Текст книги "Les Loups de Mer (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Пленных в карцер! Корабль обыскать и взять на буксир! Лейтенант Хагторп, раненых к хирургу!

– И начнет он с капитана, – буркнул Фрэнсис вполголоса, и Джеймс опустил глаза на расплывающееся по мундиру кровавое пятно.

Ах да.

***

Судя по силе качки, ветер дул с севера и корабль шел вперед крутым бейдевиндом*, лавируя на волнах в попытке поймать поток воздуха в паруса и постоянно меняя галс. Рулевой, надо полагать, мнил себя владыкой океанов, бросая штурвал из стороны в сторону и постоянно командуя то убрать паруса, то поднять их вновь, но капитан предпочел бы идти бакштагом*. Трудностей в управлении с ним было меньше.

Какие уж тут трудности, когда ветер, считай, в корму* и нет нужды следить, чтобы паруса не встали под слишком острым углом к ветру, отчего корабль попал бы в «мертвую» безветренную зону, начав дрейфовать? Королем морей себя, конечно, не почувствуешь, но в остальном плыви – не хочу!

Но мнение капитана никого не интересовало, и оставалось лишь надеяться, что за штурвалом был Фрэнсис. Иначе вставать в положение левентик* они будут с завидным постоянством.

Впрочем, здесь капитан слукавил. Его мнение не интересовало лишь сидящую у постели женщину, уперевшуюся рукой ему грудь при первой же попытке даже не подняться, а просто пошевелиться.

– Лежи спокойно, – раздраженно сказала Катрин, и не думая убирать руку, пока он моргал, пытаясь привыкнуть к освещению полутемной каюты и понять, с какой стороны от корабля было солнце.

– Сколько я спал? – сонно спросил Джеймс, решив, что спорить с ней бессмысленно.

– Несколько часов. Уже темнеет.

– И ты…?

– Это же военный корабль, капитан, – бросила Катрин и подалась вперед, вытянув руку, словно хотела лечь поперек его груди. Но вместо этого лишь уперлась в постель ладонью и уронила с плеча кончик темной косы. – Здесь найдется не так много свободных рук, чтобы присмотреть за ранеными. Так что я была рада предложить свои услуги.

Что ж, подумал Джеймс, его счастье, что он уже не застал того момента, когда эта фурия вернулась на борт «Разящего». И никакого малодушия, хирург настоятельно велел обойтись без резких движений хотя бы первые несколько часов. Только глупец не прислушался бы к совету опытного врача.

– Но, – продолжила Катрин с нескрываемой насмешкой в голосе, – если хотите знать, дочь месье де Бланшара просто рвалась ухаживать за героем, покаравшим мерзких пиратов. Бедняжку едва удар не хватил, когда она узнала, что один из ее спасителей ранен в бою. И даже решилась спросить у отца, может ли она что-нибудь сделать для бесстрашного капитана. А как же иначе? Такой красавец, да еще и в мундире, неудивительно, что нежное девичье сердце не устояло. Но пришлось бедняжке довольствоваться мужчиной со званием куда ниже вашего, сэр.

– Ты смеешься надо мной? – спросил Джеймс и попытался устроится поудобнее. Ребра немедленно заныли в ответ. Царапина, но неприятная, и отдает болью при малейшей попытке пошевелить рукой.

– Нет, Джеймс, – ответила Катрин с неожиданной горечью и понизила голос. – Я смеюсь над собой. Сдается мне, я смертельно ревную.

– С чего бы?

Ей – и ревновать? Или это лишь еще одно проявление раздиравшего их обоих недоверия?

– Она молода, – пожала плечами Катрин. – Ей всего шестнадцать. А мне-то… уже двадцать пять. В ее глазах я старуха, да еще и с ребенком на руках.

А помнится, три с лишним года назад она сказала, что ей двадцать. Слукавила, не иначе. Впрочем, он подозревал нечто подобное. Мадам Деланнуа слишком любила вводить людей в заблуждение.

– Но не в моих. И, если позволишь, это и мой ребенок. Так что решать, какую из дам умолять о снисхождении, буду я, а вовсе не дамы.

