Текст книги "Ищите и обрящете (ЛП)"

Автор книги: Ashley

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== Часть первая ==========

Бум! Отзвук удара бейсбольной биты отразился эхом в чистом свежем воздухе. Контуры мяча вырисовывались на фоне ясного неба. Стоял апрель, в воздухе чувствовалась весна, но, как и везде в северной части Среднего Запада, после заката все равно холодало. Дети на поле неотрывно следили за мячом, который вот-вот должен был удариться о пыльную землю, и только отбивший его мальчик без оглядки бежал к первой базе. Несмотря на довольно высокий для семилетнего рост, он все равно оставался самым младшим в команде. Тренер неохотно принял его в запасной состав и разрешил сегодня выйти на замену.

Уильям Ван де Камп добежал до первой базы как раз вовремя, чтобы увидеть, как мяч приземляется аккурат в том самом месте, где должна была проходить линия аутфилда (1), будь она еще видна на высохшей траве. Подул легкий полуденный ветерок, и мальчик, прищурив голубые глаза, смахнул упавшую на лицо прядь ярко-рыжих волос.

– Аут! – закричал питчер Джимми Хендерсон.

В их маленьком городке семья Джимми считалась самой богатой: его отцу принадлежал автомобильный бизнес, а старший брат Робби играл на позиции квотербека в футбольной команде старшей школы. И отец, и сыновья славились своим отвратительным характером.

– Нет, не аут! – выкрикнул Уильям в ответ. – Он не вылетел!

Джимми обернулся и смерил взглядом мальчишку на первой базе – своего одноклассника. Джимми было десять, а Уильяму семь – его единственного приняли в четвертый класс в столь юном возрасте. В первую же неделю школьные учителя позвонили Ван де Кампам, родителям Уильяма, и сказали, что он, должно быть, умственно отсталый, потому что вечно витает в облаках и не проявляет никакого интереса к учебе, к полному ужасу Нэнси Ван де Камп, которая всегда подозревала, что с Уильямом что-то не так. Через неделю преподаватели перезвонили и сказали, что Уильяму, наверное, стоит пропустить первый класс да, пожалуй, и второй тоже, а может, и вообще всю начальную школу, потому что материал первых четырех классов он уже освоил несколько лет назад и, кроме того, продемонстрировал необычайные результаты на тестировании.

После этого разговора Боб Ван де Камп преисполнился гордости за сына, чего нельзя было сказать о Нэнси. Она настаивала на том, что Уильяму нужно нормальное общение, и хотела, чтобы он учился с детьми своего возраста. Учителя утверждали, что Уильяму просто-напросто будет скучно в первом классе, но наконец удалось достичь компромисса – мальчик сразу пойдет в четвертый. Джимми Хендерсон недолюбливал Уильяма за то, что тот, несмотря на юный возраст, учился значительно лучшего него и вообще казался каким-то необычным во всех отношениях. Никто не мог сказать, в чем именно эта необычность заключается, но определение среднестатистического ребенка к Уильяму определенно не подходило.

Джимми кинулся к первой базе и швырнул в Уильяма перчаткой. Мальчик собрался с духом, понимая, что его сейчас поколотят, но в душе закипал гнев: ему начинала надоедать необходимость подчиняться этому напыщенному хвастуну, который, может, и превосходил Уильяма силой, но уж точно не умом.

– Ну хватит, Джимми, оставь его в покое! – выкрикнул из аутфилда Джошуа – пожалуй, единственный ребенок в городе, которого Уильям считал своим другом. Джимми и ухом не повел, продолжая наступать на Уильяма.

– Что ты там сказал, молокосос? – прорычал он. – Какие проблемы?

Уильям снова почувствовал вспышку гнева. Не будь он таким маленьким, то врезал бы как следует этому придурку. Вдруг, ни с того ни с сего забытая на земле перчатка взмыла в воздух, как будто ее кто-то вытолкнул из-под земли, и ударила Джимми прямо в солнечное сплетение, сбив хулигана с ног. Глаза Джимми удивленно распахнулись, он согнулся пополам и начал кататься по земле. Уильям в ужасе отступил на несколько шагов. Что произошло? Ребята на поле затихли. Никто не понял, что случилось: почти все уже ушли со стадиона и толком ничего не видели. Если бы Джимми и Уильям не стояли так далеко друг от друга, то можно было бы подумать, что паренек просто угодил своему обидчику в живот.

