Текст книги "Царевна-лягушка для герпетолога (СИ)"

Автор книги: Белый лев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Глава 10. Оперный Див и Заветное озеро

– И какой от меня толк как от спасателя, когда я первое же пустяшное испытание так бездарно завалил? – в порыве самоуничижения посыпал голову пеплом бедный Иван, пока мы с Левой, кое-как приведя в чувство, отпаивали его ключевой водой.

– Не такое уж и пустяшное, – тяжело переводя дух, утешал друга Левушка. – Эта река тут течет с начала времен, и мало кому из смертных при жизни удалось ее преодолеть. Я тоже виноват, – добавил он, подыскивая удобное место для лагеря и споро вбивая в землю колышки, чтобы поставить палатку. – Говорил дед сделать на том берегу привал. Лепешками с малиной перекусить или даже каши наварить, а я его не послушал. А на голодный желудок искушение побороть куда труднее.

– Скажи спасибо, что все обошлось, и ты, Вань, не успел много нахлебаться! – зябко поежилась я в промокшей рубахе под порывом налетевшего откуда-то с противоположной от реки стороны свежего ветра. – Мы уж вообще испугались, что придется теперь тебя из ложечки кормить или о том, кто ты есть и куда движешься, напоминать.

– Да какой там кормить?! – возмутился Иван.

Несмотря на бледность и явную слабость, он уже принялся помогать Леве, пока я осматривала сумки с вещами и доставала сухое, чтобы переодеться.

– Классификацию земноводных вспомнил, – доложил он через какое-то время, видимо, проверив свои мнемонические способности. – Всех родственников до пятого колена тоже. Куда мы идем, кажется, и в бреду не забывал.

Мы по очереди переоделись, набрали хвороста, развели костер и, развесив мокрую одежду сушиться, занялись ужином и подготовкой ко сну. В лесу уже смеркалось, а дед Овтай, хоть и поехидничал по поводу основательности, с какой собрался Иван, сказал, что в этой части леса ночевать почти безопасно. Впрочем, мои отважные рыцари, решив подстраховаться, по очереди несли стражу. Тем более что места в палатке хватало только для двоих.

С вечера я долго не могла заснуть, все переживала и прислушивалась, как там мой Иван. Хотя дыхание брата оставалось ровным, я боялась, что приключения на кисельных берегах могут как-то ему аукнуться. Но брат спал спокойно и сладко и даже не храпел. Поэтому и я рядом с ним постепенно пригрелась и погрузилась в сон.

Разбудили меня солнечный луч и проникший внутрь вместе с ним дивный запах грибной похлебки. Левушка, дежуривший первую половину ночи, еще толком не проснулся и забавно принюхивался во сне. Зато Иван, который и дома нередко подымался до света, отыскал возле лагеря грибницу и теперь со знанием дела кашеварил, словно извиняясь за давешнее происшествие на реке, хотя, по нашему с Левушкой мнению, ни в чем не провинился.

– Я решил, что белковая пища перед долгой дорогой не повредит и дедову крупу не испортит, – пояснил он, пробуя похлебку на вкус, пока Левушка заправлял варево дикой черемшой и розмарином. – Надеюсь, поганки в этом мире не научились прикидываться подберезовиками и подосиновиками?

Плотно позавтракав и свернув лагерь, мы извлекли из моей сумки заветный клубочек, на навигационные способности которого указывал дед Овтай.

Сначала ничего не происходило. Клубочек пару раз качнулся туда-сюда, затем замер и, судя по его виду, никаких попыток двинуться с места предпринимать не собирался.

– Может быть, следовало найти какую-нибудь горку, чтобы ему начальное ускорение придать, – скептически усмехнулся Иван. – Или пнуть.

– Я те пну! – погрозил кулаком Левушка, который и сам со сказочным GPS, кажется, пока не сталкивался.

– Ну, я не знаю, – пожал плечами Иван. – К нему инструкции ж никто не выдал.

