Текст книги "Воды Зардинах (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Считал, что так надежнее, хотя при желании справился бы и без оружия.

Вот и сейчас прижал Аравис к себе и утянул в жаркий поцелуй, не слушая притворного шипения. А затем подхватил ее на руки – в душный воздух на мгновение взвился сиреневый шелк – и ногой захлопнул дверь в спальню. Заговорил вновь, лишь когда пытался отдышаться, уткнувшись лбом в ее обнаженное плечо.

– Жарко.

– Так лето же, – пробормотала Аравис, перебирая пальцами его спутанные белокурые волосы. – В Ташбаане всегда так.

– Да причем здесь Ташбаан? – фыркнул Кор, и она зашлась смехом, в шутку пихнув его ладонью в грудь.

Ничего. Калорменский тисрок мог выиграть первую схватку, но в следующий раз победа останется за принцессой Арченланда.

========== Глава шестая ==========

Под тонко расписанной крышкой прямоугольной, в целых две ладони шириной, шкатулки лежали длинные, свернувшиеся клубком нити голубого жемчуга. Морские дары Зулиндреха, сокровище, добытое из лишенных света и воздуха глубин, таящихся под синевой отражающих солнце волн. Во всяком случае… так говорили другие. Альмира красоту Зулиндреха никогда не видела.

Никогда не покидала даже границ родной сатрапии. Жизнь племянницы тархана Ильгамута, господина кровавых песков и бича мертвых варварских земель, замыкалась в узких коридорах и душных комнатах скрывающегося в глубинах пустыни дворца. Выросшего под сенью пальмовых деревьев в одном из немногих оазисов, и окружавший его город не шел ни в какое сравнение даже с тем, что лежал вокруг дворца Джаухар-Ахсаны, не то, что со столицами северных и восточных сатрапий. Альмира видела, с каким скучающим выражением лица тархан Ильсомбраз смотрел на дома у подножия дворца-башни, растущей из одинокой бурой скалы – последнего отголоска великой западной цепи, среди утесов и обрывов которой брала начало полноводная Руд-Халидж и дюжины ее притоков.

А ведь Сердце Пустыни было прекраснейшим городом во всей их бескрайней сатрапии. Но, верно, не шло ни в какое сравнение с морской жемчужиной Зулиндреха, раскинувшейся над побережьем в белом песке и синих, как северные алмазы, волнах. И, уж конечно, не с Ташбааном, городом богов и великих тисроков, чей остров еще на заре времен вырос из глубин реки Сахр по воле самого Таша неумолимого и неодолимого.

Ташбаан был несбыточной мечтой, которую ей, дочери тархины из самой южной калорменской сатрапии, было не увидеть никогда. Но это «никогда» оказалось куда короче, чем она могла бы помыслить прежде. Дядя послал за ней на исходе осени – ничего толком не объяснив в отправленном матери письме, – но Альмира догадывалась и чувствовала себя разочарованной. Знала, что не может жить в доме отца до конца своих дней, но думала, что в мужья ей выберут одного из соратников дяди, быть может, даже безземельного тархана, чтобы вознаградить его за проявленную в боях с варварами доблесть. Даже испугалась, что им окажется тот мальчишка-копейщик не старше нее, помогший Альмире подняться в паланкин с тяжелыми, оберегающими женщин от стылого ветра занавесками.

– Позвольте вашему презренному слуге предложить вам руку, пресветлая госпожа.

– Благодарю…

– Мое имя Рушдан, пресветлая госпожа. Счастлив услужить.

Но угроза миновала. Мальчишка был даже не главным в отряде – конечно же, дядя не доверил бы их с матерью безопасность такому юнцу, – и не смел поднимать на тархин глаза, даже когда подавал им флягу с набранной в колодце ледяной водой. И в Джаухар-Ахсане Альмиру ждало новое потрясение.

– Тархан Ильсомбраз? – спросила она тонким голосом, думая, что боги покарали ее за какой-то невольный грех и теперь ее обманывает собственный слух.

– Мой старший сын, милое дитя, – улыбнулась принцесса Джанаан, но в ее зеленых с голубым отливом глазах будто стыл прозрачный лед. – Любимый племянник великого тисрока, да живет он вечно, и господин Зулиндреха. Смею надеяться, вы поладите.