Неожиданно раздался гудок школьного автобуса: пришло время ехать домой. Уильям, развернувшись, побежал к остановке, и все остальные последовали за ним. Мальчик понимал, что после этой стычки лучше не оставаться там, где тебя легко могут поймать и побить. Самое лучшее место – прямо за водителем, у всех на виду. Уж здесь-то к нему точно не сунутся. Еще один хороший вариант – самый дальний ряд, где никто не сможет подобраться к нему сзади. Уильям выбрал место за водительским сиденьем. Джимми и его приятели бросили на него странный насмешливый взгляд и уселись позади. Уильям отвернулся, и в это время Джошуа проскользнул на соседнее место.

– Слушай, как ты это сделал, а? – спросил он.

– Что? – спросил Уильям и покраснел.

– Сам знаешь, что. Чтобы перчатка взлетела и вздрючила Джимми? Я уж думал, он сейчас из тебя отбивную сделает.

Джошуа смотрел на Уильяма, ожидая ответа.

Уильям поерзал на сидении. Он ненавидел такие вопросы.

– Ничего я не делал. Не знаю.

Между прочим, это чистая правда. Уильям осознавал, что отличался от остальных людей даже сильнее, чем они подозревали. Помимо неординарного ума, он обладал фотографической памятью, поэтому все контрольные решал, как орешки щелкал. Но дело было даже не в том, что он много знал, а в том, что многое понимал. В нем с младенчества присутствовала какая-то загадочная осведомленность обо всем, что происходит вокруг. Благодаря своей почти стопроцентной памяти, Уильям, приложив некоторые усилия, мог даже вспомнить себя лежащим в кроватке.

Но на этом странности не заканчивались. Иногда, когда Уильям бывал сильно огорчен (что случалось редко), происходили удивительные вещи. Однажды, когда поделка, которую Уильям мастерил несколько часов кряду, вдруг развалилась на части, в сарае треснуло стекло. В другой раз, год назад, когда ему не разрешили поехать на ярмарку, со стены рухнула картина. Иной раз он улавливал отзвуки чужих мыслей: это походило на неясный шорох, вроде шепота ветра, но если Уильям прислушивался, то мог расслышать их более явственно. Он часто заканчивал предложения за других и всегда знал, где сейчас родители – на ферме или где-то еще. А иногда даже «видел», что они делают.

Уильям никогда никому не рассказывал об этом, потому что большинство людей и так смотрели на него искоса. Но родители были в курсе. Нэнси знала, что он не такой, как все. И Боб, наверное, тоже, хотя никогда бы в этом не признался.

Уильям не помнил, чтобы когда-нибудь называл своих родителей мамой и папой. Им, конечно, это не нравилось, да и ему самому тоже. Они постоянно твердили сыну, чтобы он называл их, как положено, но Уильям так и не смог заставить себя выговорить эти слова. Непонятно почему, но они не ложились на язык. Пусть будут Бобом и Нэнси, все равно все остальные их так называют. Кроме того, если в толпе крикнуть «мама» или «папа», никто не обернется. Проще называть их по именам.

Родители все равно стояли на своем, и Уильям решил эту проблему, перестав обращаться к ним вообще: он просто задавал вопросы или рассказывал что-нибудь. Их всего трое, так что обычно и так понятно, кто с кем говорит. Фраза «Убери свою комнату» редко предназначается кому-то из взрослых.

Джошуа еще какое-то время смотрел на своего соседа в ожидании более подробного ответа, а потом отвернулся и заговорил о конце учебного года: он знал, что Уильям терпеть не может, когда на него пялятся. Хотя большинство людей считали Уильяма слегка ненормальным, Джошуа втайне им восхищался.