– Лишь о снисхождении? – спросила Катрин, и уголки ее губ дрогнули в лукавой улыбке.

– Нет. Смею просить еще и о поцелуе, мадам.

Раз уж ситуация позволяет. Ревновать и строить иллюзии.

– На большее не рассчитывайте, капитан, – ответила Катрин, наклоняясь к его лицу, и голос у нее задрожал от нежности. – Я желаю лишь скорейшего вашего выздоровления.

И, надо полагать, не желает, чтобы ее высадили на первом же острове. Но знает, что выбора у нее нет.

Она сойдет в первом же порту, поскольку в этот раз он не сможет сказать, что лишь желает помочь попавшей в беду даме и доставить ее домой. И сослаться на дружбу с губернатором Порт-Ройала тоже не выйдет. Но зная удачливость Катрин, эта встреча едва ли будет последней.

Комментарий к VI

*Приватир (англ. privateer) – английское название капера. Вошло в употребление в середине XVII века.

Каперы – частные лица/корабли на службе и под защитой короны. В военное время имели право нападать на суда, идущие под флагом противника. (А вторая половина XVII века – это, по сути, одно сплошное военное время, там одних только англо-голландских войн было три штуки.) Ответственность за нападения ложилась на правительство, и в случае поимки к каперам относились, как к военнопленным.

*Фальконет – грубо говоря, небольшая пушка.

*Бакшта́г (нидерл. bakstag) – курс, при котором ветер по отношению к кораблю дует сзади и сбоку. Не совсем в корму: ветер в корму – это курс фордевинд, и корабль от этого только проигрывает, а вот скорость при курсе бакштаг будет очень высокая.

*Бейдеви́нд (нидерл. bij de wind), или на ветер – курс, при котором угол между направлением ветра и направлением движения судна составляет менее 90°. Парус работает по тому же принципу, что и крыло самолета.

*Ле́вентик (фр. le vent) – положение, когда ветер по отношению к кораблю дует спереди. «Мертвая» зона с нулевой скоростью.

========== VII ==========

Полтора года спустя.

Англичанин был высокомерен и даже неучтив. Он сел на предложенный ему стул, поддернул широкие манжеты щегольского темно-красного жюстокора – сменившего, надо полагать, офицерский мундир по случаю встречи в доме губернатора, – и заговорил низким уверенным голосом, который в иной ситуации можно было бы счесть весьма приятным. Но выражение худого вытянутого лица ясно давало понять, что англичанин находит местное общество провинциальным – истинным захолустьем мира, которому не сравниться с цивилизованным Лондоном и великолепным Уайтхоллом*, – а обстановку губернаторского дома – в лучшем случае недостаточно изысканной. А то и вовсе… убогой. И совершенно недостойной таких важных гостей.

– Так вы, месье…? – спросила Туссент Тревельян, сделав многозначительную паузу, и хлопнула светлыми ресницами.

– Далтон, – представился англичанин таким тоном, словно его удивляло, как кто-то может не знать его в лицо. – Коммодор Королевского Флота Фитцуильям Далтон, к вашим услугам, мадам.

– Мадемуазель, – протянула Туссент с ноткой обиды в голосе, но тут же подняла уголки губ в улыбке, давая понять, что прощает англичанину его оплошность.

– Мои извинения, мадемуазель, – равнодушно ответил англичанин, лишь отдавая дань приличиям и не испытывая ровным счетом никакого интереса ко всем этим улыбкам и хлопающим ресницам.

– Давно вы прибыли из Старого Света? – продолжила расспросы Туссент, то ли не замечая его холодности, то ли убеждая себя, что причиной такого поведения вновь были приличия.

– Три недели назад, мадам, – по-прежнему коротко, с очевиднейшими нотками недовольства в голосе, ответил англичанин, и перевел взгляд на ее брата, вовсю налегавшего на вино. – Смею напомнить, месье, что мы выйдем в море с первым отливом и я рассчитываю на ваше участие в плавании.

