Текст книги ""Сердце Шивы" (СИ)"

Автор книги: Atenae

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

========== Вкус пепла ==========

Миссис Робинсон скучала.

Она скучала почти всегда и практически везде. Индия, издалека таинственная и мистическая, на поверку была скучной до скрежета зубовного. А в мистику миссис Робинсон никогда не верила.

Европейский квартал был невелик, все давно друг с другом знакомы и совершенно неинтересны. Прогулки – небольшое удовольствие, слишком жарко. Смотр губернаторской охраны – это для полкового барабана, вроде её супруга – полковника Робинсона. Вечерний чай в пять часов, разговоры о погоде – всё с неизменностью дурного сна.

Приёмы у губернатора – скука, одни и те же лица, одни и те же темы. Поездки на охоту к кому-то из туземных махараджей – омерзительно! Обволакивающая, душная жара джунглей, укачивающая поступь вонючих слонов, мутная, несущая обугленные трупы Ганга. Миссис Робинсон никогда не была впечатлительной, но на останки кремированных смотреть не могла. А в Индии всегда сжигали покойников.

Здесь у неё было всё: состояние, имя, безопасность. Полковник Робинсон служил в охране генерал-губернатора, а значит, был избавлен от необходимости рисковать жизнью в джунглях. Пятьдесят лет, крепок телом и духом, и совершенно лишён фантазии. Больше всего муж походил на бульдога. Породистого британского бульдога – ленивого, верного, по необходимости свирепого. Впрочем, это было ей безразлично. Он проживёт ещё лет двадцать, если не больше.

У неё был молодой любовник – капитан лучшего в Бенгалии полка лёгкой кавалерии. Он немного развлекал её в постели. В остальное время с ним было скучно. Она не пыталась разыгрывать с ним страсть, чтобы не приходили на ум другие поцелуи. Потому что от этого на губах оставался вкус пепла. Она утратила способность любить, но у неё пока ещё хватало сил ненавидеть.

Она всё ещё была молода и хороша собой, но когда тоска начинала одолевать её, она смотрела в зеркало и видела на своём лице едва уловимые признаки увядания. Когда это происходило, она знала: сегодня ей снова будет сниться метель. Никаких лиц, только метель на белых дорожках большого и запущенного парка. И она будет скрежетать зубами во сне, потому что не может больше заплакать.

Ей будет сниться Россия.

Там, в России, в бесконечном кружении метели остались два главных мужчины её жизни. Один был злым гением, другой – ангелом-хранителем. Злой гений был мягок и обходителен, ангел – груб и беспощаден. Иногда ей казалось, что она ненавидит обоих.

Оба остались лежать в промёрзлой земле небольшого провинциального городка. Городок она ненавидела тоже. Они были мертвы, она жила. Иногда ей казалось, что всё в точности наоборот.

Ей никогда не снилась кровь на снегу – только пепел. Снег падал хлопьями, и всё тонуло в белом кружении. Ничего страшного, только снег и пепел. Но она знала, что после этого ей вновь расхочется жить.

Нине Аркадьевне Нежинской никогда не снились князь или Штольман. Только снег и пепел. Но от этого было не легче.

***

Сегодня у губернатора обещали развлечь общество спиритизмом. Миссис Робинсон это не интересовало. Спиритизм она ненавидела так же сильно, как снег или Затонск. Потому что спиритизм тоже напоминал ей о Штольмане.

Как могло случиться, что Якоб так увлёкся той глупой девчонкой? Она дала ему совсем немного времени, чтобы осознать разлуку и всерьёз затосковать, но за это время в его жизни успела появиться другая. Как ни силилась, Нина Аркадьевна так и не смогла понять, что привлекло его в Мироновой. Она была слишком проста, слишком прямолинейна, слишком безжалостна. Её ложь была не менее опасна, чем игры самой Нежинской, а, возможно, даже более – потому что она сама её не осознавала. Но эту ложь он ей простил.

