Текст книги "Лабиринт зеркал (СИ)"
Автор книги: Bad_Day_48
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Пытаясь спрятаться, натягиваю на голову одеяло. Старая, местами прогнившая шерсть пахнет плесенью и как водится, унынием. Возможно, сама плесень и есть уныние. Его символ. Его показатель. Его источник.
В моей комнате, когда я еще жила с родителями, на стене весел постер. Я не помню того, кто на нем был – все мужчины давно смешались в моей голове, но вид идеального мужского тела странным образом меня успокаивал, внушал уверенность в будущем. Как будто достаточно было знать, что в мире есть совершенство. Глядя при тусклом свете ночной лампы на постер, осознавая совершенство, впитывая красоту мироздания, я становилась радостной и живой.
До того момента, когда перед сном мне пришлось смотреть на плакат с надписью вроде «ты сильная, борись». И прочую воодушевляющую хрень. Это был плакат в моей комнате в кризисном центре. В комнате с белыми стенами и тусклым светом луны в окне. И уж точно никаких мужчин и восхищенных охов по поводу красивых ягодиц и рельефных прессов. Я лишь спрашивала себя: «Твою мать, будь мы сильными и умей бороться, разве мы оказались бы в этом центре?»
И все-таки даже маленькая унылая комната лучше, чем голые мрачные стены, что окружают меня теперь. Грубо обтесанный камень. Плесень под потолком. Сырость, как голодная собака, вгрызается в кости, и я еще выше натягиваю тонкое одеяло. Мы оба – я и сырость – знаем, что вытертая шерсть не поможет. Но игра – это игра и нужно соблюдать правила. Хищник делает выпад, жертва защищается.
Сон не приходит. Не желает спасти мой разум от кошмарной действительности. Ворочаясь с боку на бок, я пробую вспомнить, что украшало стены в нашем с Джейкобом жилище. В нашей спальне. Какого вообще цвета там были стены? Однако стоит мне подумать о Джейке или о нашем доме, как в голове вновь щелкает выключатель и мысли погружаются в вязкую темноту. Виктория, мой тюремный психолог, называла это защитной реакцией психики. Но что еще она могла сказать? За те жалкие деньги, которые ей платило государство, она разрывалась между жалостью к нам, потерянным душам, и отвращением. Готова поклясться, глядя в мои пустые глаза, она больше думала о своей маленькой дочери. Я однажды стащила ее потрепанный бумажник и между квитанциями и смятыми купюрами нашла фотографию. С затертого снимка смотрело веселое детское лицо. Голубые глаза и шелковые золотистые волосы. Еще от фотографии веяло унынием. Как будто все, что осталось на снимке, давно исчезло. Я была уверена, что больше дочь Виктории так не улыбается. Возможно, я отождествляла ее с собой. Я-то точно не улыбалась. В тюрьме моя улыбка стала похожа на оскал. А я сама с каждым часом все больше превращалась в злобного зверя. Животное, у которого есть одно стремление – защитить себя и свою территорию.
***
У меня мерзнут ноги. Высоко над головой шуршит листьями старый клен. Забираясь в дом, я его не видела, но в моей голове навсегда отпечатался образ. Я могу с закрытыми глазами сказать, где лежат камни и сидят деревья. Впрочем, это было больше десяти лет назад, теперь многое изменилось.
Но те картины и ощущения, тот первый раз, когда я увидела замок Теней, до сих пор не ушли из памяти, они все еще довольно сильные. Мы с Элис стояли у дыры в стене, и она нервно дергала рукав своего слишком большого свитера.
– Что, сдрейфила? – ветер ерошил длинные волосы Элис. Ее слова вместе с холодными каплями пота стекали вдоль моего позвоночника. Впереди, как одинокий громадный утес в море лунного света, плыл замок. Он был похож на старый больной зуб. Залитые лунным сиянием мрачные стены казались мраморными, но даже с большого расстояния было видно, в каком плачевном они состоянии. Как поиздевалось над ними время. Про замок Теней много рассказывали. Кто-то говорил, что ночью на вершине северной башни видел одетую в одну только рубаху ведьму. Она смеялась как умалишенная или рыдала, а с обтрепанных рукавов стекала кровь. Еще говорили о танцующих вокруг наружных стен скелетах, воюющих волках с белой густой шерстью и светящихся окнах. Даже о плавающих в замковом рве чудовищных пятиглазых рыбинах с золотыми плавниками.
