Текст книги "Les Loups de Mer (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Джеймс…

О, прошу тебя, еще немного… еще… еще…

Вырвавшийся стон гулко разнесся по погруженной в темноту каюте, и Катрин бессильно вытянулась на постели, жадно хватая ртом воздух. Но при первой же попытке отстраниться еще крепче обхватила его руками и полусогнутыми ногами.

– Нет. Не уходи.

И на мгновение блаженно зажмурилась от поцелуя в шею. Джеймс долго рассматривал ее лицо, поглаживая пальцами по щеке – рассматривал так внимательно, словно был художником, задумавшим писать портрет, – а затем всё же отодвинулся и лег на бок. Катрин потянулась следом и спрятала лицо у него на груди. И повторила, слушая, как плещут за бортом качающие корабль волны.

– Не уходи.

Комментарий к IV

*чернила в те времена делались с использованием железного купороса, но получались достаточно бледными. Для более четкого цвета в них добавляли индиго, дававший синий оттенок, или экстракт кампешевого дерева, дававший красный или фиолетовый оттенок. Я на эту тему нашла интересный сайт, правда, на английском. (Там есть даже скан одного из рецептов, датируемого концом XVII века.) https://irongallink.org/igi_index.html

*судовой врач на Королевском Флоте назывался «naval surgeon». (Что и логично, поскольку на военных кораблях в первую очередь нужны хирурги.) Упоминания о судовой практике у английских врачей датируются еще 1650-ыми годами (самое раннее, что нашла лично я).

========== V ==========

Темноту в зале разгоняли дюжины свечей, горящих в поднятой к высокому потолку металлической люстре. Теплый золотистый свет отражался от хрустальных подвесок, бросая блики на кованые розы, и рассыпáлся мириадами искр в женских украшениях и мужских перстнях. Шуршали длинные тяжелые юбки, стучали каблуки на туфлях с отполированными пряжками, звенели бокалы и ненавязчиво играла гамба*.

– Мадам, – манерно тянул слова французский посол Поль Барийон д’Амонкур, маркиз де Бранж, без устали расточая комплименты хозяйке дома. – Я восхищен вашим тонким вкусом. Клянусь, даже в винных погребах Пале-Рояля* не найдется такого изысканного игристого.

Лукавил, надо полагать, ведь Франция, поставлявшая это вино из провинции Шампань в таких количествах, что им можно было бы наполнить все русло Темзы от истока до эстуария, сама относилась к игристому весьма прохладно. Французские виноделы полагали, что порядочное вино не должно иметь подобных недостатков, а безумные англичане могут пить что угодно и платить за свои причуды любые деньги. Против английского золота не возражал ни один торговец в мире, будь он хоть французом, хоть голландцем, хоть испанцем, мгновенно забывавшем о давнем соперничестве на море при виде гиней* с портретом Карла II.

– Вы льстите мне, маркиз, – улыбалась мать, не выпускавшая из пальцев его руку и прекрасно видевшая посла насквозь. И знавшая о его не самой приятной в общении натуре. Искусный дипломат и интриган, вне политической арены маркиз был вежлив и почтителен лишь тогда, когда преследовал какие-то личные цели. Особенно с дамами, часто жаловавшимися на его равнодушие к светским беседам и неприятные – на грани оскорблений – замечания об английских нравах, погоде и колониях в Вест-Индии. Как истинный патриот и верноподданный своего короля, маркиз полагал, что Франция могла бы куда лучше распорядиться островными плантациям и, уж конечно, давно покончить с разгулом пиратства в Карибских водах. Позабыв при этом, что по меньшей мере треть этих воров открыто плавала под французским флагом, особенно не взлюбив голландские торговые корабли. Несмотря на решительную победу в последней войне – или, скорее, благодаря ей, – простые французы считали своим долгом почаще напоминать побежденным об их унижении.

– Презренные торгаши, – цедил маркиз при всяком упоминании голландцев и их предводителя Вильгельма Оранского. Этот вечер исключением не стал. – Поведайте-ка нам, молодой человек, они так же наглы и высокомерны в Новом Свете, как и в Старом?