Катрин с трудом подавила улыбку. Спасли лишь годы притворства и лжи на благо Франции. И многозначительный взгляд, который подарил ей Анри. Потому как пьяница и бахвал Тибо Тревельян был последним человеком, у которого стоило просить помощи в охоте на свирепых морских разбойников. Он ни разу не выходил в долгое плавание, поднимая паруса лишь для того, чтобы прокатить очередную девицу легкого поведения – или респектабельную даму, тщательно прятавшую лицо, дабы ее не опознали матросы, – а на все просьбы отца помочь семейному делу отвечал, что он, потомок благородных рыцарей, не станет торгашом и скрягой подобно неким Деланнуа. Напоминания о том, что его предки были вовсе не рыцарями, а валлийскими разбойниками, бежавшими через пролив каких-то полтора столетия назад, Тибо не любил – как и смех, звучавший всякий раз, когда он принимался бахвалиться своей «исконно французской» фамилией, не имевшей к Франции ровным счетом никакого отношения, – и предпочитал всё отрицать.

– Я рад послужить своей стране, – гордо ответил Тибо и приложился к бокалу еще раз. – Не сомневайтесь, месье, я знаю эти воды лучше любого другого капитана, и в гавани Сен-Пьера не найдется ни одного корабля быстроходнее моей прекрасной шхуны. Если стоянка этих негодяев где-то поблизости, то мы прищучим их во мгновение ока.

– Мой кузен полагает, что так, – равнодушно пожал плечами англичанин. – Он… неплохой знаток этих вод.

– Вероятно, он прав, коммодор, – заговорила Катрин, вздумав посмотреть, как заносчивый гость отреагирует на вмешательство женщины в подобный разговор. Гость перевел на нее взгляд льдисто-голубых глаз – оценил, что она обратилась к нему по званию, – но дернул краем рта.

– Смею надеяться, мадам. Мне бы не хотелось потратить впустую несколько недель, гоняясь за призраками, пока пираты будут плыть к Тортуге. Без сомнения, я доверяю его знаниям и его чутью, но все мы люди и можем ошибаться.

Если оценивать беспристрастно – одно лишь лицо, не характер, – то он весьма красив. Но она бы и не подумала сравнить его с Джеймсом. Именно потому, что Джеймс и в половину не так заносчив. Порой не менее холоден, высокомерен и подвергает сомнению всё, с чем сталкивается как на море, так и на суше, но разговоры – даже о пиратах – всегда были интересны ими обоим. Фитцуильям Далтон тем временем верит, что объясняет глупой женщине простейшие для любого мужчины истины. Ему и в голову не придет, что эта женщина лишь развлекает себя подобным разговором в ожидании удобного момента. Каким бы провинциальным ни казалось англичанину общество Мартиники, за долгие недели плавания он истосковался по твердой земле. Моряки сходят на берег редко и ненадолго, но всё же сходят, и коммодор Далтон не исключение. В глубине души он рад найти приют в доме губернатора и провести пару ночей в постели, которую не подбрасывает на каждой волне. А потому коммодор уже успел немного обжить предоставленные ему комнаты и, что важнее всего, оставить там прямоугольный кожаный портфель с потускневшей золотой застежкой.

– А ваш кузен… – вновь заговорила Туссент, кокетливо накручивая завитую прядь парика на палец с изумрудным перстеньком. – Он присоединится к нам за ужином, коммодор?

Туссент сделала вывод из того, как многословен сделался гость, услышав из уст другой женщины свое звание – и упоминание его кузена, к которому англичанин, по-видимому, был весьма привязан, – и попыталась вновь привлечь его внимание.

– Смею надеяться, мадемуазель, – ответил гость, отводя взгляд от лица Катрин. – Полагаю, его задержали дела на одном из кораблей.

– Прекрасные корабли, – вмешался в разговор Анри, едва слышно постукивая концом своей трости по паркетному полу с ромбовидным узором, копировавшим, по слухам, последнюю новинку в Версальском дворце. – Признаться, давно я не видел такой великолепной эскадры у берегов Мартиники.

