Текст книги "Пламя Азарота (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– А я, надо думать, никогда не ходила с тобой в походы, – парировала Амарет и затрепетала черными ресницами. – Ах, лошадью пахнет! Мне дурно!

И осела в уже занятое кресло, притворившись сомлевшей. Впрочем, сомлевшие – и благовоспитанные – красавицы так не ерзают, устраиваясь поудобнее, и не спрашивают, пихнув ладонью в грудь, недовольным тоном:

– Чем ты обидел бедную девочку, мой вспыльчивый господин?

– Я обидел?!

– Да уж не я! – ничуть не смутилась Амарет. И ниц, как Ласаралин, тоже падать не стала. – Бедняжка рыдала во дворе так, что слышал весь дворец! А кто не слышал, тому более чуткие слухом уже рассказали!

– Тебе-то что с того?!

Амарет задумалась. Закусила темную нижнюю губу с тремя пересекающими ее шрамами, устремила взгляд янтарных глаз – волчица, а не женщина – в незашторенное окно, следя за прыгающей с ветки на ветку птичкой с длинноперым хвостом, и наконец ответила:

– Мне ее жаль. Она ведь, бедняжка, действительно тебя любит. Хотя мне прежде казалось, что это под силу лишь Джанаан.

– Оно и видно! – процедил Рабадаш, отведя взгляд. – Удавил бы ее.

– Это ж за какие грехи? – невозмутимо уточнила Амарет и потянула, подцепив длинным ногтем, шнуровку на его вороте. – Да говори уж, несчастный, не хмурься попусту.

Получила в ответ разъяренный взгляд и самым бессовестным образом засмеялась.

– Люблю, когда ты злишься, а сделать ничего не можешь.

– Так уж и ничего? – угрожающим тоном ответил Рабадаш и взял ее за горло. Не сдавил – да что уж там, даже не сжал, хотя следовало бы, – но бьющаяся на смуглой шее жилка затрепетала, словно попавшийся в силки зверек. Темные глаза полыхнули на свету, по лежащему на груди тяжелому ожерелью из оправленного в золото янтаря заметались солнечные блики, и между темными губами хищно блеснули зубы.

– Ничего, – согласилась Амарет и подалась вперед змеиным движением, словно хотела вцепиться зубами ему в горло. Но вместо этого жадно впилась ртом в губы, не обращая внимания на ладонь у нее на шее. Души, если желаешь. Но мы оба знаем, что не станешь.

– И всё же, – пробормотала она, едва отстранившись и пытаясь отдышаться, – чем тебе не угодило это несчастное дитя?

Амарет, если подумать, могла бы сгодиться Ласаралин в матери – как, впрочем, могла и Джанаан, пусть из Джанаан мать вышла бы непозволительно юная, – а потому они обе считали эту несчастную не иначе, как младенцем.

– Разума у дитя нет, вот в чем беда.

Рука отпустила ее смуглую шею и нашарила кончик одной из кос. Волосы у нее были жесткие, словно медвежий мех – никакие масла не брали, – и завивались непослушными локонами. Рабыни ломали по дюжине костяных гребней и гнули по дюжине серебряных, пытаясь расчесать эту красоту.

– Хм, – протянула Амарет, глядя, как расплетается тяжелая коса. – А помнится мне, не ваши ли калорменские мудрецы говорили «Коли жена твоя неразумна, то вина в том лишь на тебе лежит»?

Лента упала к ножкам кресла, свернувшись на ковре золотистой змеей, и непокорные кудри разметались по смуглому плечу и груди под прозрачной газовой тканью и тончайшим, словно паутина, шелком.

– Поскольку думать нужно было своим умом, прежде чем жениться, – согласился Рабадаш. – Но ослы, как известно, разумом тоже обделены.

Рука поймала кончик второй косы, и на запястье клещами сомкнулись пальцы в тяжелых золотых кольцах с янтарем.

– Не смей, – процедила Амарет, по-звериному показав зубы. – Мой народ слабым не покоряется. И до северных демонов мне дела нет.

