Текст книги "Царевна-лягушка для герпетолога (СИ)"
Автор книги: Белый лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
Глава 12. Призраки и наваждения
На привал мы начали собираться загодя, чтобы успеть обустроиться до заката. Место для лагеря выбирали тщательно и долго, полностью очистив поляну от борщевика, вороньего глаза, эхиноцистиса и аконита. Костер складывали тоже как-то по-особому, заготовив побольше хвороста и дров, чтобы всю ночь поддерживать огонь, придирчиво отбирая лишь те ветки и сухостой, на которых не отпечатались следы черной слизи. Когда пламя разгорелось, Лева, произнеся какой-то заговор, тщательно обжег оба копьеца, а потом вытащил из сердцевины костра хорошо прогоревшую головню и начал очерчивать наше пристанище внушительных размеров кругом, вместе с Иваном проверяя ровность и плотность краев.
– Может быть, колья вбить? – предложил Иван, с интересом наблюдая, как товарищ поливает границу отваром из чеснока, мяты, зверобоя, калины и чертополоха. – Или растяжки поставить? Взрывчатку, если что, я из подручных материалов могу приготовить.
Мы с Левой глянули на него с интересом. Я, конечно, знала, что брат прошел обучение на военной кафедре и даже ездил на сборы, но как-то не очень вдавалась в вопросы, а чем они там с ребятами, собственно, занимались.
– Колья вкапывать у нас уже нет времени, – покачал головой Левушка, рассыпая вдоль перекопанной границы лагеря соль и травы. – А взрывчатка, как и любое огнестрельное оружие нашего мира, может окончательно нарушить и без того ненадежное равновесие.
– А как же серебряные пули? – удивленно спросила я, вспоминая «Дракулу» и все американские ужастики про охотников за нечистью.
Иван хотел что-то пояснить про досужий вымысел, подхваченный массовой культурой, но в это время погас последний солнечный луч, и на лес пала тьма.
Воздух мгновенно сделался ледяным, при этом затхлым и очень тяжелым. Окружающие поляну деревья облепило что-то смрадно-тягучее, напоминающее то ли густую жирную сажу в трубах годами не чищенной вентиляции старых домов, то ли расплавленную смолу. В лесу завыли волки, заухали филины и совы, захохотала выпь. Послышался лязг зубов и скрежет когтей. Ожившая тьма надвигалась на нас, укрывая своим сумрачным крылом сонмы чудовищ, нацеливала копья и стрелы, клубилась у границ очерченного Левушкой круга, пытаясь отыскать маленькую щель.
Я непослушными пальцами сжала свирель, ощущая прикосновение тлена и холода, подбиравшегося к нашему костерку. Иван поудобнее перехватил копьецо, вопросительно глядя на друга. Левушка успокаивающе покачал головой, подкидывая хворост в огонь. Потом поднялся во весь рост и с пылающим факелом наперевес последовал к краю круга. Мы с Иваном повторили его действия.
Тьма с шипением отпрянула, вой, уханье и скрежет прекратились, лес обрел обычные очертания, на небе даже кое-где проглянули звезды. Но едва мы успели приготовить ужин, благо чистой воды набрали загодя, небо снова заволокла непроглядная липкая мгла, а у границы лагеря послышались прежние вой и скрежет. Лев с Иваном спешно схватились за факелы, а я замешкалась, убирая котелок с огня. Еще не хватало, чтобы похлебка пригорела. И так крупу приходилось экономить, а грибов и ягод мы сегодня набрать не смогли.
Когда же я подняла голову, оказалось, что у границы круга стоит человек, чья гибель уже семнадцать лет тяжким грузом лежала на Левиных плечах. Отблеск костра золотил совсем светлые, почти белые волосы, в серых глазах и чертах знакомого по фотографиям лица застыла печаль. Приблизившись к костру, но не переходя черту, он протянул вперед израненные, словно посеченные осколками, руки.
– Впусти меня, сын! Здесь холодно и жутко. Я целых семнадцать лет скитаюсь блуждающим огоньком по болотам! Впусти меня хотя бы погреться, раз уж не можешь помочь обрести покой.
– Я искал тебя, – с мукой на лице проговорил Лева, делая шаг навстречу.
Иван насилу его удержал.
– Духи сказали, что в Слави тебя нет, – продолжал оправдываться Лева, на которого сейчас было жалко смотреть.