Он вообще слишком многое прощал своим женщинам. Нина это знала. Ему никогда не нравилось, что она зовёт его Якобом на немецкий манер, он морщился, но терпел. Ей тогда казалось, что в этом есть некое проявление власти – заявить ему: «Ты мой!», оказывать ему знаки внимания на глазах у всего города, зная, что он не сможет унизить её грубостью. А его презрение она всегда может выдать за грубость. Он никогда не извинялся, но она знала, что есть черта, которую Якоб ни за что не перейдёт. Не потому, что обязан ей. Просто потому, что честь не была для него пустым звуком.

А ещё она знала, что дважды спасла ему жизнь.

Та большая игра была, конечно, подготовлена заранее. Князь рассчитывал на то, что, проигравшись в пух, Штольман станет сговорчивее. Пан Гроховский был мастером своего дела, а сыщик слишком азартен, чтобы остановиться вовремя. Но когда план полностью сработал, Нине вдруг стало страшно. Она поняла, что Якоб поступит иначе. Он снова нарушит все планы.

Она нашла его в казённой квартире на Гороховой, дверь была не заперта. Якоб жёг в печке бумаги. На столе стояла порожняя бутылка из-под коньяка, но Штольман всегда пил, не пьянея. Лицо было белым, взгляд пустым. Губы кривила усмешка.

«– Я всё знаю!» – с порога заявила она.

«– Значит, не придётся ничего объяснять», – сказал он, кидая в огонь пачку каких-то писем.

«– Ты хочешь уехать?»

Он не ответил. Врать Штольман никогда не любил, а правда была очевидна. Револьвер не лежал на виду, но это ничего ровным счётом не значило.

«– Я всё устрою!» – быстро сказала она. – «Деньги будут у Гроховского уже завтра».

Он резко вскинул голову и уставился на неё неподвижным взглядом – лицо, как маска. Потом сказал так же глухо, как прежде:

«– А вам это всё зачем?»

И тогда она сказала невероятную вещь. Возможно, это была единственная правда, вырвавшаяся у неё в жизни:

«– Потому что я люблю тебя!»

Губы Штольмана вновь исказила усмешка, но Нежинская не дала ему как-то ответить – слишком неожиданно и странно было всё для неё самой. Она впилась в эти губы, пахнущие коньяком, зарылась пальцами в короткие кудри на затылке. В ту ночь она любила особенно неистово…

Неделю спустя он принёс ей деньги. Она не спрашивала, откуда, просто взяла их. Теперь это не имело значение. Его долг не исчислялся деньгами. И он не считал его оплаченным, пока Гроховский сам не открыл ему истину. Но к тому времени Нина спасла его уже дважды…

Никто не мог понять, зачем он был нужен ей: умный, безжалостный, опасный. Породистая ищейка, неутомимый преследователь, заклятый враг. Нина этого сама не знала. Но она его никогда не боялась. Ей нравилось держать его в плену. Он словно сошёл со страниц романов Дюма. И хоть ей самой в этом романе была отведена незавидная роль, она ни на что не променяла бы это пьянящее напряжение, эту головокружительную страсть. Если это называется любовью, получается, что она была способна любить.

А ещё она знала, что Якоб никогда не любил её. Он любил ту девчонку. А её? Жалел, быть может. Спасал. Он оставался рыцарем без страха и упрёка, хоть сам никогда не признавал этого.

Почему сегодня она снова вспоминает о нём? Два года прошло – целая жизнь! У неё девять жизней, как у кошки. Но миссис Робинсон почему-то знала, что вот эта – уже последняя. Она просто потеряла к ней вкус. Тогда, в январе, надо было просто бежать, и она ни о чём не думала. Полковник Робинсон был в свите английского посланника, и это оказалось удачей – ищейки Варфоломеева шли по пятам.

А потом пришло известие о Штольмане. И стало уже всё равно…

…Анна Миронова под конец совершенно отучила его улыбаться. Даже той невозможной обворожительной улыбкой, так похожей на волчий оскал. Иногда Нине казалось, что она сумела бы простить соперницу, если бы Якоб остался жить. Но Миронова лишила его способности выживать, подчиняясь обстоятельствам. А в последние дни он просто рубил якорные канаты и жёг мосты, словно его больше ничего не держало. Словно он был бессмертен, или ему было наплевать на собственную жизнь.