Половину этой эскадры в действительности составляли корабли Франции – и половина их капитанов находилась за этим же столом, – но англичанин, казалось, принял комплимент лишь на счет своих соотечественников и принялся расхваливать стоящие в бухте суда. Катрин молчала, выжидая. На корабли она взглянула лишь мельком, еще днем, и успела огорчиться тому, как далеко от берега они бросили якорь. Ничего, кроме очертаний бортов и мачт, толком и не разглядишь. Знатоку кораблестроения, вероятно, хватило бы и этого, но она не знаток.

К разговору она тоже не прислушивалась. Постукивала пальцами по столешнице, почти не прикасалась к вину – пьянеть нынче ни к чему, – и ждала, когда предоставится случай уйти из-за стола. Появление молоденькой чернокожей служанки с наполненным вином хрустальным графином вполне для этого подходило. Анри подставил ей под ногу трость, не изменившись в лице ни йоту, и вино плеснуло из узкого горлышка графина прямо на расшитый бледными цветами лиф платья. На мгновение повисшая в комнате тишина наполнилась звоном бьющегося об пол хрусталя.

– О Боже мой! – воскликнула служанка на ломаном французском, верно, успев представить, как с ее спины сдерут плетьми всю кожу за подобный проступок, и Катрин вскинула руку, останавливая попытку вытереть ее платье залатанным, посеревшим от стирок рукавом. – Мадам, я… Мадам…

– Возмутительно! – охнула Туссент, наверняка представив, что подобное могло случиться с ее платьем.

– Ничего страшного, дитя, – улыбнулась служанке Катрин. – Я уверена, это была лишь досадная оплошность. Тебя не за что наказывать. Прошу меня простить, господа.

И поднялась из-за стола. Служанка рухнула на колени, поспешно собирая осколки графина голыми руками, а затем вскочила и засеменила следом за Катрин, роняя слезы на лиф собственного поношенного платья.

– Мадам, я…!

– Матерь Божья! – воскликнула Катрин, увидев, как режут руки служанки осколки хрусталя. Если подумать, эта неуклюжесть была даже на пользу. – Перевяжи-ка пальцы, милая, и попроси на кухни соли. Я поднимусь наверх и попробую отчистить платье.

Времени было в обрез. Подняться по лестнице, подобрав широкую юбку и стараясь ступать как можно тише, чтобы не заскрипела ни одна ступенька, не ударил лишний раз каблук на туфле, пройти по коридору и распахнуть опрометчиво незапертую дверь. Вы слишком самоуверенны, коммодор, и не скрываете этого. Вы слишком привыкли к тому, что у ваших ног весь мир.

Портфель не пришлось даже искать. Он лежал на круглом столе возле кувшина с питьевой водой, и потускневшая золотая застежка открылась с едва слышным щелчком. Света в комнате не хватало – окно в ней выходило на юг, а солнце уже клонилось к самому горизонту, – но выписанные аккуратным почерком ровные синевато-черные строчки еще читались без особого труда. Катрин вытащила из портфеля стопку бумаг и поспешно пробежала глазами первый лист, запоминая цифры – десятки и сотни, не обращая особого внимания на единицы, – и наименования напротив. Затем второй, третий… Слишком много сведений для одного раза – и без возможности записать или забрать документы с собой, – но капитанам французских кораблей пригодится любая малость. Пусть этот самоуверенный коммодор примет весь удар на себя, когда они выйдут в море. А для того французам нужно знать, какими средствами ныне располагают англичане.

Зазвучавшие в коридоре шаги – очевидно мужские, с тяжелым ударом низкого каблука – заставили ее выругаться в мыслях и поспешно сунуть бумаги обратно в портфель. Бежать из комнаты было уже поздно, оставалось лишь притвориться, что мадам зашла сюда случайно, думая лишь о том, как бы поскорее отчистить платье. Женам простых торговцев, увы, приходится быть экономными, а это платье было лучшим в ее гардеробе. Да и порядочный мужчина, разумеется, отвернется при виде дамы с расшнурованным лифом. Если, конечно, этот мужчина не был на ее стороне.

