Текст книги "Царевна-лягушка для герпетолога (СИ)"
Автор книги: Белый лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
Глава 22. Ирийский сад
Мыслила ли я, восхищаясь осенними красотами Слави и внимая Левиному рассказу о крае вечного лета, что так скоро воочию увижу этот заповедный сад? Хотя мой возлюбленный говорил со слов отца и деда, тоже в горних мирах не бывавших, он не погрешил против истины. Другое дело, что описать всю красоту и пышность этого дивного вертограда вряд ли сумел бы и тот, кто провел там целую вечность. Не только слова, но даже нетленные краски, современная оптика и сверхмощные компьютеры не смогли бы передать всех оттенков свежей неувядающей зелени, многообразия форм и окрасок покрывавшего землю цветочного ковра, великолепия наливных спелых плодов, окруженных нежными бутонами и новой завязью.
Рыжие апельсины и золотые манго величаво кивали розовым персикам, лиловым смоквам и еще каким-то плодам, у которых я не знала названия просто потому, что в нашем мире они не росли. Акации, азалии и глицинии соперничали пышностью цветения с никогда не отцветавшей сакурой и сливой. От многообразия форм и оттенков цеплявшихся за стволы орхидей пестрило в глазах, а лианы гибискусов переплетались с отягощенными спелыми гроздьями плетьми винограда.
Ни один парфюмер не сумел бы воспроизвести дивного благоухания, а пение птиц звучало величественной симфонией, прославляющей жизнь. Здесь олеандры и ландыши не несли отраву, запахи лилий и нарциссов не одурманивали, а утешали. Здесь розы не имели шипов, поскольку ни от кого не оборонялись, а пестрые птицы беззаботно порхали с ветки на ветку, не обращая никакого внимания на дремлющих в расселинах ветвей хищников. Здесь тигр не трогал лань, кабан гулял бок о бок с волком, а сытый лев лениво отмахивался от трясогузок, пытавшихся свить в его гриве гнездо.
Коллеги Ивана пришли бы в ужас от явных нарушений законов природы, если бы еще раньше не упали в обморок от восхищения благополучием давно исчезнувших видов. А сам он с восторженным воплем нырнул бы в мангровые заросли в безуспешной попытке классифицировать всех земноводных.
При мыслях о брате, чье непогребенное тело простерлось у корней проклятого Кощеева дуба, мое сердце снова болезненно сжалось, дыхание перехватило, крылья непроизвольно поникли. Я приземлилась на ветку раскидистой яблони, жалея, что жар-птицы не умеют плакать. Потом почувствовала жгучий стыд, и слезы сами хлынули у меня из глаз.
Пока я выбиралась из Нави и летела по сумрачным коридорам междумирья, мною владела лишь мысль о том, как не сбиться с пути. Впрочем, сбиваться было не с чего, поскольку дороги я никогда не знала. Однако крылья сами влекли меня вперед, а в груди словно вращался незримый компас. Еще до того, как мои отвыкшие от света глаза едва не ослепли от небесного сияния, я и сама поняла, что меня направляет некая незримая сила, абсолютный ориентир, промахнуться мимо которого просто невозможно. Словно после долгих блужданий я возвращалась домой, и родной очаг притягивал меня, оберегая от опасностей тонких путей.
Почему же вместо того, чтобы воспевать нетленную красоту горнего мира, чья цветущая сень после скудости и безобразия Нави просто ошеломляла, я лила горючие слезы и кляла судьбу?
В своей жизни я еще ни разу ничего не украла. Даже в детстве конфеты из вазочки на кухне без спросу не брала. Врать тоже не умела и не любила. Если мне и случалось что-то утаить, то только прикрывая шалости Левы с Иваном или не желая выдать однокурсниц и подруг, поскольку предательство в этом случае полагала грехом более тяжким.
И вот теперь в лучезарном краю, где нет места злобе и лжи, мне предстояло украсть ирийское яблоко – благодатное сокровище Прави, дарующее вечную молодость. А ведь сила горнего мира давала Константину Щаславовичу уверенность в том, что, пока не найдена игла-хранительница смерти, его уже никто не одолеет. Я это полностью осознавала, но, пока существовал хоть крохотный шанс спасти Леву и вернуть к жизни Ивана, не имела права его упустить.