Жан Лассаль так и не появился в Петербурге. Но Нине и не нужно было видеть его, чтобы понять, что произошло. Кажется, она догадалась об этом ещё тогда, в Затонске. Но зачем так жестоко? Если хоть что-то из статьи Ребушинского было правдой, последние часы Штольмана были мучительны.

Этого она никогда не хотела. Даже зная, что когда-то ему всё равно предстоит умереть.

Она не могла представить красивое, жёсткое лицо обезображенным смертью и огнём. Но на губах всё равно был вкус пепла. Сегодня снова…

***

Она решила покинуть собрание, не дожидаясь появления обещанного медиума, хотя в залах губернаторского дворца уже витали слухи, что медиум прибыл. Миссис Робинсон возблагодарила английские порядки, позволяющие уйти, не прощаясь, когда двери отворились, и в залу вплыла Анна Миронова под руку со своим дядюшкой. Это было уже совершенно невозможно!

Значит, Жан ослушался приказа дважды. Это Миронова должна была умереть, а умер Штольман!

Миссис Робинсон замерла на месте, испепеляя взглядом соперницу.

За эти годы Миронова перестала смотреться девчонкой. Синее платье довольно строгого покроя, свободный узел тяжёлых вьющихся волос на затылке. Плавные движения уверенной в себе женщины. Как она посмела стать такой?

Как она смеет жить?!

– Анна Викторовна?

– Нина Аркадьевна!

Если Миронова и удивилась, то виду не подала. Выглядела она всё так же непринуждённо, и даже величественно. Знаменитый медиум, как же!

Старый авантюрист Пётр Иванович подчёркнуто раскланялся с миссис Робинсон и заметно подтолкнул племянницу под локоток. На лице двусмысленная ухмылка. Гадкий затонский сатир!

Нина поняла, что не уйдёт отсюда. Теперь у неё есть дело. Она должна отомстить. Она не позволит этой девице разгуливать здесь с таким спокойным и счастливым лицом. Словно не было той последней метели в Затонске, которая снится Нежинской вот уже два года. Словно Миронова никогда не чувствовала вкус пепла…

Миссис Робинсон решительно проследовала за медиумами в гостиную, где затевался спиритический сеанс.

К сеансу проявила интерес супруга губернатора. Для англичанки эта пожилая дама была в меру эксцентричной, Миронову она встретила подчёркнуто приветливо.

Нина Аркадьевна присоединилась к кружку беседующих дам. Мужчин, как всегда, больше волновали сигары и бренди. Хотя пара молодых офицеров отиралась подле, изучая загадочную русскую красавицу заинтересованными взглядами.

Разговор крутился вокруг возможности общения с потусторонним миром, и здесь, конечно, правил бал Пётр Миронов. Его племянница снисходительно улыбалась, но не произносила ни слова. Неожиданная скромность для авантюристки, морочащей голову уже всему свету, а не только провинциальному Затонску!

– О, спиритизм имеет вполне заметное прикладное значение! – вмешалась Нина с самой любезной улыбкой. – Не правда ли, Анна Викторовна?

Миронова совершенно невозмутимо кивнула головой, а Пётр Иванович не преминул вставить словечко:

– Вы имеете в виду уголовные расследования, любезная Нина Аркадьевна?

– Ну, конечно, а как же иначе? Анна Викторовна прославилась как медиум и помощник знаменитого детектива. Ведь вы помните это, госпожа Миронова?

А если нет, то Нина заставит её вспомнить! Заставит ощутить привкус пепла на губах.

Юный кавалерист, увлечённо пожирающий глазами красавицу-медиума, недоверчиво воскликнул:

– Неужели это правда? Дама – детектив? Очень интригует.

Нина Аркадьевна видела по лицу, что Миронова намерена решительно оборвать обсуждение этой темы, поэтому не дала ей никакой возможности сделать это.

– О, это и впрямь очень необычная история! Анна Викторовна, несомненно, ещё не забыла детектива Якова Штольмана, с которым имела честь сотрудничать два года назад в России?

– Не забыла, – абсолютно хладнокровно ответила Миронова.