Ее народ? Калорменской крови в ней было поболее, чем любой иной. Быть может, лишь калорменская и была, ибо воровством детей пустынники тоже не гнушались. Откуда ж еще среди них, краснолицых, было взяться смуглому до черноты ребенку с янтарными глазами? Амарет, впрочем, своего родства с калорменцами не признавала. И не прятала под краской рассекающие нижнюю губу и щеки – узором песчаных барханов, походившим на линию волн – ритуальные шрамы. Разрезала бы и лоб, как делал всякий пустынник – по линии на дюжину врагов, пока все лицо не покроется шрамами, – но на ее счету не было и половины от этого числа, когда она вздумала потравить колодцы на пути у идущего вглубь пустыни войска. Не учла, что заметят и догонят – жеребцы в конюшнях тисрока были лучшими во всем Калормене, – а догнав, ударят, не спрашивая имени. И не разглядев поначалу под хлопком и вареной кожей женщину. Ростом она почти не уступала ему.

Да и женщина из числа утонченных калорменских тархин никогда бы не бросилась на мужчину с клинком наголо, рыча и щелкая зубами, словно волчица. Когда умчавшегося в пески кронпринца наконец догнали успевшие испугаться до полусмерти воины – тисрок снял бы головы со всех, кто не уследил за его бешеным отпрыском, – разобрать, где принц, а где варвар, было уже не под силу самому тисроку. Окровавленные, вываленные в песке, рычали они совершенно одинаково. И достали друг друга не раз и не два, но он всё же больше. И растерялся, не сумев скрыть удивления, когда почти поверженный враг вдруг всадил изогнутый клинок в истоптанные пески и стянул с головы скрывавший лицо и волосы платок.

– Ты победил. Я твоя.

Красавицей, как Джанаан, она, пожалуй, не была. Слишком высокая, слишком скуластая, слишком острый подбородок и слишком прямые брови. Слишком грубые, не красившие ни мужчину, ни женщину, шрамы на лице. Но очарование волков не в мягкости шерсти.

– Жизнь в пустыне тяжела, принц, – по-звериному усмехалась эта волчица, звеня железной цепью, словно драгоценным ожерельем. – Женщины моего народа не покоряются без боя.

– И сколько мужчин успело покорить тебя?

– Сними с меня железо и узнаешь.

– На что мне девка из варваров, когда есть сотни других красавиц?

– Ты победил, – скалилась волчица с янтарными глазами и будто не замечала того, как натирает ей шею железный ошейник. – Я твоя. А ты не из тех, кто откажется взять.

– Возьмешь ее в постель, и она перегрызет тебе горло, пока ты будешь спать, – увещевал отец, но что были те увещевания против звона железа и блеска янтаря? Она и не думала бороться, когда он пришел.

Она тряхнула волосами, когда расплелась вторая коса, и потянула его за собой из разгромленного кабинета, окутанная золотом шелка и газа и чернотой кудрей, словно звериной шкурой. Откинулась на шелковые подушки, заведя руки за голову и раскинув ноги, и содрогалась всем телом, кусая изрезанную шрамами губу и негромко постанывая. Потом сказала, когда отдышалась и вновь придвинулась вплотную, прижавшись грудью к его спине.

– Так-то лучше. А то Ясаман уже возомнила себя царицей всего мира. Не спи. Я, может, желаю поговорить с господином.

– Говори. Отвечать господин не обязан.

Амарет фыркнула, но не отстранилась.

– Уйми, господин, своих женщин. Они драться изволят, как торговки на базаре. Весь дворец сегодня утром потешили зрелищем свары между первыми красавицами империи. Не поделили, видишь ли, гордый титул любимой наложницы повелителя. Волосы клочьями летели, веришь, нет?

– А жена моя куда смотрит?

Амарет фыркнула вновь. И засмеялась негромким низковатым смехом.

– Скажешь тоже. У тархины Ласаралин зубы, как у котенка. Куда уж ей против пары тигриц?

– Хочешь, тебя любимой назову?

– А толку-то? Любимая у тебя одна, и она ныне в красных песках обретается. И пока в Ташбаан не вернется, так ты и будешь с ее заменой развлекаться. Измира не глупа, и до любви ей дела нет. Пока Джанаан не в столице, Измира во дворце хозяйка и никакая Ласаралин ей помехой не будет. Дождешься, отравит она кого-нибудь. Начнет, надо думать, с Ясаман.

Ответить ей Рабадаш не успел. В дверь забарабанили так, словно дворец занялся огнем с четырех сторон разом.

– Господин! Горе, господин!