Элис крепко стиснула мою руку, и я почувствовала, как бешено бьется ее сердце. Но я так хотела купить матери на день рождения подарок. Я уже присмотрела прекрасные винтажные серьги из медной проволоки с бирюзой и перышками – продавец сказал, что бирюза отгоняет злых духов и успокаивает. Самый подходящий комплект для Рене, хоть ее бессонница и издерганные нервы были целиком на моей совести, и амулеты тут были бессильны. Ради подарка я все лето полола чужие газоны, красила заборы, мыла полы и гуляла с собаками. Элис обещала мне десять баксов, если я продержусь внутри замка хотя бы три часа.
Но моя подруга и сама испугалась. Прерывающимся шепотом она сказала: «Пойдем отсюда. Я дам тебе денег. Будем считать, что ты выиграла. Я не хочу, чтобы они тебя сожрали и повесили твою голову над камином».
Элис была из богатой семьи. Деньги для нее не значили ничего. Впрочем, для меня тоже. Но я слишком уважала свою гордость. Я не хотела победы со словами «будем считать». Вырвав руку, я сделала первый шаг в темноту.
Старая дверь давно сгнила, перед черным провалом входа в двух треснутых вазонах торчали сухие стебли сорняков. Из самого провала пахло плесенью и горем. «Ты не пойдешь туда», – пискнула Элис, но я уже переступила черту. Я не могла вернуться, меня, как рыбу, пронзенную крючком, тянуло вперед.
Первое, что я вижу утром, дикий виноград. Мощный упругий побег еще противится зиме, не понимая, что его попытки безнадежны. Однако мне нравится упрямство, с которым заостренные красные листья жадно ловят редкие лучи тусклого осеннего солнца. Последнее, о чем я вчера думала, это Элис. И, словно сон – лишь пауза между предложениями, едва подняв веки, я вспоминаю о ней снова.
Большие глаза. С коричневыми крапинками. Цвета всемогущей августовской зелени. Запах земляники. Элис пахла, как свежая банка земляничного варенья. От всех, кого я знала, отчетливо разило либо подгоревшими тостами, либо потом. От Фила, моего отчима, воняло несвежим бельем и иногда, после победы его баскетбольной команды, виски. От Рене пахло отбеливателем и все тем же старым маслом – запах отчаянья и отсутствия перемен в жизни. Элис была среди этого моря вони земляничной полянкой.
А что ты хочешь, я ведь подкидыш. Меня оставили эльфы. Такова была Элис. Ни слова правды. Еще она говорила: «Не открывай свою душу. Как только ты откроешь душу, они обязательно в нее насрут». Правда, это была уже другая Элис. С трубками от капельниц. С жесткой складкой между бровей. Она больше не пахла вареньем. Она пахла лекарством и смертью – два новых запаха для меня, ведь до той поры я никогда не сталкивалась с больницами и врачами.
Элис больше не жила рядом с нами. Она больше не была соседской девчонкой. Но она оставалась моей подругой. Каждое утро я с ужасом открывала дверь в ее палату. Прогуливая уроки, часами сидела возле кровати с откидной спинкой и каким-то чудесным матрасом, от которого у Элис не должны были появиться пролежни. Мы болтали о парнях и сливочном креме. Иногда она просила, чтобы я что-нибудь нарисовала для нее в одном из больничных блокнотов. Просто на память. Тогда я этого не понимала. Не понимала, как можно кого-то забыть. Но чем больше врачи кололи в мою подругу лекарств, тем бледнее становился ее образ. Он таял вместе с тощеньким телом Элис. Исчезал вместе с граммами плоти. Ее сознание тоже стало чаще уплывать от меня. Посреди разговора Элис могла уйти в отключку или, просто забыв, о чем только что говорила, замолчать. Она была как сломанный граммофон. Еще читала пластинки, но больше портила. И игла беседы бессильно скребла по пустым дорожкам.