– Не думаю, что мой сын часто общается с торговцами, маркиз, – попыталась вмешаться мать, сжимая его руку чуть сильнее. – По долгу службы он…

– О, без сомнения, – согласился маркиз под приближающиеся удары трости об пол. – Офицерам на Королевском Флоте нынче не до глупых торгашей. Пираты всех мастей – вот главный бич этих дивных южных морей.

– Жаль лишь, что не все офицеры об этом помнят, – заговорил за спиной еще один голос. – И что им уже мало портовых шлюх.

– Лоуренс, – ответила мать почти заискивающим тоном, но ее голос теперь доносился будто сквозь толщу воды. – К чему портить такой замечательный вечер?

– Задай этот вопрос ему.

Джеймс обернулся через плечо нарочито медленно, заранее зная, какой взгляд получит в ответ. Этот взгляд никогда не бывал довольным.

– Адмирал.

– Капитан. Хотя будь моя воля, ты по-прежнему был бы лейтенантом.

И не будь он сыном адмиралу, этот поединок велся бы на шпагах.

– Не сомневаюсь, сэр.

– Лоуренс, – вновь попыталась мать. Зал размывало, словно рисунок на песке, омытый набежавшей на берег волной.

– Пираты топят одно судно за другим, творят любое беззаконие, что только придет им в голову, а наши офицеры тем временем развлекаются с французскими шлюхами. Тебе было мало тех несчастных, что уже погибли или были ограблены по твоей вине?

– Я попросил бы не отзываться об этой женщине в подобных выражениях. И почему вы всегда ставите это в вину мне и никогда себе, сэр? – спросил Джеймс, не повышая голоса и отступая на шаг назад. – Это вы взяли на борт ребенка, который даже не умел толком управляться со шпагой.

– И по его милости этот пират ускользнул от меня! – ответил адмирал, делая шаг вперед и с силой ударяя тростью в деревянный пол. – Будь ты в состоянии хотя бы твердо стоять на палубе…!

Вода с ревом переливалась через фальшборт корабля, уже поднимаясь выше колен. Шпаги звенели, и брызги летели во все стороны, а смуглое лицо пирата виделось словно сквозь туманную дымку. Или толщу воды, не способную заглушить его звучный густой баритон.

Я не для того спас тебе жизнь, мальчик, чтобы ты ежечасно проклинал мое имя. Тебе неведома благодарность?

Вода заливала палубу, поднимаясь всё выше – или это корабль стремительно шел на дно, – и сквозь жгущую глаза синеву уже было не разглядеть вершину тонущей мачты с плывущим по воде красно-синим флагом.

Ты не думал об этом, Джеймс? Ты не задавался вопросом о том, скольких этот пират отправил к морскому дьяволу за последние годы? Он должен был болтаться в петле, но я упустил его из-за тебя. Ты благодарен этому пирату? Что ж, все, кто после погиб от его руки, должны быть благодарны тебе.

Вода схлынула в одно мгновение, оставив лишь призрачное ощущение стягивавшей кожу соли, и синева перед глазами превратилась в слабый сероватый свет, проникающий в каюту сквозь кормовые окна. Джеймс моргнул, опустил ресницы, прислушиваясь к качке и ощущению прильнувшего к нему женского тела, и открыл глаза вновь, скосив их чуть в сторону. Катрин спала, обнимая его рукой поперек груди и прижимаясь щекой к его плечу. Длинные волосы разметались по ее спине, едва прикрытой сползшим во сне одеялом, и падали на безмятежное лицо с завораживающей тенью от ресниц.

Вы не думали о том, что это была не ваша вина, лейтенант? Полагаю, мы оба знаем высоту фальшборта на верхней палубе. И я вполне представляю рост шестилетнего ребенка. Сдается мне, вы оказались за бортом не по своей воле.

Признаться, это не приходило мне в голову, мадам.

Как и то, что женщина может посмотреть на это совсем под иным углом, нежели пара мужчин, не смысливших ничего и ни в чем, кроме своего долга перед королем. Но случись подобное…

Господь, я видел его лишь раз, но случись подобное с ним, и я был бы благодарен, даже будь его спасителем сам Сатана, а не обыкновенный пират. Как была бы благодарна и его мать. Ни она, ни я не посмели бы даже подумать о том, что ему было бы лучше утонуть, чем жить обязанным пирату.

