Текст книги "Воды Зардинах (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Сама Зардинах, Госпожа бурных рек и прохладных озер, являет вам свое благословение! – поддержал первого визиря второй, пытаясь перекричать разразившуюся над головами бурю, но Аравис почудилась насмешка в этих высокопарных словах. С чего бы Зардинах радоваться появлению в ее землях верующих в милость Великого Льва?

Возлюбленный муж, судя по задумчиво блеснувшим глазам – на закрытом платком лице только их и было видно, но Аравис давно и без труда понимала, о чем он думает, даже по малейшему движению его бровей, – явно подумал о том же. Калорменские боги уж точно не желали видеть их обоих в стенах Ташбаана после того, как они… испортили нынешнему тисроку грандиозную военную кампанию. Впрочем… сама кампания казалась грандиозной по меркам разве что Арченланда. Но вот последствия неожиданно ударили по Калормену с почти той же силой, с какой он собирался нанести удар северным королевствам.

Аравис подумала бы, что Калормен это заслужил, если бы не знала, что первыми в разразившейся три года назад войне на южных рубежах гибли ни в чем неповинные пахари и рыбаки, а ненавистный тисрок так и пил вино в Ташбаане за сотни миль от кипящих в багровых песках сражений. Будь у него хоть капля совести, он бы отказался от трона, признавая, что неспособен защитить свои границы – неспособен защитить даже Ташбаан, который сам же штурмовал, когда его едва не лишили венца тисрока после смерти отца, – но совести у Рабадаша, верно, не было никогда.

Тем страннее было сознавать, что детей от этого чудовища рожала не кто-нибудь, а Ласаралин. Аравис передергивало от одной мысли, чтобы даже посмотреть на него, как на мужчину, а Ласаралин… Неужели красивые платья и драгоценности оказались для нее дороже? Да, Ласаралин всегда любила красивые вещи, но на взгляд Аравис лучше уж ходить всю оставшуюся жизнь босой и в рубище, чем терпеть в своей постели калорменского тисрока в обмен на платья и драгоценности. Как можно… после того, как Ласаралин своими глазами видела того мечущегося зверя, готового голыми руками разорвать в клочья всякого, кто повинен в исчезновении королевы Сьюзен?

Или не видела? Аравис уже не могла вспомнить, как ни старалась, но вместе с тем знала: уж слышала Ласаралин его прекрасно. И все его проклятия в адрес вырвавшейся из его рук женщины, и яд в ответ на слова его родного отца, и даже те удары, которыми он награждал коленопреклонённого Ахошту. К покойному жениху, так и не ставшему ее мужем, Аравис питала очень немного жалости, но и ничуть не удивлялась, что тот при первой же возможности поднял мятеж против ненавистного кронпринца. Жаль, что не преуспел.

Жаль… что она уже никогда не сможет сказать отцу, как безмерно скучала по нему все эти годы и вовсе не желала разбить ему сердце своим неповиновением. Нужно было написать, но она боялась даже не гневного ответа, а того, что он сожжет ее письма, не читая. А затем и писать стало некому. Младшего брата – единственного своего брата – она никогда не знала. Не смогла признаться даже самой себе, что когда слышала эти слова – «брат, любимый мой брат», – то думала о Корине. И лишь потом вспоминала о родных по крови. О давно истлевших костях в оставшейся в землях Калавара могиле и о двенадцатилетнем мальчике, которого не видела с тех самых пор, когда он только учился говорить. Да помнил ли он хоть что-нибудь о покинувшей Калормен сестре?

Нет. Мальчик в кроваво-красном кафтане стоял на ступенях ташбаанского дворца, заложив руки за спину – такое забавное, невольное подражание взрослым мужчинам, – смотрел на спешивающихся под дождем арченландцев и задумчиво хмурил брови, увидев, как одна из женщин прячет лицо от хлещущей с небес воды так, словно с рождения привыкла закрывать его краем накидки от песка и ветра. Узнал ее лишь потому, что она была единственной такой женщиной в свите арченландского принца.