Но она четко сказала мне не отворять душу. Оставить себе хотя бы такую малость. Я обещала. Всю жизнь я четко придерживалась данной клятвы. Я нарушила ее лишь дважды. Первый раз – открывшись Джейкобу. Второй – в тюрьме, когда записала нашу историю. Так получилось. Делать в четырех стенах нечего, и многие заключенные от зеленой скуки или, желая развлечься, записываются на разнообразные курсы.
Благодаря чудаковатому мистеру Волтури самым популярным был курс писательского мастерства. Кучка побитых жизнью людей тратила вторники на то, чтобы поупражняться в сочинении историй. Историй, в которых было либо насилие, либо фальшивое сожаление. Одни пытались выглядеть сильнее, чем они есть. Другие, надеясь на уменьшение срока, всеми силами создавали куда более благостный образ, чем являли в натуре. Таня Денали – эта блондинистая шлюха с высокими скулами и ногами, созданными для порноиндустрии, каждый раз зачитывала нам свои опусы о любви. Приторные, как упавшие яблоки, и такие же гнилые внутри. Все должны были видеть, как она переменилась, стала другой личностью, постигла смысл бытия. Все должны были верить в ее чистые невинные слезы. Чтобы она не пырнула меня заточкой, я предпочитала держать свое мнение при себе и притворяться растроганной. Но я ни на секунду не поверила этой твари. Она ведь убила собственную дочь. Какое могло быть прощение для нее?
Сама я писала о прошлом. Об Элис. Я подумала, что так, наверное, смогу продлить ее недолгую жизнь. Получилось, что я смогла продлить только свои, и без того ушедшие в необозримое будущее, страдания.
Мои жалкие записки и тетради, исписанные неровными растянутыми буквами, были тем немногим, что мне разрешили взять с собой из тюрьмы. Единственным, кроме паршивых воспоминаний. Все, что я нажила за два года. Я и не стремилась прихватить какой-нибудь сувенир, тюрьма – это не то, что можно забыть как страшный сон или годовщину свадьбы. Но было обидно смотреть на тощий рюкзак, в котором вместе с потрепанными листами оказались мечты и целых два года. Обидно и, с другой стороны, противно от осознания собственной ничтожности. Я даже представить не могла, что сказала бы Элис, глядя на меня: мои выцветшие оранжевые брюки, старую футболку с Багзом Банни1, стоптанные кроссовки. Что бы она сказала, узнав, какое неприлично отталкивающее белье скрыто этим скромным нарядом. В чем дело, Белла?
Элис никогда не вешала трусы на веревку во дворе. Я сначала предполагала, что она не носит белья. Но оказалось, она не знает, что белье можно надевать повторно. Что это не как салфетки и тампоны – вещи, которые после использования сразу выбрасывают.
На мой последний день рождения – нормальный, до тюрьмы и Джейкоба, до унылой жизни, которая вмещается в рюкзак вместе с дезодорантом и пачкой затвердевшего печенья, Элис всучила мне сверток с кружевами и завязками от Victoria’s Secret2. То есть всучила бы, будь это прежняя Элис. Другая Элис, занявшая место моей любимой подруги, вялой рукой подвинула сверток ко мне. Упаковочная бумага жалобно зашуршала, цепляясь за складки на больничном одеяле. Как будто это были горы или иной сложный рельеф. Самый печальный день рождения. Еще хуже, чем в тюрьме, если честно.
***
Выплюнув холодную воду, провожу пальцами по губам. Не думаю, что еще хотя бы раз захочу чистить зубы. Если я намерена поддерживать себя в порядке, мне придется найти место, где есть водопровод и ванна. В смысле такие, чтобы работали. Ибо и то и другое я нашла в замке. Старые трубы в потеках ржавчины с лохмотьями лиан и огромную, похожую на утробу чудовища, чугунную ванную. Ножки, сделанные в форме львиных лап, обвивали побеги сухой травы, а внутри скопилась мутная коричневая жижа. Плюнув в самый центр зловонного болотца, я безучастно смотрела, как слюна дрейфует по темной поверхности воды. Неожиданно мне представились монстры, вылезающие оттуда. Обтянутые черной шершавой, как у крокодилов, кожей пальцы, хватающиеся за широкий покрытый грязью бортик. Тихие всплески и горящие жестокой жаждой глаза.