Когда автобус тронулся, Уильям оглядел до боли знакомый пейзаж за окном. Он мог с легкостью описать окрестности с закрытыми глазами. Мидвилль был, наверное, самым маленьким городком в этой глухомани. Ближайший населенный пункт находился в 65 километрах отсюда. Местные шутили, что их причисляли к цивилизованному миру только потому, что у них был «Макдональдс» и двухэтажная больница. Но школа – только одна, начальная вместе со старшей. Большая часть населения занималась сельским хозяйством: городок со всех сторон окружали фермы. А те, кому принадлежали лавки или магазины, считались «богачами». Проживали они в одном из двух кварталов Мидвилля, построенном позже, в 1985 году, и гордо именовавшемся «новым». Дом семьи Джимми Хендерсона располагался там. И родителей Джошуа тоже. Как раз сейчас они оба выходили из автобуса. Джошуа пропустил Джимми и его приятелей вперед, тем самым помешав им в последний раз добраться до Уильяма.

Обернувшись, он спросил напоследок:

– Вы с мамой придете на библейские чтения в выходные? У меня есть клевый фильм.

Уильям кивнул.

– Придем, как всегда. До выходных!

Джошуа кивнул в ответ и выскочил на улицу. Автобус поехал дальше, к фермам, и через несколько минут остановился на обочине ответвлявшейся от шоссе маленькой грунтовой дороги. Если не знать об этой тропинке, ее легко можно было не заметить. Уильям собрал вещи и вышел из автобуса. Женщина-водитель вздохнула, наблюдая, как мальчишка исчез за поворотом. Ей всегда было жалко высаживать его здесь, ведь до фермы Ван де Кампов идти еще два с половиной километра. Когда мальчик исчез из виду, автобус поехал дальше.

Уильям шел домой и насвистывал песенку – свою любимую мелодию, которую часто напевал себе под нос, хотя понятия не имел, откуда ее знает. За исключением местного радио, здесь можно было поймать только одну христианскую радиостанцию, но на ней этой песни никогда не звучало. Уильям знал, что она реально существует, только потому, что частично помнил слова.

Он шел и тихо напевал про себя:

«Лягушка по имени Джеремайя,

Мой хороший друг…»

Остальных слов он не знал, поэтому дальше насвистывал только саму мелодию.

«Радуйся, мир…

Все мальчики и девочки…

Трам-пам-пам…

Радуйтесь, все…»

Эта песня оставалась для Уильяма вечной загадкой. Он словно бы знал ее всю жизнь и даже свою лягушку четыре года назад назвал Джеремайей. Попытки вспомнить, где и когда он мог слышать эту песню, неизменно навевали воспоминания о некой женщине, но образ ее казался размытым и нечетким. Как и сам Уильям, женщина была рыжеволосой, с голубыми глазами и мягкой улыбкой. Мальчик предполагал, что она приходится ему тетей или еще какой-нибудь родственницей, о которой ему никогда не рассказывали. Ведь он так на нее похож! Уильям помнил ее добрую, немного грустную улыбку и ее голос. И еще он всегда представлял эту женщину так, будто смотрел на нее лежа.

Однажды Уильям спросил о ней Боба: не было ли у него какой-нибудь родственницы с рыжими волосами, которая пела ему эту песню? Кого-нибудь, кто часто с ним сидел в детстве? Боб как-то странно занервничал и ответил, что нет, у Уильяма нет ни дяди, ни тети, а дедушки и бабушки умерли очень давно. Бобу явно стало настолько не по себе, что Уильям решил больше об этом не заговаривать, понимая, что в глазах родителей и без того выглядит странным. Поднимать эту тему в разговорах с Нэнси Уильям и вовсе не решился: если упомянешь что-то подобное она, как пить дать, расстроится и снова станет повторять, что нельзя столько фантазировать и пора ему перестать витать в облаках. Но порой образ женщины все равно не давал мальчику покоя, в основном, из-за цвета ее волос. Никто в его семье не был рыжим, кроме него самого. У родителей – темные волосы и карие глаза. Откуда взялся рыжий и голубой? Наверняка она родственница. Может, ее просто никто и не хочет вспоминать? Как блудного сына в Библии? Эта мысль чрезвычайно интриговала мальчика.