– Приветствую вас в Ташбаане, Ваше Высочество. Я тархан Фарис, сын тархана Кидраша и господин Калавара, – заговорил мальчик звонким голосом, а Аравис едва не запнулась, увидев в его лице отражение отца и старшего брата разом. Словно их лица – такие родные и… мертвые – на мгновение проступили сквозь эти совсем детские черты, глянули его карими глазами и улыбнулись его губами.

Ты здесь. Ты всё же возвратилась домой.

– Возлюбленная сестра, – продолжил мальчик, робко переведя взгляд на отнявшую от лица накидку Аравис, словно всё еще боялся ошибиться. – Вы совсем промокли под дождем. Позвольте проводить вас и ваших спутников в приготовленные для вас покои.

– Благодарю, милый брат, – ответила Аравис, не сумев сдержать дрожи в голосе, и почувствовала, как ее руки коснулись пальцы мужа. – Я… так рада нашей встрече.

Он ведь прочел ее письмо? Она не получила ответа ни от него, ни от Ласаралин, но… он ведь не сжег его, не читая?

– Как и я, сестра, – еще тише сказал мальчик и будто понял, о чем она думает. – Ваше письмо… было настоящим подарком, и я…

– Милостивый тархан, – рассмеялся у него за спиной, перекрывая шум дождя, женский голос, и она выплыла из высоких дворцовых дверей, словно дикий лебедь. Белоликая, синеглазая, окутанная иссиня-темными кудрями и мгновенно привлекшая к себе взгляды всех мужчин. И тоже облаченная в красное. – Что же вы держите гостей нашего повелителя, да живет он вечно, на пороге? Идемте скорее, Ваше Высочество, вы, верно, совсем продрогли с дороги. А вы ступайте к своей дорогой матушке, благородный тархан, она ждет вас в своих покоях.

Повелителя, раздраженно повторила в мыслях Аравис, но спорить не стала. И понадеялась, что это далеко не последняя ее встреча с братом.

– Мое имя Ясаман, – продолжила незнакомка, повернувшись с грацией горной лани и поманив гостей белой рукой в полудюжине тонких колец с рубинами. Всего лишь «Ясаман»? Не тархина? – Мне велено убедиться, что благородные господа не будут ни в чем нуждаться во дворце нашего повелителя.

Благородные господа, судя по их потерянным взглядам, мечтали лишь о том, чтобы узнать об этом дивном создании хоть что-то еще, кроме ее имени. Чем немедля вызывали безмолвное возмущение среди сопровождавших Аравис женщин. Ох, не миновать этим господам нагоняя от любящих жен и сестер по истечении дня. Аравис же больше занимало другое. Она ждала, что их разместят в одном из гостевых дворцов, но тисроку, верно, не давал покоя побег королевы Сьюзен. В случае беды… из его дворца бежать будет некуда. И этот красный цвет…

Сновавшие по высоким беломраморным коридорам слуги провожали арченландцев задумчивыми взглядами, а Аравис подмечала вновь и вновь, что каждый из них облачен в красное. Одно-два платья ничего бы не значили, но когда даже рабов одевают во все оттенки алого и винного цвета…

– В чем дело? – шепотом спросил Кор, заметив ее настороженность, и она почти прижалась к его плечу, чтобы ответить еще тише.

– Двор в трауре. Красное надевают, когда умирает кто-то из правящей династии.

Но кто? У Рабадаша осталось не так уж много родичей – брат и вовсе один, а сестры… Сестрой он называл лишь одну из дочерей своего отца, и в последние годы она почти не покидала южных рубежей, неожиданно для всех – во всяком случае, для послов из других королевств, – выйдя замуж за одного из тарханов в самый разгар последней войны с пустынниками. Неужели… кто-то из детей? Но дети у тисрока были лишь от Ласаралин и… Она родила несколько месяцев назад, но вдруг это какая-то болезнь и…?

– Скажите, Ясаман, а как здоровье тархины Ласаралин и ее сыновей?

– Прекрасно, – ослепительно улыбнулась та, обернувшись через плечо и вновь превратив арченландских мужчин в потерянных юнцов. – Юные принцы – самые очаровательные младенцы на свете. А их сестра обещает вырасти в такую же красавицу, что и ее мать. Вы непременно должны познакомиться с ней, тархина. Клянусь, более грациозного создания не найти во всей империи.