– Измира ноготь сломала? – вполголоса спросила Амарет, подняв бровь, получила в ответ отрывистый смешок, и велела уже громче: – Заходи уж, презренный, раз явился!

Ворвавшийся в покои раб уставился на едва прикрытые кудрями смуглые плечи и золотое ожерелье на тяжелой груди, испуганно охнул и рухнул на колени, уткнувшись в них лицом. Пока никто не заподозрил его в излишнем любовании чужой наложницей.

– Простите, господин! Ваша жена! Она… она…

Что еще она натворила, несчастная? Любимую накидку в фонтане утопила? Вот уж горе, так горе!

– Она, должно быть, оступилась! Рабыни только и услышали, что крик, прибежали, а она… лежит!

Судя по тому удивлению, что вдруг отразилось на смуглом лице с волнами шрамов на щеках, Амарет не поверила ни единому слову.

***

Рыжее пламя довольно шипело, окрашиваясь в золото и багрянец, когда в него раз за разом лилась горячая, еще дымящаяся кровь. От едкого дыма першило в горле, но зайтись кашлем во время обряда значило получить от шамана в лучшем случае гневную отповедь и приказ убираться прочь. А то и проклятие в спину.

– Что ты видишь? – спрашивал первый воин племени – шрамы-барханы покрывали не только его лицо, но и руки до самых плеч, – а вождь бросал на него недовольные взгляды. Не дело это, мешать Зрящему.

Хрупкая фигура в свободных белых одеждах, оставлявших открытыми лишь лицо, кисти и ступни, не двигалась и даже не поднимала глаза на раз за разом спрашивающего воина, полностью сосредоточенная на тех видениях, что рисовало жадно пьющее кровь пламя.

– Что ты видишь?

– Помолчи, – не выдержал вождь, и по лицу шамана заплясали новые блики, окрашивая кожу в цвет красных песков на восходе солнца. Шрамы на его щеках казались свежими кровоточащими ранами.

Луна уже скрылась за барханами, когда в тишине наконец прозвучал голос, не принадлежащий ни мужчине, ни женщине, ни ребенку.

– Спрашивай.

– Кто их ведет?

– Ты знаешь его. Светловолосый тархан, что достоин украсить шрамами не только лицо, но и руки. Берегись встречи с ним, ты не выйдешь живым из этого боя.

– Чушь! – отрезал воин, и вождь недовольно поморщился. – Я разорву его.

Но шаман и бровью не повел. Лишь заговорил медленнее, чем прежде.

– Не по твои зубы добыча. Спрашивай.

– В чем его сила?

– В чем сила любого мужчины? В остроте его клинка.

– А в чем его слабость?

– В чем слабость любого мужчины? В женщине.

Пламя зашипело вновь, и шаман наклонился к нему, не боясь опалить бровей и скрывавшего волосы и шею белого платка. В нижней губе блеснули тонкие золотые кольца.

– У нее странная кровь. Будто лед столкнулся с пламенем и породил бурю. У нее… – шаман склонил голову набок, и край его рта дернулся в непонятной гримасе. – Сын. Принц без венца. Кровь их бога куда сильнее в нем, чем в его матери. Как странно. Приведи его ко мне.

– На что? – недовольно спросил воин. Что ему до мальчишек, когда он желает убить мужчину?

– Они слабеют, глупец, – усмехнулся шаман и поднял глаза. Светлые, почти белесые, странно смотревшиеся на узком меднокожем лице. – С каждым поколением в них всё меньше божественной крови. Но этот мальчик слишком силен. Приведи его ко мне, и я призову на помощь духов, что направят твою руку в бою.

Духи потребуют свою плату за помощь. Мальчишка с кровью богов подойдет в самый раз.

========== Глава шестая ==========

Ильсомбразу не спалось. Снаружи выла, отделенная от него лишь тяжелым пологом шатра, песчаная буря, в медной жаровне громко потрескивали багровые углы, да и день выдался до того… бурный, что сна не было ни в одном глазу. Благородные тарханы и прежде выводили его из себя всеми возможными способами – едва ли они делали это намеренно, ведь взрослым мужчинам не было ровным счетом никакого дела до мальчишки вдвое, а то и втрое младше, – но сегодня они превзошли сами себя. Подрались из-за его матери, словно пара простолюдинов.