На мгновение Джеймсу захотелось прижать ее к себе еще крепче, разбудить поцелуем и не отпускать до тех пор, пока она вновь не начнет задыхаться, как прошлой ночью. Не отпускать из нежности, из желания и из чувства благодарности за этого ребенка и за ее понимание. Но то, что происходило между ними под покровом темноты, должно было остаться под покровом темноты. В первую очередь, ради сохранения ее репутации.

Катрин едва шевельнулась, когда Джеймс осторожно высвободился из ее теплых объятий, но скомкала в пальцах край одеяла, прижимая руку теперь уже к своей груди. Она всегда спала так крепко – не зная, что порой он просыпался посреди ночи и долго смотрел на нее при свете догорающей в лампе свечи, – и теперь тоже не услышала ни шороха простыни и одежды, ни плеска воды в кувшине, ни скрипа досок под его сапогами. Ни поворота ключа в замке, запиравшего все опрометчиво забытые на столе бумаги.

На палубе было куда светлее, чем в каюте, и над востоке уже показался над горизонтом самый край слепящего, почти белого в рассветный час солнечного диска. Виднеющийся впереди силуэт над водой казался куда ярче обычного из-за контраста с темно-серыми волнами. И из смутного проблеска на самом горизонте, который разглядел на закате впередсмотрящий, превратился в белые паруса и корму из изъеденного солью темного дерева. Вопрос лишь в том, был ли это тот самый пиратский корабль? Флаг они подняли английский, но не было ли на борту припрятано второго, со скрещенными костями, как описали его моряки с потопленного французского судна?

– Они выиграли несколько миль ночью, сэр, – бодро отрапортовал занявший место рулевого лейтенант Джиллетт, но в следующее мгновение попытался украдкой зевнуть в кулак. – Прикажете подойти поближе?

Нет, развернуться и идти обратно на Мартинику, раздраженно подумал Джеймс, но срываться на явно нервничающего лейтенанта не стал. Джиллетт и без того был… зеленым мальчишкой, мало что смыслившим в настоящей офицерской службе и подвергавшим сомнению каждое свое действие с самого выхода «Разящего» в моря. Капитаном собственного корабля ему, пожалуй, было не стать и через пятнадцать лет, если только он не прекратит так стараться. Парадоксально, но слишком уж этот мальчишка нервничал и старался произвести как можно лучшее впечатление, одновременно с этим оставаясь крайне неуклюжим. В конечном итоге результат оставлял желать лучшего.

– Достаточно близко, чтобы они заметили, когда мы начнем сигналить, лейтенант. Но не на пушечный выстрел. И приготовьте одну из шлюпок к спуску на воду.

– Вас понял, сэр, – отрапортовал лейтенант, но тут же задумчиво нахмурился и решился уточнить. – Шлюпку, сэр?

– У нас на борту женщины, – напомнил Джеймс. – Не думаю, что стоит подвергать их опасностям морского сражения и абордажа.

Джиллетт задумчиво поднял подбородок, застыл на долю мгновения и отрывисто кивнул.

– Точно. Вас понял, сэр.

От приказа собраться с мыслями и перестать считать волны за бортом лейтенанта спасло появление Фрэнсиса, на ходу завязывавшего белый шейный платок и оправлявшего мундир.

– Утро, капитан! – гаркнул тот, взлетая по лестнице на квартердек и ничуть не смущаясь подаренного ему осуждающего взгляда. Распустился, паршивец. Пользуясь тем, что при первой же попытке отправить его в корабельный карцер можно было начать стенать «Мы столько лет служим вместе, а вы, капитан…!», и после этого капитана принималась мучить противоречащая военному уставу совесть. – Лейтенант Джиллетт, отдайте мне штурвал!

Джиллетт вопросительно скосил глаза, ожидая подтверждения от капитана, получил короткий отрывистый кивок и послушно уступил место у штурвала.

– Шлюпка, лейтенант, – напомнил Джеймс, и подчиненный разве что виноватым румянцем не залился.

– Есть, сэр.

