Текст книги "Лабиринт зеркал (СИ)"
Автор книги: Bad_Day_48
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Я делала вид, что не боюсь и мне все по фигу, и меня не пугают ни тьма, ни таинственные шорохи. Я залезла в огромный камин в главном зале. Такой большой, что я могла стоять внутри в полный рост. Как циркач, я развела руки в стороны и поклонилась дрожащей Элис. Она назвала меня глупой и неразумной. Что, в общем-то, значило одно и то же, но я не стала затевать спора. После моего подвига адреналин бурлил в крови, заставляя ощущать себя повелительницей мира и испытывать снисходительность к прочим смертным.
Элис не была бы Элис, не стремись она во всем быть первой, к тому же питая слабость к разного рода эффектам и постановкам. Желая затмить мой триумф, она настояла на том, чтобы забраться на крышу. Это был риск. Лестницы в замке в основном были вытесаны из огромных каменных монолитов, но те, которыми пользовались реже и располагавшиеся далеко от парадных залов, сделали из дерева. После десятков лет забвения перила отвалились, а ступени сгнили и едва выдерживали наш с Элис вес. И все же упрямства подруге было не занимать.
Обливаясь потом и чуть не плача от напряжения и страха, мы выбрались на вершину центральной башни. Элис погасила фонарик, и на нас обрушилось черное небо. Никогда еще звезды не казались мне такими близкими и яркими. Их холодный блеск проникал прямо в душу, замораживая кровь. Звезды говорили, но я была не в силах понять их языка. Те, кто мог получить их послания, давно умерли, а живущим после оставалось лишь слушать тихий неразборчивый шепот. Ветер быстро высушил влажную кожу и пробрался под тонкую куртку. Обхватив себя руками, я дрожала и пыталась понять, что делаю глухой ночью в этом проклятом людьми и высшими силами месте. Меня одолело странное чувство вселенского одиночества, гораздо больше того, что может вынести любой человек. Я была не просто песчинкой (даже в пустыне есть еще миллиарды таких же), я ощущала себя изгоем. Как будто меня внезапно прогнали с праздника, выставили из теплой комнаты на улицу. Я была какая-то потерянная и еще более несчастная, оттого что понимала – искать меня никто не собирается. У человека есть только он сам. Если я умру, то навсегда и окончательно. Это будет так, как будто меня не было. Мысль, как тупое лезвие, засела в мозгу, и любая попытка от нее избавиться вызывала волны боли.
Я подошла к обнесенному парапетом краю. Старые камни изрядно раскрошилась – когда я забралась на ограждение, то ощущала глубокие трещины под своими подошвами. На миг меня обдало ужасом. Что ты делаешь, закричал мой рассудок и тут же умолк. Я по-прежнему почти ничего не слышала и не видела – света от луны было слишком мало для того, чтобы побороть эту первобытную тьму. Я даже забыла об Элис. Я была на крыше одна. Моя душа отчаянно рвалась на свободу.
Я оторвала одну ногу и перенесла вперед. Странное чувство, когда у тебя осталась одна общая точка с жизнью, только фут поверхности, что твердой уверенностью упирался в подошву. Один шаг – и ты будешь мертва. В тот раз на краю меня удержала красота. Я не понимала ни жизни, ни ее сложности, ни того, что глупо вот так от всего отказываться. Я смотрела на черный бархат небес перед собой, и в сердце подобно цветку распускалось незнакомое нежное и тревожное чувство. Чувство любви к этому небу и разрушенному замку, к деревьям, чьи верхушки я едва могла различить в плотном сумраке.
Я не знаю, что в этот момент ощутила Элис, но спустя несколько мгновений услышала ее звонкий, полный торжества голос.
– Если в этой старой развалине в самом деле живут духи, пусть они покажутся. Пусть, если осмелятся, накажут меня за то, что вторглась на их территорию.