Катрин дернула шнуровку на украшенном кружевами корсаже и схватилась за ручку кувшина за мгновение до того, как увидела краем глаза возникший в дверном проеме силуэт. Мужчину в темном мундире и низко надвинутой шляпе поверх белого пятна парика. Катрин повернулась на каблуках, намереваясь изобразить испуг, и глупо, опрометчиво замерла, встретившись взглядом с серо-зелеными глазами. Он тоже. И на красивом лице застыло искреннее потрясение. Катрин разомкнула губы, но не смогла произнести ни слова.

Ты… Ты…

Джеймс опомнился первым. Шагнул в комнату и закрыл дверь с хлопком, показавшимся ей оглушительным. И шепот, которым он попытался заговорить, тоже вышел оглушительным.

– Что ты здесь делаешь?!

– Платье, – пробормотала Катрин, прижимая свободную от кувшина руку к огромному винному пятну, – испачкала.

– Платье?! – повторил Джеймс, не поверив этому ни на миг, и бесцеремонно схватил ее за плечи. – Бога ради, чего ты добиваешься? Чтобы тебя застрелили на месте?

Кто? Ты?

– Нет, я… я и не думала…

– Не смей мне лгать, Катрин, – почти прошипел Джеймс, и Катрин захотелось малодушно зажмуриться. Вместо этого она стряхнула его руки с плеч и отступила на шаг назад, отпустив ручку кувшина.

– Откуда ты вообще…?

– Я вместе со своим кузеном пользуюсь гостеприимством вашего губернатора, мадам, – процедил Джеймс, делая шаг вперед.

– Коммодор Далтон – твой кузен?! – искренне удивилась Катрин, отступая вновь, хотя и понимала, что это был совсем не тот вопрос, который ей следовало задать. Проклятье, что мешало ему подвести «Разящий» поближе к берегу? Чтобы она могла хотя бы заподозрить, что уже видела этот корабль прежде? Или теперь он капитан другого судна? – Вы не слишком-то похожи.

– Виноват, мадам, – процедил в ответ Джеймс и шагнул вперед еще раз. – Что ты успела вытащить?

– Ничего, – ответила Катрин, но поняла по глазам, что он не поверил. – Клянусь, я ничего не украла. Да можешь меня обыскать, если сомневаешься.

Джеймс сжал губы, и ей захотелось выругаться вновь. Или малодушно расплакаться. Боже, да это будет самый унизительный момент в ее жизни, если он… Словно она обыкновенная уличная воровка, словно…

– Вернитесь к мужу, мадам, – сухо велел Джеймс и отступил, позволяя пройти мимо него. – Полагаю, он успел заскучать без вашего общества.

Катрин не посмела спорить. Почти пробежала к двери, подхватив юбку, и торопливо спустилась вниз по лестнице, пытаясь сглотнуть вставший в горле ком. Сморгнуть защипавшие глаза слезы и всё же попытаться отчистить платье при помощи суетящихся чернокожих служанок. А потом сунуть в руку провинившейся по милости Анри девчонке пару мелких монет. Нагоняя от хозяев ей было не миновать, но, быть может, Катрин сумеет убедить губернатора не быть слишком строгим к неловкой прислуге. Чужие слезы ей не в радость. Особенно теперь. Самой бы сдержаться.

К столу она возвращалась, как на эшафот. Гордо подняв голову и без конца повторяя в мыслях один и тот же вопрос.

Что ты рассказал своему высокомерному кузену?

Беседа за столом теперь велась куда более оживленная, мужчины спорили во весь голос, не обращая внимания на заскучавших женщин, и возвращение Катрин заметила разве что дражайшая Туссент. Сощурившая глаза, словно коршун, и мгновенно приметившая, что на бледно-голубом шелке по-прежнему виднеются темные винные пятна.

– Стоянка может быть где угодно! Молчу уж о том, что они могут бросить якорь у Доминики или Гваделупы, сбыть там украденные товары и вновь уйти в море!

– Или и вовсе зарыть их на каком-нибудь атолле до лучших времен!

– Справедливости ради, на атолле – не смогут.

– Вы плохо знаете контрабандистов, месье, – заговорил Джеймс, не поднимая глаз от карты – которую, верно, и искал в вещах кузена – и Катрин с трудом подавила дрожь, возникшую, казалось, во всем теле при звуке этого глубокого низкого голоса. – Они часто делают подобные подводные… схроны. Выбирают места, где помельче, оборачивают холстиной, привязывают ядро и опускают под воду в расчете на то, что стены атолла уберегут их… товар от подводных течений.