– Я вырвался из плена, – проговорил призрак с горьким упреком. – Перешел реку Смородину, явился, чтобы помочь, а ты не можешь найти для меня места у костра.
– Не слушай его, – вцепившись в Левино плечо, пытался увещевать друга Иван. – Возможно, Бессмертный его подчинил и теперь хочет с его помощью выманить нас.
Призрак презрительно скривился.
– Ты опять будешь слушать кого угодно, но не родного отца? Давай. Ты уже один раз послушал. И кому ты теперь собираешься говорить о долге, о памяти родительской.
Лева отчаянно забился в тисках рук Ивана, пытаясь освободиться, а я не понимала, чем помочь, хотя точно знала, что перед нами зловредное наваждение. Настоящий отец, каким его описывали Вера Дмитриевна и мои родители, никогда бы не стал попрекать сына проступком, совершенным в возрасте пяти лет. Но не тыкать же в дорогого покойника головешкой. Лева этого точно не переживет. Да и вдруг мы с Иваном ошиблись.
Мои пальцы нащупали свирель и тут же отложили. Пришла идея получше. Предки верили, что тьму и навь не хуже живого огня способны отогнать предания старины глубокой, свидетельства нетленной славы великих героев былых времен. И потому древнерусские воины, пробиравшиеся в ночную пору лесной тропой, тревожили обитателей дубрав, сказывая друг другу былины, а казаки на марше оглашали широкие степи звонкими песнями про битвы за Кавказ и Туркестан, про походы ушкуйников Стеньки Разина.
К сожалению, былины на нашей кафедре не жаловали, даже в классе сольного народного пения предпочитая развивать голоса студентов на более выигрышных плясовых и сложных в вокальном плане протяжных. Но все же помимо обязательных хрестоматийных образцов, из которых я от силы бы вспомнила пару строф, я почти целиком знала «Илью и Соколика» в варианте Еремея Чупрова[5]5
Здесь и далее фрагменты текста былины «Илья Муромец и Сокольник» (Бой Ильи с сыном) в записи от сказителя из села Усть-Цильма Еремея Прововича Чупрова с диска «Сказители Печоры».
[Закрыть]. По этой былине в прошлом году писала курсовую Василиса, которая долго восхищалась стройностью стиха и напева, рассказывая про симметричные клаузулу и анакрузу.
«Да не близко от города, не далёко же,
Не далёко от Киева за двенадцать-то верст.
Там жили на заставе богатыри,
Караулили-хранили стольный Киев-град».
Когда я пропела первые четыре строфы, призрак слегка пошатнулся. Лицо его исказила злоба. Лева вздрогнул, озираясь с видом человека, пробуждающегося от дикого кошмара. А Ваня, который в первый момент глянул на меня с недоумением, с чего это мне приспичило голосить посреди ночи, одобрительно кивнул. Подбросив хворост в огонь, он снова встал рядом с другом, готовый в любой момент остановить его от необдуманных действий.
«Да не серой тут волк не пробегивал,
Да не черной медведь не прорыскивал».
Когда я продолжила, стараясь ничего не напутать, призрак застонал, хватаясь за уши, и попятился назад. Лицо его на глазах оплывало, превращаясь в оскал чудовища. Того самого черного медведя или волка.
«Не туман, видит, в поле колыбается,
Видит, ездит богатырь, забавляется.
Он кверху-то стрелочку пострелиеват,
На сыру землю стрелку не ураниеват,
На лету эту стрелочку подхватыеват».
На этих строфах ко мне уже присоединился Левушка. Голос его дрожал, по щекам текли слезы, словно он ощущал себя тем самым Соколиком, которого жестокая недоля не просто занесла во вражеский стан, но и поставила на пути родного отца. Вот только здесь и сейчас все происходило с точностью до наоборот. Поэтому Левин голос с каждой новой строфой обретал силу и уверенность.
Призрак, в облике которого уже не осталось ничего человеческого, истошно завыл и рассыпался прахом. Вокруг костра все лязгало и скрежетало. Не помню, как мы с Левой довели былину до конца. Иван тоже к нам присоединился, обняв нас за плечи и без слов голося какое-то невнятное «эй-да-да-ой-да». Когда мы дошли до кульминации, скрежет начал стихать, сменившись какими-то конвульсиями, а вой превратился в жалобный, истеричный скулеж.