Начал безобразную свару тархан Анрадин, косившийся при этом на тархана Ильгамута с таким намеком, что даже Ильсомбразу стало понятно, на что был расчет. Впрочем, как тут не понять, когда Ильгамут смотрел на мать, словно на ожившую статую Зардинах, а она если и опускала глаза при виде этого взгляда, то лишь из желания соблюсти приличия. Остальные тарханы, надо полагать, заметили это гораздо раньше Ильсомбраза. Анрадин не выдержал первым во время очередного обсуждения – а, вернее сказать, ни к чему не ведущего спора – над картами и поднял бокал с вином.

– О вашей красоте говорит весь мир, моя госпожа, но я не устаю поражаться вашему бесстрашию.

Мать и бровью не повела, приняв комплимент с равнодушной улыбкой, а вот тархан Ильгамут недовольно дернул краем рта и опустил глаза на разложенные на столе пергаменты.

– Отправиться в такой путь, рискуя столкнуться с дюжинами опасностей на пути в пустыню и еще с тысячей по прибытии. Эти варвары…! Безбожники, поклоняющиеся неведомым духам! Встреча с ними устрашила бы и опытного воина, а уж лишенная защиты женщина и вовсе…

– Я, – ответила мать ровным голосом, – отнюдь не беззащитна, благородный тархан. Но если опытных воинов так страшат пустынники, то, быть может, им стоит задуматься о сражении, а не о женской красоте?

Если тархан Ильгамут и пытался подавить улыбку, то попытка была крайне вялая и недостойная благородного воина. Впрочем, Ильсомбраз полагал, что тархан даже не старался. Остальные, разумеется, заметили.

– Воистину не зря вас называют Жемчужиной Калормена, – продолжил рассыпаться в комплиментах тархан Анрадин. – Такому цветку просто необходим муж, дабы защитить от посягательств недостойных.

Выражение лица матери не изменилось, но голос зазвучал куда суше.

– Я полагаю, что сатрапии тархана Анрадина просто необходим новый правитель. Мне стоит обсудить это с братом?

Теперь улыбку давили и Алимаш с Шахсаваром, сверкавшим уже не рубином, а сапфиром с голубиное яйцо, украшавшим его огромный белый тюрбан. А вот гримаса Анрадина не понравилась Ильсомбразу совершенно.

– Ваш брат далеко, госпожа.

Ильсомбразу стоило поставить его на место, как и положено преданному сыну, но тархан Ильгамут его опередил. Повернул голову – упавшие на глаза вихры крашеных волос придавали им оттенок разгорающегося пламени – и процедил:

– Зато я близко. И всегда готов напомнить тархану Анрадину, как следует благородному мужчине говорить с сестрой тисрока, да живет он вечно.

– Довольно, – вмешалась мать, но Анрадин ее будто не услышал.

– И в самом деле, – пробормотал он будто себе под нос, – чего нашему тисроку бояться за стенами Ташбаана?

У матери гневно раздулись ноздри – и оливково-смуглое лицо вспыхнуло гневным румянцем, – а Ильсомбраз схватился за рукоять кинжала за кушаком, не думая о том, что не выдержит и трех мгновений в бою против столь опытного врага. Но был остановлен гневным окриком.

– Ильсомбраз!

Мать дождалась, пока все взгляды обратятся к ней, и повторила, поднявшись с обитого шелком табурета:

– Довольно. Я вижу, что благородные тарханы нынче ведут себя, как конюхи, вздумавшие соперничать из-за смазливой служанки. Я не трофей, которым мой брат наградит самого бесстрашного, и не рабыня, которую вы можете купить за пару золотых. Придите в чувство, у вас есть трудности посерьезнее женитьбы.

Ильсомбраз сделал вид, что устыдился – тарханы, впрочем, тоже, – и остаток вечера прошел во вполне миролюбивой обстановке. Если тарханы и спорили, то лишь по делу: Шахсавар по-прежнему настаивал на продвижении вглубь пустыни, а Ильгамут качал головой и повторял, что благородные тарханы ничего не смыслят в войне в песках и впустую погубят половину войска. Мать молчала, но… Ильсомбраза невыносимо раздражало то, как она смотрела на Ильгамута. Чем он, спрашивается, так хорош? Разве ему по силам сравниться с великим тисроком и потомком самого Таша неумолимого и неодолимого? Быть может, и в его жилах текла кровь богов, но то была лишь ничтожная капля.