Тархан был не старше Альмиры, но… сын принцессы? Той, кого во всем Калормене, от белых песков севера до багровых – юга, от морских берегов востока до степей и гор запада, величали любимой сестрой тисрока? Да и сам он, по слухам… Воин Азарота. Такой же, как дядя, но тот… никогда не казался Альмире безжалостным и свирепым, как рисовала этих воинов людская молва. Кровавые Сабли Калормена, яростные слуги Азарота, Бича Небес и Господина всех мужей. Ибо каждый мужчина в империи, будь он хоть тисроком, хоть пахарем, был готов отстоять свое с оружием в руках. Хоть с саблей, хоть с обыкновенным серпом, но каждый из них знал, сколь суровый край раскинулся вокруг и сколь многие с радостью лишат жизни всякого, кто не способен защитить свой очаг. И даже эти пахотные серпы повторяли форму клинков тарханов и принцев. Даже сам Бич Небес сражался с северными и южными демонами с огненным серпом в руке.

И незнакомый, никогда не виденный ею племянник тисрока, правитель сразу трех сатрапий в свои шестнадцать лет… Каким властным и надменным он должен был быть. И сколь красивые стихи покрывали длинный пергаментный свиток, прославлявший день рождения его сестры тархины Марджаны.

Мне ветер, покорный великому Ташу, принес весть благую

В ночь полной луны, что тьму изгоняет по воле самой Зардинах.

И море у ног сребром обратилось, пронзив красотой мою душу нагую,

Едва я услышал о счастье, расцветшем в пустыни алых клубах.

Разве может тот, кто пишет такие стихи, быть жестоким? Тот, кто смотрел на нее

завороженными черными глазами и говорил, что она ослепила его одним своим взглядом? Высокомерен он всё же был – а как не быть, когда он так близок к трону самого тисрока, да живет он вечно, – но Альмира ждала тирана. А встретила всё же поэта.

И сама не заметила, как начала расспрашивать его о красоте столицы, чтобы отвлечь от мыслей о рожавшей за плотно закрытыми дверьми матери. Должно быть, он посмеивался в мыслях над наивной тархиной, не способной представить даже тень высящегося посреди реки города, но отвечал с неизменной улыбкой на тонких губах.

– Ташбаан не так уж велик в сравнении с другими калорменскими городами, милостивая тархина. Но и алмаз при своей малости в тысячи раз драгоценнее обыкновенной гранитной скалы. А раскинувшиеся вокруг него сады цветут и плодоносят круглый год стараниями лучших садовников при дворе великого тисрока, да продлят боги его жизнь до скончания времени. Мой дворец стоит на южном берегу в миле от города, и… я смею надеяться, что он придется вам по нраву.

Альмире нравились уже одни только рассказы о запахе апельсиновых деревьев и тишине речных заводей. О смехе и танцах до рассвета. О тархине Ласаралин, достойнейшей из женщин северных сатрапий, и о ее безмерной любви к повелителю всего Калормена. Будто жених рассказывал ей самую дивную сказку на свете, но сказка эта обещала стать явью каких-то несколько месяцев спустя.

– Ваш дядя, да живет он вечно, похож на вас? Молю, простите меня, благородный тархан, если мои слова покажутся вам глупостью, ведь я ничего не смыслю в северных обычаях.

– Мой… дядя, – ответил тархан Ильсомбраз, и уголок его губ поднялся в кривоватой улыбке. – Нет, я мало похож на него. Под его рукой весь Калормен, и многие скажут, что он жесток и яростен, но малодушных всегда пугает чужое величие. Он благословлен богами и любим прекраснейшей из женщин Калормена, что подобна драгоценной жемчужине, в которую вдохнула жизнь сама Зардинах. А я… лишь верный его слуга.