Нужное дерево я отыскала сразу, хотя здесь даже истекающие медовым соком абрикосы и груши выглядели настоящими райскими плодами. А от благоухания земляники хотелось, опустившись на цветочный ковер, забыться счастливым сном под пение птиц и монотонное жужжание пчел. Хорошо, что камфора и горьковатый ладан отрезвляли картинами изрубленного тела Ивана и судорожно пытавшихся хватать воздух, синюшных губ Левы.
Я сорву всего два яблока. Это совсем немного.
Но лишь только я подлетела к одной из веток, на которой как раз висели два золотых спелых плода на общем черенке, я услышала гневный окрик:
– Воровка!
На меня с размаху налетели шесть разгневанных жар-птиц с сияющими крыльями, длинными лебяжьими шеями и роскошными хвостами павлинов, лирохвостов и фазанов. Выдрав несколько перьев и до крови оцарапав шею, они с яростным клекотом и злобным шипением оттеснили меня от дерева, не давая возможности развернуться. Во время путешествия по Слави я не побоялась в своем птичьем облике вступить в смертельное противоборство с шестиглавым змеем, а тут просто растерялась. Возможно, из-за того, что чувствовала свою неправоту. Я попыталась отступить и подобраться к дереву с другой стороны, но меня окружили, принялись бить крыльями с очень жестким, явно бронированным оперением и безжалостно клевать.
– Воровка! – повторил все тот же обличающий голос, чья мелодичность выдавала оперную постановку.
На ближайшей ветке сидела птица, отдаленно похожая на Дива, но только крылатая и одетая скорбным лилово-черным опереньем. Ее суровый лик напоминал царевну Софью или боярыню Морозову, а рубиновые уста продолжали исторгать в моей адрес поток нелестных, хотя и совершенно печатных устаревших слов.
– Ах ты гусыня спесивая, захухря[17]17
Захухря – нечёсаная неряха, растрепа, простоволосая.
[Закрыть] бесстыжая, свербигузка[18]18
Свербигузка – девка-непоседа, у которой свербит в одном месте (гузка – это попа). Она же визгопряха.
[Закрыть] божевольная[19]19
Божевольный – худоумный, дурной.
[Закрыть]! – стыдила она меня, сдвинув брови наблюдая за расправой. – Ишь, чего удумала, ирийские яблоки воровать! Да какой межеумок[20]20
Межеумок – человек очень посредственных умственных способностей.
[Закрыть] тебя только на такую дерзость подучил? Какому маракуше[21]21
Маракуша – противный человек.
[Закрыть] брыдлому[22]22
Брыдлый – гадкий, вонючий.
[Закрыть] вечная молодость понадобилась?
– Пока ты упражняешься в красноречии, сестра, наша доблестная стража гостью незваную насмерть заклюет, и мы ничего не узнаем, – подала голос еще одна птицедева, с чьих сияющих крыльев ниспадала орошавшая плоды благодатная роса, а нежное чело украшал золотой венец с колтами или ряснами.
Если я правильно поняла, добить меня и посмеяться над моей неудачей пожаловали Сирин и Алконост.
– А чего тут узнавать? – хмыкнула Сирин, все-таки смилостивившись надо мной и скомандовав моим мучителям остановиться. – И так известно, что это властителю Нави неймется.
– И ты, сестра, его маракушей брыдлым и межеумком назвала? – со смесью ужаса и восхищения глянула Алконост, и ее заливистый смех зазвенел мелодией челесты.
Я испытала непреодолимое желание броситься вперед и сбить с головы этой пернатой пустосмешки корону. Хорошо ей! Живет себе в горнем саду. Горя-злосчастья не знает. А каково это: преодолеть все испытания в Слави, перейти по Калинову мосту реку Смородину, достигнуть заветного дуба – и лишь затем, чтобы увидеть погибель самых близких людей!