Уильям остановился у большого куста, за которым что-то было спрятано, откинул в сторону зеленый брезент и выкатил маленький мопед. С помощью Боба он нашел некоторые запчасти, а на недостающие накопил из своих карманных денег, и сам собрал мопед по схемам из библиотечных книг. Нэнси поначалу встретила эту идею в штыки, но затем успокоилась, поняв, что теперь он сможет ездить, а не идти от автобусной остановки до дома. Родители подвозили его, только когда шел дождь. Они готовы были приезжать за ним ежедневно, но Уильяму нравилось добираться домой в одиночестве и только потом приступать к домашним обязанностям.

Мальчик завел мопед и поехал в сторону дома, продолжая напевать «Песенку о лягушке», как он ее называл. Поравнявшись с полем, Уильям увидел Боба за рулем трактора и, проезжая мимо, прокричал «Привет» и помахал рукой. Лицо Боба Ван де Кампа озарилось улыбкой, когда он увидел мальчика, и он помахал сыну в ответ. Уильям улыбнулся. Боб всегда с радостью приветствовал его. И Нэнси тоже, но с ней все было как-то по-другому. Может, потому, что она женщина?

Уильям подъехал к сараю, загнал туда мопед и поспешил домой. Вбежав на кухню, он поздоровался с Нэнси, и она улыбнулась.

– На холодильнике висит список твоих дел на сегодня. На дом много задали? – спросила она.

Уильям покачал головой, читая список, а потом, на бегу обняв Нэнси, отправился вниз за чистым бельем. Он оставил висевшие на веревке вещи на потом, взял корзину с уже выглаженным бельем и первым делом пошел в комнату родителей.

Там Уильям пододвинул стул к шкафу и включил свет. Осторожно развесив одежду, мальчик уже собирался спускаться, но в этот момент заметил кое-что интересное: в дальнем углу, на верхней полке, за коробками стояла плоская шкатулка, на которой было написано его имя. Это еще что такое? Уильяму стало любопытно, и он потянулся за коробочкой, но она стояла слишком далеко. Взяв вешалку, Уильям зацепил коробку за край и потянул на себя, но она никак не желала сдвигаться с места. Он потянул еще сильнее, шкатулка слетела вниз, и все ее содержимое рассыпалось по полу. Просто стопка бумаг. Вздохнув, Уильям слез, чтобы собрать их. Какие-то бумажки, ничего интересного. Совершенно машинально он прочел верхнюю строчку. И замер.

«Свидетельство об усыновлении».

Усыновление.

Его усыновили? Быть того не может! Он перечитал еще раз и плюхнулся на пол. Отложив бумаги в сторону, Уильям, применив свое «странное» умение, постарался определить, где родители. Нэнси по-прежнему на кухне готовит ужин. Боб чистит трактор в сарае. Уильям сидел на полу, пытаясь объять увиденное своим блестящим, но все же слишком юным умом. Приготовившись использовать свою фотографическую память, он принялся читать.

Никакой стоящей информации. Свидетельство о рождении с его именем, выдано Ван де Кампам. Только одно бросилось ему в глаза: согласно указанным датам, его усыновили в возрасте около девяти месяцев. Странно. То немногое, что он знал об усыновлении, было почерпнуто из телепередач, но разве детей усыновляют не тогда, когда им всего несколько дней от роду? Зачем ждать почти год, чтобы отдать ребенка?

Уильям не мог в это поверить. Среди документов он нашел описание своей внешности и медицинскую историю его родителей. У отца, по-видимому, была какая-то недиагностированная болезнь мозга, которая потом прошла, и небольшая близорукость. Он учился в колледже. Высокий, темноволосый, зеленоглазый. Гораздо больше его зацепило описание матери – рыжие волосы, голубые глаза, врач, болела раком за несколько лет до его рождения. Судя по всему, не замужем. Значит, его родители не были женаты, когда он родился. Кто они? Где они? Почему отдали его? И почему Ван де Кампы никогда не говорили ему правду?

– Уильям…

Услышав свое имя, он подпрыгнул на месте и поднял глаза. Над ним склонилась Нэнси Ван де Камп.

Комментарий к Часть первая

(1) Аутфилд – дальняя часть игрового поля в бейсболе.