Альмира не посмела перечить, но не согласилась в мыслях. Благословение Таша смотрело на нее и с лица жениха – черными, словно драгоценные агаты, глазами. Точно того же цвета, что взирали на смиренную паству с бронзового птичьего лика на столпе богов в каждом калорменском храме. И говорили, будто и брат его, тархан Сармад тоже родился черноглазым. Да мыслима ли такая удача, чтобы оба сына принцессы оказались благословлены Повелителем Ветров? Брат госпожи был единственным из сыновей прежнего тисрока – да будет его жизнь вечной на благодатных полях богов, – чьи глаза были чернее беззвездной ночи и морской бездны. А потому даже проклятие северного демона в обличие льва не смогло лишить тисрока Рабадаша того, что принадлежало ему по праву рождения и благословения богов.

Но мать почему-то потемнела лицом при одном только взгляде на тархана Ильсомбраза и даже заспорила с дядей, когда над красной пустыней поднялась бледная луна, окрасив бескрайние дюны в буро-серый цвет.

– Ты безумец, – зашипела мать, ничуть не заботясь о том, что ее могут услышать слуги и рабы. – Отдать мою дочь этому…

– Твои возражения несколько запоздали, – ответил дядя, мыслями бывший вовсе не с ней, а с женой, рожавшей его сына. Или дочь. Но весь дворец молился о сыне. – И решение об этом браке принимал не я, а тисрок. Я лишь выбрал достойнейшую из невест этих земель. Или ты хочешь, чтобы Ильсомбраз взял в жены дочь кого-то из моих врагов?

– Какие враги могут быть у мужа принцессы и господина двух сатрапий? – фыркнула в ответ мать, а Альмира вдруг подумала, что принцесса Джанаан никогда бы не сказала… подобную наивность. – Ты разбил варваров, присоединил к своим землям сатрапию тархана Анрадина, взял женой любимую сестру тисрока, неужели тебе всё мало? Не втягивай мою дочь в этот… грех!

– Замолчи, Изельхан, – неожиданно тихо и зло ответил дядя. Мотнул головой, и упавшие ему на лоб светлые волосы будто придали глазам отблеск разгорающегося пламени. – Если ты еще хоть раз посмеешь повторить эти ташбаанские слухи, я отправлю тебя к мужу и велю ему запереть тебя в четырех стенах до конца твоих дней. Быть может, тогда ты наконец научишься уважению к потомкам Таша и моей жене.

Мать попятилась, словно ждала, что за этими словами последует удар, и поманила Альмиру рукой.

– Идем, дитя мое. Ни к чему тебе… знать о тяжестях материнства раньше срока.

Альмира не посмела спорить. Думала, что мать успокоится через несколько часов, что она лишь переживает за дочь. Ведь если у дяди родится сын, Альмира может никогда и не стать его наследницей. И тогда тархан Ильсомбраз увезет ее далеко на север, в прекрасный Зулиндрех, что славится таким дивным голубым жемчугом и лежит лишь в паре недель пути до Ташбаана. И она будет представлена ко двору великого тисрока, да живет он вечно, сядет за один стол с женами самых именитых тарханов империи и, быть может, даже подружится с прекрасной тархиной Ласаралин. Ведь та… старше Альмиры лишь на шесть лет. У них просто обязаны найтись общие темы для разговоров. Да хотя бы о том, как им обеим повезло быть избранными потомками самого Таша неумолимого и неодолимого. А северным обычаям Альмира научится быстро. Чтобы не посрамить будущего мужа, даже если к ней обратится в разговоре сам тисрок, да живет он вечно.

Последнее, конечно, не могло бы сбыться, даже если бы Альмира тоже была благословлена всеми тремя богами разом. Как бы ни относился тисрок к племяннику, его невесте повелитель Калормена разве что кивнет и спросит ее имя. Что ему… такая юная, да еще и женщина?

Тем обиднее было видеть, как следующим утром мать зло заметалась по покоям, узнав, что принцесса Джанаан родила сына.

– Нет, я этого не допущу. Нет-нет-нет. Не мою дочь. Не этому… Не в Ташбаан к…

– Что ты такое говоришь? – обиделась за ни в чем неповинного жениха Альмира. – Тархан Ильсомбраз – достойный мужчина, и…

– Дитя мое, – отрезала мать, – ты ничего не знаешь о мужчинах, чтобы после первого же разговора знать, достоин он или нет. И ты никогда не видела тисрока, чтобы понять… О, боги, да само рождение этого тархана – великий грех!

– Отчего же? – недоуменно нахмурилась Альмира. – Боги благословили его. Разве… ты не видела?