Лева не дал нашим гостям роздыха и на взводе со злым куражом завел казачью про поход Ермака «Как на речке было на Камышинке», которую мы готовили для новой сибирской программы. Я подхватила напев орнаментальным подголоском, с облегчением отмечая, что от нашего пения даже воздух становится чище, а на небе вновь появляется маленький просвет. Иван молча подкинул хворост в костер, быстро поел и поставил в своей кружке плавиться собранную днем древесную смолу, споро наворачивая мох и ветошь, чтобы сделать полноценные факелы. Мы с Левой, не прерывая песни, по очереди поужинали и принялись ему помогать.
Когда закончились смола и ветошь, мы стали собираться на ночлег. Караулить решили по двое, и первым выпало спать Ивану. Лева все равно после такой жуткой встряски не смог бы заснуть, а я не хотела его оставлять одного, обещая, если что, разбудить Ивана. К счастью, лес, словно очищенный нашим пением, выглядел тихим и почти умиротворенным. Только оплетенные бородами мха деревья напоминали расплавленные свечи, да в глухом подлеске кто-то охал да стонал.
Однако нас с Левой это мнимое спокойствие отнюдь не радовало. Поэтому, пока наши противники собирали силы, мы сидели у костра, старательно и неторопливо выводя строфу за строфой. Кажется, лишь сейчас я по-настоящему поняла, почему в казачьих песнях столько распевов и повторов, и по какой причине северные сказители, мастера подробных и красочных описаний, строили рассказ о подвигах богатырей таким образом, чтобы при необходимости растянуть старину на целую ночь.
Мы пропели по нескольку раз весь репертуар казачьего круга, повторили старую программу, выпили по очереди по кружке травяного отвара, чтобы совсем не охрипнуть, понемногу подкладывая в костер поленья и ветки. Только каждый новый куплет давался нам все тяжелее. Словно окутанный темным мороком стылый лес вытягивал из нас силы. При том, что на хоре в Академии и в ансамбле нам обоим случалось репетировать по четыре-пять часов.
Время близилось к полуночи, и небо вновь начала затягивать мгла. Я поняла, что порождения нави собираются предпринять еще одну попытку добраться до нас. И точно. Я на несколько мгновений отвлеклась от пения, чтобы хоть немного промочить ободранное горло, а когда подняла глаза то у границы круга увидела Никиту. Раскрасневшийся и взмокший от быстрой ходьбы, он приветливо улыбался и выглядел бодрым и даже довольным.
– Насилу нагнал, – запыхавшись, проговорил он. – Ну вы, ребята, и легки на ногу, я от вас такого не ожидал.
– Откуда ты здесь? – не в силах распрямить сделавшиеся вдруг ватными ноги, не выдержала пролепетала я, предполагая все, что угодно.
– А ты как думаешь? – задорно и даже весело проговорил мой богатырь. – Ты, Маш, как от меня ушла, мне так стыдно сделалось, что я побежал за тобою следом. Думаю, как же ты тут без меня. Вдруг кто обидит, а заступиться и некому. Да только вижу, мне здесь не рады.
В его голосе послышался затаенный упрек, и я почувствовала себя последней сволочью. Как я могла так плохо думать о человеке, с которым собиралась связать жизнь? Я усилием воли поднялась на ноги и шагнула вперед, пытаясь загладить неловкость, не подумав спросить, каким образом Никита отыскал дорогу, и кто ему указал путь к избушке деда Овтая? Даже если он неким фантастическим путем успел на поезд, не мог же он за нашим автобусом бежать?
– Почему не рады? – аккуратно придвинулся ко мне Лева. – Добрых гостей мы всегда привечаем.
– Привечаем? – хмыкнул Никита, зацепившись за архаичное слово. – Странные у вас приветы! Даже к костру не зовете.
– А что тебя звать? – проговорил Лель холодно и насмешливо. – Хорошие люди сами приходят.
– Я тебя, собака сутулая, и не спрашиваю, – зыркнул на него голодным волком Никита. – Я с Марьей говорю. Или ты, моя краса ненаглядная, уже другого заступника себе нашла? – продолжал он почти таким же тоном, как тогда утром, когда Василису наркоманкой обозвал. – Другому лапшу на уши вешаешь, о своей великой любви говоришь? Да и любила ли ты меня когда-нибудь, Марьюшка, коли после одной ошибки уже и знать не желаешь?