Тряхнув головой и прогнав наваждение, я спускаюсь по лестнице и набираю во внутреннем дворе кувшин воды. Я узнала о колодце из легенд, которые читала в тюрьме. В легендах это был волшебный родник, над которым основатель замка, человек по фамилии Каллен, соорудил колодец. На деле колодец оказался на месте, но вот родник был самым обычным источником. Либо я не сообразила, в чем кроется волшебство. Но так всегда в моей жизни. Есть знамения, предпосылки, а волшебства не получается.
Когда я в поисках сухих дров и подходящей посуды захожу на кухню, в дальнем углу, там, где дремлет древний холодильник, я замечаю какое-то движение. Объятый паникой мозг говорит: «Это он пришел за тобой». Закрыв глаза, пячусь к стене, пока спина не упирается в шершавые камни.
«Я же говорил, что найду тебя, тварь. Вырежу твое сердце, разбросаю кишки по всей округе. Ты не убежишь».
Нет, тебя здесь нет. Это не ты, Джейкоб. Ты не мог меня отыскать.
***
Когда вода закипает, бросаю в кастрюлю кукурузную крупу, купленную несколько дней назад, и немного сухих грибов. Не самое лучшее сочетание. Прямо как мы с Элис. Два почти несовместимых ингредиента.
Я, как правило, торчала рядом с дверью. Она сидела за лучшим столиком в столовой. С лучшими девчонками. Но для Элис они были все равно недостаточно хороши. Однако ей тоже выбирать не приходилось. В Форксе всегда была только одна школа, и мы все варились вместе, как в большом котле. Наши мысли бурлили, кипели и выливались через край.
Она первая заговорила со мной. Сказала:
– Ты так странно на меня смотришь.
– Шутишь, на тебя ведь все странно смотрят.
– Они смотрят на меня, как на королеву, а ты как будто готова принести мне жертву.
– Если будет нужно, – я скромно опустила глаза.
– Сделаешь это для меня?
На следующий день я стащила из раздевалки вещи Джес Стенли и позвала парней. После этого пошли слухи, что Джес шлюха и спит с каждым. Можно сказать, это была первая моя медиа кампания. В тот же день Элис пригласила меня в гости. Подарила старый розовый свитер, который ей надоел, и обещала записать к приличной маникюрше. В обед она оставила своих «золотых» подруг и поставила свой бокс с салатом, обезжиренным йогуртом и кусочком лимонного пирога на мой стол. Кажется, в тот день несколько сотен человек разучились дышать. А потом разом выдохнули.
***
Время как поток. Время словно ручей, и я позволяю дням утекать куда-то вперед. Бездумно впитываться в иссохшую почву рутины. Я не делаю ничего. Не пытаюсь улучшить свою жизнь. Или хотя бы что-нибудь изменить. В замке много часов, но ни одни не показывают время. Заряд в телефоне нужно беречь. Может быть, в этих стенах живут призраки, но розеток точно нет. Ближайшая находится в городе. Туда я выбираюсь раз в две недели. Сажусь на украденный велосипед и несколько часов в сосредоточенном молчании налегаю на педали. В такие моменты я чувствую себя еще одним чудовищем, обитающим в замке. В отличие от остальных, способным покидать место заточения, но таким же брошенным и забытым.
Тело действует без подсказок и усилий, мне не нужно включать голову для того, чтобы не врезаться в дерево или потеряться. Дорога одна, она прямая и безлюдная. Такая же, как я ее запомнила. Обрывок черной ленты, брошенный между старых деревьев, покрытых мхом, и коричневых полей.
Прожив месяц в замке, я забываю, что в мире существуют другие цвета. Что-то, кроме темных приглушенных тонов. Самый яркий – это цвет моей старой майки. Бордовый. Такой же, как цвет последних виноградных листьев, которые я изредка нахожу по углам. Они добивают треснувшие стены и гнилую мебель.