– Вот растяпа, – вполголоса заметил Фрэнсис, когда незадачливый лейтенант сбежал вниз на палубу. – Намучаешься ты с этой дырявой головой, когда я получу собственный корабль, – и добавил, понизив голос еще сильнее. – Джим, я узнал ее.

– Прости? – вежливо уточнил Джеймс, притворяясь, что куда больше заинтересован кораблем впереди, чем словами первого лейтенанта. Тот в ответ не стал ходить вокруг да около, понимая, что обмен туманными намеками заведет их разве что в тупик.

– Я о той очаровательной француженке, что лишила тебя законной койки на корабле. Или не лишила, но такие подробности меня не интересуют и никоим образом не касаются. Хотя, должен сказать, признать ее было нетрудно, если вспомнить, как лихо она застрелила того несчастного голландца. И если поначалу я еще сомневался, то… не буду лукавить, твое отношение выдало ее не хуже того выстрела. Другие, может, и не поняли, но я, признаться, давно не видел тебя в такой ярости из-за каких-то пиратов.

– Прости? – повторил Джеймс со значением. Фрэнсису стоило остановиться на этом выводе и не делать других. Фрэнсис не был бы Фрэнсисом, если бы промолчал.

– Джим, если ты решил, что… сколько? Три года назад? Да, пожалуй, что три. Так вот, если ты вдруг подумал, что всех офицеров на этом корабле тогда одолела внезапная слепота, то ты глубоко заблуждаешься. Капитана – да, пожалуй, но я не настолько горд, чтобы считать себя единственным мужчиной на борту, на которого может обратить внимание красивая женщина. И я прекрасно видел, что вы с этой женщиной были любовниками.

Джеймс промолчал, но ответил, надо полагать, таким взглядом, что Фрэнсис даже передернул плечами в синем мундире.

– Будь добр, не делай такое лицо. Да между вами будто молнии били, и вы, я полагаю, единственные, кто этого не замечал. Но мы оба знаем, что это не моего ума дело, и я не намерен ни читать нотации тебе, ни оскорблять ее честь. Она, если я верно помню, замужем, а потому у вас было не так уж много выходов. И выход «Не согреши» я предпочту оставить святошам. Но… сам понимаешь, к чему всё ведет. Я, уж прости, не могу не предупредить.

– Не понимаю, – сухо ответил Джеймс, следя глазами за белыми парусами впереди.

– Неужели? Сколько лет мы плаваем на одном корабле? Пять? Семь? Я уже молчу о наших прежних… авантюрах, чего уж греха таить. Я слишком хорошо тебя знаю, Джим. В этом мире найдется не так много причин, из-за которых ты можешь натворить глупостей, но эта француженка определенно одна из них. Что беспокоит меня куда сильнее любых пиратов. И в этом мире не так уж много людей, которых, буду откровенен, я действительно боюсь. Но адмирал Норрингтон – один из них. Если он узнает, что ты нарушил очередное его правило, то неприятности будут и у тебя, и у нее.

Нет, подумал Джеймс, не отводя взгляда от чужих парусов. У нее будут отнюдь не неприятности.

Адмирал не станет всего лишь запирать документы на ключ. Адмирал вывернет наизнанку всё, что сможет узнать о ней, пока не доберется до самых опасных секретов. И начнет на нее охоту. А потом повесит, когда преуспеет. Не «если», а «когда». И повесит с радостью, потому что у нее своя правда. Правда, которая в действительности ничем не отличается от правды адмирала, но которую адмиралу, тем не менее, не понять. И ее любовник, будь он хоть трижды сыном адмирала, не спасет ее от виселицы. Скорее уж наоборот, приговорит. Адмиралу, вероятно, будет в радость указать сыну на очередную его ошибку.

А потому это должно прекратиться. Пока не стало слишком поздно.

– Я знаю, Фрэнсис. Но… есть пара трудностей.

– И каких же? – скептично поинтересовался Фрэнсис.

– Я люблю ее, – ответил Джеймс, наблюдая, как трепещет на ветру слабо виднеющийся английский флаг на чужой грот-мачте. – И она мать моего ребенка.