Через месяц Элис прошла свое первое обследование на томографе. В его результаты уже нельзя было не поверить. Все было более чем реально. Так же, как тошнота, головные боли, усталость и приступы бессилия. Говорить Элис о проклятье духов было бессмысленно. Она бы не поверила, а я до странности крепко вцепилась в идею о мести злых призраков. Это могло быть совпадением. Могло быть неудачным стечением обстоятельств. Чем угодно могло бы быть. Врачи говорили, что болезнь появилась недавно, однако темпы, с которыми она отвоевывала новые ткани и органы, поражала.
Элис не плакала. Она не была бы Элис, не сохраняй до последнего веру в себя и свои силы. Элис не просто играла роль стойкой девочки ради родителей и меня, она думала, что опять победит. Она знала, что дети не умирают, и нагло говорила о самоубийстве. Не верила в смерть. Снова и снова она пыталась поразить меня и сиделок своей смелостью и бесстрашием. Этот адский коктейль она нагло вливала в нас баррелями. Меня уже от него тошнило. Я ведь знала, что Элис боится, я не так давно видела ее страх и помнила его отчетливый резкий запах – запах прелых листьев и пыли, смешанный с морозным воздухом.
***
В моей жизни вновь есть упорядоченность. Почти как во время тюремного срока. Подъем в одно время, прием весьма однообразный и плохо прогретой пищи, нехитрый труд, предоставляющий сколько угодно времени для размышлений, снова столовая, прогулка, несколько часов свободного времени, которое я тратила либо на посещение курсов писательского мастерства, либо на выполнение заданий Волтури. Вроде такого – опишите комнату. Не так это просто, как кажется. Тюремная камера – это четыре стены, кровать с жестким матрасом и белый умывальник в углу. Все прочие комнаты для меня были расплывчатыми, их очертания потеряли ясность. Я не могла припомнить деталей, и чтобы составить десять предложений, приходилось описывать пятна на стенах, сколы, царапины и вмятины на матрасе. Как старые пружины больно впиваются в задницу, и какой яркий рыжий цвет у струи воды из крана. Но это хотя бы помогало разогнать скуку и вытеснить мысли о прошлом. Заглушить образ Джейкоба, стереть его пылающий злобой взгляд.
Водя одноразовой вилкой по тарелке с кашей, я снова вспоминаю его. Свое проклятье? Свою судьбу? Своего единственного парня. Красивого и уверенного. В голове вспышками фейерверка взрываются его слова. «Я убью тебя, сволочь, заставлю страдать, ты никогда не будешь в безопасности». Возможно, но за каменными стенами замка Теней я чувствую себя защищенной. Я уверена, что сюда Джейкоб не сунется. Уж точно не теперь, когда замок куплен и реставрируется.
– Каша совершенно гадкая. Я принес тебе нечто повкуснее.
Эдвард выкладывает передо мной завернутый в салфетку кусок торта. Отвернув край, вдыхаю густой шоколадный аромат. Рот наполняется слюной. Боюсь, я смотрю на этот кусок выпечки, как дикарь на туземца.
– Мистер волшебник, откуда ты его взял?
– О, я пек его всю ночь.
Я думаю, что он шутит, но посмотрев в серьезные зеленые глаза, понимаю – до шуток тут далеко. Теперь моя челюсть не просто наполнена слюной, она готова отвалиться и пробить пластиковую столешницу.
– Испек торт? Для меня?
Он пожимает плечами, как будто речь идет не о чем-то особенном. Как будто испечь торт среди замковых руин не то же самое, что отправиться за Граалем или найти лохнесское чудовище. Эдвард выглядит уверенно, как именитый повар на своей кухне, набитой всеми необходимыми приспособлениями, хотя вряд ли у него было что-то, кроме ложки и пары кастрюль.
– Если я ставлю цель, то привык добиваться своего. Главное – иметь желание, а проблемы можно решить.
С этим легко поспорить. Потому как я не единственная, у кого есть желания, но при этом безумно далека от их осуществления и отнюдь не из-за отсутствия усердия или потраченных сил. Видеть цель – условие, но не залог успеха.
– Твоя цель – превратить меня в толстушку?
– Боюсь, для этого потребуется слишком много тортов, больше, чем я смогу испечь.