– Это был удивительный человек, настоящий герой. Сыщик от бога, способный раскрыть любое преступление.

Нина Аркадьевна увлечённо превозносила Штольмана, испытывая какое-то мучительное удовольствие от мысли, что сопернице сейчас должно быть так же больно.

– А с вашей помощью он раскрыл, наверное, сотню дел, не правда ли, Анна Викторовна?

– Я их не подсчитывала, – по-прежнему спокойно отвечала Миронова, но миссис Робинсон уже видела, что она начинает закипать.

– Ах, Штольман! Красавец-мужчина, благородный и загадочный! Если бы он был здесь сейчас, он, без сомнения, разрешил бы отвратительную загадку, которая так мучит нас всех.

– Вы имеете в виду историю проклятого рубина? – живо откликнулся всё тот же впечатлительный кавалерист.

Нина Аркадьевна мило улыбнулась ему, благодаря за удачное продолжение разговора.

– Проклятый рубин? – заинтересовался Миронов.

– Дядя! – негромко, но с явственным упреком произнесла Анна по-русски.

– Какая жалость, что Яков Платонович уже никогда не сможет нам помочь!

Искреннее огорчение миссис Робинсон вызвало живой отклик у супруги губернатора. Нина Аркадьевна продолжила, благодаря придворную школу за умение держать лицо. Немыслимое искусство – говорить искренне, делая вид, что играешь роль, – о том, что тебя действительно мучит:

– Господин Штольман был бесстрашным человеком. В своих расследованиях он столкнулся с целым сообществом опаснейших врагов. Их было много, он был один.

– И что же? – ахнула впечатлительная дебютантка, дочь известного банкира.

– Наш бедный герой попал к ним в плен и был зверски замучен. Анна Викторовна, ведь вы знаете подробности, не так ли?

Тогда, два года назад, эта девчонка также металась по городу с потерянным лицом, вопрошая: «Где же Штольман?» Как она смеет быть спокойной теперь? Должно быть, никогда она его не любила!

– Я знаю подробности, – подчёркнуто спокойно проговорила Миронова, но было видно, что её спокойствие висит на волоске.

– О, я знаю, чей дух нам следует вызвать! – встрял неутомимый кавалерист. – Давайте вызовем детектива и попросим раскрыть нам тайну «Сердца Шивы».

Анна Викторовна резко поднялась с места, в лице – сдержанная ярость. Уж её-то Нина Аркадьевна хорошо могла распознать.

– Нет. Это невозможно! – отрезала она.

– Отчего же? Вы не хотите поговорить с Яковом Платоновичем?

Пусть она потеряет самообладание! Пусть расплачется. Пусть признает, что всегда лишь морочила голову легковерным своим пресловутым духовидением!

– А, в самом деле, Аннет! – сатир-дядюшка, кажется, загорелся этой идеей.

– Дядя! – уже совершенно не скрывая раздражения, воскликнула Миронова. – И ты туда же? Это невыносимо!

– А почему нет? Думаешь, он не явится по твоему зову? – физиономия Петра Ивановича так и лучилась от предвкушаемого удовольствия.

– Думаю, что это ему не понравится, – сердито сказала Анна.

– Но ведь это возможно, не так ли? – подогрела всеобщий ажиотаж миссис Робинсон.

– Это возможно, – сквозь зубы произнесла Миронова. – А вы сами-то этого хотите?

Девчонка так и не научилась, как следует, владеть собой. Что ж, пусть она тоже испытает боль. Или позор. Лучше – и то, и другое сразу! Как она посмела быть любимой Штольманом? Как могла им играть, словно со своим ручным волкодавом – дергая то за хвост, то за уши, зная, что её он никогда не укусит!

– Аннет, я сейчас принесу спиритическую доску, – Пётр Иванович подскочил в радостном возбуждении.

– Просим! Просим! – раздавались заинтригованные голоса.

– Извольте!

Выражение на лице медиума было на редкость свирепым.

Миронов явился со всеми странными приспособлениями, при помощи которых морочат голову идиотам, с многозначительным видом велел погасить свет и отдёрнуть портьеры. Гостиная освещалась лишь бледным светом луны, льющимся в окно.