========== Часть вторая ==========

Сердце Уильяма чуть было не выпрыгнуло из груди, когда он увидел Нэнси. Во рту пересохло, и мальчик нервно сглотнул. Уильям практически никогда не попадал в неприятности, и теперь, когда это наконец произошло, не знал, как себя вести. Неприятности – это еще мягко сказано…

Нэнси внимательно смотрела на него.

– Что ты делаешь?

– Ммм… – начал Уильям. – Я… это… вешал одежду в шкаф, и тут шкатулка упала…

Нэнси скрестила руки на груди и строго взглянула на сына.

Уильям сделал вторую попытку.

– Я увидел, что на этой коробке мое имя, и мне стало любопытно.

Нэнси толком не знала, что сказать. Теперь мальчик знает правду, – наступил момент, которого она всегда боялась. Боб давным-давно хотел посвятить сына в реальное положение дел, но Нэнси настаивала, что Уильям еще слишком маленький, хотя и отдавала себе отчет в том, что с ним будет проще говорить на эту тему, чем с любым другим ребенком такого возраста. Она не хотела признавать, что просто боится. Нэнси любила Уильяма – ребенка, о котором они столько мечтали и молились. Когда социальный работник передал ей на руки маленького девятимесячного мальчика, она поняла, что ее мечты наконец-то сбылись.

Но, пока он рос, каждый день какие-то неуловимые детали напоминали Нэнси о том, что он не ее сын – в биологическом смысле этого слова. Ни внешне, ни цветом глаз и волос мальчик ни капли не походил на нее, а его интерес к науке и научной фантастике шел вразрез с тем почтением, которое Нэнси питала к религии. Тот факт, что никогда, даже крошкой, ребенок не называл ее мамой и вместо этого пытался выговорить «Нэнси», тоже внес свою лепту. И, конечно, навязчивое ощущение, что этот мальчик не такой, как другие дети, никогда не оставлявшее ее. Уильям откуда-то знал то, что никоим образом не мог узнать, слышал то, чего не слышала она. И это пугало Нэнси.

Несмотря на любовь к приемному сыну, она боялась, что, если тот узнает правду о своих биологических родителях, то еще больше отстранится от них с Бобом и, может быть, даже захочет найти свою настоящую семью. Нэнси осознавала, что это глупо, что он пока всего лишь ребенок, но страх все равно не давал ей покоя. И поэтому Боб в конце концов уступил и согласился рассказать все Уильяму позже, но чем старше мальчик становился, тем тяжелее было решиться на разговор.

Случившееся застало Нэнси врасплох, и у нее не хватило решимости собраться с духом и расставить все точки над «i». Только не сейчас. Слишком рано. Она еще не придумала, что сказать и что сделать.

– Уильям, иди в свою комнату. И оставайся там.

– Но я не нарочно, прости… – попытался извиниться он, но замолчал на полуслове, встал и принялся собирать бумаги, чтобы положить их обратно в коробку.

– Я уберу, – сказала Нэнси, склонившись над ним. – Иди. Сейчас же.

Уильям побежал в свою комнату и закрыл за собой дверь. Подумаешь, он все равно уже запомнил все, что там написано. А в следующую минуту он внезапно обнаружил, что по щекам текут слезы. Уильям бросился на кровать и позволил себе разрыдаться в подушку. Почему? Почему? – снова и снова отдавался у него в голове единственный вопрос. Почему они не сказали ему? Кто он? Кто его родители? У него была семья? Братья? Сестры? Тети? Дяди? Бабушки и дедушки? Почему родные люди отказались от него? С ним что-то не так? Уильям не мог отделаться от страха, что за те девять месяцев, которые он провел со своей настоящей матерью, она разглядела его «странности» и решила отказаться от ребенка. Если бы Ван де Кампы знали, что он не такой, как все, они бы тоже отдали его?