Анрадин, надо полагать, разделял его мысли. Ильсомбраз не слышал, что он бросил Ильгамуту, выходя из шатра – мать ушла далеко вперед и утащила Ильсомбраза за собой, словно щенка на привязи, – но звон столкнувшихся клинков услышала, должно быть, половина лагеря. Мать бросилась назад, крича, чтобы они немедля остановились, а тарханы сцепились, словно дикие псы, свистя в пыльном воздухе обнаженными саблями. Ильсомбраз едва успел схватить мать за белоснежный шелковый кушак, испугавшись, что она попытается разнять дерущихся самолично, но она уже кричала, даже посерев от ужаса:

– Алимаш, Шахсавар, остановите их!

Анрадин мазнул сапогом по бордовому в полумраке песку, швырнув его противнику в лицо, и мать завопила, словно перепуганная девица, никогда прежде не видевшая сабель. Ильгамут отшатнулся в последнее мгновение, ослепленный колкими песчинками, и изогнутое лезвие лишь чиркнуло по выставленной вперед ладони. Ильсомбраз успел подумать, что так и без пальцев недолго остаться, но тархан уже стряхнул песок с лица и ушел в сторону от нового удара, словно змея. В сторону и вперед, ударив Анрадина каблуком в колено и взмахнув саблей. Алимаш успел выставить свою в последнее мгновение, приняв удар и одновременно с этим ногой выбив оружие у почти поверженного Анрадина. Ильгамут зарычал, показав зубы – интересно, считала ли мать его красавцем теперь? – но ударить вновь не успел. Шахсавар схватил его за ворот кафтана, словно щенка, и отшвырнул назад, спиной в песок, выбив саблю ударом ноги.

– Вы что, псы, не поделившие кость?! – пророкотал тархан, нахмурив кустистые черные брови. – Ибо только лишенные разума собаки посмеют обнажить оружие в присутствии госпожи! Будь здесь тисрок – да живет он вечно! – и он бы уже обезглавил вас обоих, нечестивцы!

– Я прошу прощения у принцессы, – прошелестел несвойственным ему тихим голосом Анрадин, поднимаясь с земли, но мать на него даже не взглянула. Ильгамут вогнал саблю в ножны и пошел прочь, не оборачиваясь и будто не замечая направленного ему в спину взгляда. Это было уже слишком.

– Ты позоришь себя! – не выдержал Ильсомбраз, едва за ними опустился тяжелый полог шатра. – Быть может, еще и ляжешь с ним, как наложница?! Ты, дочь и сестра великих тисроков…!

Хлесткая пощечина оборвала его возмущения в одно мгновение. Ильсомбраз схватился за щеку и замолчал, не узнавая мать в этой взбешенной фурии с горящими гневом светлыми глазами. Казалось, она была готова задушить его собственными руками.

– Позорю?! – прошипела мать, и пальцы у нее согнулись, словно звериные когти. – Как смеешь ты говорить со мной в таком тоне?! Ты, ничтожный сын, рожденный вне брака, в глазах всего мира ты станешь лишь проклинаемым отродьем моего брата, если я вздумаю открыть эту тайну! И ты смеешь меня поносить?!

– Прости, – пробормотал Ильсомбраз, но она будто не услышала.

– Ступай спать, Ильсомбраз, – велела мать и указала рукой на ширму в глубине шатра, скрывавшую его постель от чужих глаз. – Ты еще недорос до того, чтобы говорить на равных ни со мной, ни с тарханами.

Пришлось подчиниться. Мать металась по шатру еще какое-то время, выгнав слуг и, верно, проклиная в мыслях своего неудавшегося любовника – Ильсомбраз слышал ее шаги и звон браслетов и подвесок в длинной косе, – но вскоре успокоилась, села на кушетку, и до него донесся едва слышный скрип пера по пергаменту. Должно быть, писала отцу. Ильсомбраз слушал, как гудит поднявшаяся снаружи песчаная буря, и думал, что таких сумбурных дней в его жизни было, пожалуй, не так уж много – и еще меньше было дней, когда он ссорился с матерью, – когда скрип пера вдруг оборвался и повисшую в шатре тишину нарушило возмущенное шипение:

– Как смеете вы являться ко мне без приглашения?

Он что же, вздумал…?!

Но вместо голоса тархана Ильгамута Ильсомбраз услышал Анрадина.