У Кора недовольно дрогнули губы, но, слава Аслану, ее наставления не пропали даром. О том, что в Калормене женщина не имеет прав на титул мужа, Аравис напомнила ему трижды. Последний раз – перед самыми воротами Ташбаана под грохот ливня о почерневшую мостовую.

– Здесь я тархина Аравис, а не принцесса. Они называли бы меня принцессой, родись я в чужих землях, но по рождению я одна из них и не могу зваться иначе, чем титулом, данным мне моим отцом. Даже Ласаралин осталась тархиной, хотя она жена тисрока, а я не могу стоять выше нее.

Это право было лишь у женщин, рожденных в правящей династии, и выше Ласаралин ныне, верно, была одна только принцесса Джанаан. Остальным сестрам тисрока не следовало надеяться даже на то, что он помнит их имена.

– Я рада знать, что тархина Ласаралин счастлива в своем материнстве, – ответила Аравис и увидела, как подкрашенные кармином губы Ясаман изогнулись в лукавой улыбке.

– Я желаю нашей обожаемой госпоже еще дюжину сыновей, что прославят род нашего повелителя, да живет он вечно, – хихикнула она, и Аравис едва не закатила глаза, мгновенно поняв завуалированный в этой фразе намек.

О, Великий Лев! Так вот она кто!

Остальные, разумеется, намека даже не заметили. И кто-то из рыцарей решился спросить, когда Ясаман остановилась в дверях отведенного арченландцам крыла – надо же, не поскупились на достойные покои – и звонко кликнула слуг.

– Увидим ли мы вас на пиру, милостивая госпожа?

– Полагаю, что да, – лукаво улыбнулась та, без сомнения потешаясь в мыслях над ничего не понимающими гостями. – Мой возлюбленный господин, да живет он вечно, не возражает против нашего присутствия.

– Ваш господин? – поперхнулся рыцарь, услышав слишком известное даже за пределами Калормена пожелание.

– Да-да, – почти пропела Ясаман, от души наслаждаясь смятением окружающих ее мужчин. – Я любимая наложница тисрока Рабадаша, да продлят боги его лета и зимы до скончания времен, и могу присутствовать даже на его советах, если господин пожелает лицезреть мою красоту среди его унылых визирей.

Вот же… ведьма, раздраженно подумала Аравис, лишь чудом удержавшись от того, чтобы не закатить глаза еще раз.

Под стать своему «возлюбленному господину», чтоб ему провалиться в преисподнюю вместе со всем его дворцом.

***

День, признаться, не задался с самого утра. Вернее, еще с глубокой ночи, наполненной мучительными снами о разъяренном, гремящем над самым ухом голосе. Ласаралин просыпалась по меньшей мере четырежды, испуганно вскрикивала, хваталась за его руки и поспешно прятала лицо у него на груди, запоздало понимая, что это было лишь дурное видение. Иными словами, впустую изводила их обоих. А потому в последний раз и вовсе попросила, утирая слезы:

– Я оставлю тебя.

– Это твои покои, – сонно ответил муж, даже не открыв глаз.

– Тогда ты оставь меня.

– И не подумаю, – фыркнул он, словно хотел сказать, что двинется с места лишь по собственному желанию и никак не по чужому. Ласаралин стерла слезы еще раз – кожу на влажных щеках стягивало оставшейся на ней солью, – посмотрела на протянувшиеся по его груди лунные лучи, вспыхивавшие искрами в серебряной вышивке по краю ворота, и решила, что может скоротать остаток ночи на кушетке. А лучше даже в его покоях, раз они всё равно пустуют. Осторожно спустила босые ноги на пол, почти встала с постели, и ее бесцеремонно дернули назад за край длинных ночных одежд.

Бороться с ним всерьез Ласаралин не решилась. Замерла в теплых руках и решила, что не ей, смиренной жене, спорить с повелителем всего Калормена. Почти успокоилась, напомнив себе, что он винил ее лишь в глупости, но не в предательстве, и не ожидала, что при появлении во дворце арченландцев настроение внезапно испортится у мужа. Тот выслушал вернувшихся визирей, молча кивнул и неожиданно вызверился на нерасторопного слугу, когда тот примчался доложить о том, что в малой зале всё накрыто к ужину. Так спешил, что даже позабыл постучать.