Что и говорить, тюрьма не сделала меня красивее, а мое тело крепче. Да и воздух Форкса мало способствовал поправке здоровья. И без того слабые мышцы пропали, стали совершенно не заметными. Я превратилась в живой скелет. Впрочем, увидев торт, испеченный Эдвардом, любая потеряет голову. Пышные рассыпчатые коржи с какао, посыпка из тертого горького шоколада и тающий маслянистый крем, имеющий вкус кофе. Они обещали райское наслаждение. Я расправилась с огромным куском торта меньше чем за пять минут. На смятой салфетке осталось лишь несколько крошек. По телу разливается тяжелое тепло. Сраженный шоколадной атакой мозг погружается в блаженное оцепенение.
– Я ведь говорил, десерты – моя вторая страсть.
– Как тебе удалось уговорить повара открыть кухню для чужака, да еще ночью?
– Я обещал отдать половину того, что приготовлю.
– Значит, у тебя больше не осталось торта?
Огорчение в моем голосе неподдельное. Мне как будто сообщили о скором конце света.
– Завтра принесу еще. А сейчас приглашаю тебя после плотного завтрака на прогулку.
Я думала, что мы ограничимся дорожками примыкающего к замку Теней парка, которые успели немного расчистить и посыпать свежим гравием. Однако Эдвард ведет меня дальше, за ворота, с которых сняли ржавую решетку.
Прохладный воздух конца осени пахнет свежестью и чистотой. Утро едва началось, и солнечные лучи вязнут в туманном мареве, как ложка в гороховом супе. Старые деревья на белом фоне похожи на иероглифы, нанесенные черной тушью на чистый лист. В сплетении их ветвей чудится спрятанный смысл. Эдвард, кажется, знает все их виды и разновидности. По знакам, ведомым одному ему, он без проблем опознает и называет мне дубы, ясени, клены. Среди тесного строя осин находится даже скорченная рябина. Ее слабый ствол вызывает не самые веселые ассоциации.
Однако стоит Эдварду взять меня за руку, причем выходит это естественно и легко, как мысли снова окрашиваются в светлые тона. Мне становится тепло от его прикосновения, ничуть не хуже, чем от его торта. Я сама себе напоминаю наевшегося сметаны кота. Странно, но именно сытость – физическая и эмоциональная – вызывает во мне ощущение счастья. Я с удивлением слышу свой смех в ответ на шутку Эдварда. В тюрьме я смеялась, но это был смех сильного над слабыми. Сейчас же это яркий, как солнечный луч, звук, исходящий из глубины души.
– Мне бы очень хотелось услышать, как ты играешь, – остановившись возле огромной ели, я обращаюсь к Эдварду. Мне кажется, что его музыка должна быть такой же волшебной, как его слова и смех. Вероятно, она поможет мне лучше его понять, потому что несмотря на открытость и искренность его слов я вижу в Эдварде какую-то тайну. Нечто, что он осторожно прячет от меня. Так взрослые прячут от детей ножи и спички. Но я сама поступаю не лучше. Я не произношу ни единой фразы о тюрьме, также умалчиваю о Джейкобе и той ночи между нами – о боли в избитом теле, о ярости и пятнах крови на своих вещах, на стенах… Они были везде. Мне кажется, в наполненном сиянием дне нет места давним страхам и преступлениям.
– Здесь чудесные виды, а в замке полно ценных реликвий, книг и старых приспособлений, которых не найти в других местах, но ни одного рояля.
– Мы могли бы выбраться в город, хотя сомневаюсь, что в его единственном ресторане мы найдем нужное нам.
– Как только появится время, на зиму все равно часть работ будет свернута, я мог бы пригласить тебя в гости, в свой чикагский дом.
Да, Чикаго всегда был моим любимым городом. Да, Эдвард мне нравится. Но я не уверена, что могу принять его приглашение, по крайней мере, до тех пор, пока не расскажу ему правды. Зачем строить отношения дальше, если знаешь, что не заложила под них довольно прочный фундамент. Возможно, после того как откроется мое истинное лицо, Эдвард не захочет меня ни видеть, ни слышать. Все, что я вправе себе позволить, это несколько недель бегства от страшной действительности в красивую сказку. Как будто я пришла в картинную галерею и на миг остановилась полюбоваться совершенно удивительным полотном. Второй путь – продолжать врать. Кажется, я должна буду сделать выбор. Сказать правду или промолчать.