– Не кричите, госпожа, вы разбудите сына. Он ведь здесь?

– А где же еще ему быть? – прошипела мать и, судя по звону украшений, поднялась с кушетки. – Зачем вы явились?

– Сделать вам предложение, от которого вы не сможете отказаться. Полагаю, вам хватит времени до рассвета, чтобы всё обдумать и согласиться на брак со мной?

– Как вы смеете…?

Раздавшийся в тишине звук пощечины показался Ильсомбразу оглушительным. Он не вскочил и не бросился на мерзавца, поднявшего руку на его мать, лишь потому, что оцепенел от потрясения, не веря, что кто-то и в самом деле мог посметь. Ударить принцессу Калормена, дочь и сестру великих тисроков, правительницу трех сатрапий! Да с него следовало содрать кожу живьем за такое святотатство!

– Помолчите, госпожа, я не закончил. Вы, я полагаю, уже сполна насладились всеобщим обожанием и не можете не понимать, что с вас довольно ходить вдовой. Любимая сестра тисрока – слишком ценное приобретение, чтобы оставаться ничьим.

– Боюсь, я вынуждена повторить, что я не трофей, благородный тархан, – ответила мать, но голос ее звучал непривычно потрясенным.

– О, и кого же вы надумали выбрать, госпожа? Ильгамута? Он вам не поможет. Ильгамут сейчас на другом конце лагеря, зализывает свои царапины, а ваш чудесный мальчик безмятежно спит всего в паре шагов от меня. Я сверну ему шею быстрее, чем вы успеете кликнуть слуг. Говорят, он сын тисрока, но мы ведь знаем, что этот трус, запершийся в Ташбаане, никогда не подтвердит свое отцовство из опасений лишиться трона. А значит, не посмеет карать за смерть мальчишки так, как покарал бы за собственного сына. Я могу порезать вашего юного тархана на куски, госпожа, и именно это я и сделаю, если вы вздумаете упорствовать. Или наложите на себя руки. Вам ведь уже пришла в голову эта мысль? Я предлагаю вам вполне приемлемый выход из сложившейся вашими же трудами неприятной ситуации. Довольно с нас ваших игр. Вы станете женой тархана, достойного руки принцессы, и избавите других от необходимости соперничать за ваше внимание. Иначе мы так никуда и не продвинемся с этой войной.

– Ильгамут этого так не оставит, – процедила мать ледяным тоном. И захрипела, словно он схватил ее за горло.

– Ильгамут умрет, если моей прекрасной жене хватит глупости хотя бы заговорить с ним. Думаете, если он взял Ташбаан, который защищали мальчишка и горбун, то сумеет справиться и со мной? На рассвете вы станете моей женой и подтвердите перед лицом всех тарханов, что потеряли голову от любви. Иначе…

Слушать дальше Ильсомбраз не стал. Отбросил покрывало, поднял, изо всех сил стараясь не зашуршать, край полога – тот, казалось, весил так, будто был сплетен из кольчужных звеньев, а не из шерсти – и выкатился наружу, в темноту и ослепляющую песчаную бурю.

– Молчи, – зашипел он, едва поднявшись на ноги и столкнувшись взглядом с удивленным стражником в вороненной кольчуге. Они стояли кольцом вокруг шатра, но остановить благородного тархана, который наверняка явился к матери безоружным, не додумались. Ничтожные глупцы! Если у врага нет сабли на поясе, другом он от этого не становится! – Откроешь рот – умрешь еще до рассвета, – пообещал Ильсомбраз, молясь, чтобы его шепот прозвучал достаточно громко для стражника, но достаточно тихо, чтобы его не услышали за тяжелым пологом, и бросился прочь, петляя между шатрами.

Нашел нужный не иначе, как чудом. Он без труда ориентировался в лагере днем, давно запомнив расположение шатров всех тарханов, но ночью, среди неистовствующего песка…

О, Великий Таш, сохрани свою дочь от ярости врага! И Ты, Зардинах, Царица Ночи, повелевающая миром в те часы, когда солнце Твое, Азарот, опускается за горизонт, укажи мне путь в этом мраке!