– А если попробовать что-нибудь ему сказать? – предположила я, нагибаясь. – Ну типа «Клубочек-клубочек, укажи дорогу до Медного, Серебряного и Золотого царств».

То ли пришло время начала волшебства, то ли клубок меня услышал, то ли ему изначально, как и любому нормальному навигатору, для построения маршрута требовалось задать координаты конечного пункта. Но едва я распрямилась, он закрутился на месте, а потом, видимо, отыскав направление, резво покатился куда-то вглубь леса, петляя между деревьями так, что мы за ним едва поспевали.

Впрочем, дорогу он выбирал с таким расчетом, чтобы и самому не увязнуть в опавшей листве и переплетении корней, и нам позволить пройти, не изодрав рук и одежды о колючие заросли кустарников. Очень скоро мы с его помощью выбрались на достаточно широкую проторенную тропу, хотя кто по ней ходил, оставалось лишь догадываться.

Этот же вопрос, только немного в другом ракурсе, интересовал и Ивана. Тем более что даже я, редко углублявшаяся в лес дальше чем на десяток километров от нашей дачи, чувствовала, как пусто и тревожно звенит здесь тишина и насколько гулко отдаются в ней наши шаги. Иван же просто озадаченно крутил головой, прислушиваясь к каждому шороху.

– Я что-то не пойму, – наконец не выдержал он, когда мы приноровились к скорости движения. – А зверей и птиц тут вообще не водится? Я еще на той стороне удивился, что не видно не то что следов крупного зверя, но даже белок и птиц. Да и в заболоченной заводи у ручья не приметил ни личинок комаров, ни головастиков.

– Комары, положим, и в нашем мире ближе к осени пропадают, – напомнил другу Левушка, чуть замедляя шаг. – А насчет зверей и птиц ты все правильно подметил. В Слави им просто нечего делать. После смерти все твари безгрешные, как мы говорим, уходят на радугу и попадают в Правь, чтобы потом либо остаться в садах Ирия, либо вернуться обратно.

Он немного помолчал, следя за направлением движения клубочка и сверяясь с какими-то своими воспоминаниями, а потом добавил:

– Здесь тоже водится кое-какая живность, вернее, даже не живность, а нежить, которая из Нави приходит. И лучше с нею не встречаться.

Я, конечно, сделала вид, что нисколько не напугана словами Левы по поводу выползней. Однако от ребят старалась не отставать, настороженно вглядываясь в заросли жимолости в попытке приметить следы гнили или слизи, которыми, по словам Левушки, обитатели нижней части исподнего мира отмечают свой путь. Но пока лес выглядел мирным, а клубочек катился вперед, резво прыгая по кочкам, пробираясь под одинокими корягами, обходя буреломы и заболоченные низины.

Я почти успокоилась, когда где-то невдалеке раздался какой-то громкий и яростный звук, напоминающий рев корабельной сирены. Потом завывание превратилось в некое подобие оперного вокализа. Я даже мотнула головой, отгоняя наваждение. Слишком уж это напоминало распевание перед экзаменом по сольному пению у академистов.

– Ну вот, опять за свое принялся, – досадливо поморщился Левушка, расчехляя свирель. – Только время на него, безмозглого, тратить.

– Кто это? Выползень из Нави? – с явным интересом спросил Иван, вслушиваясь во все более уверенно звучащие переливы и рулады, удивительным образом сочетавшие и роскошные трели бель канто, и швейцарские йодли, а потом переходящие куда-то на гроулинг и даже, кажется, горловое пение, только без тувинского двухголосия.

– Если бы, – хмыкнул Левушка. – Див с дуба рухнул и теперь орет дурным голосом!

– Ему бы с такими данными в опере петь, – профессионально оценив красоту и безграничные возможности удивительного голоса, заметила я. – Контракт с «Ла Скала» и «Метрополитен» обеспечен.