Когда холода усиливаются, я приступаю к растопке камина. Не того, что открыл гигантскую пасть в центральном зале, я начинаю с камина в одной из спален. Он не такой устрашающий, и я уверена, что справлюсь. Если какое-нибудь животное не нашло последний приют в дымоходе.
В ответ на мое страстное желание серые щупальца дыма послушно исчезают в покрытой копотью трубе. Однако проходит почти целый день, прежде чем воздух прогревается, и холод медленно перетекает за порог, прячясь в непроглядном мраке пустых комнат.
Глядя на рыжие и золотые всполохи, смакуя ощущение тепла на коже, пытаюсь почувствовать себя счастливой. Но, кроме отупляющей слабости в покрасневших ногах, ничего нет. Тело, как комок разбухшей бумаги, идет на дно и от неосторожного прикосновения может расползтись. Сжав пальцами плечи, снова думаю о днях до тюрьмы. Джейк.
***
Красивый подонок, как назвала его Элис. Он появился в ее больничной палате, и даже мне было очевидно, насколько он вызывающе здоров и силен для пропитанного немощью воздуха. Мне было стыдно за Джейка. Я уже не хотела знакомить его с Элис. Я мечтала схватить огромную руку, обвить, стиснуть похолодевшими пальцами и позорно сбежать. Но Элис подняла набухшие веки, улыбнулась, села на кровати – и пути к отступлению были отрезаны.
В тот день я ее не узнавала. Она говорила о прогнозах. О хороших результатах, новых методиках и о том, что верит в свое выздоровление. Но даже на то, чтобы сказать слово, ей приходилось, как рыбе, оказавшейся на берегу, хватать ртом воздух и копить силы. Было очевидно, что никто: ни врачи, ни Элис в это не верит. Тем не менее она не сказала, что умрет и не говорила, какое платье мне надеть, когда гроб с ее телом будут опускать в землю. Не говорила про Египет. Про камеры пирамид и культ солнца. Про вечную жизнь фараонов. А ведь это был стержень любого нашего разговора. Джейкоб своим присутствием надломил его, уничтожил привычный уклад. Я не понимала Элис, а еще не сознавала, что Джейкобу нравится разрушать.
Странно, что я не знала о нем таких вещей. Я познакомилась с его отцом. Была на могиле матери. Видела грузовик, который Джейкоб гонял от штата к штату. С вытертыми чехлами на сиденьях, бутылкой воды и старыми открытками, пришпиленными к крыше. Красный, словно залитый кровью, Гранд-Каньон, побережье Калифорнии, Голден Гейт3 в полосах белого тумана. Он казался милым. Джейк казался милым. Мощным, но безвредным и хорошо управляемым.
Элис сказала: «Хищника нельзя приручить, а если он тебя не кусает, то всего лишь выжидает. Пока он присматривается, у тебя есть время сбежать». Я не поняла, к чему она клонит. Мне показалось это бредом, побочным действием какого-нибудь лекарства. Я запомнила ее высказывание только потому, что больше Элис ничего не успела мне сказать. Через сутки она умерла. Мне хотелось бы думать, что, как и рассчитывала, она теперь катается на золотой колеснице вместе с фараонами. Но в тот осенний день я ни о чем думать не могла, в моей голове не было успокоительных мыслей.
Похороны прошли тихо. Они стали трагедией, до которой никому не было дела. И лишь я по-настоящему плакала. Мать Элис стояла с суровым спокойным лицом. Ее темно-синее платье было в пятнах от соуса и пахло сигаретами. К тому времени она уже сошла с ума и не понимала, что происходит. Отец, притиснутый к стене грузом проблем – больная дочь, слетевшая с катушек жена – нашел выход попроще. Собрал вещи в два чемодана и ушел. Он понимал, что ничем не сможет помочь и не хотел мешать. А еще меньше хотел, чтобы мешали ему. Судя по всему, его новая двадцатилетняя жена и двое их детей его не обременяли.