***
Придя вечером в свою комнату, я с открытым ртом замираю на пороге. Рядом с моей постелью, вернее, той кучей шкур и тряпок, на которой я сплю, стоит рояль. Чтобы убедиться в том, что это не мираж, я протягиваю руку, пальцы касаются прохладной твердой поверхности. Никакого разумного объяснения этому быть не может. Никто не смог бы притащить за столь короткое время в башню рояль. Да и лестница слишком узкая, чтобы его поднять. Зачем вообще кому-то ставить в башне музыкальный инструмент? Однако это было ответом на мои мысли. Я хотела услышать игру Эдварда, я желала рояль для него.
Сбитая с толку, делаю несколько кругов по комнате. Постоянно прикасаюсь к роялю и задаю себе вопрос – кто его принес. Тут замешана магия? Добрые или злые силы так играют? И чем я должна буду расплачиваться за сделанные одолжения?
Как бы там ни было, утром рояль не исчезает, и после завтрака – на этот раз меня ждал восхитительный венский рулет с яблоками, орехами и корицей – я веду Эдварда в башню. Преодолев несколько пролетов, он замечает, что не видел этой лестницы на планах. Он высказывает предположение о том, что ее сделали после постройки замка, а часть документов или потеряли, или не посчитали нужным вносить в них изменения.
Но его мысли о чертежах и лестницах исчезают в тот момент, когда я открываю потайную дверь. Эдвард выглядит потрясенным, как и я прошлым вечером. Он в молчании смотрит на рояль. Я немного боялась, что все исчезнет или окажется результатом игры моего воображения. Однако потрясенное выражение на лице мужчины говорит само за себя. Рояль есть, он реален, его вижу не только я, и, судя по всему, с моим разумом не произошло ничего страшного.
– Если это совпадение, то самое невероятное в моей жизни.
– Я нашла эту комнату несколько дней назад. Правда, она была пустой, и я приходила сюда полюбоваться видом из окна.
Говорить, что я тут сплю и никакого окна вначале не было, я не собираюсь. Моя история и без того вызывает много вопросов, на которые не существует ответов. По крайней мере, в мире, где правит логика, в которую верят разумные люди.
– Я хотела показать этот вид тебе. Пришла вчера вечером и обнаружила рояль. Я не знаю, как это можно объяснить.
Мне даже не приходится изображать изумление и беспомощность. И то, и другое льется из меня потоком.
– Ты хочешь сказать, он появился здесь просто так… возник как бы из… из воздуха, да? – Эдвард садится на низкий стульчик возле рояля, проводит пальцами по клавишам. – Но так не бывает.
– Никто не смог бы втащить его по лестнице, она слишком узкая, а другого входа в эту комнату нет.
– Вероятно, ты его не нашла. Дверь, через которую мы вошли, тоже не каждый бы нашел и открыл.
– На нем нет пыли. Постой он здесь десятки лет, уверена, что его состояние было бы куда хуже.
– Ты права, – Эдвард осторожно нажимает на клавиши. – Он как будто только вчера от настройщика.
Не зная, что сказать и как объяснить происходящее, я говорю:
– Сыграй, пожалуйста.
Эдвард кивает. Несколько минут обдумывает мою просьбу, подбирает мелодию. Молча, не говоря названия, начинает игру. Первые звуки похожи на первые капли дождя на стекле. Как непрошеные пришельцы, они робко заявляют о себе. Постепенно напор усиливается, и капли образуют сначала едва заметные тонкие ручейки, а после – широкие потоки. Они омывают мою душу со всех сторон. Поднимают на гребнях волн ввысь и неожиданно опускают. В них совершенно нет тепла, но их кристальная чистота и ясность, их прозрачность и сверкающие грани прекрасны. Они создают красоту, которую нельзя увидеть, но можно почувствовать. Эта красота не снаружи, она рождается внутри и постепенно заполняет каждый уголок тела. Звонкие ледяные потоки вымывают грязь и мусор. Внутри наступает весна, и сквозь взломанный на реке лед хлещет вода.