– А кто же он еще? – сурово отозвалась Сирин, продолжавшая зорко следить за мной. – Смердит от него хуже, чем от лежалой мертвечины, норов скверный, а ума только и хватает, чтобы каверзы всякие плести. Ишь чего удумал, воровку в сияющих перьях в наш сад подослать. Мы сейчас быстро ее на чистую воду выведем. А ну, касатики!
Она сделала знак зловредным птицам, и я поняла, что прямо сейчас бездарно погибну в этом дивном саду без вести и надежды.
– Не трогайте мою внученьку! – проговорил еще один властный голос, и жесткие клювы, готовые выдрать у меня все оперенье и продолжать долбить, пока не умру, убрались. – Последняя она в нашем роду осталась. Кому наследство станем передавать?
Хотя мои глаза застилала обморочная пелена, я разглядела фигуру большой и очень красивой птицы в сияющем оперении. И хотя при жизни я ее видела только в человеческом обличии, я сразу узнала ее. Ее теплая вязаная шаль всегда напоминала мне крылья, морщинки, расходившиеся вокруг глаз, казались мелкими перышками, а строгая кичка на прибранной голове походила на белую корону.
– Бабушка! – подалась я вперед, почти упав в призывно раскрытые для меня такие родные объятья.
Когда мы обе приняли человеческий облик, я не заметила.
– Внученька моя бедная! – утешала меня бабушка, угощая наливными плодами и прикладывая к ссадинам добрые травы.
Я тихонько плакала, спрятав лицо в складках шали, вдыхала привычный аромат мыла, варенья и мяты. Хотелось выплакать все горести и никуда не уходить.
– Ну будет, будет, – гладила меня бабушка по голове, приводя в порядок растрепавшиеся волосы.
Она достала из своей прически гребень и принялась очень бережно, совсем не так, как мама утром перед школой, расчесывать меня, переплетая заново косу. Ссадины от клювов сторожевых жар-птиц уже почти не болели.
– А я тебе еще в детстве говорила, деточка, что воровать нехорошо, – назидательно кивала головой бабушка. – Тем более по приказу какого-то там дохлого мусорного короля.
– Он убил Ивана и обещал уничтожить Леву! – пожаловалась я, и слезы снова хлынули из глаз.
– Знаю, внученька, ох, все знаю! – прижала меня к себе бабушка. – Не по силам выбрали вы соперника! Ну так, а я в свое время, когда на кукурузнике без прикрытия вылетала фашистов бомбить, вообще выбирать не могла. Просто выполняла долг на совесть и вам завещала. Радовалась я за тебя, когда ты в нашу породу пошла. Не то что мать твоя бескрылая, за тетрадками да запятыми о полете мысли и поэзии забывшая. Как она только со своими придирками тебя не затюкала хуже здешних стражей? И музыка ей не такая, и дочь не эдакая.
– Она просто всегда перехвалить боялась, – вступилась я за мать.
– Вот то-то и оно, – поцеловала меня бабушка. – Это ж надо до такого додуматься – детей сравнивать! Понятно, что Ванька всегда был семи пядей во лбу, только где теперь его лоб-то?
Я разревелась в голос, напугав какого-то мелкого зверька, который с любопытством разглядывал нас.
– Мне правда это яблоко очень нужно, – возвращаясь к своей основной цели, всхлипнула я, точно выпрашивала сладость или игрушку.
– Не боишься, что выползень поганый тебя обманет? – строго глянула на меня бабушка.
– Еще как боюсь, – призналась я. – Он, конечно, обещал, но видела я, как он обещания исполняет. Только если я яблоко не добуду, Лева прямо сейчас от старческой немощи умрет.
– Любишь его? Медвежьего недокормыша? – с ласковым удивлением глянула на меня бабушка. – Вы ж с ним да Иваном в детстве на одном горшке сидели!
– У Левы был свой, – невольно улыбнулась я.
– Не пара жар-птице внук шамана, – покачала головой бабушка. – У них своя магия, свои пути. Он потому вас к дубу и вел, что про иголку его роду никогда не было известно.