– Шкуру сдеру! – рявкнул в ответ муж, словно был не тисроком, а обыкновенным головорезом-наемником, и несчастный слуга повалился ниц, решив, что его покарают, не сходя с места.

– Мой милостивый господин, – осторожно вмешалась Ласаралин и разгладила складку на багряно-красном рукаве его кафтана в бледных переплетениях сложных узоров. – Прости своему рабу это оплошность. Я убеждена, что он лишь…

– Вон! – рявкнул Рабадаш, явно не желая быть милостивым, и Ласаралин даже испугалась, что этот приказ касался и ее тоже.

– Что тебя так разозлило?

– Ничего! – огрызнулся муж, как взбешенный зверь, и сверкнул глазами так, словно собирался снести голову первому, кто попадется ему на пути.

– Тебе нехорошо? У тебя что-то болит? – вновь попыталась Ласаралин и осеклась, увидев не на шутку разгоревшееся в его глазах черное пламя. Боги. Да что же…?

– Хватит надо мной трястись, женщина, – процедил Рабадаш и вырвал руку из ее пальцев. – Я не хрустальный.

Ласаралин виновато опустила глаза и покорно пошла следом, отставая на два шага и не смея взять его за руку еще раз. Не страшно. Его приступы дурного настроения никогда не были чем-то необычным. А она вовсе не обижена. Ничуть. И плакать из-за такой малости, да еще и на глазах у всего дворца, не станет.

Тем более, что в малой зале удар принял на себя уже принц Шараф.

– Я подумал о Нарнии, – сказал он без приветствия, садясь по правую руку от брата, словно продолжал какой-то разговор. – Дочери Верховного Короля исполнилось восемнадцать, и, помнится мне, в этом возрасте нарнийцы уже готовы выдавать дочерей замуж.

– У тебя ничего не выйдет, – отрезал Рабадаш и отмахнулся от севшей по левую руку от него Ласаралин, попытавшейся предложить ему вина. – Хотя если желаешь примерить ослиную шкуру…

– Будет странно, если мы даже не попытаемся, – заметил Шараф с осторожностью в голосе. – И… когда ты явился в Кэр-Паравэл с мирными намерениями, ничего ведь не произошло.

– А ты и в самом деле настолько глуп, чтобы верить, будто Верховная Королева отдаст свою единственную дочь калорменцам? – парировал Рабадаш, и глаза у него вновь полыхнули черным пламенем. – Не говоря уж о том, что эта дочь еще десять лет назад вздыхала по арченландскому принцу.

– По тому, что женат на тархине Аравис? – не понял Шараф.

– Нет, – процедил Рабадаш, и Ласаралин сообразила, что муж знал о симпатиях нарнийской принцессы, поскольку сам видел намеки на них. Но когда он был в Кэр-Паравэле… у Луна Арченландского был только один сын.

– Она давно могла передумать, – не согласился Шараф, приняв из рук слуги наполненный вином кубок.

– Ее мать тоже? Аланна Арченладская хоть и женщина, но разумом, в отличие от тебя, не обделена. Арченланд испокон веков был первейшим союзником Нарнии, и Аланна выдаст дочь за их принца, даже если ту придется тащить к алтарю силой.

Шараф проглотил брошенное ему оскорбление, недовольно сжав губы, отставил кубок и перевел взгляд на Ласаралин. Та помедлила, не сразу решившись вмешаться из опасения получить еще одну гневную отповедь.

– Но ведь нарнийцы столь часто… следуют велениям своего сердца, не задумываясь ни о чем ином, – осторожно начала Ласаралин, глядя на профиль мужа из-под ресниц. И выражение его лица не сулило ничего хорошего. – Сам Верховный Король тому доказательство, ведь он женился на дочери нищего арченландского лорда. Да еще и изуродованной настолько, что ей приходится прятать лицо под маской. И если принцесса откажет Корину Арченландскому из любви к другому мужчине, то даже ее мать едва ли станет спорить.