– Дух Якова Штольмана, явись! – громко и отчётливо произнесла Анна. – Дух Якова Штольмана, явись! – голос звенел гневом и яростью.

В тишине, нарушаемой лишь возбуждённым дыханием участников спиритического сеанса, отчётливо простучали по паркету каблуки, а потом рядом с медиумом выросла фигура худощавого мужчины.

– Анна Викторовна, и зачем это было нужно? – в голосе звучали знакомые язвительные интонации. Кажется, он был слегка раздражён.

– Нину Аркадьевну спросите. Она желала вас видеть, – преспокойно ответила духу Миронова.

Миссис Робинсон не могла поверить в реальность происходящего, резко отодвинула стул и опрометью кинулась вон, не в силах дальше пребывать в этом невозможном кошмаре.

========== Проклятый камень ==========

– Дух Якова Штольмана, явись!

Призыв озадачивал до крайности. Может, он о себе чего-то важного не знает? Хотя, нет. Едва ли покойник может испытывать неудобства от гвоздя, неправильно забитого нерадивым сапожником. Этот гвоздь, неожиданно обнаружившийся в ненадёванном прежде башмаке, весь день портил ему настроение.

– Дух Якова Штольмана, явись!

В голосе звенел то ли гнев, то ли смех. То ли всё вместе – в равной пропорции.

Гнев вызвать он едва ли мог. На его собственный взгляд, сегодня Штольман был практически безгрешен. Даже по поводу духов не проехался ни разу. Хотя его совершенно не радовала затея Миронова насчёт спиритического сеанса в доме генерал-губернатора. Примирило его с этой затеей лишь замечание Петра Иваныча, что лучше быть путешествующими медиумами на приёме у губернатора, чем русскими шпионами в калькуттской тюрьме. Член Бенгальского колониального Совета, устроивший им приглашение, был давним парижским знакомцем Миронова, и всерьёз относился к его оккультным занятиям.

Анна на приём не рвалась, но отделаться от дядюшки, если он что-то затеял, было совершенно невозможно. Яков проявил всё своё упрямство, чтобы отвертеться, доказывая, что ему просто необходимо сегодня съездить в порт и узнать о кораблях, отправляющихся в Европу. Кажется, Анна охотнее поехала бы с ним, но тут уж Пётр Иваныч вцепился, как клещ. Видя огорчение жены, Штольман пообещал заехать за ними в четверть десятого, чтобы отвезти в гостиницу. Тащить жену в порт по здешней удушающей жаре на сомнительном местном средстве передвижения, именуемом «тика гари», ему совершенно не хотелось. Анне нездоровилось в последние дни. А в сравнении с тика гари разбитая пролётка Затонской полицейской управы представлялась образцом комфорта.

– Дух Якова Штольмана, явись!

И всё же, что означают эти загадочные призывы? Судя по тону, Анна Викторовна начинала терять терпение.

Штольман сделал знак туземному лакею, поставил на поднос бокал из-под бренди и предпочёл явиться, чтобы выяснить всё на месте.

И немедленно оказался на арене цирка. Цирк Яков Платонович не любил: ни в смысле зрелища, ни в смысле ситуации. Сейчас ему было обеспечено и то, и другое. Миронов ликовал и потирал руки. Яков тоскливо думал, чем бы таким досадить неугомонному родственнику. Воображение служить отказывалось, на ум приходили только какие-то давние гимназические каверзы вроде валерьянки, налитой под дверь. Но поскольку обитали они в одной гостинице, этот вариант мести полностью исключался. Эх, а ведь была у него когда-то возможность подержать Миронова в камере хоть пару дней! Почему не воспользовался?

Какие-то восторженные дамы наперебой говорили ему, как они счастливы познакомиться со знаменитым сыщиком, и совали ручки для поцелуя. От улыбок у него уже мускулы на лице свело. Потом дам оттеснили сурового вида джентльмены, и поцелуи ручек сменились поклонами и рукопожатиями. Мелькнула мысль: не перепутали ли его снова с мистером Сигерсоном, или как там его на самом деле?