И вновь я растерялась, не зная, как отвечать. Выходило, что я и в самом деле осудила и вычеркнула из своей жизни человека из-за минутной слабости, из-за неуклюжей попытки уберечь. А что, если Никита попал в Славь не потаенным шаманским путем, а просто, с горя наложив на себя руки? От него я, конечно, такого не ожидала, но в последнее время окружающие только и делали, что меня удивляли. И как с этим дальше жить, и что говорить обнадеженному Левушке?
Но говорить ничего не пришлось. В отличие от Никиты вещий Лель упрекать меня не стал, а просто завел величальную, поскольку сундуки в кладовых эпоса мы все равно исчерпали. Да еще вспомнил старую Мезенскую, которую мы с ним учили в музыкалке.
У нас был тогда крепкий костяк старшеклассников, потому руководительница решилась поставить свадьбу. Мне поручили роль невесты, и ни одна из завистниц не посмела возразить, ибо никто больше не сумел бы исполнить сложнейшее причитание под песню. Я и сама не знаю, откуда тогда взяла не столько технические возможности, сколько душевные силы выдержать без срыва нужный настрой. Но именно после выступления с этой программой на международном конкурсе председатель жюри из Академии не просто меня отметила, но и сказала однозначное: «Берем».
Впрочем, Лева хотел мне напомнить совсем о другом. Поскольку мальчиков в ансамбле всегда не хватало, а единственный ученик выпускного класса развесистый Сева Семушкин исполнял роль дружки, женихом выбрали его. Как же я комплексовала, когда языкастые девчонки подтрунивали над малолетком-недомерком, хотя Лель почти сравнялся со мной ростом и начал обгонять. Как же стеснялась, прикрываясь фатой, когда под звуки этой самой величальной мы, изображая поцелуи, едва соприкасались щеками. Получается, нас уже тогда повили?
проникновенно выводил Левушка, пока я, сбросив морок, наблюдала, как корчится, обращаясь в гниль и туман, лже-Никита.
И что на меня нашло? Как я могла обманку принять за живого человека? Впрочем, красивая сказка про отважного богатыря с самого начала оказалась бутафорским теремом, в котором лубочный пестрый фасад скрывает картонный пустой задник. А между тем все это время рядом летал ясный сокол, назначенный судьбой.
Когда оборотень-перевертыш рассыпался, разлетевшись стаей призрачного воронья, Лева не спеша закончил песню, а потом осторожно меня обнял. Я доверчиво и благодарно потянулась к нему. Несколько мгновений вряд ли нас погубят: даже если незваные гости прорвутся к костру, у нас есть факелы и копья.
Первый поцелуй вышел слишком кратким на мой вкус, но оказался достаточно горячим, чтобы отогнать подальше злокозненных тварей, грозивших нам из-под полога ночи. Я даже увидела огненное кольцо, взметнувшееся вдоль границы нашего защитного круга. Услышала вопль бешенства и боли, учуяла запах псины и паленой шерсти. Воодушевленные результатом, мы с Левой по обоюдному согласию решили продолжить, тем более что игравший в крови адреналин требовал выхода.
– Ты про сына просто так пропел или с намеком? – осторожно спросила я, чувствуя, как комок липкого страха в груди тает от разливающегося по всему телу жара.
– А ты как думаешь? – лукаво улыбнулся Лева, ласково прикасаясь губами к моим ресницам и мочкам ушей, затем снова отыскивая губы. – Я ведь еще тогда на тебя запал, но не знал, как подступиться.
– Что ж столько лет молчал? – ероша пальцами его и без того спутанные светлые волосы, проговорила я, подставляя для ласки шею и грудь.
Пожалуй, ради одного такого признания стоило разомкнуть границу миров.
Лева приглашение принял, томительно и нежно сантиметр за сантиметром перемещаясь к ключицам и распахнутому вороту. Похоже, он вспоминал свои ощущения у озера, убеждаясь, что тогда морок был почти ни при чем. Я еще немного откинулась назад в необоримом кольце сильных рук, замечая, что пламя костра не только не гаснет, но становится ярче, а сырой мрак сменяет обычная ночная свежесть. На этот раз к меду и яблокам в Левиных поцелуях ощутимо примешивалась соль. Этим вечером мы даже не успели умыться, да и окруженные трехдневной щетиной губы любимого заметно кололись. Но эти мелочи, помноженные на близость смертельной опасности, делали ощущения даже ярче и острее.