– И это… работает, капитан? – спросила Катрин, садясь на стул и расправляя юбку. Следовало поблагодарить Анри за испорченное платье. Именно в таком виде она мечтала предстать перед Джеймсом: облитой вином и роющейся в вещах его кузена.

Вы талантливейший человек, месье Анри. Вы вновь всё испортили!

Джеймс медленно поднял голову, и она была готова поклясться, что успела заметить краем глаза, как Туссент удивленно округлила рот. Его сходства с Жаном сейчас не заметил бы разве что слепой. Сплетники могли не заострить на этом внимания полтора года назад, но теперь-то уж точно разглядели – потому что она сама, сама заговорила с ним! – и сравнили в мыслях лица взрослого мужчины и маленького ребенка. И нашли куда больше общих черт, чем следовало бы.

– Это зависит от опытности контрабандиста, мадам. И от его умения запоминать ориентиры. Истории о глупцах, спрятавших у берега три дюжины бутылок рома, а затем не сумевших отыскать их вновь, в этих водах не редкость.

В первое мгновение у нее внутри все будто перевернулось вверх дном от его ледяного тона, но при последних словах у Джеймса дернулся уголок губ, словно он хотел улыбнуться и сдержался лишь с огромным трудом.

– Скажите, капитан, как поживает моя дорогая Шарлотта? – спросила Катрин, решив ковать железо, пока горячо, и не обращая внимания на недовольные взгляды мужчин, желавших говорить лишь о пиратстве и виселицах. – Я встречалась с ней несколько месяцев назад и имела счастье узнать о ее… непростом положении.

Шарлотта Мейсон тогда была на четвертом месяце беременности, но Катрин стоило большого труда запомнить эти слова, поскольку все ее мысли занимало лишь ожидание нового вечера. И следовавшей за ним бурной ночи с пылкими признаниями в любви и клятвами, которые на утро вспоминались со стыдом и пониманием, что их, увы, невозможно сдержать.

Какое счастье… что ты не ушел в очередное плавание. Что ты… ты… О Боже, Джеймс!

– Миссис Мейсон счастливо разрешилась от бремени дочерью, мадам, – ответил Джеймс ровным голосом. Слишком ровным, чтобы не понять: он думал о том же.

Давай убежим. Пусть они спорят о пиратах, пусть сплетничают, сколько им вздумается, пусть… Прошу тебя, давай убежим. Хотя бы сегодня. Забудем о них хотя бы на несколько часов. Забудем обо всем.

Она была готова поклясться, что в серо-зеленых глазах на мгновение отразилась та же мысль. А затем он повернул голову и вновь заговорил с одним из французских капитанов.

***

– В чем дело? – спросил Фитц, в очередной раз почувствовав на себе пристальный взгляд, когда одни гости губернаторского дома отправились по собственным домам, а другие поднялись наверх, но разговор не закончили.

– Пытаюсь понять, о чем ты думал, когда забрал с корабля столько бумаг, а затем бросил их, даже не потрудившись запереть дверь.

– Прости? – не понял кузен и стянул с головы напудренный парик, растрепав рукой светлые волосы.

– Ты ждешь, когда в твоих документах начнет рыться какая-нибудь чересчур расторопная служанка?

– Ты хочешь сказать, что кто-то…?

Момент был весьма опасный. Фитц не глупец и вполне может если не вывести его на чистую воду, то уж точно заподозрить в лукавстве.

– Нет. Я ничего подобного не видел. Полагаю, губернатор относится к своим гостям с уважением. Но он в меньшинстве. И судя по тому, как старательно кокетничала с тобой мадемуазель Тревельян, она тоже преследует какой-то личный интерес.

Хотя опасаться Фитцу, конечно же, стоило не этой девицы. Но Катрин опешила самым непозволительным для нее образом, когда ее поймали с поличным. Когда он поймал ее. Катрин продолжала ходить по краю, балансируя между долгом и мужчиной, и не ему было толкать ее в пропасть.