«Золотые» девочки и парни, с которыми у Элис были отношения, не пришли. Не знаю, было ли это результатом проводимой акции, последним ударом в спину той, кого они не могли задеть при жизни, или лишь стечением обстоятельств. Я была одна. Единственная из всех под низким стальным небом, кому исполнилось шестнадцать. Джейкобу было двадцать пять. И он тяжелым темным взглядом задумчиво смотрел на сухие комья серой земли. Он даже бросил горсть в черную глотку свежей могилы, и я слышала, как шуршат мелкие камни по полированной крышке. На этом закончилась жизнь Элис. Мне потребовалось несколько лет на то, чтобы осознать случившееся. Впрочем, я до сих пор так часто о ней вспоминаю, что она кажется живой.
Бродя по темным комнатам замка, я начинаю с ней разговаривать. После стольких лет тишины мне есть что сказать. Мои слова, как раненные птицы, мечутся под высокими сводами холодных коридоров и гостиных. Виснут на ржавых люстрах среди потеков воска и путаются в пыльных складках штор. Сидят на полусгнившей мебели. Но когда я рассказываю Элис о годах, прошедших после ее смерти, мне становится легче. Ее хрупкая фигурка, лишенная волос, плывет рядом, звук моего голоса раскатами грозы разносится по комнатам.
***
В конце второго месяца осени я нахожу несколько сундуков, набитых старой одеждой. Платья и пышные юбки. Блузы устаревших фасонов. Судя по всему, последний раз все это носили задолго до того времени, как я родилась. Блестки и жемчуг. Шелк и бархат. Чулки, что кажутся ужасно пошлыми, и целомудренное нижнее белье – вышитые панталоны с кружевами и хлопковые сорочки. Мои вещи испачкались, я их кое-как постирала две недели назад, в последний солнечный день, но лучше они не стали. Впрочем, теперь и такую убогую стирку придется отложить до весны. Не раздумывая, я забираю часть вещей из сундука и приступаю к примерке. Почти все моего размера, разве что юбки немного длинны и путаются в ногах.
На следующий день я, еще больше похожая на призрак, хожу по комнатам в «новой» одежде. Превращаюсь в кого-то еще. В девушку, что жила больше века назад. Мне хочется сменить личность. Белла, эта милая обманщица, с самой чудесной из лживых улыбок, стоявшая за отличными рекламными роликами, себя не оправдала. Она была как те товары, что продавала своим зрителям. Дерьмо в красивой яркой упаковке. Громкий привлекательный слоган, натянутый над пропастью, полной отчаянья.
Но никто не смотрит, что там за этими буквами. Под ними. Люди – такой же товар, и чувства мало кого волнуют. Теперь я понимаю, что Элис была единственной живой из тех, кого я знала. Без всякой жажды себя продать. Она ни с кем не считала нужным торговаться. Она пила жизнь. Все ее маски были не для того, чтобы казаться лучше или скрывать изъяны. Это были детали маскарадных костюмов. Ей скучно было оставаться одной и той же. Элис не хватало своей жизни. Она хотела схватить больше. Быть примерной ученицей, стервой, кокеткой, сестрой милосердия. Лучшей в каждом из воплощений. Но все, что ей доставалось, это не овации, а злобный шепот за спиной. Не яркие атласные ленты, а лишь обрывки, клочки из которых сплелись в хиленькое покрывальце короткой жизни. Не золото, а раскрошившийся слой дешевой фольги.
Меня всегда привлекали такие люди. Те, что не продавались. И еще я считала, что вижу других насквозь. Возможно, так и было. Возможно, я смотрела сквозь и не видела дрейфующего на поверхности мусора. Возможно, мой взгляд проходил через Джейкоба в закрытую розовым туманом романтики даль.