Когда мы почти достигли неожиданно близких и ласковых звезд, в восторженном упоении забыв про давящую усталость, из палатки, позевывая и потягиваясь, выбрался готовый стоять свою вахту Иван. Увидел нас и было подался обратно, потом понял, что его все равно заметили, и смущенно улыбнулся:
– А я еще гадал, почему так тихо, переживал, между прочим, живы ли там вы.
Лева разжал объятья и, не глядя, натянул другу до подбородка капюшон ветровки, удивленно озираясь. За пределами лагеря на фоне звездного неба сонно колыхался живой, почти здоровый лес. И только по краям у самого горизонта поднималась клубами мгла.
– Может быть, я пока один подежурю, – предложил Иван, выразительно указывая на палатку.
Мы с Левой одновременно покачали головами, подспудно понимая, что, если мы сейчас отдадимся на волю страсти, согревая и подпитывая друг друга в извечном доказательстве жизни, нам может просто не хватить до рассвета сил. Да и справится ли без нас Иван? Полуночная вахта неспроста называлась на флоте «собака». А утром нас ожидала дорога по гнилому отравленному лесу и две ночевки в кольце наваждений. До Медного царства оставалось три дня пути, и кто знает, какие еще сюрпризы приготовила нам подлая Навь.
– Они ведь не отвяжутся? – устраиваясь на ночлег, полушепотом спросила я Леву.
– Даром что днем почти силы не имеют, – кивнул тот, помогая мне застегнуть спальник. – Но мы обязательно выберемся и Василису домой приведем, – пообещал мне Лева, прижимая к лицу мою ладонь. – Я только хотел спросить: ты точно решила остаться со мной там, в нашем мире?
Вместо ответа я задержала непонятливого горячим поцелуем, а потом по старой привычке детства легонько ткнула в курносый нос и блаженно завернулась в еще теплый после Ивана спальник, прислушиваясь к вновь зазвучавшим у костра песням.
Конечно, из эпоса брат худо-бедно знал только попсовый вариант «Сна Разина», фальшиво подтягивая Леве «А есаул догадлив был». Зато туристических помнил великое множество, и они служили таким же надежным средством обороны, как добрый геологический молоток. Уж наверняка сложившие их первопроходцы и исследователи-полевики на одиночных кольцевых маршрутах сталкивались с различной не самой светлой невидалью и отбирали репертуар, исходя не только из эстетических соображений.
Слушая, как трогательно и проникновенно Ваня выводит: «Милая моя, Солнышко лесное! Где, в каких краях встретимся с тобою?»[7]7
Песня Юрия Визбора.
[Закрыть], я только поразилась, как же старая и в целом запетая до дыр песня может иначе прозвучать, если между любящими пролегают даже не километры тайги, а границы иного мира. Додумать я, впрочем, не успела, погрузившись в сон.
Спала я очень крепко и спокойно, но незадолго до начала своей следующей вахты проснулась от предчувствия беды. Отравленный погибельный лес кликал моего Ивана голосом Василисы.
– Ванечка, миленький! Спаси! – ухали филины и совы.
– Вытащи меня отсюда! – заклинали чайки и крачки.
– Потуши огонь, мочи нет терпеть! – истошно голосила выпь.
Когда я, путаясь в спальнике и едва не обрушив палатку, выскочила наружу, я увидела жуткую картину. В сотне шагов от границы нашего лагеря пылал еще один костер, на котором в муках корчилась Василиса. Неумолимое пламя лизало ее стопы, подбиралось к подолу, скручивало жгутом руки, впивалось в едва защищенную исцельницей израненную грудь.
И в такой же жуткой агонии возле нашего костра бился-вырывался Иван. Хотя Лева каким-то образом сумел повалить его на землю и теперь держал, прижимая всем весом, я видела, что любимому надолго просто не хватит сил.
– Ванечка, спаси! Ну что же ты?! – надрывалась на костре Василиса. – Я ради тебя в неволю к Бессмертному пошла, лягушачью шкуру триста тридцать дней из трехсот тридцати трех дней носила! А ты боишься даже отойти от своего костра. И чем ты лучше моего отца, который ради своих амбиций и принципов погубил мать, а теперь губит меня? Чем ты лучше этого недошамана, которому нужна только его месть?