Уильям рыдал и всхлипывал, как ему показалось, целую вечность. Вся его жизнь, та, к которой он привык, теперь казалась зыбкой и расплывчатой. Несмотря на свои необыкновенные умственные способности, Уильям все равно оставался обычным семилетним мальчиком. В таком возрасте мир состоит из постоянных величин, которые всегда остаются неизменными и незыблемыми. Правила есть правила – вот и все. Родители есть родители. Такие вещи не меняются. Хотя Уильям много читал про остальной мир в журналах вроде «National Geographic» и «Scientific American», вселенная, в которой он жил, включала в себя только Мидвилль и окрестные фермы, а все за пределами шоссе 161 и федеральной автострады находилось все равно что на другой планете. Уильям никогда не думал, что мучившее его чувство отчужденности имеет право на существование. Одно дело просто отличаться от других и считаться немного странным, совсем другое – прийти в этот мир неизвестно откуда, неизвестно, от кого.

Раздался стук. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Боб.

– Уильям, можно войти?

Мальчик вытер слезы.

– Да, сэр.

Боб вошел и сел на край кровати.

– Ну вот, дружище, теперь ты знаешь нашу страшную большую тайну, да? – он мягко улыбнулся мальчику.

Уильям просто кивнул. Он не знал, что сказать этому человеку – человеку, которого считал своим отцом. Единственному, кого мог представить в этой роли.

Боб вздохнул и попросил Бога помочь ему подобрать правильные слова. Он много лет спрашивал себя, что скажет Уильяму в тот день, когда обнаружится правда. Боб знал: в глубине души Нэнси надеялась, что им вообще удастся вообще всю жизнь избегать этого разговора, но он не сомневался в том, что рано или поздно сын поймет все сам. Он отрепетировал несколько вариантов речи, но ни один из них почему-то сейчас не шел на ум.

– Уилл, послушай-ка. Даже не представляю, что ты думаешь сейчас, но просто послушай меня.

Боб вдохнул поглубже и продолжил:

– Мы с Нэнси почти пятнадцать лет пытались завести ребенка. Только об этом всегда и мечтали – вырастить малыша, любить его и чувствовать ответную любовь. И неважно, наш он по крови или нет. В один прекрасный день наши молитвы были услышаны: из агентства позвонили и сказали, что прелестный маленький мальчик ищет семью.

Боб опустил глаза и погладил Уильяма по взъерошенным рыжим волосам.

– Мы понятия не имеем, что случилось с твоей настоящей матерью. Тебе было девять месяцев. Немного странно, конечно, но зато нам удалось все оформить всего за неделю – очень быстро. Тебе сделали анализы, убедились, что ты здоров. В агентстве нам сказали только, что твоей маме это решение далось очень-очень нелегко. И что она не замужем.

Уильям внимательно слушал, и Боб продолжил:

– Думаю, после рождения ребенка ей стало очень тяжело зарабатывать на жизнь. Девять месяцев она пыталась найти выход, но поняла, что дальше станет только хуже. Поэтому и отдала тебя нам, ради твоего же благополучия. Не знаю, в чем было дело, сынок. Это просто мои догадки. Мы с Нэнси никогда ее не видели и понятия не имеем, кто она и откуда. Нам известно только то, что написано в этих бумагах, – медицинская история. И все. Мы ничего не знаем ни о твоем отце, ни о том, где он был, когда все это случилось.

– У нее был рак, да? – спросил Уильям. – Может, она опять заболела? Думаешь, она умерла?

Боб никогда об этом не задумывался, но такая версия показалась ему убедительной. Умирающая мать-одиночка, конечно, стала бы подыскивать семью для своего сына. С другой стороны, кажется, у нее были братья и родители. Почему они не взяли Уильяма? Все это Боб не стал произносить вслух и просто пожал плечами.

– Не знаю, сын. Надеюсь, что нет. Но, как это ни ужасно, все может быть.

Уильям потупил взгляд, тщетно пытаясь разобраться в своих чувствах. Почему-то легче принять, что ты сирота, чем-то, что от тебя отказались.

Боб задумчиво разглядывал разнообразные рисунки на столе Уильяма и разложенные вдоль стены поделки. Все это – маленькие научные проекты и эксперименты в разных стадиях готовности. Удивительный мальчик. Боб не мог вообразить, как кто-то мог добровольно отказаться от него. Нэнси тоже не раз и не два задавалась этим вопросом. Наверное, они никогда не узнают правду. Боб снова перевел взгляд на Уильяма.