Я пропустила тот момент, когда надо мной сомкнулись черные тучи. Обычное утро. Завтрак. Стакан сока. А потом пахнущие апельсином осколки, словно гроздья кристаллов, торчащие из моей ладони. Первая мысль была, что кровь теплая и ее тонкие струйки приятно щекочут кожу. Мне захотелось смеяться. Но вместо смеха брызнули слезы. После слез извинения. Детка, это случайно, у меня тяжелый день, они отклонили мое заявление. Нежные объятия. Жаркие поцелуи, от которых горит лицо и немеют ноги. Мелодия счастья, за которой почти не слышны ноты боли, зазвучала с новой силой. Но временами, стоило мне прикоснуться к Джейкобу, как рана вновь открывалась, звеня страданием. Увы, я прислушивалась к нему, а не к своим внутренним ощущениям.
Я не хочу вспоминать. Все, что было связано с Джейкобом, заперто в моей голове, как я сама часто бывала заперта за дверью нашей спальни. Стоит представить эту простую дверь из дерева, холодную стеклянную ручку и скрежет ключа в замке, как для меня опускается черный занавес. Я впадаю в ступор и больше ничего не вижу. Образы на всех картинах окрашиваются черным. Иногда я этому рада. Иногда мне не хватает прошлого. Отчасти поэтому я и не могу идти в будущее. Я иду, но огромная дыра в моих воспоминаниях заставляет постоянно оборачиваться. Она притягивает меня к себе. Хочет засосать в свое чрево. Между ней и мной прочная нить, постоянно натянутая и завязанная вокруг моей грудной клетки. Ночами, когда натяжение особенно сильное, нить мешает легким дышать, а сердцу перекачивать кровь. И сколько бы я ни делала глубоких вдохов и ни ворочалась, легче мне не становится. Оковы не ослабевают.
***
В ноябре выпадает снег. Утром на тонком белом покрове я вижу черные следы от колес. Три грузовика и внедорожник. Я стою за зубцом замковой стены, а подо мной суетливо бегают люди. Их резкие крики рвут тишину, нарушая казавшийся твердым, как цемент, покой старого здания. Их смех напоминает о целом мире, что остался за толстыми стенами, покрытыми лишайником и плесенью. Внезапно испугавшись, как ведьма, которая заметила инквизиторов, бегу в другую комнату. Путаясь в юбках вульгарно-алого платья и потея под не менее пошлой меховой накидкой.
Я проношусь подобно ветру сквозь заваленные хламом безлюдные комнаты. Спрятаться негде. Исчерпав силы, бегу к единственной уцелевшей башне. Там есть небольшая комната под самой крышей. Вероятно, до нее они доберутся не скоро, если вообще смогут. Возможно, это просто туристы разглядывают достопримечательности. Возможно, к вечеру они и сами уберутся из моего пристанища.
Странную комнату почти без мебели, с низким потолком и древними рунами на полу я нашла случайно. В нее вела потайная дверь. Механизм, отпирающий замок, приводила в движение комбинация нажатий на камни в одной из стен. Когда я нажала на первый, мне показалось, что еще один камень едва заметно выдвинулся вперед. Ошибаясь и не каждый раз успевая заметить следующий камень, я за неделю сумела подобрать правильную последовательность. Помимо хождения по коридорам в образе призрака, это было моим основным занятием. Больше делать я ничего не могла. Не хотела. И не делала. Глядя на тупые мертвые камни, которые тем не менее умудрялись со мной говорить на своем непонятном языке, я не думала об Элис и Джейкобе. Я отбросила мысли и сосредоточилась на том, чтобы услышать голоса давно погибших людей, оставивших после себя головоломную загадку.
Увы, моя находка оказалась лишь маленькой комнатой и заодно огромным разочарованием. Кроме непонятных знаков на полу, не похожих на те, что я встречала раньше, в ней не было ничего интересного. Да и знаки, хоть и выглядели мистическими, оставались нанесенными на мрамор линиями. Золото и индиго по периметру и ярко-красные в центре. Как спелые помидоры или клубника. Я не хотела думать о цвете крови. Это вызывало в памяти Джейкоба. Его жестокую улыбку и сильные пальцы. От мелькающих перед глазами картинок начинала кружиться голова, и я проваливалась в знакомый колодец из не-воспоминаний. Из того, что должна была помнить, но мозг тщательно от меня прятал.