– Боги? – повторила мать с негромким смешком. – О, нет, мое наивное дитя, боги не могли благословить этот чудовищный союз. Даже потомкам Таша не позволено… опускаться до подобного. Да как смела она…? И после этого вошла в дом моего брата госпожой и хозяйкой. Принесла это проклятие с собой. А он? Неужто так ослеп от ее красоты? Или от золота, которым заплатил ее брат за эту постыдную свадьбу? Да она отравит нас всех своим грехом! Она недостойна быть нашей госпожой!

Альмира не понимала ни слова в этом странном бормотании матери. Знала лишь, что с принцессой та не ладила едва ли не с первой встречи.

– Ты не права. И забываешь, сколь выше нас всех стоит принцесса Джанаан. Для меня будет честью назвать ее матерью.

Мать остановилась, установилась на Альмиру так, словно видела ее впервые в жизни, и вдруг вышла из покоев, не сказав ни единого слова.

Вернулась уже с медным кувшином на подносе, поставила его на стол и велела:

– Отнеси-ка это жене моего брата. Лучшее южное вино, чтобы вернуть ей силы после рождения сына. Да не задерживайся.

– Меня едва ли пустят к ней…

– Пустят, – отрезала мать. – С ней ее… сын. Раз уж ему было позволено войти… Ступай, – раздраженно повторила она и схватила бронзовые пяльцы с едва начатым шитьем.

Альмира не решилась спорить и дальше. Взяла поднос и пошла по коридорам, высоко подняв подбородок и улыбаясь встречным слугам. Остановилась перед высокими двойными дверьми, на мгновение прикрыла глаза, делая глубокий вдох – она видела его всего лишь раз, но волновалась так, словно уже стояла перед жрицей Зардинах и готовилась принести клятвы любви и верности, – и осторожно постучала, перенеся вес подноса на левую руку.

– Вы позволите, госпожа? – спросила Альмира, приоткрыв дверь, и услышала обрывок разговора. Голос жениха.

– Отец никогда не допустит, чтобы…

Что? О чем это он? Его отец ведь давно мертв. Иначе как бы его мать могла стать женой во второй раз?

Тархан осекся, заметив краем глаза приоткрывшуюся дверь, и следом донесся тихий голос принцессы.

– Входи, милое дитя.

Она лежала в окружении дюжины подушек, устало опустив ресницы – такая непривычно-бледная, с нетронутыми краской губами и глазами, облаченная в строгий, словно жреческое одеяние, шелковый халат, – и Альмире стало совестно за свое вторжение.

– Простите, госпожа, я лишь… Мне велели отнести вам вина…

– Поставь, – указала принцесса глазами на столик возле ее широкой постели на изогнутых ножках из красного дерева. И качнула головой, когда Альмира коснулась медной ручки кувшина. – Нет. Я пока не хочу.

– А я бы выпил, – ввернул с лукавой улыбкой ее сын, и принцесса слабо рассмеялась, погладив его по смуглой руке, бережно сжимавшей ее пальцы.

– Не смею отказывать господину Зулиндреха.

Альмира тоже не посмела. Даже подумать о подобном, не то, что произнести, да еще и перед лицом его матери. Вновь взялась за кувшин подрагивающей рукой, наполнила высокий бронзовый кубок в переплетающихся, словно змеиная чешуя, узорах и подала его жениху, молясь лишь о том, чтобы не расплескать ни капли.

– Благодарю, тархина, – улыбнулся тот, поднося кубок к губам, и его мать заметила слабым голосом:

– Мы говорили о Зулиндрехе, милое дитя. Полагаю, вам стоит послушать. Ведь вам придется брать власть над владениями моего сына в свои руки, когда он будет срываться в очередной военный поход против врагов Калормена. Боюсь, – подняла она уголки губ в такой же слабой, как и ее голос, улыбке, – безмятежными будут лишь первые несколько месяцев вашего замужества. Мирная жизнь быстро наскучит моему гордому соколу.

– Ты несправедлива, – заспорил тархан и сухо кашлянул, словно поперхнувшись.