Муж не ответил – даже не посмотрел на нее, – и Ласаралин решилась продолжить:

– А какой мужчина покажется ей более достойным избранником, чем потомок самого Таша? Разве эти северные варвары могут сравниться с лучшими мужчинами Калормена? Вам нет равных ни в сражениях, ни в стихосложении, ни… – на ложе, о чем, пожалуй, не стоит говорить прилюдно. А вот насчет стихосложения она слукавила. Возлюбленный супруг не посвятил ей ни строчки. Да и любой другой женщине – едва ли. Не потому, что не умел, но потому, что не считал это хоть немного достойной тратой времени. – Ведь юные сердца так восприимчивы к языку любви…

Муж молча повернул голову и смерил ее таким многозначительным взглядом, словно хотел спросить, давно ли успело постареть ее собственное сердце. Но вместе с тем будто оттаял.

– Калормену ведь не будет вреда, если его принц всего лишь нанесет визит нарнийской принцессе, мой господин, – решилась добавить Ласаралин, хотя знала, что теперь ступает на очень опасную почву. – Наши послы живут там долгие годы, и… – она осеклась, поняв, что не сможет закончить эту фразу, не напомнив о его унижении, но муж неожиданно качнул головой, будто задумался над ее словами всерьез, и ответил ровным, почти безмятежным тоном:

– Сдается мне, вы вздумали заключить соглашение у меня за спиной.

– Мы одна семья, – напомнила Ласаралин, надеясь, что если они оба и рассмеются в ответ, то хотя бы в собственных мыслях. – Интересы династии всегда будут для меня на первом месте. Твои интересы. Но если наш брат убежден, что сможет добиться успехов в Нарнии…

Успехов, которых не добился другой принц. Ни миром, ни войной. Упаси Таш их обоих, и ее, и Шарафа, если эта мысль сейчас посетит и Рабадаша. Нет. Если она посетила саму Ласаралин, то он уж точно подумал об этом, еще когда Шараф упомянул нарнийскую принцессу в первый раз.

Но муж неожиданно хмыкнул и развернул лежащую на подлокотнике руку ладонью вверх.

– Я позволю ему, если тебя это порадует.

– Меня радует всё, что делает мой господин, – ответила Ласаралин и вложила пальцы в его ладонь, пока он не передумал.

– Лжешь и не стыдишься, – отрезал Рабадаш, но руку не отнял. И на мгновение нахмурил брови. В конце залы распахнулись высокие двойные двери из черного дерева.

А Ласаралин растерялась. Должно быть, в глубине души она по-прежнему ждала увидеть ту нескладную девочку, вечно возившуюся то с собаками, то с лошадьми – отчего разило от нее отнюдь не благовониями и притираниями, – и оказалась не готова к тому, что столкнется взглядом с… принцессой. Увидит гордо поднятый подбородок, заплетенные лишь косами, но почему-то придающие царственный вид волосы – словно она говорила, что ее красота не нуждается в жалких украшениях и лентах, – и такую уверенность в темных глазах, будто даже боги не были ей указом. Не каждый мужчина смел смотреть так открыто, как…

Аравис? Это… Аравис? Она едва подвела глаза черной краской – уж такие мелочи Ласаралин подмечала с первого взгляда, – надела слишком простое в сравнении с калорменскими арченландское платье – лиловое, цвета, который Ласаралин едва ли решилась бы даже примерить, – но выглядела так… что Ласаралин захотелось малодушно отвернуться. Даже вскочить и выбежать из залы, будто ее собственное винно-красное сари было нищенскими лохмотьями, а серебряная и алая краска на лице – обыкновенной уличной грязью. Будто она последняя… рабыня, не смевшая даже поднимать глаза на эту красавицу. Ласаралин привыкла, что из них двоих она всегда была красивее. А теперь… Аравис забрала и это? Разве ей мало смелости и острого ума, каких у Ласаралин не было никогда? Разве… нельзя было оставить ей хоть что-то?

Она даже не сразу поняла, когда старая подруга заговорила. Видела, как двигаются ее нетронутые краской губы, слышала незнакомый мелодичный голос, и поняла, что Аравис произносит слова соболезнования, лишь когда та уже замолчала. И возникшую вокруг Ласаралин тишину вдруг разрезал ледяной голос мужа.

– Мужчины ведут беседы с мужчинами, тархина Аравис. Вашему отцу следовало уделять больше внимания воспитанию детей. Но он, я полагаю, был слишком занят своими заговорами. Ясаман, – бросил Рабадаш, не поворачивая головы. – Проводи тархину к ее месту.