Фрэнсис помолчал несколько мгновений – наверняка закатив глаза или беззвучно выругавшись, – а потом сказал, как показалось Джеймсу, с нескрываемым облегчением:

– А я уж думал, что ты почти святой. Слава Богу, что это всё же не так.

– Тебе лишь бы ерничать, – сухо ответил Джеймс, поворачиваясь к нему лицом.

– Извини, – хмыкнул Фрэнсис, и не подумав вспомнить о субординации, – это не в моей каюте сейчас спит женщина, которая родила от меня ребенка и на которой я не могу жениться. И это не мой отец сживет со свету всех троих, если узнает о таком позорном пятне на его блестящей репутации.

– Твоя правда, – согласился Джеймс и повысил голос, чтобы его было слышно на палубе. – Лейтенант Джиллетт, сообщите месье де Бланшару, что нам потребуется его помощь. Надеюсь, его люди смогут припомнить лицо хотя бы одного из пиратов.

А одна невыносимая авантюристка согласится сойти в шлюпку. Поскольку – с ее-то любовью постоянно ввязываться в неприятности – Катрин вполне могла пожелать поквитаться с пиратами самолично.

Комментарий к V

*гамба (итал. viola da gamba – «виола у ног, у колен»; англ. viol, гамба, нем. Gambe) – западно-европейский струнный смычковый инструмент конца XV-XVIII веков. Разновидность виолы, наряду с лютней и органом важнейший инструмент того времени. Особое распространение получил именно в Англии.

*Пале-Рояль (фр. Palais Royal – «королевский дворец») – площадь, дворец и парк, расположенные в Париже напротив северного крыла Лувра. В правление Людовика XIV дворец был резиденцией его младшего брата, герцога Филиппа Орлеанского.

*гинея – английская золотая монета стоимостью в 22 шиллинга (после 1670 года), введена в оборот Карлом II в 1663 году.

========== VI ==========

Квадратные каблуки на высоких – сшитых, очевидно, на заказ и плотно облегавших ноги – сапогах гремели по дощатому полу каюты, словно пушечная канонада, разносящая в щепки корабельный борт. Катрин металась по капитанской каюте, на ходу застегивая длинный жилет – в ярости едва не отрывая круглые темные пуговицы, – и рычала рассвирепевшей львицей.

– В шлюпку! Как какую-то жену торговца, как…!

– Ты и есть жена торговца, – вырвалось у Джеймса, и едва распутанные, жесткие от соли волосы хлестнули ее по лицу, когда она развернулась на каблуках. И бросила такой взгляд на пару лежащих на столе пистолетов, что будь они заряжены, и этому кораблю понадобился бы новый капитан. – Прости. Я хотел сказать…

– Я знаю, что ты хотел сказать! – рявкнула Катрин, разом утратив всю свою хрупкость, и шумно выдохнула через нос, хищно раздувая ноздри. – Что я гожусь лишь на то, чтобы тонуть в море и развлекать Вашу Милость по ночам, – бросила она и развела полы жилета, изобразив издевательское подобие реверанса. – Смею надеяться, вы остались довольны.

Джеймс сжал губы и самым демонстративным образом закатил глаза, на мгновение возведя их к потолку. Затем ответил ей скептичным взглядом, лучше любых слов выражавшим его отношение к этим словам.

Ради всего святого, ты же говоришь это не всерьез?

– А что еще я должна думать? – огрызнулась Катрин и отвернулась к окну, начав недовольно – излишне неуклюже и дёргано – заплетать волосы в небрежную косу. – Как портовая девка, право-слово, – ворчала она себе под нос, игнорируя приближающиеся шаги за спиной. – Повеселила капитана, и прочь с корабля, пока морской дьявол не прогневался. Женщина на борту не к добру, это все знают.

Джеймс остановился у нее за спиной и положил ладони на обиженные вздрагивающие плечи, проведя пальцами по тонким рукавам рубашки. Его рубашки, которую Катрин так и не вернула, ничуть не смущаясь тому, что рубашка была заметно ей велика и приходилось подворачивать рукава с широкими накрахмаленными манжетами.

– А не ты ли однажды сказала, что немного смыслишь в управлении кораблем и в жизни не держала в руках шпаги? Я не позволю тебе рисковать. Если не ради тебя самой, то ради твоего ребенка.