– Ничуть. В твои годы мой бесстрашный брат, да живет он вечно, срывался на войну по три раза за зиму. А что уж было говорить о летних месяцах? Славная битва всегда радовала его куда сильнее красавиц из гарема, – слабо засмеялась принцесса и вдруг спросила тихим взволнованным голосом, даже приподнявшись на локте. – Ильсомбраз?

Альмира не поняла. В первое мгновение он лишь отрывисто вздохнул, глядя широко раскрытыми, будто остекленевшими глазами куда-то мимо лица матери, почему-то перевел взгляд на кувшин и выбросил вперед левую руку. Свистнувший у самой руки Альмиры изогнутый нож ударил по медному горлышку, и вино хлынуло из опрокинутого кувшина на столик. Потекло тонкими струйками с круглой столешницы, затем дробно закапало, но Альмира лишь потрясенно смотрела на впитывающуюся в пушистый ковер темно-красную лужу, не понимая, зачем он это сделал. И почему хрипит и кашляет у нее за спиной, словно его душит невидимая петля.

– Ильсомбраз! – повторяла принцесса звенящим от ужаса голосом. – Ильсомбраз!

Пока эти хрипы вдруг не оборвались в одно мгновение и от постели принцессы не донесся, заставив Альмиру испуганно зажать уши руками, душераздирающий женский крик.

========== Глава седьмая ==========

В убранных бирюзовыми драпировками покоях стояла гнетущая – мертвая – тишина.

– Ты не можешь ехать, – сказал Ильгамут, глядя на дрожащие, лишенные таких привычных колец и браслетов руки жены в кроваво-красных рукавах. Заостренное белое перо выскальзывало из ее пальцев уже трижды. – Ты всего несколько дней, как родила.

– Я поеду, – ответила Джанаан бесцветным, едва слышным голосом. Будто от нее только и осталось, что ее тело, пустой сосуд, подобный статуям Зардинах в храмах богов, а душа… оказалась заперта под тяжелой прямоугольной крышкой саркофага из красного дерева. – Так быстро, как только смогу. Но я поеду. Только я вправе принести ему такие вести. И только я вправе привезти ему тело его сына.

Свернувшаяся в кресле, прижав колени к груди, Альмира – комочек темно-красных волос и алых шелков, шевелившийся лишь для того, чтобы промокнуть глаза, если из них вновь начинали течь слезы, – судорожно выдохнула, но даже не помыслила о том, чтобы что-то сказать. И заплакала вновь, не понимая, почему боги вдруг оказались так жестоки к ней. Почему… боги покарали невиновного – шестнадцатилетнего мальчика – за грех его матери и отца.

– Джанаан…

– Ты нашел ее? – спросила жена всё тем же бесцветным голосом, не поднимая покрасневших глаз от выведенных на узкой полосе пергамента черных строчек. Ильгамут видел написанное так четко, словно это письмо было выписано прямо у него перед глазами. Огненными буквами.

Любовь моя, я молилась о нашей встрече с того самого дня, как ты услал моего мужа прочь от Ташбаана, но ныне я молюсь лишь о том, чтобы милосердные боги позволили мне повернуть время вспять. Наш сын убит. Отравлен подлой змеей, возомнившей, что она вправе судить нас за любовь. Я прибуду в Ташбаан не позднее первого летнего месяца и молю, чтобы ты не отказал Ильсомбразу в чести упокоиться рядом с его великими предками. Как молю и о правосудии.

– Она прячется в доме своего мужа.

Ускользнула в суматохе на одном из лучших его жеребцов, пока они пытались понять, кто… как… Пока он сам пытался добиться от плачущей, не способной связать и двух слов племянницы, где она взяла это вино и почему принесла именно Джанаан. Альмира рыдала у него на груди и лишь повторяла, что не знала, не знала и не хотела, а Джанаан выла, как раненая волчица, и гладила пальцами застывшее, мокрое от ее слез лицо сына.

– Так возьми его штурмом.

– Она моя сестра, Джанаан. Что ты прикажешь мне делать с этим?