Я прикрываю глаза. Сначала я вижу пустоту, а потом под веками начинают сменять друг друга картинки. Они мелькают так быстро, что я почти ничего не успеваю разглядеть. Вижу девушку с бледным, но полным решимости лицом. На ее голове красивое кружевное покрывало. Затем выхватываю фрагменты кровавой битвы. Могучий рыцарь с черным мечом, летящая в сторону голова, брызги крови на осенней траве и хрипящая лошадь с пробитым стрелой глазом. Смеющаяся женщина. Пухлые губы, покрытые красной помадой, произносят: «Любая из тех, кого вы предпочли мне, будет проклята». Танцующие вокруг потухшего костра тени. Двенадцать девушек в алых одеждах. Их волосы распущены, а глаза пусты как колодец. Рушащаяся стена, погребающая под собой мужчину. Он в последний момент пытается спастись, но не успевает, его красивое лицо, искаженное мукой, скрывается под кучей кирпичей и земли. Я вижу колодец во дворе. Вода в нем почему-то грязная, в ней плавает разлагающееся тело собаки. Наконец, я вижу сотни и сотни зеркал. На одну секунду передо мной предстает зеркальный лабиринт и тут же гаснет. Видения проходят, слетают с меня тонким шелковым полотном.
Открыв глаза, я понимаю, что стою, прижавшись к стене, мои пальцы сжаты в кулаки, а прокушенная губа болит. Эдвард продолжает играть, он не может видеть моего лица. Моей изломанной позы, как у той бедной рябины, что мы видели вчера утром.
***
Весь день и вечер мной владеет странное настроение. Я бы назвала его мистическим флером. Из головы упорно не уходят образы рыцарей и бедных девушек. Стоит закрыть глаза, как я вижу кровь, много крови.
Ночью, после долгого перерыва, я возвращаюсь к чтению старинных легенд. Я уже поняла, что не смогу найти в них ответа, но меня привлекает их красота и слог. Эти отголоски прошлого способны заглушать звуки настоящего. На несколько часов я проваливаюсь лет на пятьсот назад. В красивую, местами страшную фантазию. Несмотря на происходящие вокруг странности, я отказываюсь верить в реальность колдовства, существование ведьм и духов. Осененная внезапной догадкой, закрываю книгу и, чувствуя себя тупицей, говорю, обращаясь к стенам своей башни.
– Хорошо, духи, если вы есть, то покажите мне зеркальный лабиринт. Докажите, что вы обладаете силой и можете влиять на события.
***
Проснувшись, я нахожу привязанную к ноге тонкую нитку. Ее яркий желтый цвет, с одной стороны, кажется неуместным, равно как и сама шутка с ниткой, с другой – наводит на мысли о свете и солнце.
Второй конец нитки уходит за дверь. Сначала я пытаюсь развязать узел, потом, когда он не поддается, хочу разорвать столь странные и невесомые оковы. Но тонкая на ощупь нитка не поддается: ни руками, ни зубами порвать ее невозможно. Мне не остается ничего другого, как открыть дверь, спуститься по лестнице и, следуя за желтой мерцающей линией, двинуться сквозь наполненные утренней тишиной комнаты и галереи.
Очень скоро нить выводит меня на улицу, под ногами хрустит скованная морозом трава. Лишившиеся за ночь последних листьев деревья смотрятся еще более уродливыми и старыми. Их черные ветки тянутся ко мне в надежде схватить за край теплого пледа или вцепиться в распущенные волосы.
Нить петляет между стволами, делает несколько неожиданных поворотов и приводит к запертой на замок хозяйственной постройке. Время и влажность сделали свое дело – металлическая дужка покрылась ржавчиной и от первого же прикосновения рассыпается горсткой рыжих хлопьев.
Толкнув дверь, захожу внутрь. Золотая нить убегает в неизвестную темноту. Осмотревшись, я подбираю у стены старый фонарь, но он разбит и в нем нет масла. На что он годится, так это огреть кого-нибудь по голове. В темноте чувствуется враждебная холодность, и поэтому возникает потребность защитить себя. Стиснув ледяными пальцами ручку и ощущая, как отстают от старого металла куски ржавчины, я делаю свой первый шаг. Внутри все сжимается от ужаса.