Как?! За стол не к женам тарханов, а…?

Арченландский принц – красивый, светловолосый, с таким открытым и почти наивным лицом, – конечно же, не понял. Должно быть, решил, что Аравис застыла, потрясенно распахнув глаза, из-за того, что ее не сочли равной мужчинам. Но вмешаться не успел.

Аравис качнула головой, не позволяя вступиться за нее, и ответила таким же ледяным тоном.

– Как вам будет угодно.

И вдруг бросила на Ласаралин такой взгляд, словно та и в самом деле была последней нищенкой, не вызывавшей у благородных женщин ничего, кроме отвращения.

***

Дьявол! Проклятый ташбаанский дьявол! Как он посмел?! Ее, дочь и сестру правителей Калавара, ведущую свой род от самого тисрока Ильсомбраза, Покорителя Запада, за стол к…!

– Аравис.

А она тоже хороша! «Как вам будет угодно»! Добавила бы еще «милостивый господин», да пожелание вечной жизни не забыла! Ниже падать всё равно уже некуда! Мало того, что этот мерзавец при всем дворе отказался признать ее брак, так еще…!

– Аравис!

Нет, если бы Кор вмешался, это была бы чудовищная ошибка! Он чужак, и один Лев ведает, что взбредет в голову этому дьяволу, если он вспомнит, кто именно предупредил арченландцев десять лет назад! Но она…! Она тархина по праву рождения! И она позволила этому…!

– Аравис! Ты хоть слышишь меня, нет?!

На плечи легли чьи-то руки, и в кровавой пелене перед глазами проступило растерянное лицо мужа. О, мой милый, в глубине души ты так и остался мальчиком Шастой, таким одиноким в этом огромном мире, таким потерянным среди бесконечных калорменских дорог и… Ты совсем не понимаешь, что он сделал, не так ли?

– Аравис. Я знаю, это было грубо, и…

И решил, что жена спустила оскорбление ее отца, поскольку не хотела в первый же день сорвать переговоры с этим дьяволом? О, если бы! Ее отец мертв, и ему нет дела до чужих речей.

– Аравис.

– Жены, – выдохнула она, – не сидят за одним столом с наложницами.

– Что? – переспросил Кор. Должно быть, решил, что ослышался.

– Никогда, – продолжила Аравис, не слушая его. – Я знала… что не сяду за один стол с тобой, но… Нет, подумать только! – вырвался из груди неожиданный и почти истеричный смех. – А она сидела! Да еще и так привычно! Ты видел? Видел? Да она же всегда там сидит! За одним столом с мужчинами! Может, еще и в разговорах участвует, а?! А я, значит… наложница?!

– Почему ты не сказала? – спросил Кор, по-прежнему не понимая и половины.

О, Великий Лев, пусть она заносчива и жестока, но Ласаралин – Ласаралин, которую в жизни не интересовало ничего, кроме платьев и драгоценностей! – тоже не смыслила и половины в тех разговорах, что велись между визирями и ее – Аслан спаси их всех – мужем!

– Аравис. Почему ты не сказала?

Ответить она не успела. В покои заглянул один из приставленных к ним слуг и низко поклонился, объявив звучным голосом:

– Тархина Ласаралин.

Будто для нее не существовало запертых дверей.

Аравис обернулась с твердым намерением высказать всё, что клокотало в груди, и столкнулась взглядом с подведенными красной и серебряной краской глазами. До боли знакомыми глазами, будто сквозь эту маску прекрасной, как заря над морем, жены тисрока на мгновение проглянула та испуганная девочка, что когда-то вела ее по коридорам Старого Дворца.

– Мне жаль, – сказала Ласаралин, и видение растаяло. Слишком ровный голос, слишком равнодушное лицо. И в самом деле маска.

– Жаль?! – повторила Аравис и стряхнула с плеча руку мужа.

– Я не знала, что он так сделает, – отрезала Ласаралин совершенно незнакомым тоном. Будто была готова наброситься на нее с ответными упреками. Но на самом деле защищалась. Нет. Защищала его. – Ты должна понять, ты же видела, что во дворце траур…

– Да мне нет дела до его траура!