– Ну он же не виноват, – вступилась я на этот раз за Леву.
– О том я и говорю, – согласилась бабушка. – Так-то парень он толковый и надежный, не то, что твой арбузный богатырь. Вот уж действительно за дутого героя и голого короля едва не пошла. Хотя вам, бедным, теперь и выбирать особо не из кого. И из нашего крылатого рода почти никого не осталось. Да и то сказать, внучка Водяного тоже человеку не пара! А Ивану другой судьбы и не надобно. Ну тихо, тихо, – обняла она меня, видя, что я снова готова разреветься. – С мертвой и живой водой для него еще не все потеряно. В тонких мирах законы природы иначе устроены и время по-другому течет. А пока надо подумать, как тебе помочь и бед еще больших не наделать. С птицами вещими посоветоваться. Сирин и Алконост[23]23
Сирин и Алконост – древнерусские райские птицы. В средневековых легендах Сирин иногда прилетает на землю и поет вещие песни о грядущем блаженстве, которые могут оказаться вредными для человека (можно потерять рассудок). По народному сказанию, утром на Яблочный Спас Сирин прилетает в яблоневый сад, где грустит и плачет. А после полудня прилетает птица Алконост, которая радуется и смеётся. Она смахивает с крыльев живую росу и преображаются плоды, в них появляется удивительная сила – все плоды на яблонях с этого момента становятся целительными.
[Закрыть] на тебя теперь сердиты и, честно говоря, есть за что. Стыдоба-то какая! Хорошо, что дедушка не видел!
– А дедушка тоже здесь? – потрясенно спросила я, хотя иного ответа и не ожидала.
– Да где ж ему еще быть? – пожала плечами бабушка. – Летает на орбите, бесов гоняет. Вам рвался помочь, да сказали, сами должны справиться.
– И кто же нам совет добрый даст? – спросила я, бросив робкий взгляд на заветное дерево.
– Да кроме Гамаюна[24]24
Гамаюн – в произведениях книжности XVII–XIX веков это залетающая из рая безногая и бескрылая вечнолетающая при помощи хвоста птица, предвещающая своим падением смерть государственных деятелей. Близка к иранской птице счастья хумма. Зависнув над головой царя, предвещает долгое и благополучное правление.
[Закрыть] некому, – качнула головой бабушка. – А вот и он, легок на помине!
Я повернулась в ту сторону, куда она смотрела, но увидела только какой-то странный предмет, напоминающий парящее в воздухе само по себе павлинье перо. Приглядевшись повнимательнее, я поняла, что это никакое не перо, а птица, размером не больше воробья, при этом не имеющая ни ног, ни крыльев и источающая дивное благоухание. Перемещалась она при помощи пышного хвоста, который не только не мешал летать, но, наоборот, создавал парусность и обладал, судя по всему, исключительными аэродинамическими характеристиками.
– Да как же мы поймем, что он нам скажет? – спросила я, потрясенно разглядывая диковинное создание, чьи перья отливали всеми оттенками синего от кобальта и ультрамарина до бирюзы, а совершенно человеческие разумные глаза на птичьей голове имели нежный лазурный цвет. – Он разве разговаривает?
– А зачем нам разговоры? – нисколько не смутилась бабушка. – Сама знаешь, не все, владеющие человеческой речью, имеют мысли, которые стоит выражать.
Она уважительно приветствовала вещего сородича, и Гамаюн церемонно поклонился в ответ.
Потом он спикировал вниз и завис над моей головой, обмахивая меня своим удивительным хвостом, точно веером.
– Благодарю тебя, вещая птица, – обрадованно поклонилась бабушка, которая, видимо, знала, что означает этот жест. – Моей внучке удача и благополучие ох как понадобятся. Сам знаешь, выползня ненасытного надо остановить, а нам вмешиваться пока не велят, чтобы равновесие не нарушить. Не скажешь, удастся ли моим внукам его низвергнуть, и не станет ли хуже, если позволить ему добраться до наших золотых яблок?
Вместо ответа Гамаюн камнем рухнул на землю.