Катрин обернулась через плечо, и ее губы сложились в недовольную гримасу. Слёз в прозрачных зеленых глазах не было – одно лишь возмущение.

Ты вздумал манипулировать мной? Ты думаешь, я позволю?

– А еще, если помнишь, я сказала, что не хочу смотреть, как ты рискуешь жизнью. Я не знаю, что ты подумал обо мне, но я не из тех женщин, что рукоплещут в первых рядах, когда их мужчины сражаются насмерть, – она опустила ресницы и закончила почти шепотом. – Даже если я не вправе говорить так о тебе. И я могу помочь. Я хочу тебе помочь. Я не смогу сидеть в этой проклятой шлюпке и слушать пальбу из пушек, словно какая-то… словно…

Джеймс опустил левую руку, обнимая ее поперек талии и крепко прижимая к себе. Катрин не отстранилась, но осеклась на середине фразы, так и не сумев подобрать верное – по ее мнению – слово, и напряглась на мгновение, словно этот жест показался ей… затишьем перед бурей.

– Я знаю, ты меня не любишь, – сказала Катрин с едва уловимой горечью в голосе, не отводя взгляда от его лица, и у Джеймса невольно дернулся уголок губ. – Что?

Ты хотел этого. Я сыграла на том, что ты мужчина, но ты хотел этого, не отрицай.

Хотел. И гораздо большего, чем она могла бы предложить, если бы попыталась лишь провести чересчур доверчивого офицера.

– Разве я хоть раз говорил, что не люблю?

Зеленые глаза вспыхнули золотистыми искрами, словно поймав яркий солнечный луч, но он продолжил, зная, что эти искры померкнут в одно мгновение.

– Дело не в любви, Катрин. А в том, что я по-прежнему не могу тебе доверять.

Она едва слышно вздохнула и опустила глаза на пустой – не считая пистолетов, кувшина с водой и чернильницы с пером – стол, прежде чем ответить:

– Кто я, по-твоему? Какая-то… пиратка, готовая на любую подлость ради наживы?

– Нет. Но разве не ты говорила, что если тебе придется выбирать между тысячей голландцев и тысячей французов, то ты выберешь французов? И что изменится, если вместо голландцев будут англичане? Ты служишь своему королю, а я – своему. Рано или поздно это приведет нас… Что ж, повезет, если не на виселицу.

Мы ходим по самому краю брошенной через фальшборт доски, привязав к ногам пушечное ядро. Один неосторожный шаг, и мы оба утонем в этом водовороте клятв перед королями, которые даже не помнят наших имен, и схваток на море и на суше ради людей, которые даже не знают о том, что мы существуем. Глупая выйдет история.

– Джеймс, – выдохнула Катрин, приоткрыв губы и сжимая в пальцах белый лацкан на его мундире. Теперь она действительно пыталась манипулировать.

Она готова даже идти в новый бой против пиратов, чтобы заслужить это доверие, которое… Нужно ей для чего? Нужно ей или нужно Франции? И готова ли она сама доверять мужчине, который в любое мгновение может предать ее ради английской короны. Он бы не посмел даже думать о подобном – если только она сама не решит превратить их из любовников во врагов, – но она ведь этого не знает.

– Иди в шлюпку, Катрин. Или тебя свяжут по рукам и ногам и усадят в нее насильно. Потому что я не хочу, чтобы мой ребенок остался без матери.

Катрин закусила губу и вывернулась из его рук, обиженно вздернув подбородок.

– В шлюпку, мадам, – повторил Джеймс, и она порывисто схватила со стола ремни с пистолетами, наверняка вновь пожалев в мыслях, что так и не успела их зарядить.

– Как вам будет угодно, капитан.

Обернулась Катрин лишь раз: перед тем, как принять поданную ей руку и сойти в шлюпку. И подарила ему взгляд, который больше подходил жене, провожавшей мужа в опасное плавание. Взгляд, одновременно с этим говоривший «Если что-то случится… я не прощу».

Женщины, подумал Джеймс, поворачиваясь спиной к фальшборту, за которым скрылась шлюпка, и скомандовал:

– Идем на сближение.