Богиня была милостива. Направление он выбрал верное, не растерявшись в темноте, и, чуть попетляв между шатрами и палатками разных размеров – а то и просто спящими на земле, натянув плащи на колышках, людьми, – Ильсомбраз наткнулся на шатер в окружении стражников в черно-желтых плащах. Те немедленно попытались остановить босого мальчишку в одних лишь шальварах и нижней рубахе.

– Куда это ты, мальчик?

– Я не мальчик! – рявкнул Ильсомбраз, подражая отцовским интонациям. – Я тархан Ильсомбраз, сын принцессы Джанаан и господин Зулиндреха! Прочь с дороги!

И ворвался в полутемный шатер, напугав белолицую рыжеволосую рабыню – а, может, и свободную, кто ее знает? – ворковавшую над перевязанной рукой тархана.

– Отдыхаете, милостивый тархан?! – рявкнул Ильсомбраз, но проклятый песок забился ему не только под одежду, но и в нос, а потому гневной отповеди не вышло. Вместо нее повисшую в шатре удивленную тишину разорвал оглушительный чих.

– Вы, господин, лучше бы не бегали по лагерю в песчаную бурю, – ответил тархан Ильгамут снисходительным, как показалось Ильсомбразу, тоном, пока тот чихал, пытаясь избавиться от песка. Во всяком случае, уж точно посмеялся над незадачливым мальчишкой в мыслях.

– А вы бы лучше были порешительнее, – гнусаво огрызнулся Ильсомбраз и чихнул вновь. – Мужчина вы или трусливый заяц?

Тархан поднял угольно-черную бровь в немом вопросе, и Ильсомбраз вдруг подумал о том, что будь он старше и носи на поясе заточенное оружие, и ему бы уже снесли голову за подобную манеру говорить с благородными. Пожалуй, впредь ему стоит быть вежливее. Хотя бы из почтения, выражаемого пасынком отчиму. От судьбы, видно, не уйдешь, и вопрос с браком матери можно было считать решенным.

– Пока вы, благородный тархан, осыпаете мою мать комплиментами, – продолжил Ильсомбраз, прекратив наконец чихать, – тархан Анрадин заявляется к ней посреди ночи и угрожает убить меня, если она откажется стать его женой. Да еще и милостиво дает ей время подумать до рассвета. Какое благородство, не правда ли?!

Выражение тарханова лица изменилось в одно мгновение: оно застыло неподвижной маской, но в карих глазах вновь вспыхнуло бешеное пламя.

– Вам, милостивый господин, он тоже обещает смерть, если мать посмеет хотя бы заговорить с вами. А потому если сегодняшнего оскорбления вашей чести было недостаточно…

– Вы, юный тархан, ошиблись, – ответил Ильгамут ровным, будто бы деревянным голосом. – Вздумай Анрадин оскорблять меня, я бы и бровью не повел, ибо давно знаю, чего от него ждать. Он оскорбил вашу мать, назвав ее шлюхой, которая уступит всякому смазливому мужчине.

Ильсомбраз почувствовал, как лицо начинает жечь виноватым румянцем. И понадеялся, что в полумраке масляных ламп этого не заметят.

– Но я не думал, – продолжил Ильгамут, – что этот нечестивец посмеет явиться к ней и заявить… подобное.

– Он отвесил ей пощечину, – подлил масла в огонь Ильсомбраз и едва не улыбнулся при виде того, каким бешенством полыхнули глаза тархана. Я не в силах лишить этого мерзавца жизни, но на это способен ты! Убей его, и я сам буду на коленях умолять отца простить матери ее поспешный брак! Ибо отец будет в ярости, узнав, во что превратилось сватовство сразу двоих тарханов, в этом у меня сомнений нет. – Я слышал. Они, верно, думали, что я сплю, и мне пришлось проползти под пологом. Как знать, вдруг этот мерзавец оставил снаружи своих людей, чтобы следить за входом в шатер?

– Он еще в ее шатре? – спросил тархан, и Ильсомбраз вдруг подумал, что сделал чудовищную глупость, оставив мать наедине с этим… этим… – Нет, – качнул головой Ильгамут, поняв ход его мыслей. – Он не посмеет взять принцессу Калормена силой. Не раньше, чем жрица Зардинах назовет их мужем и женой. Иначе никакие силы не уберегут его от мести тисрока. Во всяком случае… я на это надеюсь. Иначе мы уже опоздали. Оставайтесь здесь, – велел тархан и поднялся на ноги. – Вилора, подай мне кольчугу.