– Он умер? – испугалась я, глядя на неподвижное маленькое тельце с закрытыми глазами.
– В Ирии смерти нет, – успокоила меня бабушка. – Таким образом вещая птица предсказывает скорое падение кого-то из правителей или царей, и очень хочется надеяться, что Гамаюн имеет в виду властителя Нави. В плодах Ирия заключена великая сила, но по-настоящему принести благо они могут только живым, а поганый выползень никогда к ним не относился. Жалко, мать и тетка, умершие в восемнадцатом от тифа, не успели мне ничего о судьбе заветной иглы рассказать, – добавила бабушка задумчиво. – Бессмертный многих наших сгубил, все разыскать ее пытался. Боится, подлец! Если наконечник переломить, никакие яблоки не помогут.
Бабушка покачала головой, извлекая из карманов старенького фартука, в котором обычно ходила дома, три заветных плода.
– Ну, давай, вострушка моя, лети спасай своего дудочника и моего внука. По-хорошему тебе бы в Прави остаться, сюда Бессмертному гаду ходу нет, но пока рановато тебя из мира людей забирать.
Я благодарно обняла бабушку, стараясь запомнить тепло ее добрых рук, снова превратившихся в крылья. Потом тоже приняла облик жар-птицы и, не оглядываясь, поспешила покинуть Ирий.
Хотя встреча с бабушкой и предсказания Гамаюна немного меня успокоили, едва только свет горнего мира померк, душу вновь начали вызнабливать страх и грызть плотоядные черви сомнений. Удастся ли мне переиграть Константина Щаславовича? Какую лазейку он себе оставил, заключив наш уговор?
Бабушка перед расставанием настоятельно рекомендовала сначала наведаться к заветному дубу и вернуть к жизни Ивана, а уже потом выручать Леву и Василису, и этот совет я считала разумным, хотя и умирала от страха за любимого. Однако, едва блеклые коридоры междумирья сменил сумрак Нави, меня подхватил могучий вихрь, противостоять которому я не могла. Похоже, Константин Щаславович с самого начала ждал какого-то подвоха и решил принять ответные меры.
– Ну что, птичка моя, сбежать от меня хотела? – торжествующе осклабился он, когда я, несколько раз перевернувшись через голову, приземлилась в его покоях, принимая человеческий облик. – Пришлось слегка тебя сопроводить, чтобы ты яблочки по адресу доставила! – добавил он, с удовольствием рассматривая золотой плод.
Не слушая его, я бросилась к Леве, который так и лежал на полу, положив голову на колени Василисы. Похоже, моя бедная подруга поддерживала в нем жизнь при помощи природной магии русалок. А ведь у нее едва оставалось сил, чтобы лечить свои бесчисленные раны.
– Я так надеялась, что ты не вернешься! – вздохнула Василиса, пока я, разломив яблоко, сцеживала драгоценный сок на губы Левы.
Есть сам любимый уже не мог: даже такое ничтожное усилие причиняло ему муку. Однако едва первые капли живительной влаги попали ему в рот, он пошевельнулся, открыл глаза, глянул на меня с мольбой и нежностью, дыхание его немного выровнялось.
– Не могла я вас тут одних на погибель бросить! – призналась я, откусывая и кладя в рот Левы малюсенький кусочек, который тот медленно и сосредоточенно прожевал.
Из дряблых пустых десен уже начали появляться зубы.
Следующий кусок вернул цвет губам и румянец на щеки, ставшие упругими, как бока спелого яблока или пушистого и достаточно колючего персика. Отросшая за дни наших блужданий щетина и волосы, из седых тоже постепенно становились просто молочно-золотистыми.
– Вот так-то лучше, – всхлипывала я, наблюдая за преображением любимого. – Ты, кажется, даже стал моложе.
– Не надо моложе, – запротестовал Лева, обнимая меня вновь обретшими прежнюю силу руками. – Я всегда хотел быть старше тебя. Вот мне наука, чтобы был осторожнее в своих желаниях.