Ласаралин вздрогнула, словно ей отвесили хлесткую пощечину, и ответила неожиданно тихим и спокойным голосом:

– Тогда почему нам должно быть дело до тебя?

– Нам? – повторила Аравис, не веря своим ушами. – О, Лев, что с тобой стало? Что он с тобой сделал? Ты же… – так наивно хихикала об украшениях, щебетала о пирах и никогда… не умела быть жестокой. – Лев свидетель, если бы я знала, что так будет, то молилась бы ежечасно, чтобы твой первый муж прожил еще сотню лет.

Она, кажется, даже не знала никогда его имени, но помнила, с какой гордостью Ласаралин произносила это «муж». Как она вся светилась от осознания, что она чья-то жена. А теперь вдруг выдохнула, прижав правую, обнаженную, руку к груди, и в глазах у нее блеснули слезы.

– Замолчи, Аравис. Ты ничего не знаешь.

– Чего я не знаю?! – вскипела Аравис с новой силой. – Думаешь, я не помню, что ты говорила?!

– Сколько тебе было? – спросила Ласаралин неожиданно дрогнувшим и сорвавшимся голосом. – Сколько тебе было, когда он, – подняла она подрагивающую руку, – сделал тебя своей?

Аравис растерялась. Причем здесь это? Она любила мужа, она… О, нет.

– Девятнадцать.

– Девятнадцать, – повторила Ласаралин таким обреченным голосом, что Аравис захотелось броситься вперед и обнять, прижать к себе и поклясться, что она перережет горло любому, кто посмеет даже подумать о том, чтобы причинить Ласаралин вред. – И ты любишь его, верно? Ты была взрослой женщиной, твердо знающей, чего ты хочешь, верно? Да, я не ты. Я не сбежала. Я подчинилась, даже не зная, что… Но это не значит, – выдохнула она и сморгнула слезы, не позволяя им размазать броскую подводку вокруг ее глаз. – Что ты вправе меня поносить. Или ты думала, что он стал бы ждать до тех пор, пока мне тоже исполнится девятнадцать и я сама приду к нему, пылая любовью?

Она замолчала, выдохнула вновь и смахнула слезы с длинных вычерненных ресниц. На кончиках пальцев остались черные следы.

– Знаешь, а я плакала, когда он умер. От счастья. Что он больше меня не тронет.

– Но почему…? – только и смогла спросить Аравис, не видя ничего, кроме этого застывшего в отчаянии лица.

– Я любила его с того самого мгновения, как впервые увидела, – ответила Ласаралин. Но говорила уже не о первом муже. – Одиннадцать лет, уже чья-то жена, но еще не представляющая, что через каких-то несколько лет… Нет, я ни на что и не надеялась. Принц, наследник тисрока, лучший воин во всем Калормене и… ему было уже двадцать семь. Да на что ему такая, как я? Но я всё равно любила. Поначалу смела даже мечтать, что стану старше, красивее, что он заметит меня и… Да я бы забыла о муже в то же самое мгновение. Но поначалу… стать старше я не успела. И потому молилась, чтобы Зардинах послала мне смирение, когда он вернулся из Нарнии и мне было так больно видеть эту королеву… Я даже проговорилась тебе тогда, а ты и не поняла, верно? А потом вы… – горько хмыкнула Ласаралин, глядя уже на них обоих. – Со своим побегом. Нет, – протянула она, качнув головой. – Когда в Ташбаане была королева Нарнии, мне еще не было больно. А вот когда я поняла, что я наделала… Что ты наделала этим побегом, а я тебе помогла, я сама провела тебя к дворцовой пристани… Но знаешь, я решила, что для меня побег спасением не станет. Я осталась в Ташбаане. Даже когда мой муж умер. Я осталась, потому что надеялась хотя бы видеть его. Даже помня, что я его предала. Как видишь, боги были ко мне милостивы. Я стала даже не наложницей, а женой.