– Выходить куда-то на сцену – не с его внешностью, – разочаровал меня Левушка. – Кроме того, ни один оперный театр не заинтересован в том, чтобы его зрители падали замертво. А Див силу голоса контролировать не может и не хочет. И обойти его никак. Пока до кондрашки не доведет – не отвяжется.

– И что будем делать? – поморщился Иван, непроизвольно закрывая уши.

Давление на барабанные перепонки становилось все более ощутимым, и див, кажется, только разминался.

– Тут способ только один, – деловито отозвался Левушка. – Отвлечь и вырубить.

– Да как же его вырубить, когда он акустическим ударом на землю кладет? – возразил Иван, затыкая ушные раковины выданными Левой берушами и подыскивая, чем бы дополнительно замотать голову.

Мы с Левой последовали его примеру. Хотя помогало не очень. Голос вибрировал на низких частотах, которые ощущались не только ушами, но и всем телом.

– Я же поэтому и сказал, что сначала отвлечь, – пояснил Левушка, надсаживая голос и пытаясь попасть в цезуры.

Впрочем, то ли Див упражнялся в лесу не один и использовал цепное дыхание, то ли научился голосить на вдохе.

– Подтянешь мне, Маш? – обратился ко мне Левушка, выводя на свирели мелодию плясовой «Как вставала я ранешенько». – Это его любимая, – пояснил он, прислушиваясь к воплям дива, в которых начал угадываться знакомый мотив.

– Ты уже и его предпочтения успел выучить? – подивился Иван, который, замотав голову, решительно шагнул куда-то в заросли.

– Ну, а как бы я тут в прошлые разы прошел? – усмехнулся Левушка, усиливая громкость наигрыша.

Я с ходу поймала тональность и запела, пытаясь не то что перекричать Дива, но подтянуть верхним подголоском, авось услышит:

 
«Как вставала я ранешенько
Умывалася белешенько.
Калинка-калинка моя!
В саду ягода малинка моя.
Надевала черевички на босу
И гнала свою корову на росу».
 

Когда я после припева начала следующий куплет повтором строфы про корову, заскрипели ветви, и зычный голос радостно пропел:

 
«Я гнала свою корову на росу
Повстречался-то мне Див во лесу!»
 

На краю опушки, удобно устроившись в древесных ветвях, сидел невзрачный махонький мужичонка с заросшим рыжей клочковатой бородой простоватым лицом деревенского дурачка и туловищем, оканчивающимся птичьими лапами, но без крыльев. Их заменяли поросшие перьями и такой же рыжей шерстью мускулистые руки.

Оперный Див

Намертво вколоченная музыкантская заповедь: допеть или доиграть, даже если на сцену вышел слон, а по залу промаршировала рота солдат, не подвела меня и на этот раз. С бешено колотящимся сердцем я под Левушкин аккомпанемент допела дуэтом с лесным хулиганом припев и продолжала, вполне артистично имитируя настроение героини:

 
«Как я Дива испугалася —
Во часты кусты бросалася».
 

Див, видимо, не знавший этого куплета, ненадолго замолчал, заинтересованно прислушиваясь. Но на припеве решил отыграться, проорав строфу про калинку-малинку так громко, что почти подобравшийся к его насесту Иван кубарем полетел на землю. Мы с Левушкой чудом удержались на ногах. Все-таки мы стояли немного дальше, да и сказалась музыкальная закалка. Лель так вообще с пятого класса сидел рядом с трубачами, а мы в ансамбле, случалось, выступали с усилителями под эстрадную минусовку с тяжелыми рифами.

Лель продолжал играть, а я, кое-как продравшись сквозь звон в ушах, с поясным поклоном завела последнюю строку, пропевая каждый слог нарочито медленно и протяжно, давая Ивану время подняться и подойти ближе.

 
«Уж ты Дивушка, ты батюшка.
Ты не тронь мою коровушку».
 

Див расправил легкие, чтобы вновь грянуть припев (и как у него только голосовой аппарат устроен: грудь-то у него по-птичьи объемная, но опоры никакой нет), но тут уж Иван не оплошал. Подскочил к ветке, мощным ударом в ухо оглушил любителя вокальных упражнений и сбил его на землю.