– Она моя мать! – возмутился Ильсомбраз, но от него лишь отмахнулись.

– Она пойдет на что угодно, лишь бы защитить вас. Пока вы в безопасности, ей тоже ничего не угрожает. Анрадин не посмеет тронуть даже волоса на ее голове, иначе в ответ Рабадаш поднимет против него весь Калормен.

Ильсомбразу это показалось весьма сомнительным, поскольку этот нечестивец уже отвесил его матери пощечину, словно последней рабыне. Но Ильгамут, должно быть, полагал, что на подобное поведение Анрадин осмеливался лишь в отсутствие других мужчин. Приставить кинжал к горлу принцессы на глазах у тарханов Анрадин не посмеет.

– Но он может заставить ее подтвердить его ложь, – заспорил Ильсомбраз. – Если она будет думать, что я по-прежнему в опасности.

Тархан натянул поверх кольчуги светло-желтое сюрко в черных ромбах, перетянул его перевязью с саблей и шагнул к пологу шатра, пропустив слова Ильсомбраза мимо ушей.

– Ты! Поднимай людей, немедленно! И пошли своего сына к Алимашу, он мне нужен!

– Слушаюсь, господин! – донесся снаружи глухой мужской голос, а следом за ним послышались и другие голоса.

– Варвары?

– Откуда они идут?

– Господин, запрягать ли лошадей в колесницы?

Ильсомбраз выждал, пока тархан шагнет в темноту, отвлекшись на разговоры с поспешно облачавшимися в броню воинами, и попытался проскочить мимо. Оставлять мать в одиночестве он не собирался, но боги распорядились иначе. Ильгамут обернулся, едва заметив краем глаза подозрительное движение, и ухватил Ильсомбраза за шкирку, разом решив вопрос о том, кто из них двоих заяц.

– Пусти! – обиженно взвыл Ильсомбраз, но со взрослым мужчиной в самом расцвете сил ему было не сладить.

– Уймись, глупый мальчишка! Если он еще там, то ты лишишься головы быстрее, чем успеешь окликнуть мать! Алимаш! Забери этого глупца!

– Во имя Таша и Азарота! – воскликнул уже спешащий к шатру тархан Алимаш, на ходу затягивая на поясе перевязь с саблей. – Что ты удумал?!

– Спроси у тархана Ильсомбраза! – рявкнул Ильгамут и пихнул вырывающегося мальчишку прямо в руки Алимашу. – Глаз с него не спускай, пока я не принесу его матери голову Анрадина! Ришда! Коня!

Ильсомбраз попытался вырваться еще раз, но Алимаш держал даже крепче Ильгамута. Хотя и улыбнулся на удивление мягко, развернув пленника лицом к себе и немедленно задав вопрос:

– И во что же вы нас втянули, юный господин?

У него за спиной Ильгамут вскочил в седло и дал гневно заржавшему жеребцу шенкеля.

Взглянуть на бой даже краем глаза Ильсомбразу не дали. Стоило Ильгамуту раствориться в темноте – следом за ним бросилось с полсотни конных, не слишком понимающих, что так взбудоражило тархана, если речь не о пустынниках, – как не прошло и половины часа, и где-то вдалеке пронзительно зазвенел металл. Алимаш внимательно прислушался к шуму и решил:

– Это не у шатра принцессы. Должно быть, Анрадин уже оставил ее. Не пугайтесь, юный господин, я знаю Ильгамута едва ли не с раннего детства. А он знает, что делает. И никогда не бросится в бой, не разведав, где скрывается его враг.

– Но моя мать там совсем одна! – вновь заспорил Ильсомбраз – хоть кто-нибудь из этих высокородных тарханов станет его слушать, или нет?! – и Алимаш, подумав, кивнул.

– Вы правы, юный господин. Не стоит нам оставлять принцессу одну в такой час. Идемте. Даже если Анрадин оставил людей у ее шатра, с моей охраной им не справиться.

Мать выскочила из шатра, оттолкнув стражу у входа, едва услышала слишком громкий для ночного лагеря шум голосов. Пламя факелов заметалось по ее расплетенным волосам и серебряному шитью бледно-голубого платья, а глаза с размазавшейся подводкой – во имя Таша и Азарота, она плакала?! – расширились в ужасе при виде босого, запыленного и даже не одетого толком сына.