– И этот интерес стар, как мир, – хмыкнул Фитц, и не подумав прислушаться к его словам. – Мадемуазель – женщина, причем не первой свежести…

– И поэтому ты ее недооцениваешь, – перебил его Джеймс. – Ты не в Англии, Фитц. Здесь найдется не одна женщина, способная дать отпор даже пиратам на море, не то, что вскрыть замок секретера заколкой для волос.

– Вот как? – вновь хмыкнул Фитц. – Полагаешь, именно поэтому одну из них так настойчиво пытались отправить ко мне на корабль?

– Прости? – спросил Джеймс, подняв бровь.

– Месье… как его там? Деланнуа утверждает, что ни один мужчина не знает эти воды так же хорошо, как его очаровательная жена. Дескать, мадам исходила вдоль и поперек половину Карибского моря, а уж об окрестностях Мартиники и говорить нечего. Не буду спорить, что она не дурнушка, но в эти россказни о мореходстве мне верится слабо. В чем дело?

Джеймс поймал себя на том, что сжимает губы, не в силах контролировать даже выражение своего лица. И на ладони остались бледные полумесяцы от ногтей.

– Ни в чем, – ответил он и протянул руку к опрометчиво брошенной на стол шляпе. – Извини, у меня, кажется, назрела пара вопросов к одному старому знакомому.

Фитц удивленно поднял светлые брови, но промолчал, справедливо рассудив, что у капитана Королевского Флота вполне может быть пара-тройка осведомителей на вражеской территории. Что, впрочем, было недалеко от истины.

Мадам Деланнуа ждал крайне серьезный разговор.

Комментарий к VII

*Уайтхолл – основная резиденция королей и королев Англии в XVI-XVII веках. Сгорел в 1698 году.

========== VIII ==========

Внизу, в недрах совершенно темного в предрассветный час коридора, негромко били высокие напольные часы. Анри привез их из Парижа еще лет двадцать назад, педантично заводил каждое утро и не уставал хвастаться перед друзьями и гостями тем, как точно они ходили и как гармонично вписывались в обстановку дома. Катрин слушала далекие удары – часы пробили четыре раза и замолчали, вновь погрузив дом в звенящую тишину, – и ровное, негромкое дыхание. Теплая гладкая грудь вздымалась ему в такт, и под раскрытой ладонью размеренно билось сердце.

За неплотно прикрытыми деревянными ставнями завывал ветер, и над столом трепетало пламя догорающей свечи. Вместе с ним трепетали и тени по стенам, искажая привычные линии и очертания. Будто рождалось из полумрака эхо сметавшего всё на своем пути шторма, гремевшего несколько ночей подряд и заставлявшего всех, чьи близкие были в те дни в море, с тревогой смотреть на штурмующие пристань Сен-Пьера свинцовые волны. Ее тоже. И предчувствие не обмануло. «Разящий» должен был быть в дне пути от Мартиники, когда буря наконец стихла. Впрочем, она и не думала сомневаться в мастерстве капитана.

Катрин повернула голову и неловко уткнулась носом ему в плечо. Теплая кожа пахла морской солью. И захотелось растормошить вновь, прижать к себе и не отпускать, пока за окном не охрипнут приветствующие утро петухи. Катрин подняла руку с его груди, чтобы коснуться лица, пробежать пальцами по щеке и убрать за ухо волнистую прядь, и темные ресницы дрогнули в ответ. В черных зрачках отразился рассеянный золотистый свет.

– У тебя такой задумчивый вид, – сказала Катрин – чувствуя, что должна сказать хоть что-нибудь, что молчание уж слишком затянулось, – и голос гулко прозвучал в ночной тишине. Будто разбилась от неосторожного движения хрупкая фарфоровая ваза.

Джеймс перевел взгляд на потолок в густых черных тенях и ответил:

– Я пытаюсь вспомнить, как так вышло.

Катрин хмыкнула, не сумев подавить улыбку, и подалась вперед, пристраивая голову у него на груди. Сердце теперь билось прямо под виском, пульсирующим будто ему в такт.