Отыскав клубочек, мы успели пройти быстрым шагом, если не сказать пробежать, не менее пары километров, когда издалека донеслось обиженное:

 
«Калинка-калинка моя,
В саду ягода малинка моя!»
 

Мы облегченно расхохотались.

– Надо было посильней его приложить, – покачал головой Иван, с опаской разматывая свою чалму. – Как бы он в погоню не бросился.

– Не, он теперь будет новые строфы повторять, – успокоил нас Левушка. – Никуда не пойдет, пока все не запомнит.

Я подумала, что, если все монстры в этом лесу окажутся такими безобидными и забавными, это будет самое веселое путешествие в моей жизни. Но уже нынешний день готовил новые не самые приятные сюрпризы.

Мы прошли уже, судя по солнцу и нашей средней скорости, не менее десятка километров, когда лес начал неуловимо меняться, словно там повеяло дыханием не бабьего, а самого настоящего лета. Сначала стало еще теплее, а запах переспевших и забродивших прямо на ветках плодов сменился нежным ароматом недавно пустившейся в рост завязи и еще не сброшенного цвета. Потом к нему примешалось свежее дыхание реки или большого озера. Поляны запестрели летними и даже весенними цветами, а листва на деревьях заиграла всеми оттенками свежей сочной зелени.

– Что происходит? Мы что, заблудились и вышли в Правь? – спросила я Левушку едва ли не с испугом.

Тот покачал головой, но вид у него остался настороженным.

– Мы подошли к владениям русалок-берегинь, а над окрестностями их заветного озера осень не властна. Я так надеялся, что существует какой-то иной путь, но, видно, нельзя иначе. Тут кругом топи, болота да чащобы непролазные. Того и гляди попадешь в гости к болотнику или окажешься в ловушке у древних деревьев.

Пояснение про болота и какие-то древние деревья, понятное дело, умножило количество моих тревог. Мало мне было выползней из Нави. Но обитательницы озера, которое не миновать, занимали меня сейчас куда больше.

– А эти русалки, часом, не родственницы Василисы? – уточнила я негромко, опасаясь, что нас услышит Иван.

Впрочем, того вновь слишком увлекли ботанические наблюдения. По его словам, в плане растений здешний гербарий содержал тысячи краснокнижных и уже исчезнувших видов.

– По материнской стороне – да, – подтвердил мое предположение Лева. – Но нам с твоим братом от этих девиц красных все равно лучше держаться подальше.

Я понимающе кивнула, вспоминая все, что знала о девичьих плясках у заветных озер и о лебяжьей стати подательниц благодатных ливней, чарам которых не мог противиться ни один мужчина. Вот только одно дело знать, а совсем другое – убедиться в истинности преданий воочию.

Предатель-клубочек, в траве похожий на шустрого мышонка, лихо с разбега одолев горушку, закатился на крутой берег, поросший березами и плакучими ивами, и нашим глазам открылось зрелище невероятной, завораживающей красоты.

Потомки кудесников, ходившие тропами тонких миров, которые и сложили волшебные сказки, против истины нисколько не погрешили. Более того, у них просто не хватило слов, чтобы описать чарующую грацию и мягкую плавность движений плывущих в хороводе вещих прекрасных дев. Никакая «Березка», никакие солистки Большого театра не смогли бы подобное повторить. Да и как им повторить, коли русалки аки посуху двигались по воде, а в середине их хоровода ввысь поднимался сияющий поток, превращавшийся в вышине в облака. Что-то похожее я наблюдала в танце Василисы, но все же не просто так Левушка обмолвился, что по отцовской линии она – человек.

С такого расстояния мы почти не различали лиц. Только видели летящие по ветру в такт движениям распущенные волосы цвета липового меда да белые длинные рубахи, сотканные то ли из яблоневого цвета, то ли из шерсти искупавшихся в Молочной реке солнечных коней. А еще над озером разносилась песня: многоосная, протяжная, подобно могучей реке расходящаяся сотней ручейков-подголосков и вновь сходящаяся в едином потоке.