Я вновь понимала, что перед нами очередное наваждение: в голосе Василисы звучали чужеродные нотки, да и разорванная рубаха слишком нарочито обнажала тело, как на обложке бульварного романа. Однако жуткая мука подруги даже у меня вызывала иррациональное желание забыть обо всех запретах, добежать до ее костра, потушить пламя и просто прервать это жуткое зрелище. Тем более что я слишком хорошо помнила, как четыре дня назад Василиса заживо сгорала у нас на руках, пока в жерле муфельной печи превращалась в золу ее лягушачья шкура. Да и кто знает, каким еще испытаниям решил подвергнуть бедную пленницу Константин Щаславович.
И все же я взяла себя в руки и, поскольку Леве сейчас было явно не до песен, завела «Балладу о любви» Высоцкого, которая когда-то так нравилась и Ване, и Василисе. Каким грезам мы предавались с подругой, представляя те самые поля, где влюбленные дышат полной грудью в одном ритме с вечностью! Разве мы могли поверить в предостережение о кровавом счете и погребальных свечах в изголовье?[8]8
Отсылки к тексту «Баллады о любви» В.С. Высоцкого.
[Закрыть]
На этот раз наважденье повело себя иначе. Василиса не рассыпалась прахом, не превратилась в безобразное порождение нави, а вздохнула с облегчением, когда уже после первых строф баллады пламя начало опускаться и гаснуть. На первых строках припева Василиса встрепенулась, словно собираясь с силами, и закричала нам уже своим обычным, только полным отчаяния голосом:
– Уходите! Уходи, Ванечка, и Машу отсюда уводи! Он вас заманивает! Это ловушка!
– Василиса! – дико рванулся вперед Иван, так что навалиться на него пришлось уже нам с Левой вдвоем.
В отличие от опутанного мороком брата, мы понимали, что спрятанная где-то в глубинах Нави Василиса для нас пока недосягаема. Другое дело, что и оттуда она сумела до нас докричаться, как и в прошлом году, пытаясь защитить. Капроновые рыболовные сетки, по-прежнему опутывавшие ее руки и ноги, жестоко впились в тело, из глаз потоками лились горючие слезы. Но Василиса, точно вещая птица Сирин, продолжала плакать и предостерегать, пока видение не распалось белым туманом еще до того, как я закончила балладу.
– Вы как хотите, но я пойду до конца, – тяжело поднимаясь и отряхиваясь, проговорил Иван, пока я занималась почти погасшим костром, давая передышку совершенно измученному Леве.
Немного придя в себя, мы с Иваном первым делом отправили его спать, как он ни сопротивлялся.
– Только не гасите костер и не покидайте очерченного мною круга. Пока совсем не рассветет, – напутствовал он нас с братом, пока я с ласками да сказками провожала его в палатку.
Иван смотрел на наши перемигивания и объятья со снисходительной улыбкой и только украдкой поглаживал пеструю накидку и пару птичьих перьев, его единственную память о Василисе.
После нынешнего видения он совсем приуныл.
– Я ведь так ей ничего и не сказал: ни в том году, ни на папином юбилее, – удрученно проговорил брат, глядя в огонь, словно надеясь там разглядеть ускользающий облик любимой. – Тогда так и не решился, тем более что тут подоспел этот выползень со своим сватовством. А нынче все так закрутилось, так быстро произошло.
– А ты думаешь, Василиса в тебе сомневается? – ободряюще обняла я брата и завела «Защитников Шаэрраведда».
Ребята опытным путем выяснили, что русский рок, а также песни Тэм и Хелависы тоже годятся. Тем более что сопровождавшие каждую атаку разноголосый вой и скрежет звучали почти как тяжелые рифы.
Я несколько раз пропела эту строфу, имея в виду, конечно, не злополучных эльфов Сапковского, а нас с Иваном. Брат нечего не сказал, но, негромко подтягивая и почти не коверкая мотив, благодарно сжал пальцы моей руки.
– Что-то рассвет задерживается, – деловито нахмурился он, видимо, желая сменить тему.
– Здесь все по-другому, – начала искать объяснения я.
– Но Земля продолжает вращаться вокруг Солнца, и над нами созвездия Северного полушария, – возразил мне Иван, недвусмысленно указывая на ковш Большой Медведицы, который и не думал меркнуть.
В это время неподалеку от лагеря послышались возня, жадное лисье тявканье, ненасытный волчий вой, а в траве мелькнуло что-то золотистое…