Если капитан второго корабля достаточно умен – и действительно пират, – то покорно спустит паруса, ляжет в дрейф и притворится обыкновенным торговцем. Или, что еще хуже, достанет из-за пазухи каперское свидетельство. При таком, весьма неприятном и совершенно нежелательном раскладе предъявить ему в ответ будет нечего. Если подданный английского короля – судя по поднятому сине-красному флагу – потопил судно подданных короля французского, то его еще мог бы призвать к ответу французский военный корабль. Если вообще пожелал бы связываться с приватирами* и их защитой в лице целого государства. Английскому же кораблю при таком раскладе следовало отсалютовать более удачливому соотечественнику и продолжить свой путь на север, к островам Сент-Кристофер и Невис.

Но к чему бы приватиру поднимать пиратский флаг перед нападением? Ради устрашения? Возможно, но пиратство, в отличие от каперства, каралось виселицей. Стоило ли так рисковать? Да и корабли каперы предпочитали иного толка: быстрые, маневренные, с низкими бортами и парусным вооружением, казавшимся едва ли не втрое больше самого корабля. Зрелище, пожалуй, было даже комичное, но капитаны подобных судов не задумывались о том, как их корабли выглядят со стороны. Скорость и возможность брать на борт до двух сотен человек разом ценились куда больше неказистого внешнего вида. Это же суденышко больше походило на торговое, усиленное фальконетами* на верхней палубе и от силы двумя дюжинами пушек на средней.

– Это они, – убежденно заявил месье де Бланшар, едва взглянув на корабль в подзорную трубу. Мгновенно поверить этим словам было бы глупо – как знать, не пытается ли месье выместить свой гнев на первом попавшемся английском корабле? – но суета на верхней палубе выглядела подозрительно. С чего бы добропорядочным англичанам так нервничать при виде линейного корабля под флагом их же короля?

– Как думаешь, уберут паруса или нет? – поинтересовался Фрэнсис вполголоса и добавил, вспомнив о субординации. – Капитан.

– Стрелять по нам было бы глупо, – ответил Джеймс. Двадцать с чем-то пушек против девяноста – бой при таком раскладе закончится в считанные минуты.

– Сдаваться без боя тоже. Если они те, кого мы ищем.

– Но они не знают, что мы их ищем.

– Резонно, – согласился Фрэнсис. – Разговор с капитаном будет забавный, я полагаю.

Если этому разговору суждено состояться, подумал Джеймс, не отводя взгляда от реющего на ветру английского флага. Чтобы не оборачиваться на оставшуюся позади шлюпку.

– Пушки по левому борту держать готовыми к бою.

Чтобы, получив приказ атаковать, не тратить драгоценные мгновения на бессмысленную беготню по палубе, а зарядить орудия и дать залп со всех деков разом. Прежде, чем противник успеет сориентироваться и повредить хотя бы одну щепку на борту «Разящего».

– Хм, – сказал Фрэнсис, едва сероватые паруса идущего впереди корабля пришли в движение, начав подниматься к реям. – Полагаю, в этот раз мы обойдемся без пушечной пальбы.

У них нет другого выбора, подумал Джеймс, прежде чем отдать приказ подойти вплотную и протянуть между двумя фальшбортами – одним заметно ниже второго – длинную деревянную сходню. Добропорядочным купцам нечего скрывать от своих же военных, а пиратам действительно не оставалось ничего иного, кроме как притвориться вдвое добропорядочнее обыкновенных торговцев. Но капитан этого суденышка уж слишком старался.

– Чем обязаны, господа? – спросил он слишком заискивающим тоном, когда на палубу сошли двое офицеров в окружении морских пехотинцев в красных мундирах, и глаза у него забегали слишком торопливо и подозрительно.

– Ищем пиратов. Пару дней назад в этих водах потопили торговый корабль.

– Пиратов? – повторил капитан заискивающим голосом. – Мы честные купцы, офицер, и не якшаемся с подобными разбойниками.

