи уже не могли ее достать, не рискуя разрушить собственный центр связи. В узком пространстве безопасной зоны было трудно что-то делать, но она прошла мимо купола, развернулась по дуге кормой к нему и дала максимальную скорость. Форсаж! Вверх, вертикально, плевать на лучи и новую перегрузку. Выхлопом двигателей координационный центр снесло к чертовой матери.

Она поднялась повыше. Рон и Истэ пока что сняли только одну установку, три все еще накрывали базу почти непроходимым куполом. Та модель ракет, которую им поставили, прекрасно подходила для подрыва гражданских зданий и складов, но лучи лазеров ПВО уничтожали их на безопасном для себя расстоянии. И в этом была еще одна подлость тех, кто планировал эту операцию.

Кэсс вновь метнулась вниз, к самой земле, пошла к установке, беря ее в прицел перекрестья лучей. Огонь! Истэ и Рон пошли следом, повторяя ее маневр. Через несколько секунд все три установки были обезврежены.

– Что, сукины дети, не ожидали? – засмеялась Кэсс. – Всем вниз! Разносим и уходим!

После обезвреживания ПВО эта база была совершенно беззащитной. За десяток минут они подорвали все сооружения, расстреляли из лазеров тот персонал, который был заметен. И тут прорезалась диспетчерская.

– Кэсс, к вам идут.

– Кто?

– Местные.

Кэсс скрипнула зубами и, сделав связь односторонней, сказала несколько «ласковых» слов. Сегодня кому-то из диспетчеров предстояло получить серьезные повреждения лица.

– Я понимаю, что не свои. Сколько, где? – стараясь говорить спокойно, запросила она диспетчерскую.

– Две эскадрильи местного гарнизона. А-эски. Приказ – уходить от столкновения.

Кэсс на миг задумалась. Вступать в бой с пилотами местного гарнизона не хотелось. Этого никто из них не любил – иногда напротив оказывался тот, с кем когда-то ты сидел в одном учебном классе. И если был прямой приказ уходить – им нужно было воспользоваться.

– Вас поняла, уходим.

– Эскадрилья, на базу. Быстро. На хвосте местный гарнизон! – скомандовала она в систему связи.

Возмутилась только одна Эрин, но ее тут же оборвал Истэ, и девочка, не желающая признавать внутренней этики Корпуса, заткнулась. А Кэсс задумалась – может ли один и тот же человек передавать информацию противнику и искренне рваться в бой. У нее в голове это как-то плохо укладывалось.

На обратном пути новая приставка к управляющей системе показала себя во всей красе. Кэсс все время чувствовала себя отдельно от машины, ее все время сносило в какие-то воспоминания, и это раздражало, но контакт с машиной не восстанавливался, как она ни старалась сосредоточиться только на пилотировании.

… А с Шелларом они пили всю ночь напролет, он пил – и не пьянел, и Кэсс почти силой вливала в него все новые и новые порции чего-то термоядерного, он покорно глотал и опять прятал лицо в ладонях. Он говорил – но не слышал того, что Кэсс говорила ему в ответ. И она перестала отвечать, и просто просила – говори, и вновь клала ладонь ему на запястье, а он все стряхивал и стряхивал ее руку. Больше в баре не было никого, Кэсс нашла пульт и убавила свет. Они сидели почти в темноте, и казалось, что напротив сидит покойник – таким мертвенным холодом и пустотой веяло от фигуры Шеллара.

А Кэсс вспоминала, как они ссорились еще подростками в летной школе, и как ее раздражало в нем абсолютно все – манеры новоявленного дворянина, надменность, безвкусие, привычка орать на всех, кто с ним не соглашался. И как он однажды ударил ее по лицу в ответ на какую-то безобидную реплику, потому что уловил в ней намек на сомнительность заслуг его рода перед Империей. И как она в ответ на это швырнула его на пол и долго била его лицом об пол, пока ее не оттащили. И как она разозлилась, только придя в Корпус и увидев его – уже командиром звена. Может быть, Шеллар и был талантливым командиром, и прекрасным пилотом… Кэсс это не волновало.

Но теперь она сидела с ним, когда все отшарахнулись от него, как от зачумленного. И удивительная несправедливость этой ситуации заставляла ее крепко прикусывать губы, и она вспоминала все недобрые слова, брошенные ей в лицо Полковнику и сослуживцам, и обиженное недоумение на их лицах. А Кэсс сказала тогда удивительно много для себя – и большинство этих слов сказано было, чтобы задеть и оскорбить.

И именно Шеллару она сказала, в очередной раз положив руку ему на запястье – элло, брат. Слово, забытое с детства, с того дня, когда погиб ее настоящий брат. Шеллар впервые поднял на нее глаза – изумленные, растерянные, – удивление было живым. И, зацепившись за это удивление, она вновь говорила и заставляла его говорить, и подливала в стакан еще и еще. Она говорила – Шеллар слышал. И они напились уже до безрассудного буйства, закрыли дверь и хорошенько поуродовали обстановку в баре, устроив пожар, а потом вышли и пошли по улице, где от них шарахались все, кому сейчас пьяная драка была не в настроение. Потом, разумеется, вызвали патруль, а через пять минут патруль вызвал подмогу, но вдвоем они раскидали восемь или девять человек – две тройки патрулей и двух своих же, решивших помочь патрульным. И когда кто-то достал их из парализатора, и два бесчувственных тела поволокли в изолятор, то по приказу всегда и все правильно понимающего Полковника бросили в одну камеру, и все уже было хорошо. Очнувшись одновременно на холодном кафеле пола и растирая руки, они смеялись так, что прибежал дежурный, посмотрел на них, сидящих на полу, и тоже стал смеяться.