Передо мной не просто пустая комната. Передо мной дверь в доме Джейкоба. В нашем доме. Дверь спальни. Дверь моей личной пыточной камеры. Дальше стены, которые видели мою беспомощность и унижение. Я долго от них скрывалась, но сейчас понимаю, настало время поднять глаза и взглянуть на свои страхи.
Я двигаюсь, но поскольку вокруг ничего не меняется и только темнота обжигает кожу холодным дыханием, можно решить, что я стою на месте. Раскинув руки, пытаюсь нащупать стены, обрести опору среди пустоты и запахов старения и умирания. Внезапно впереди золотыми искрами вспыхивает тонкая нить, и я, не думая о том, что могу сломать шею или проткнуть ногу, бросаюсь вперед, к слабому дрожащему бутону света.
Но сколько бы я ни бежала, он остается так же далек. Я начинаю задыхаться, легкие, словно кузнечными клещами, разрывает изнутри, по горлу стекает вязкая слизь. Понятно, что мне не хватит сил достичь цели, но я предпочту погибнуть, чем остановиться. Что-то острое и невидимое в темноте царапает за бок, вырывая кусок пледа и разрывая платье. Возможно, я ранена, но боли не чувствую, просто чуть ниже ребер разливается тяжесть. Прижав ладонь к телу, пытаюсь понять, идет ли кровь. К счастью, под пальцами только гладкая и чуть влажная от пота кожа.
Следующий удар приходится в плечо. Вскрикнув, я теряю равновесие, но вместо того, чтобы ощутить боль от падения на каменный пол, начинаю проваливаться сквозь него. Впереди, мигнув последний раз, исчезает нить. Полет длится несколько минут, достаточно, чтобы понять – приземление будет летальным. Мое тело и мысли одновременно погружаются в бездну. Последний урок, преподнесенный жизнью, – не заигрывай с бездной, держи свое темное прошлое под замком, если не хочешь, чтобы оно тебя поглотило.
Внезапно падение замедляется. Свободные юбки платья опускаются, окутывают ноги, волосы падают на плечи. Меня в один миг подхватывают невидимые руки и бережно ставят на пол. Я даже чувствую себя немного обманутой. Не то чтобы меня сильно расстраивали мысли о неудавшейся смерти, просто я не ожидала, что буду жива. Я запечатала свой разум и приготовилась отдать его в камеру хранения до нового рождения. Приходится быстро тормошить оцепеневший рассудок.
Я подпрыгиваю, трясу головой и бью себя по щекам, пока удары не начинают отдаваться жгучей болью. К тому моменту, как я решаю закончить реанимационную программу, непроглядная чернота ночи сменяется плотным сумраком. Сквозь серую пелену можно различить стены небольшой комнаты и низкий сводчатый потолок. Я стою между трех колонн, а мои босые ступни касаются выбитого в камне сложного рисунка. Я не знаю, что значат символы под ногами, но чем дальше буду от них, тем лучше.
Отойдя к стене, я ищу выход «или вход», как злорадно замечает голос внутри, когда глаза наталкиваются на аккуратную арку. По сторонам стоят статуи. Справа – мужчина в свободном облачении, слева – нагая до пояса женщина. Они вытесаны из белого и черного камня. Когда я разглядываю их более пристально, то кажется, что под твердой матовой поверхностью пульсирует жизнь, заставляя камень отсвечивать чуть заметным розовым цветом. Кроме того, складки одежд сделаны так искусно, что возникает эффект движения. Как будто статуи облачены в ткань, которая колышется на ветру.