– Что в трюме? – спросил Джеймс, краем глаза следя за движениями чужой команды. Нервничают, мерзавцы. Капитан еще держит лицо – пусть и слишком лебезит, – но простые матросы, столпившиеся на палубе, владеют собой куда хуже. И выдают и себя, и капитана куда сильнее. Понимают, что линейный корабль второго ранга за пару залпов отправит их суденышко на дно. Как понимают и то, что должны вести себя непринужденно, но страх сильнее голоса рассудка.

Крысы. Нападают на слабых, выходя из тени, лишь когда уверены в своей победе, и забиваются по углам, едва завидев тех, кто способен дать им серьезный отпор.

– Да ничего особенного, офицер. Кофе, табак, еще кое-чего по мелочи.

Разлитое в воздухе напряжение ощущалось физически, каждым дюймом кожи. И отчетливо читалось в глазах притихшей команды. Та, верно, проклинала в мыслях капитана, пустившего на борт корабля военных вместо того, чтобы юлить и увиливать до последнего, отказываясь подпустить их даже на пушечный выстрел.

– Показывайте.

В одном Фрэнсис всё же ошибся. Без пальбы было не обойтись. Столпившаяся на палубе команда подобралась, как один человек, и не потянулась к шпагам и пистолетам лишь потому, что это движение выдало бы их лучше пиратского флага на вершине мачты.

– Да к чему вам такие хлопоты, офицер? – вновь залебезил капитан. – Если нужда какая, так вы скажите прямо, что ж мы, не поделимся с братьями-англи…?

Джеймс повернулся к нему, и капитан осекся на полуслове, сглотнув и забегав глазами еще сильнее.

– Ну так… Не нужно, так не нужно, офицер, что ж вы сразу… Хотите трюм посмотреть, смотрите, кто ж вам не дает, мы люди законопослушные, а французов этих потопленных в глаза не видели. Разминулись, видать, море-то большое.

– Вот как? – вежливо уточнил Джеймс, краем глаза следя за движениями на залитой солнцем палубе. Не позволяя прочитать по лицу ни одной эмоции. Увидеть даже тень клокочущей в груди ярости. – Я не говорил, что это был французский корабль. Каперского свидетельства у вас, как я понимаю, нет?

Солнце в одно мгновение заволокло густым дымом. В такой неразберихе было уже не понять, кто из пиратов первым схватился за пистолет, попытавшись спустить курок, и красные мундиры ответили единым залпом из ружей и ударом штыка. На палубу брызнула кровь. Джеймс разрядил пистолет и обнажил шпагу. Злосчастного свидетельства у капитана, надо полагать, действительно не было. Английский же флаг его не спасет.

Воздух наполнился криками и сдавленными стонами, и на изъеденных солью досках осели и расплылись неровными кругами новые брызги крови.

– Бросить оружие!

Или смерть в бою предпочтительнее позорной виселицы? Пусть так – если бы речь шла о его собственной смерти, Джеймс предпочел бы короткий удар шпагой мучительным конвульсиям в петле, – но дарить такую милость кучке пиратов ценой жизней собственного экипажа?

Мундир затрещал под нанесенным сбоку – почти со спины – ударом, ребра у самого сердца обожгло холодным лезвием, и оставшаяся после него прореха в синей ткани окрасилась темно-красным.

Бейте сильнее, господа, – раздраженно подумал Джеймс, разворачиваясь и нанося один четко выверенный, без лишних движений, удар в горло.

А капитану корабля Его Величества «Разящего» стоило бы не бросаться в самый эпицентр боя, словно… влюбленному юнцу. Или хотя бы… не вести себя так, словно он желает самолично обезглавить каждого мерзавца.

К тому моменту, когда дым над палубой рассеялся полностью, на ногах осталась стоять в лучшем случае половина пиратской команды.

– Бросить оружие!

Сабли ударились о скользкие от крови доски с негромким недовольным звоном. Не то мерзавцы воспрянули надеждой на побег из тюрьмы на ближайшем из английских островов, не то отчаялись окончательно и решили, что сопротивляться уже бесполезно, а якобы героическая смерть в бою всё равно будет смертью, после которой придется ответить за свои дела перед Создателем. Редкий смельчак – и тот согласился бы отсрочить момент хотя бы на несколько дней. Что уж говорить о малодушных крысах?