Вот почему в России никому не приходит в голову хлопать крыльями и щебетать при виде обычного полицейского чиновника? Прямо обидно как-то!

– Аня, что происходит? – сквозь зубы пробормотал Штольман по-русски.

– Нину Аркадьевну благодарите! – усмехнулась жена. – Это она превознесла вас тут до небес.

Судя по агрессивному тону, Анна Викторовна соперницу не простила, и прощать не собиралась, по крайней мере, в этом столетии. И на него, кажется, злилась – «за все грехи минувших дней».

Откуда здесь Нина? В последний раз он видел её в Затонске, когда заходил в гостинице прощаться. Разговор не получился: не было ни настроения, ни сил. Он просто сказал ей: «Уезжайте!» На тот момент его собственная партия представлялась заведомо проигрышной, и Нежинская вновь попыталась диктовать ему условия. Он просто молча вышел за дверь – и там нарвался на нож Лассаля.

Странно, за все прошедшие годы он о Нине ни разу не вспомнил. Она в Индии? Неисповедимы пути Господни!

Кстати, при виде него Нина Аркадьевна вскочила со своего места и пулей вылетела за дверь. Нехарактерно для неё. Обычно она прилипала к нему, как пластырь, чтобы Анне Викторовне досадить. Держала дистанцию, только если князь Разумовский был рядом.

– А что с Ниной Аркадьевной?

– Кажется, она статью Ребушинского прочла.

– А!

Вот Ребушинскому сильно повезло. Когда вышел тот номер «Затонского телеграфа», они были уже далеко. Иначе пришлось бы вспомнить своё обещание не лезть за оригинальностью в карман. А Штольман из своей практики знал много способов смертоубийства. Надо было только что-то одно выбрать, чтобы не распыляться.

Вообще-то, шедевр затонской печати дал им почитать Пётр Иванович. Для чего он хранил это эпическое творение, до сих пор оставалось загадкой. Лишь бы не выяснилось, что он хотел им при случае племянницу порадовать. Яков Платонович от себя эту мысль усиленно гнал, но с Мироновым никогда нельзя быть до конца уверенным.

Штольман шумные сборища не любил, а уж быть в самом центре – для него хуже кошмара не придумаешь. Соображая, как бы красиво отсюда сбежать, он взял жену за руку. Будь он один, вариант с прыжком в окно головой вперёд мог оказаться подходящим, но с Анной… нет, для Анны нужно было изобретать что-то другое!

И с чего он взял, что англичане – народ сдержанный и чопорный? Эк их разобрало-то, право!

Панические размышления о бегстве были прерваны лакеем-индусом, который передал, что мистера Штольмана желает видеть в своём кабинете генерал-губернатор.

И чего от этого вызова ждать?

Почувствовав напряжение мужа, Анна вцепилась ему в локоть. К губернатору они двинулись вместе. И Пётр Иванович, разумеется. Вот кто ситуацией откровенно наслаждался.

Настроение в кабинете у высшей власти колонии было диаметрально противоположно тому, что творилось в гостиной. Общество составляли, главным образом, военные в высоких чинах и солидного возраста. Русских они встретили доброжелательно, но радости на лицах не было. Сборище скорее напоминало военный совет, чем званый приём. Даже бокалы с бренди отставили в сторону.

– Мистер Штольман, мы наслышаны о вас, как о профессионале своего дела! – начал губернатор.

Яков Платонович сдержанно кивнул в ответ. Начало настораживало. Не службу ли ему тут предложить намерены?

– В настоящий момент мы находимся в затруднительном положении, и нам не помешала бы помощь опытного детектива.

Ну, так и есть!

– Я слушаю вас.

По крайней мере, здесь публика была далека от восторженного беснования – уже легче!

Штольманам представили всех здешних майоров и полковников, а потом самый старый и суровый из них, покосившись на Анну, заметил:

– Обстоятельства дела таковы, что сказанное здесь может быть неподходящим для дамских ушей.

Анна ещё крепче сжала локоть Якова и уставилась на него жарким взглядом. Взгляд телеграфировал: «Ты обещал, что теперь во всём будешь доверять мне!»