Она повернулась так, словно малейшее движение причиняло ей боль, сравнимую с ударом копья, посмотрела на Ильгамута пустыми глазами и ответила равнодушным шепотом:

– Ты ждешь приказа от моего брата? Хорошо. Пусть она проживет еще несколько месяцев, но я клянусь Ташем и Азаротом, что она не скроется от правосудия ни в одних землях этого мира. Где бы она ни пряталась, куда бы ни бежала, мы настигнем ее и покараем, даже если для этого мне придется пожертвовать богам собственную жизнь.

Будто она и не помнила, что была матерью еще троих детей. Была матерью новорожденного младенца и двухлетней девочки, нуждавшихся в ней куда сильнее, чем Ильсомбраз. Ильсомбраз… уже не нуждался ни в чем.

– Джанаан.

– Я не стану повторять ему твои слова, – ответила она чуть громче, и Ильгамуту вновь стало жутко от одного только звука этого сорванного голоса. Что значили клинки и бичи в сравнении с отчаянием женщины, слышавшей, как ее любимый сын испустил последний вздох. – Я скажу… что мой возлюбленный супруг будет сражаться до последней капли крови, чтобы покарать убийцу моего сына. Но ты и сам знаешь, что тебе лучше не подводить моего брата.

Да пусть наденет его голову на копье. Пусть… избавит его от необходимости тащить на плаху родную сестру, поскольку приговор за смерть Ильсомбраза… тоже будет смертью. Рабадаш не смилостивится. И даже если он и захочет проявить милосердие к безумной женщине… Джанаан ему не позволит.

Но их беды не заканчивались даже на этом.

– Я поеду с вами, госпожа, – едва слышно сказала Альмира, когда на письме в Ташбаан остался красный оттиск печати с обвивающей лотос змеей.

– И речи быть не может, – отрезал Ильгамут, оборачиваясь к ней, а Джанаан повернула голову и вдруг посмотрела на Альмиру так… будто понимала. О, небо, подвластное Ташу, и преисподняя в огне Азарота, да что еще они удумали?! – Я запрещаю.

– Ты не можешь, дядя, – прошелестела Альмира, и глаза у нее вновь наполнились слезами. – Я своей рукой подала ему этот кубок. Мою участь решит тисрок.

И обезглавит ее лишь за то, что она ничего не знала?

– Джанаан, – вновь попытался Ильгамут, и в ее зеленых, словно пара аквамаринов, глазах тоже блеснули слезы.

– Ты прав, она твоя сестра, – сказала Джанаан, поднимаясь с резного стула – зашелестели алые ткани, зазмеились по груди длинные темные косы – и сжимая запечатанное письмо до белых пальцев. – У тебя есть сын, что унаследует твои земли. И я люблю и почитаю тебя, как и прежде, – голос у нее сорвался, но стоило лишь шагнуть вперед, как она мгновенно отшатнулась от него, ухватившись дрожащей рукой за край стола. – Но если такова воля богов, и ее кровь будет на моих руках так же, как на ее – кровь моего сына… Я останусь в Ташбаане.

Ильгамут знал, что не прав. Что она истерзана горем и всё же находит силы помнить о муже. Но не мог не подумать о том, что ему померещилось в этих словах безжалостное… «Останусь с ним».

***

Ветер дул с востока, неся с собой запах соли и играя с прозрачными газовыми шторами на широко распахнутых окнах. Всех оттенков синего, отчего казалось, что море подошло к самым стенам дворца, вздыбилось волной над широкими подоконниками и вот-вот хлынет через них в заполненную светом, голосами и запахами залу. Одну из малых, с такими же синими, как и шторы, шелковыми драпировками по стенам и расцветшими в высоких серебряных вазах орхидеями с фиолетовыми лепестками. Большую, как сказала Ласаралин, не открывали с самой зимы.

Сама она сидела, постукивая пальцами в полудюжине колец – на указательном и вовсе блестело сразу два ободка из красного золотого, – покачивала головой со сложной, украшенной рубиновыми гребнями прической, и недовольно хмурила брови в ожидании, пока слуги наконец почистят для нее апельсины. Такой же красные, как и ее верхнее парчовое платье с разрезными рукавами, подпоясанное белоснежным кушаком и обнажающее тонкие, почти прозрачные рукава нижнего. По ташбаанским меркам вечер выдался прохладным и даже промозглым.

– Прекрасная погода, – прощебетала тем временем Ласаралин, прежде чем поднести к губам апельсиновую дольку.