Слов я разобрать не могла, но понимала, что поют сестрицы о благодатных ливнях, которые оросят поля и дубравы, даруя жизнь всему, к чему прикоснутся. Мне захотелось подтянуть, примкнуть к хороводу и кружиться на этих берегах до скончания веков, пока солнце каждый день восходит на небо, пока вершит свой путь Земля.

Вот только, глянув на моих спутников, я поняла, что с дождями русалки справятся, пожалуй, и без меня, а в моей жизни существуют более важные вещи.

Пока я любовалась пляской русалок, Иван и Лева времени не теряли. Спустившись по пологой тропке к самой воде, они пробирались в сторону топкого берега, возле которого вели пляску русалки. Двигались оба с рассеянной грацией сомнамбул, на лицах застыли блаженно-глуповатые улыбки. Почти как у полудурка дива. И ладно бы чарам поддался один Иван, до конца не оправившийся после купания в Молочной реке. Но чем и о чем думал мудрый вещий Лель? Впрочем, он тоже был мужчиной.

– Эй, вы куда? – окликнула я моих очарованных странников.

Никакой реакции. Позвала по именам – даже ухом не повели, будто я – пустое место. Следовало срочно придумать что-то более радикальное. Если просто стоять и смотреть, друг и брат окончат самое малое на дне кипучего омута, а то и просто обратятся в круторогих туров или трухлявые пеньки. Тем более что русалки их увидели, изменив движения пляски, сделав их более призывными.

Ну уж нет! Твари болотные! Не возьмете! Да и что особенного в этой их пляске? Я не хуже могу. Ведь наверняка под рубахами чешуйчатые хвосты прячут. А с хвостом каждая дура сумеет. Да и лица, если приглядеться, у них рыбьи: глаза пустые, зато зубы острые, как у щуки. Раскрасавицы, да и только. Хорошо, что, полюбив смертного, они превращаются в обычных женщин, сохраняя лишь невероятную грацию и стать.

Я решительно распустила косу, расстегнула браслеты, сбрасывая рукава, и развязала пояс, отпуская подол, который с джинсами подвязывала на манер туники. Штаны с кроссовками я тоже решила снять. В отличие от русалок, ноги я прятать не собиралась.

Выбор песни тоже не заставил себя ждать. Русальная тут явно ни к чему: сестриц я бы призвала лишь для того, чтобы в космы вцепиться и глаза выцарапать. Хороводная или протяжная тут пока тоже не годятся. Как ни изворачивайся, а повторить текучий, стелющийся шаг русалок я не смогу. Поэтому для начала, обругав парней ядреной частушкой, в которой высказала все, что думаю об их легкомыслии, я завела забористую плясовую.

Привычно выводя строфу за строфой, я помимо елочек и ковырялочек разбавляла народную пляску такими откровенными движениями, что, увидь меня старые поборницы традиций, самое меньшее – ворота дегтем вымазали бы. Не забывая призывно покачивать бедрами, я то вскидывала голову, отбрасывая назад распущенные волосы, то вздымала руки, подчеркивая почти не скрытую разошедшейся рубахой грудь.

Сначала Ваня и Лева просто обернулись, потом замерли, точно два ослика, недоумевающие, какой из двух стогов сена выбрать. Я продолжала плясать, выплетая босыми ногами дорожку и словно невзначай задирая подол выше середины бедра. Да о чем говорить? Я бы нынче не постыдилась рубаху скинуть и продолжать нагишом.

Но этого не потребовалось. Иван и Лева, как по команде, повернулись спиной к озеру и направились ко мне.