– В любом случае теперь это не имеет значения. Мы усыновили тебя, ты наш сын. И мы тебя любим. Наши чувства никогда не изменятся – ни сейчас, ни через много лет, когда ты вырастешь. Ты провел все свои дни рождения, Рождество, Дни Благодарения с нами. С нами ты сделал свои первые шаги, произнес первые слова. Таким, как сейчас, ты стал благодаря мне и твоей матери. Нэнси – твоя мать теперь и всегда ей будет. Ты мой сын, и я горжусь тобой.

Боб неловко привлек к себе мальчика. Уильям обнял его в ответ, чувствуя себя немного лучше. Но в душе мальчика все равно грыз маленький червячок сомнения. Он всегда ощущал какую-то натянутость в отношениях с матерью, словно та что-то скрывала от него. Не догадываясь, впрочем, что всему виной страхи самой Нэнси: не повлекут ли странности Уильяма большие неприятности? Не стоит ли за упорным нежеланием мальчика обращаться к ним «мама» и «папа» отказ считать ее и Боба своей настоящей семьей? Не оставит ли он их в один прекрасный день, отправившись на поиски своих биологических родителей? Или – самое ужасное – не вернутся ли они сами когда-нибудь за своим сыном? Из-за всех этих сомнений и переживаний Нэнси чувствовала себя неспокойно и неосознанно отгораживалась от Уильяма, опасаясь, что тот, сам того не желая, причинит ей боль. Мальчик каким-то загадочным образом ощущал это. Он знал, что Нэнси любит его, но между ними была пропасть, и теперь, из-за этого открытия, она стала еще больше.

Уильям спустился к ужину вместе с Бобом. Трапеза прошла в молчании. И Уильям, и Нэнси сидели, как в воду опущенные, и лишь Боб тщетно пытался завязать разговор. После того, как родители помыли посуду и искупали Уильяма, он забрался в кровать и попытался заснуть. Но, услышав внизу голоса, встал, тихонько прошмыгнул к лестнице, присел на корточки и стал слушать.

Говорил Боб.

– Ну хватит, Нэнси, когда-нибудь это должно было произойти. Я ведь всегда тебе твердил: надо самим все рассказать. Слава Богу, он еще маленький. Куда хуже, будь он подростком. Никогда не понимал, почему ты вообще не хочешь ему говорить. Ты же знала: он поймет, что значит «приемный». Он же у нас умный.

– Вот именно поэтому, – ответила Нэнси. – Не знаю, Боб. Просто сама не знаю.

Уильям услышал, что Боб поднялся из-за стола, а Нэнси продолжила:

– Может, потому что он никогда не называет нас мамой и папой. Может, потому, что на самом деле не считает нас родителями, как будто всегда знал, что не наш. Всякий раз, когда он что-нибудь говорит или делает, я вспоминаю об этом. Сам подумай. Сколько семилеток могут сами собрать мопед? И все эти его проекты? И вопросы, которые он задает…

Боб был сбит с толку.

– Ты хочешь, чтобы я ему сказал не проводить все эти научные эксперименты? И про какие вопросы ты говоришь?

Нэнси вздохнула.

– Да нет, бог с ними, с экспериментами. Не в этом дело. Ну, кроме того случая, когда он взорвал эту штуку, похожую на вулкан, в своей комнате. А вопросы… Ну, помнишь, как он спросил про Адама и Еву?

Боб по-прежнему был озадачен. Нэнси принялась рассказывать:

– После последних библейских чтений мы ехали домой, и он спросил, как вся человеческая раса могла произойти от двух людей и обойтись без генетических мутаций, которые должны были бы убить нас за несколько поколений. Он спросил: если у Адама и Евы были только сыновья, то откуда же взялись жены? Если они дочери Адама и Евы, то, значит, они братья и сестры, а это неправильно.

Боб занервничал.

– Я не знал, что он ставит под сомнение слово Господне. Но он же маленький мальчик, наверное, ему просто любопытно…

Нэнси рассердилась.