И как быть? Выставить её за дверь? Во-первых, он нарушит слово. А во-вторых, когда это помогало? Она просто всё узнает сама, прибегнет к помощи шалопая-дядюшки и верного Карима, который за Анна-апай готов в огонь и в воду. И втроем они перевернут всю Индию вверх дном, а ему потом всё на место надо будет вернуть, чтобы её найти. И дай бог, чтобы не поздно! Нет уж, держать её при себе дешевле станет! И для индийской цивилизации, и для его душевного здоровья.

Яков вздохнул:

– Господа, Анна Викторовна уже несколько лет оказывает мне помощь своим даром. Она слышала и видела много такого, что может считаться неподходящим для дамы. Миссис Штольман – не только моя жена, но и неизменный участник моих расследований.

Сказал бы ему кто-нибудь когда-нибудь, что он будет это произносить – пришиб бы шутника без жалости! Однако, что у них тут за дело такое – не для дамских ушей?

Англичане переглянулись. Особенно не в восторге был, кажется, глава местной полиции. Яков его вполне понимал. Сам-то он что чувствовал бы, приди Трегубову на ум для расследования звать варягов? Однако губернатор решил по-своему:

– Мистер Штольман, что вы слышали о рубине «Сердце Шивы»?

– К сожалению, ничего.

Губернатор сделал знак, по которому Якову Платоновичу придвинули изображение камня миндалевидной формы. Оправы драгоценность не имела, и рисунок едва ли передавал всю красоту камня и прелесть огранки, но зрелище было впечатляющее. Слово взял местный полицейский чин:

– Рубин «Сердце Шивы» – уникальный камень почти в тридцать карат. Вы ведь знаете, что рубины ценятся дороже алмазов?

Ответ не требовался, хотя информация уже настораживала. Камни такого достоинства сами по себе обычно являются проклятием.

– «Сердце Шивы» называют ещё проклятым камнем. Он хранился в каком-то из потаённых индуистских храмов в джунглях, но в 1857 году, во время подавления сипайского восстания майор Фредерикс нашёл эту драгоценность.

Хорошее слово «нашел». Главное, совершенно невинное! Интересно, какой кровью этот камень умылся, когда его «находили»?

Анна Викторовна в свою очередь завладела рисунком и пристально его разглядывала.

– А почему его называют «Сердцем Шивы»? Из-за формы?

Англичане разом переглянулись. Что-то их по-прежнему смущало. Кажется, они сочли Анну суфражисткой. Да пусть считают, как им вздумается. Всё равно не объяснишь, что «Анна Викторовна – она такая»!

Наконец, слово взял симпатичный смуглый мужчина лет тридцати с небольшим, оказавшийся профессором местного университета:

– Это трудно сказать. Слишком мало нам известно о прошлом этого камня. Мы даже не знаем, в каком из храмов хранился этот бирманский рубин, и когда он оказался в Индии. И почему его связали с Шивой, мы тоже не знаем. Обычно с Шивой-разрушителем связывают совсем другие… гм… камни. И органы тоже.

Приветливый взгляд госпожи Штольман побуждал к дальнейшей откровенности. И профессор пустился во все тяжкие.

– Шива-разрушитель – один из главных индуистских богов – считается ещё символом плодородия. Поэтому в храмах чаще всего находятся стилизованные изображения Шивы в виде… продолговатого камня с кольцеобразной нарезкой, называемого «Шива лингамом».

Сзади сдавленно хмыкнул Миронов. Определенно, Индия вообще была страной не для приличных девушек. Познакомившись со здешним искусством и верованиями, Штольманы узнали ещё одно киргиз-кайсацкое слово, которое Карим теперь употреблял наиболее часто: «Пфуй, жексұрын!» Кажется, это обозначало гадость.

Но Анну Викторовну было не смутить очередным жексурын-сказанием. Она не первый день в Индии, ей уже море по колено. Она, не моргнув глазом, продолжила:

– Но «Сердце Шивы» – явно не «Шива лингам», не правда ли?

– Определённо, нет! – с облегчением сказал профессор. И утёр пот со лба.