– Мне казалось, – заметила Аравис, – в летние месяцы в Ташбаане не раздают дрова.

Для бедняков, что не могут купить их сами. Прежде Аравис и не задумывалась об этом – да и кто бы рассказал об этом дочери благородного тархана, – но принцесса Арченланда неожиданно узнала о Калормене гораздо больше, чем прежде знала тархина. О дровах, впрочем, она вспомнила случайно: из-за донесшегося от мужского стола вопроса Великого Визиря.

– Жрецы говорят, с моря идет чудовищный шторм. Не прикажете ли, повелитель – да живете вы вечно – послать слуг в бедные кварталы?

Тисрок перевел на него скучающий взгляд – до этого он разговаривал с Кором и, судя по всему, не язвил в ответ на каждое слово лишь из необходимости всё же перезаключить эти злосчастные торговые соглашения, – и качнул головой:

– Пошлите за тарханом Камраном, раздача дров для бедняков в его ведении. Помнится, – щелкнул тисрок пальцами в острых рубиновых перстнях, – три дня назад он жаловался, что караван из Тибефа запаздывает, а у него остался лишь каменный уголь. Да и того хватит только на храмы.

Подумать только! Они жгут огонь в пустых храмах вместо того, чтобы раздать этот уголь в бедных кварталах!

На том, что тисрок вообще помнил такие тонкости, Аравис предпочла не заострять внимания. И уже позабыла, что калорменские храмы не закрывали своих дверей даже в самую глухую ночь. Любой, кто не мог согреться в собственном доме, шел к столпу богов.

– Не раздают, – согласилась тем временем Ласаралин. Как всегда беспечная и ничуть не изменившаяся. Будто и не она… почти плакала о жестокости первого мужа каких-то несколько дней назад. Будто… та Ласаралин вновь надела маску глупой жены тисрока и больше не собиралась ее снимать. Не в присутствии Аравис. – Но тебе не о чем беспокоиться, моя дорогая, запасы дворца никак не зависят от городских. Напомните мне прислать вам слугу с еще одной жаровней, тархина, окна ваших покоев так неудобно выходят на восток, – добавила она, переведя взгляд на мачеху Аравис. За женский стол Ласаралин села не иначе, как из вежливости, и теперь сияла, слепила глаза буйством красных тканей и драгоценностей, на фоне которых даже Аравис почувствовала себя… неловко. Арченландцы всегда были более сдержаны, а за одни только длинные рубиновые серьги Ласаралин можно было купить зерна на целую деревню. Или дров на несколько ночей.

Что уж было говорить о несчастной, замершей на краешке своего стула мачехе, едва смеющей поднять глаза на жену тисрока.

– Вы очень добры, госпожа. Но ведь и ваши окна выходят на восток, а я бы не хотела…

– Что вы, – надменно ответила Ласаралин, беря пальцами с выкрашенными хной ногтями еще одну дольку апельсина. – Мне ничуть не холодно по ночам.

Сама фраза прозвучала совершенно невинно, но этот тон… И не совестно тебе, дорогая подруга, смеяться над одинокой вдовой? Впрочем, Аравис была уверена, что насмехаться Ласаралин и не думала. Просто искренне наслаждалась своим статусом и… любовью мужа. Вокруг которого сейчас вилась очередная наложница: смуглая до черноты, с толстыми смоляными косами и изрезанными волнистыми шрамами лицом. Было даже неожиданно увидеть ее среди женщин тисрока – Аравис была уверена, что он предпочитает более… утонченных женщин. Эта же двигалась и смотрела так, словно была волчицей в человеческом обличии, и даже глаза у нее отливали светлым янтарем.

– Прости меня за дерзость, мой господин, но твои женщины умоляют передать тебе, что…

– Это обязанность Ясаман, – ответил тисрок, не поднимая взгляда от своего украшенного серебром и эмалью кубка.

– Ясаман занята лишь своими надеждами на то, что ты посетишь ее этой ночью, – отрезала его волчица и скрестила руки в звенящих браслетах на груди.

Тисрок поднял голову, ответил усталым многозначительным взглядом, и она вдруг развела руками, словно была по меньшей мере его… другом.