– Но зачем? – вновь решилась спросить Аравис. О, Лев, она ведь… Она была уверена, что Ласаралин и думать забудет о Старом Дворце даже раньше, чем она сама доберется до Арченланда. – Если бы он узнал…

– Он знает, – ответила Ласаралин недрогнувшим голосом. Знает?! – Я думала, что боги прокляли меня, когда родила ему дочь, а не сына. Думала, что убийства принца Зайнутдина было недостаточно, чтобы заслужить прощение. И в какой-то миг… я проговорилась.

У Аравис упало сердце. Да он же… О, Аслан, да что он сотворил с ней, когда узнал?

– Да, он был в ярости, – горько хмыкнула Ласаралин, без труда догадавшись о ее мыслях. – И знаешь, что? Он не тронул меня даже пальцем. Я была его женой, его рабой, его… А он просто ушел. Но многие во дворце видели… что мы поссорились. И его любимая наложница столкнула меня с лестницы.

С лестницы? Во дворце? О, Лев, это же… Она видела эти ступени. И понимала, что Ласаралин, никогда не умевшая даже толком сидеть в седле, не то что…

– И знаешь, что он сделал? – спросила Ласаралин, и в ее полном слез голосе вдруг прорезались незнакомые стальные нотки. – Утопил ее в реке собственными руками. Ради меня. Ради женщины, которая предала его, которая не могла родить ему сына, которая ничем не заслужила его милосердия. Да, я знаю, о чем ты думаешь. Что он считает меня слабой и глупой, потому и… Но я такая и есть. И он это принял. Принял меня такой, какая я есть. И мне не нужно твое снисхождение, Аравис, – добавила она, поворачиваясь к дверям. И бросила уже через плечо. – Я знаю, ты думаешь, будто ты лучше меня. Но это не значит, что ты вправе меня жалеть.

И хлопнула тяжелой дверью, не позволяя Аравис ответить.

***

Любимое зеркало в серебряной оправе отразило жалкое лицо с потекшей на нижнем веке черной краской с ресниц. И с жалобным звоном ударилось о стену. Не разбилось лишь потому, что она швырнула его этой оправой вперед.

Дура! Да что на нее нашло?! Кому она вздумала исповедоваться в своих грехах и горестях?! Да еще и… при мужчине! Нет, без сомнения, если слухи о северных варварах правдивы, то он унесет эту исповедь с собой в могилу. Но сам этот взгляд, это выражение сострадания на его лице…! Боги, ей не нужно ничье сострадание! Она счастлива! Она жена и мать, она любит и…!

Разве она любима? Как Аравис? Да этот арченландец и самим богам бы бросил вызов, Ласаралин поняла это, едва увидев, как он смотрит на Аравис. А как же она? Пусть она глупая и трусливая, но разве она не заслужила, чтобы…

Разве ты хоть раз смотрел так на меня? Всего один раз. Неужели я прошу слишком многого?

– Встреча со старой подругой не задалась?

Проклятье. Должно быть, он услышал, как она швырнула зеркало.

– Аравис в ярости, – ответила Ласаралин ровным голосом, поворачиваясь к нему лицом.

– А ты, верно, думаешь, что я не прав, – с неожиданным спокойствием ответил муж и прислонился плечом к дверному косяку. За спиной у него чернел провал соединяющего их спальни коридора.

Ласаралин растерялась, не ожидав таких слов.

– Не мне осуждать твои решения.

– Почему же? – парировал Рабадаш почти веселым тоном, заставив ее растеряться лишь сильнее. – Кому, как не любящей жене, наставлять мужа на путь истинный?

Любящей, но не любимой? Да он смеется над ней.

– Ласаралин, – внезапно сказал муж, впервые за весь день назвав ее по имени. – Я останусь. Если желаешь.

Словно ждал, что она может отказаться. О, боги, да как она могла не желать?! Немедля. Даже не проверив, заперта ли дверь. Не тратя времени на то, чтобы расстегнуть дюжины застежек и распустить десятки шнурков. Ее волосы спутались и растеряли половину заколок, обхватившее шею ожерелье разлетелось рубиновыми брызгами, сари сползло с груди и сбилось до самой талии, и она ни за что не смогла бы сказать наверняка, сколько застежек на его кафтане она расстегнула, а сколько оторвала. И думала, что задохнется, когда уткнулась лицом ему в шею, хватая ртом горячий воздух и пытаясь вымолвить хоть слово. Хоть что-то, кроме его имени.