– Боб, не об этом речь. Откуда семилетнему мальчику известно про генетические мутации? Даже я толком не знаю, что это такое. Какой семилетний ребенок задает такие вопросы и делает такие штуки, как Уильям? Я никогда не понимала, почему вообще от него отказались – ему же был почти год! Может, его настоящие родители знали что-то такое, чего мы не знаем?

– Знаешь что, Нэнси, давай-ка не без истерик. Да, он гениальный ребенок, и работники агентства нас предупреждали, что он может оказаться необычным. А по поводу того, почему его отдали, – разве мы это уже не обсудили? Мы не знаем, почему, но нам же сказали, что мать Уильяма сделала это ради него, она ведь не замужем. И Уильям заметил, что она когда-то болела раком. Может, она умирала? Как я ему и сказал, это неважно. Он наш сын. Наш сын, и этот факт не изменился, по крайней мере, для меня.

Боб сел за стол. Он понимал, что все расстроены, но то, что Уильям узнал правду, – к лучшему. Что может случиться? Ничего же не поменялось. Ну да, мальчик знает, что приемный. Ну и что? Можно подумать, это единственный в мире усыновленный ребенок. Боб придерживался того мнения, что одних лишь кровных уз недостаточно, чтобы стать семьей в полном смысле слова. Некоторые люди хоть и называются братьями и сестрами, а на самом деле знают друг о друге меньше, чем посторонние.

Уильям медленно поднялся и пошел обратно в постель.

Следующий день оказался тяжелым для всех. Боб предложил Уильяму помочь ему в поле, чтобы дать всем возможность обдумать ситуацию. Неторопливо занимаясь делом, они заодно поговорили про усыновление. Точнее, Боб смог заставить себя говорить, а мысли Уильяма были где-то далеко.

Пока они пололи овощные грядки, Уильям думал. Он напевал про себя «Песенку о лягушке» и, вновь увидев образ рыжеволосой женщины, на секунду замер. Рыжие волосы. Прямо как в описании его матери. Он сразу понял, кто эта женщина из его воспоминаний. Но что еще он мог узнать о ней? Боб окликнул Уильяма, спрашивая, чем он занят, и мальчик снова принялся полоть. Теперь он еще усерднее, чем прежде, пытался вспомнить детство, заставляя свою фотографическую память работать на полную. Весь день он напевал песенку, и с каждым разом все больше воспоминаний возвращалось к нему.

Теперь в них появлялись и другие люди. Пожилая женщина с короткими темными волосам и доброй улыбкой, которая проводила с ним не меньше времени, чем рыжеволосая. Еще одна дама, тоже с темными волосами, но прямыми и длинными. Молодая – такого же возраста, как рыжая (его мать?). Смутные воспоминания о каком-то мужчине, который всегда был рядом с темноволосой леди. Уильям почему-то помнил его только стоящим в дверях. Вращающаяся подвесная игрушка со звездочками, которая двигалась, когда Уильям смотрел на нее, и останавливалась, когда он отворачивался.

Вслед за этими с трудом добытыми воспоминаниями пришли другие: странные темные фигуры людей, склонившихся над его кроваткой, их исчезающие силуэты. Держащие его на руках незнакомцы, ощущение страха и растерянности. И огонь. Рыжая женщина и брюнетка, прорывающиеся сквозь темноту и пламя, хватающие его на руки. И наконец – безопасность. Он помотал головой. Странно.

Наконец, вечером Нэнси позвала его.

– Уильям, мы опоздаем на библейские чтения! Давай быстрей!

Уильям догнал Нэнси, которая уже направлялась к фургону. Он бы очень хотел остаться дома на этот раз, но знал, что Нэнси этого не одобрит. Ван де Кампы не причисляли себя к фундаменталистам, но были весьма религиозны и в некоторых вещах – непреклонны. В их число входили Церковь, воскресная школа и библейские чтения. Уильям забрался на заднее сидение, и они поехали по направлению к городу, слушая по радио Уилли Нельсона (1). Уильям снова задумался о «Песенке», но решил не задавать вопросов. Он чувствовал, что Нэнси все еще огорчена, и не хотел напоминать ей о неприятном.