– А в чём его проклятие? – продолжала любопытствовать Анна.

Сам Штольман о проклятии понял уже всё. Оставались детали: кого, когда и в каком количестве из-за камня убили?

Слово снова взял полицейский чин:

– Майор Фредерикс привёз камень в Англию в 1860 году. И там началась его печальная история. Вначале от опухоли в мозгу скончалась жена майора. Это было в 1865. Два года спустя у майора внезапно остановилось сердце. Поскольку сын Фредерикса погиб в ранней юности, единственным наследником всего состояния стал младший брат майора.

– А что случилось с ним?

– Тяжёлая болезнь почек. Умер в 1874 году.

Штольман пожал плечами:

– Пока не вижу, чем я мог бы вам помочь. Семья не отличалась крепким здоровьем.

– Подождите! – недовольно заметил полицейский. – Это ещё не всё. Дальше камень переходил из рук в руки уже не по прямой линии. Последней жертвой в 1889 году был профессор английской филологии Саймон Бэрбидж, к которому камень перешёл по завещанию.

– И он умер…

– …в пятьдесят лет, не страдая никакими тяжёлыми болезнями, без всяких видимых причин.

– Однако! – заметил Пётр Иванович.

Разумеется, Миронова эта цепь смертей не могла не заинтересовать. Но чем она может быть интересна Штольману? И всё же для чего-то его позвали.

– А кто нынешний наследник?

Англичане вновь переглянулись все разом. Поскольку в кабинете было человек шесть, это заняло какое-то время. Яков Платонович с интересом наблюдал за их эволюциями. Потом слово передали всё же полицейскому. Он довольно нервно промокнул лоб платком – ночь и впрямь была душная.

– Вот здесь и начинается самое сложное. Сын профессора Бэрбиджа тоже был учёным. Подающий надежды милый молодой человек Кристофер Бэрбидж.

Ухо Штольмано уже уловило главное слово.

– Был?

– Он решил прервать эту цепь кармического проклятия и вернуть камень туда, откуда он был взят. Для этого мистер Бэрбидж приехал в Калькутту две недели назад. С отрядом туземных солдат, которых придал ему для сопровождения полковник Робинсон, бедный молодой человек отправился в джунгли на поиски храма, где проклятый камень должен был успокоиться. Но…

В кабинете повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь звоном цикад за окном.

– Дальше случилось непредвиденное. Отряд пропал. На поиски поехал друг мистера Бэрбиджа, капитан Челси. И он обнаружил вот это…

Штольману протянули пачку фотографий. Яков бросил взгляд на верхний снимок и тут же резко встал, не желая, чтобы изображение увидела жена, любознательно потянувшаяся к нему. Впрочем, если он возьмётся за дело, этого ужаса ей всё равно не избежать.

Для разглядывания фотокарточек в кабинете было всё же темновато. К тому же, ему очень не хватало лупы. Зрение у Якова Платоновича было далеко от идеального, он просто очки не любил. А потому рассматривать устроился под самой лампой. Миронов тут же оказался рядом. И сдавленно присвистнул.

Зрелище было чудовищное. Труп светловолосого человека выглядел каким-то странным образом сложенным и упакованным.

– Как это? – спросил Штольман у коллеги-полицейского.

– Подрезаны сухожилия. Живот вспорот, чтобы трупные газы не вспучили землю на месте захоронения. Закопали неглубоко.

– Это Кристофер Бэрбидж?

– Да. Но рядом с ним были найдены все десять сопровождавших сипаев. И всё это в двух шагах от туземной деревни.

– И никто ничего не слышал?

– Совершенно.

Штольман вгляделся пристальнее:

– Что у него с глазами?

– Проколоты ножом. – кажется, полицейский смущался и что-то не договаривал.

Яков Платонович поощрил его взглядом.

– Это всё слишком похоже на обычную практику т’аги. Они делали так, чтобы жертва, случайно выжив, не узнала убийц.

Интересно, после такого можно выжить?

Когда непонятное слово прозвучало, все присутствующие словно дышать забыли от беспокойства. К сожалению, русским оно ни о чём не говорило.