Я нашла только руны и пыль. Не знаю, что я искала, но явно не линии в камне. Или же линии, только я опять не могла понять, о чем говорит со мной судьба. Впрочем, в момент, когда за моей спиной со стоном закрылась дверь, я меньше всего думала о древней магии и разной мистерии. У меня с собой нет ни продуктов, ни теплого одеяла. Позже придется вернуться и перетащить свои вещи.
Недостаток нового убежища в том, что здесь нет окон, а толстые стены не пропускают звуки с улицы. Я стою в плотной тишине и слушаю звук дыхания – тяжелого и глубокого после бега по лестнице. По меньшей мере придется ждать ночи. И тут меня словно осеняет. В каморке нет окон, но здесь и на лестнице светло. Я привыкла, что в остальных помещениях свет свободно льется сквозь разбитые витражи. К тому же в свои прошлые визиты в башню я была поглощена подбором правильной комбинации. Я не замечала очевидного. И вот оно, словно молот на наковальню, опускается на мои мозги.
В немом изумлении я касаюсь рукой стены. Вздрагиваю, ощутив под пальцами вместо привычного холода ласковое тепло. Может ли камень испускать свет и нагреваться сам по себе? Или виной всему скрытая проводка? Мой немного оттаявший разум издает злой смешок. В старом разваливающемся замке, где нет ни одной розетки и негде постирать трусы. Где приходится растапливать камины. Никто не стал бы делать подобное в каморке под крышей, да здесь и не было никого. Еще в моем детстве замок был необитаем. Нужно искать иное объяснение. Объяснение, которого не существует в природе.
Стены светятся и при этом еще и нагреваются? Может быть, редкая порода камня. В теплые дни накапливает солнечное излучение, а в холода его отдает. Что-то такое используют для ванн и полов. Камень, удерживающий тепло, по которому запросто можно ходить босиком. Вероятно, во времена постройки поблизости от замка были карьеры, и строители использовали этот специфический камень.
В магию я не верю. Не могу верить после смерти Элис и после того, как в моем мозгу возник проклятый черный колодец с запертыми мыслями. Ни одна дебильная волшебная фея не допустила бы того, что со мной случилось.
Я несколько минут глажу стену. Прикосновение к теплой, слегка шершавой поверхности успокаивает – сливочного цвета камень приятен не только визуально, но и на ощупь. В этой башне среди тишины и рун можно медитировать. Может, для этого ее и построили. Судя по отсутствию дыр в крыше и отличию использованных для отделки материалов, построили позже, чем остальной замок.
Обойдя комнату, сажусь в дальнем углу. Платье загадочно шуршит по каменному полу. В голове всплывают образы изящных дам, исполняющих кадрили и паваны4. Я, конечно, ходила в танцевальную студию, но только ничего из этого не вышло, моя неуклюжесть не только не улетучилась, а, наоборот, усилилась и приобрела размеры не простой мелкой неприятности, а катастрофы. Это уже не было неудобством и синяками, танцы обернулись переломами и сотрясением.
Забыв неудачный опыт прошлого, я встаю и делаю пару неуверенных шагов к центру небольшой комнаты. Развернуться негде и, будь у меня партнер, мы оттоптали бы друг другу ноги. К счастью, мой кавалер – это фантом, плод воображения, и стены для него ничего не значат. Делаю, как мне кажется, изящный взмах рукой, слегка наклоняю голову и улыбаюсь. Я не танцевала больше десяти лет, но тело помнит движения, безошибочно подсказывая, как и куда ставить ноги, отклонять корпус и поворачивать голову.
Легкая, как снежинки, которые вчера падали с неба, я кружусь по пустой комнате так увлеченно, что не сразу понимаю – музыка звучит не только в моей голове, она слышится на самом деле. А линии на мраморном полу вспыхивают ярким светом в такт. Испуганно замерев, смотрю на непонятные узоры. Они кажутся живыми, словно дышат. Словно ощущают мое присутствие и общаются со мной. Еще чуть-чуть – и я пойму их язык, разберу, о чем они говорят. Но музыка обрывается и наваждение проходит. Правда, руны продолжают светиться, бросая на стены цветные пятна.