Мне кажется, это символы добра и зла. Глаза женщины завязаны, и это как нельзя лучше подходит к тому, что случилось со мной. Я зло, и слепое добро восторжествовало. Я вспоминаю суд, своего защитника. Как и бесплатный психолог, он был бесполезен. Вспоминаю мать. Как она теребит ворот свободной рубахи, а ее короткие пальцы перебирают крупные жемчужины бус. И жемчуг, и сожаление в глазах матери искусственные. Бросив на меня умоляющий взгляд, она признает, что я всегда была неловкой, часто падала, от этого на теле у меня было много царапин и синяков. Я ломала ногу, поскользнувшись у крыльца, вывихнула кисть в балетной студии и чуть не попала под машину на практически пустой улице. Она вываливает всю историю моей жизни. Историю травм и болезней. Моя мать верит, что говорить неправду – это грех. О том, что она думает по поводу предательства, я ее не спрашивала. Конечно, и без нее было много свидетелей, подтвердивших, что я неуклюжая и хрупкая. Были приложены справки из больницы. Но мне было бы легче, пойди мать против истины и поддержи меня.
Я замкнулась, пряча слезы обиды. Даже моя ненависть к Джейкобу уступала по силе тому, что я испытывала к своей матери. Она отвернулась от меня в тот день, когда мне больше всего требовалась ее помощь. Ее бегающий взгляд и напряженные плечи значили больше, чем презрение всего мира. Будь жив Чарли, он бы не отдал меня на растерзание. Он боролся бы до последнего. Фил, мой отчим, в этом смысле сильно проигрывал. Он ободряюще хлопал меня по плечу, натянуто улыбался и бурчал что-то невнятное про то, что все наладится, жизнь может сбиться с курса и не нужно бояться исправить ошибки. Я хотела сказать, что это для него все наладится, причем уже завтра, когда самолет унесет его и мать в Калифорнию. Когда я буду есть своей первый тюремный завтрак.
Я не вспоминала о суде несколько лет. За это время боль и обида не стали меньше, хоть они уже и не ослепляли. Пройдя через то, что я прошла, я обрела способность смотреть на поведение своей матери более трезво. Разумеется, речь не о прощении, но я хотя бы добралась до стадии понимания. Она не хотела подавать плохого примера. Не хотела, чтобы я думала, будто ложь все упрощает. По-своему она была права, но только по-своему. Но ложь хотя бы красива, а красота обманчива. И то и другое утешает, смягчает раны, нанесенные правдой и уродством.
Подумав о красоте, я вспоминаю Эдварда. Вряд ли я еще раз его увижу. Если то, что происходит, не галлюцинация, и я не умерла, я вряд ли смогу выбраться обратно.
За аркой следуют пустые комнаты. Как поставленные в ряд кубики. Череда переходов и порогов. Голые стены: светло-желтые и синие. Ни единой статуи или других украшений. Гладкие полы и потолки без ламп. Разбираться, откуда исходит свет, нет никакого желания. Вероятно, у него тот же источник и та же природа, что у света в моей башне. Вероятно, этому нет объяснения.
В новой комнате стоят три зеркала. Можно пойти дальше, в стене справа видна арка, но я уверена, что впереди меня не ждет ничего, кроме пустых стен. Зеркала же вызывают бурление в голове, какое-то копошение средь нервных клеток, как будто я о подобном читала, или видела, или мне об этом рассказывали.
Зеркала одинаковые. По виду не очень новые – блеск тяжелых медных рам нарушают пятна потертостей и царапины. Я внимательно разглядываю сначала одно, потом другое, подхожу к последнему. Понимая, что терять нечего, прокусываю палец и даю капле крови упасть на блестящую, как лезвие клинка, поверхность. В сказках это срабатывает. В сериалах тоже. В жизни результата нет. Если не считать за таковой боль в раненой руке. Кровь некрасивым пятном растекается по зеркалу. Стекает вдоль длинной стороны. Проходят минуты, я напряженно вглядываюсь в глаза отражению. Но зеркальному двойнику мне нечего сказать.
– Ты подлая сволочь, – кричу я.