Увидев их затуманенные страстью глаза, я испугалась едва ли не больше, нежели в ту ночь, когда с дудочкой в руках защищала Василису. Такого поворота мой план не предусматривал. Да и не существовало никакого плана. Издав нечленораздельный вопль, я бросилась наутек, моля лишь о том, чтобы меня нагнал не Иван. Лучше уж в болоте потонуть или достаться на обед выползню из Нави!

Но много ли босиком да с длинным подолом набегаешь? В тот миг, когда меня с азартным воплем охотника подхватили и сгребли в охапку чьи-то руки, я намеревалась драться до последнего. Однако, разглядев светлые взъерошенные волосы и белесоватые брови Левы, почему-то не только передумала, но и стала отвечать на становившуюся все более уверенной и требовательной ласку.

Руки Левушки подрагивали от возбуждения, от тела исходил жар. Я чувствовала себя свирелью или флейтой, готовой исполнить самую лучшую песню, и только млела, постанывая от удовольствия. Кажется, я ждала этой минуты почти всю свою более или менее сознательную жизнь. Даже с Никитой закрутила по большому счету для того, чтобы раззадорить и привлечь внимание застенчивого друга детства. Но хотя губы Леля источали аромат яблонь нашего мира и имели вкус здешнего молочного киселя, прокравшаяся сквозь сладкий морок мысль о том, что все происходит не на самом деле, а под властью волшебства поганых русалок, вмиг свела всю радость на нет. Сердце наполнилось такой горечью, что и за год не выплакать, а поцелуи и ласки мигом сделались пресными, точно жеваная резинка.

Поэтому, когда на нас налетел разгоряченной погоней Иван, я почувствовала настоящее облегчение. Видимо, на этот раз брат очухался быстрей. Во всяком случае того, чего я опасалась, он учинять надо мной не собирался.

– Эй, Лева, ты чего? – прозвучал над ухом изумленный возглас брата. – Машка, так это ты, что ли, там перед нами подолом крутила? Ну и стыдобища!

Тоже мне поборник нравственности нашелся. На себя бы поглядел!

– А что мне делать оставалось? Смотреть, как вас эти вертихвостки чешуйчатые оприходуют и ласково утопят? – обиделась я, отпихивая Леля и поправляя совсем раскрывшийся ворот и задравшийся подол.

А ведь когда Лель нежно вел рукой по внутренней поверхности бедер, поднимаясь все выше, я даже не пыталась сопротивляться. А теперь он, освободившись от чар, испуганно отстранился, пытаясь понять, до какой степени утратил разум и какие границы перешел. Потом не придумал ничего лучшего, как накрыть меня ветровкой, будто сам только что не пытался меня последней рубахи лишить.

– Мы же просто посмотреть хотели, – смутился Иван.

– А вчера просто киселя попробовать? – копируя его манеру, прогнусавила я, собирая косу и стараясь не глядеть на Леля.

На душе не кошки – тигры и леопарды скребли. Избавившись от морока, Лева обрел прежнюю деликатность и застенчивость. Поэтому вместо того, чтобы попытаться защитить меня перед братом или, послав того куда подальше, продолжить и завершить начатое, он тупо принялся извиняться.

– Ты меня когда-нибудь простишь? – пылая на этот раз от смущения, беспомощно промямлил он.

– За что? Я же сама вас спровоцировала.

– Я вел себя как скотина, как мужлан! И даже хуже, – вынес себе приговор Лева.

Похоже, он всерьез считал, что я фарфоровая статуэтка, которую надо поставить на полочку и беречь. И чем он лучше Никиты? Хотя тот и впрямь повел себя по-скотски, и я о нем даже не хотела вспоминать. А Левушка всегда оставался просто верным другом.

– Надо вернуться – найти клубочек и наши вещи, – деловито напомнила я, зябко кутаясь в Левину ветровку.

От земли поднималась сырость, а кроссовки вместе с джинсами остались на берегу. Прочую поклажу Иван и Лева растеряли по всему лесу, и она, точно белые камушки Мальчика-с-Пальчик, указала нам путь. Вот только, когда мы вышли на знакомую опушку, выяснилось, что нас там ждут.