Поначалу выяснение отношений и тонкостей разведки на благо Франции происходило вполне по плану. Вернее, плана, считай, и не было, было острое, совершенно неуместное для джентльмена желание нарушить все возможные правила приличия, заявившись в чужой дом, как вор – без приглашения и посреди ночи, – бесцеремонно встряхнуть одну неразумную женщину и увезти ее хоть на край света, лишь бы подальше от всех этих страстей, пушечных залпов и украденных бумаг. Впрочем, с точки зрения цивилизованного мира, это и был его край. Дикий, лишенный лоска богатых лондонских домов, но полный ядовитых змей, назойливых насекомых и завораживающе-зеленых волн, которых не увидеть у берегов Дувра и Портсмута. И порой кипящий интригами, которым мог бы позавидовать и королевский двор.

Когда-то Катрин сказала, что пираты не единственная неприятность в этих водах, но теперь он был склонен считать пиратство едва ли не меньшим из зол. Разрушительным в своем упадке, отравляющем не только самих пиратов, но и всякого, кому не посчастливилось столкнуться с ними в море, требующим немедленного – без раздумий и колебаний – искоренения, но всё же крайне примитивным злом. Любому офицеру было куда легче презирать жажду наживы, чем желание исполнить долг перед короной. Ничем, по сути, не отличавшийся от его собственного. Но он знал: рано или поздно это должно было случиться. Еще тогда, больше четырех лет назад – с того самого дня, когда эта женщина навела на них голландские пушки, – он понимал, что однажды они столкнутся лицом к лицу не как любовники, но как смертельные враги. Каждый из которых всего лишь служит своему королю. И кто первым решится спустить курок?

Катрин, должно быть, понимала это не хуже него. Она сидела в темноте на низком крыльце, открытая всем дующим вокруг дома и над широкой верандой ветрам, опустив голову с уложенными в сложную прическу волосами и с силой сцепив пальцы в паре совсем простых перстеньков. Словно ждала. Или не решалась войти в собственной дом, чувствуя себя запятнанной очередным воровством. В этот раз, по счастью, толком и не состоявшимся.

Ты погубишь нас обоих. Поскольку… я ведь выстрелить не смогу.

Она подняла глаза – сухие и вместе с тем больные, будто от лихорадки, – едва до нее донеслись приближающиеся шаги. Смотрела, как он подходит, и не шевелилась, словно замершая, затаившаяся в испуганном ожидании газель, заметившая в высокой траве полосатую шкуру хищника. Не знающая, бежать ли ей прочь или, напротив, выждать еще в надежде, что зверь не успел увидеть ее прежде и теперь по рассеянности пройдет мимо.

Катрин не шелохнулась, даже когда он опустился на одно колено перед самым крыльцом. Стиснутые пальцы оказались ледяными. И она всё же содрогнулась, когда замерзшей руки с обручальным кольцом коснулось теплое дыхание. Тишину перед погруженным во тьму домом разорвал судорожный всхлип.

– Убей меня. Лучше ты, чем…

– Не смей! – ответил Джеймс, одним рывком подняв ее на ноги и всё же встряхнув, будто соломенную куклу. Зная, что это лишь мгновение слабости, краткий миг терзавшего ее чувства стыда – а то и вовсе нового притворства из-за вечно снедавшего их недоверия, – но желая прогнать его без остатка. Катрин вцепилась в его мундир, словно вновь тонула где-то на полпути между Мартиникой и Монтсерратом, уткнулась лицом в плечо, дыша до того бурно, что кружева на ее корсаже казались белеющей в темноте пеной на гребнях обрушивающихся штормовых волн, и замерла вновь, опустив темные ресницы. Будто статуя – выточенная из белого дуба и эбенового дерева носовая фигура, зачем-то облаченная в скользкий голубой шелк, – но губы у нее мгновенно отозвались на неторопливый и вместе с тем почти исступленный поцелуй. Целовать ее – все равно, что целовать раскаленное железо. И жарко, и больно, и не оторваться.

Должно быть… такими рисуют сирен в своих трактирных байках старые моряки. Не то, чтобы он когда-то к этим байкам прислушивался.