– Да какая разница! Годом больше, годом меньше, – воскликнула я, отвечая на его поцелуй и помогая подняться. – Главное, ты теперь здоров.
– Надолго ли? – помрачнел Лева, на лице которого блаженная улыбка исцеления сменилась обреченностью, будто действие золотого яблока резко закончилось.
В заботах о любимом я недальновидно забыла о Константине Щаславовиче, радуясь лишь тому, что, занятый дегустацией, он мне не чинит в лечении препятствий. Теперь же я видела, что на месте аффинажного короля стоит жуткий монстр, готовый рвать на части миры и поглощать планетные системы. Хотя Бессмертный вернул личину респектабельного бизнесмена, под которой его в последнее время знали в нашем мире, он до такой степени напитался силой, что она могла в любой момент запустить цепную реакцию. А графитовый стержень, способный ее остановить или замедлить, находился неведомо где или был потерян. Стены в покоях дрожали, звенело стекло в аквариумах, а мрак Нави рассекали грозные зарницы.
Что же я, глупая, наделала? Я ведь с самого начала знала, что с нечистью бесполезно заключать какие-то договоры. Все равно найдет способ обойти. И на что же я рассчитывала? На поддержку Василисы? Но она и сама искала у нас защиты. А Лева хоть и встал в боевую стойку, расправив плечи, но щитов не создавал и духов призвать, кажется, не мог. Только спрятал в рукаве верную свирель.
– Ох, угодила ты мне, Марья-царевна! – плотоядно улыбнулся Константин Щаславович. – Так и я свое обещание сдержу.
В этот момент мне стало так страшно, как не было и на краю мира возле заветного дуба. В тот раз все произошло слишком быстро, и я даже не успела зафиксировать миг, когда реальность превратилась в кошмар без пробуждения. Сейчас Бессмертный приближался медленно и тяжело, словно приноравливаясь к своему новому могуществу, которое ему очень хотелось на ком-нибудь опробовать. Похоже, мы с бабушкой неправильно истолковали предсказание Гамаюна.
Мы с Василисой мертвой хваткой вцепились в Леву. Но Константин Щаславович с легкостью преодолел сопротивление наших слабых рук, подвешивая моего бедного возлюбленного вниз головой над парапетом обширного балкона.
– Я, помнится, обещал его отпустить? – уточнил Бессмертный отодвигая пленника далеко за край и давая ему возможность оценить высоту башни и остроту камней, обломков механизмов и битого стекла, устилающих подножие. – Так я и сделаю.
Он снял заклятье, и Лева под наш с Василисой вопль полетел вниз. Я попыталась обратиться, чтобы любой ценой задержать падение. Но только наткнулась на невидимую стену и отлетела вглубь покоев, с ужасом понимая, что заключена в одном из аквариумов.
– Какая жалость, я забыл, что самонадеянный мальчишка в отличие от его отца не умеет летать, – прокомментировал свое деяние Бессмертный. – И от немертвых ему будет сложно отбиться. Хотя после золотого яблока он даже не сможет умереть, пока его по косточкам не растащат!
Я непроизвольно подалась вперед, натыкаясь на магическую преграду, но продолжая биться о нее, как обезумевшая от страха птица о стекло.
– Ну что ты дергаешься? – недовольно повернулся ко мне Константин Щаславович, которому после расправы над Левой заметно полегчало, как будто он сумел с помощью безвинно пролитой крови пленника загрузить свою адскую силищу в какой-то аккумулятор. – О тебе, Марья-царевна, у нас речи не шло. Я лишь обещал вернуть тебя в Явь. Но пока не решил, в каком виде: человеческом или птичьем.
Он прошелся, походя пнув простертую на полу Василису, которая, кажется, тоже хотела помочь Леве, и теперь откашливала кровь, отводя от шеи ненавистные лески.
– Возможно, если ты, Марьюшка, окажешься сговорчивей да разумней одной слишком строптивой русалки, я не стану держать тебя в клетке, подарю кольцо и даже позволю увидеть родителей. А пока посиди и подумай. Может, заодно вспомнишь, куда твои предки дели мою иглу.