– Прости, мой господин, но я слишком люблю себя, чтобы взвалить на свои плечи обязанности любимой наложницы.

– Ты бессердечна, – ответил тисрок с негромким смешком и поманил ее пальцем. Что он сказал ей на ухо, Аравис не услышала. Да и не слишком-то хотела. К женскому столу уже приближались двое мальчиков в красных кафтанах с белоснежными кушаками.

– Тархина, – поприветствовал один из них Ласаралин – черноглазый, с непокорными черными кудрями и до жути знакомыми чертами лица – и поцеловал протянутую ему навстречу раскрытую ладонь.

– Дорогая сестра, позвольте представить вам моего друга тархана Сармада, господина Зулиндреха и племянника нашего повелителя, да живет он вечно! – скороговоркой выпалил Фарис и, опомнившись, склонился в низком поклоне. Тоже перед Ласаралин.

Ах, племянника! А она-то уж решила…

– Сочувствую вашему горю, тархан, – ответила Аравис, гадая, к чему ей вообще это знакомство. – Я была в Зулиндрехе в юности и помню, сколь прекрасны его сады и берега.

– И я сочувствую вашей утрате, тархина, – ответил тархан Сармад, но Аравис почудилась насмешка в этих словах. Племянник тисрока уж точно не стал бы сожалеть о смерти ни одного из изменников, едва не свергнувших его дядю. – Мне не доводилось видеть красоту Анварда, но другие тарханы говорят, будто это величайшая из крепостей в северных землях.

Без сомнения. Анвард уходил в глубину окружавших его гор, пряча за толщей серых камней дюжины покоев и зал. Но даже того, что оставалось снаружи – высоких, тоже наполовину вырубленных из скалы башен и неприступных крепостных стен – было достаточно, чтобы ощутить всю силу северных королей, веками сидевших на его троне в окружении стражей с тяжелыми алебардами. Мощь железа и тепло звериных шкур, с которыми было не сравниться даже острейшим калорменским саблям и нежнейшим шелкам. Суровая красота увенчанных снежными коронами гор.

– Не смею просить вас присоединиться к нам за столом, милостивый тархан, – вновь защебетала Ласаралин, играя золотой цепочкой ее длинного, украшенного рубинами ожерелья, обвивавшего смуглую шею в три ряда и спускавшегося на грудь в красной парче. – Но надеюсь, что вы присоединитесь к завтрашней охоте. Без сомнения, тархине Зиммурад страшно отпускать сына на подобные развлечения без достойного присмотра, а мой возлюбленный супруг, да живет он вечно, слишком погружен в заботы о Калормене, чтобы находить время на праздность.

Надо полагать, охотились тарханы не в окрестностях Ташбаана. Но чем руководствовалась Ласаралин, когда полагала, что один ребенок может присмотреть за другим? Или же… племянник тисрока был вовсе не другом, а соглядатаем.

Аравис дождалась, когда он отойдет, поклонится дяде и сядет на мгновенно придвинутый по его левую руку стул, а затем негромко спросила:

– Ты любишь охотиться?

Брат, которого не звали даже за столы других тарханов, осторожно присел рядом с поникшей матерью и кивнул.

– Знаешь, – заметила Аравис, – в Арченланде обширные охотничьи угодья. На южных склонах. Впрочем, как и на северных, где можно встретиться с Верховной Королевой Нарнии и поохотиться вместе с нею в западных лесах. Если бы ты приехал погостить ко мне в Анвард…

– Я не могу надолго оставить мою дражайшую мать одну, дорогая сестра, – вежливо ответил брат, а Аравис с раздражением заметила в мыслях, что Ласаралин и думать забыла щебетать о погоде и развлечениях. Уж она-то точно была соглядатаем. Для возлюбленного – будь он неладен – супруга.

– Мы с мужем будем рады видеть в Анварде и вас, тархина, – ответила Аравис и поймала себя на мысли, что даже не лукавит. В конце концов… не вздумай мачеха выдать ее за Ахошту, она не бежала бы на Север. Зная, к чему этот побег ее привел, Аравис согласилась бы еще на три сватовства от покойного тархана и три стремительные скачки через пустыню в отчаянной надежде обогнать две сотни конных под предводительством Рабадаша.