С силой хватаюсь за раму и опрокидываю стоящее рядом зеркало. Потом второе. Звон осколков звучит как музыка. Он наполняет мертвые скучные стены жизнью. Десятки ярких бликов разбегаются в стороны. Последнее зеркало, когда я подхожу вплотную и протягиваю руки, внезапно оказывается мутным. В нем стою я и не в полной мере я. Сквозь густую пелену тумана на меня таращится состарившаяся копия Беллы. У нее седина в волосах и обвисшая кожа на шее. В скрюченных руках старуха держит книгу. Поймав мой взгляд, она понимающе кивает. Ее глаза улыбаются, на щеках проступают ямочки. Больно наблюдать за тем, как твоя собственная улыбка расцветает на морщинистом, едва узнаваемом лице. Показав ряд истончившихся, но все еще неплохих зубов, старуха швыряет в меня свою книгу. Вообще-то, я понимаю, что отражение не может причинить вреда, поэтому не делаю попыток пригнуться. За свою беспечность я получаю ощутимый удар по голове. Книга звонко падает на пол. Держась за разбитый лоб, я в недоумении смотрю на старуху. Она смеется уже во всю силу, из выцветших глаз текут слезы, а потом туман в зеркале рассеивается и абсолютно чистая поверхность снова отражает мои грязные руки, рваное платье и удивленную физиономию.
Нагнувшись, подбираю книгу. Это дневник в приятной на ощупь кожаной обложке. Первая запись датирована завтрашним днем. И сделана она моей рукой или тем, кто подделал мой почерк. Буквы имеют хорошо знакомые особенности: чуть корявые и рыхлые. Психолог, изучившая мои записи, со знанием дела называла меня несобранной и нерешительной. Поскольку я не хотела с ней общаться, ей приходилось вытягивать сведения из букв и моей манеры одеваться. И что бы она сказала сейчас? Что ее пациентка сошла с ума? Что вновь хочет причинить себе вред, разбивая зеркала? Что придумывает несуществующих людей и предметы? Шла бы она на хрен.
Усевшись на свободное от осколков место, я читаю дневник. В нем нет ни слова о том, что происходит со мной сейчас. Я просто проснулась следующим утром. В своей вроде-как-кровати в башне. Проглотила невкусный завтрак в столовой и с наслаждением съела три шоколадных кекса, покрытых слоем крошащейся малиновой глазури, которые принес Эдвард. Через неделю он узнал правду. Вспомнил мое лицо по увиденной в газете заметке. Наши трагедии оказались рядом. С одной стороны страницы – репортаж о судебном процессе, с другой – некролог, посвященный его матери. Он часто смотрел на эту вырезку, носил в кошельке так, что сгибы пожелтели и изорвались. Порой переворачивал. Но скорее машинально, чем осознанно. Он не видел лица девушки, обвиненной в нанесении увечий своему парню. Это лицо было размытым, существовало за гранью его жизни и интересов. До нашей встречи. Наконец-то он меня узнал. Прочитал те немногие слова, которые еще сохранились и их можно было разобрать. Но хватило бы и огромного заголовка. Вторая Батори . Довольно банальное, но весьма говорящее название для статьи. В отличие от журналистов Эдвард дал мне шанс, он не стал делать выводов сразу, а позволил мне рассказать обо всем самой. Он сидел и смотрел в мои глаза, в их черную глубину. Проживал со мной тот вечер, когда, устав терпеть побои, я схватилась за нож.
Вокруг ничего не происходит. Тишина и обманчивое спокойствие против воли вводят разум в полусонное состояние. Веки сами собой опускаются. Мне кажется, будто мир лишь на секунду погружается во мрак и когда я открою глаза, то ничего не изменится. Однако после пробуждения меня ждет не пустая комната с усеянным осколками полом, а тот самый зеркальный лабиринт, что я так долго искала. В первое мгновение я считаю происходящее продолжением грез. Но чем больше проясняется рассудок, тем отчетливее становится осознание реальности и тем больше растет в сердце страх. И одновременно с ним восхищение.
Тысячи отражений словно плывут в океане серебряного света. Некоторые из отражений окружены туманом и их почти не видно, другие, наоборот, такие четкие, как фотографии с повышенной резкостью. Именно так я представляла себе жизнь. Обман и реальность сплетаются вместе настолько плотно, что их невозможно разделить. Как невозможно разделить себя на части, разорвать минуты и секунды. Время – сплошной поток. Правда и ложь произрастают из общего корня. Как добро и зло. Причем обман – это не всегда плохо, а правда не гарантирует счастливого будущего.
