Текст книги "Клетка ищет птицу (СИ)"

Автор книги: Anrie An

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Володька сидел на диване рядом с женой, держал её за руку. Маринка была на пятом месяце. Если бы она тогда, по телефону, сразу сказала об этом Альке, она бы, конечно, совсем по-другому с ней разговаривала. Но она же не знала!

Алька подумала, что, в общем-то, она Маринку не понимает. Сама бы на её месте Вовку на порог не пустила. Какой из него отец для малыша? А Маринка ведь разыскивала его по каким-то бомжацким притонам. Потом приводила в чувство, отмывала. И сейчас вот за праздничным столом считает проглоченные мужем сотни граммов водки, чтобы в какой-то момент твёрдо сказать: «Вова, тебе хватит».

Иванова придумала танцы по жребию. Кавалеров-то больше, чем дам! Имена девушек написали на листках из блокнота: Лена, Марина, Таня, Оксана, Аля. Добавили три чистых бумажки и сложили всю эту лотерею в норковую шапку жены Иванова. Володька тянул первым. Развернул, прочёл, молча показал Маринке. Та улыбнулась и тихонько захлопала в ладоши. Витюхе достался клочок бумаги без имени, и он в компании других невезунчиков отправился курить на крышу. Зазвучал «медляк». Танька закружилась с Артёмом-барабанщиком. Непривычно толстая Марина топталась в обнимку с собственным мужем. Оба такие счастливые, что Альку едва не пробило на слёзы – наверное, от умиления. Или от зависти? Нескладный носатый Джеки нервно колотил костяшками пальцев зажившей руки по лаковому корпусу гитары, наблюдая, как его Ксюха виснет на шее Ленькиного сокурсника. Жена Иванова тоже танцевала с кем-то из незнакомых Альке парней. А Лёнька… Лёнька умчался на кухню помешивать забулькавшую картошку, крикнув Альке на бегу: «Танец за мной!» Алька приткнулась в уголке на диване и задремала. Ей даже, вроде бы, что-то приснилось.

Иванов потряс её за плечо:

– Не спи! Я обещал с тобой потанцевать – пойдём!

Алька готова была послать его в дальние края, признаться, что терпеть не может дурацких танцулек, особенно в два часа ночи. Но заметила в дверях, в дрожащем свете разноцветных лампочек, Витюху. Усмехнулась про себя и с готовностью протянула Лёньке руку.

Ух, как они закружили по комнате! Алька прижалась щекой к Лёнькиному пушистому свитеру и искоса поглядела на Финиста. Тот (как всегда, в шутку, конечно) упрекнул Иванова:

– Ты чего у меня Альку отбиваешь?

Лёнька по-злодейски ухмыльнулся в лохматую бороду и показал ему язык. Алька расхохоталась.

Потом… Потом прошло некоторое время. Одинцов и Бородин (Лёнькины институтские друзья) натянули маски лисы и волка и отправились на улицу пугать прохожих. Но их никто не пугался. Алька сидела в кресле, Витюха – на ручке кресла. В ванную зайти было невозможно, потому что Ксюха пошла туда мыть руки, заперлась на задвижку и уснула. Звонила её мать и настоятельно требовала Оксаночку к телефону. Ивановы оправдывались. На кухне мрачный Джеки терзал гитару.

– Пойдём, – вдруг произнес Витюха. И Алька пошла за ним из зала, где шум, смех, музыка и танцующие люди, по узкому коридору в маленькую спальню. Он толкнул её на кровать, сам лег рядом. Темнота, розы и незабудки, сумасшедший восторг… И в последний момент Альке вдруг стало страшно. Нет, не оттого, что могут зайти хозяева или кто-то из гостей, включить свет – об этом она в тот момент даже не подумала. И ни о Наташе с её глиняной статуэткой не вспомнила, ни о Томке на краю крыши. Просто какой-то ужас её охватил, без всякой причины.

– Не надо, – прошептала Алька. Финист, видимо, понял её по-своему. Соскочил с кровати, коротко бормотнул:

– Извини.

Алька рванула за ним, на ходу расправляя измятый подол платья. И в прихожей резко притормозила: Витюха уже о чём-то весьма живо беседовал с Ивановой, обнимая её за талию. Алька ушла на кухню и села на пол рядом с холодильником, размазывая слёзы по щекам. Джеки перестал играть и удивлённо так на неё посмотрел. Вошла Танька, наклонилась надо ней и задала глупейший в мире вопрос:

– Ты чего?

– Ви-тька… – всхлипывая, произнесла она.

– Что – Витька? Сказал что-нибудь обидное? Или, не дай бог, приставал к тебе?

– Ага… А я-то, дура…

– Гос-споди! – воскликнула Танька, хлопнув себя по бёдрам. – Да он сегодня ко всем приставал. Даже ко мне. Даже к беременной Маринке.

========== 31. ==========

Она думала, что этим меня утешит, ненормальная! Я разрыдалась ещё пуще. Танька села рядом со мной и принялась плести какую-то свою психоаналитическую мутотень. Я слушала, слушала, и до меня постепенно доходило, что она (как и Наташа, как и Витюха!) считает меня девственницей. Чёрт побери, подумала я, а ведь в каком-то смысле это правда, если иметь в виду не физиологию в чистом виде, а психологию или что-то вроде того. Встречи с Володькой были глупой игрой. Меня там не было ни капельки – была выдуманная взбалмошная дамочка, она забавы ради вытворяла такие фокусы, от которых меня-настоящую пробирал холодный пот. С Витюхой хотелось быть искренней – и с блеском отрепетированная на Володьке стратегия обольщения разлеталась в клочья. Проклятые розы и незабудки лишали ум холодной ясности, а тело – привычной податливой лёгкости. Заторможенная, замороженная, с распухшим от слёз носом – милая, где твоя хвалёная сексуальность? Твой диагноз – затянувшийся переходный возраст, твоя задача – как-то пережить это и через пару лет хотя бы чуть-чуть повзрослеть. Вот что я сказала бы себе, будь я Танькой – Танькой, знакомой со всеми подробностями запутанной ситуации. Но она говорила совсем другие слова, потому что не знала ничего. Не могла же я ей рассказать, в самом деле! Ей одной – ещё может быть, но Джеки так и не уходил с кухни.

Потом – не помню, что было. И, наконец, семь утра, снег растаял, мы идём домой по лужам.

– Женька, – говорю я, – ты забыл у Ивановых гитару.

– Это не моя была, – отвечает он, – это Финиста.

Мы с Танькой промочили ноги, у неё на левом сапоге подошва отстаёт, а у меня так и вообще оба хлюпают. Ужасно хочется пить. Заглядываем в магазин. Там ни пива, ни газировки. Вообще никаких продуктов. Только жвачка и туалетная бумага. За пустым прилавком печальная продавщица.

– Ничего нет, ребята, – вздыхает она. – Все раскупили. Праздник всё-таки.

========== 32. ==========

Дома был мамин пирог с капустой на огромном противне величиной с половину стола. Близняшки похвалились обновками: у одной в ушах серьги с длинными висюльками, у другой на тонком запястье браслет из деревянных бусин. Далька прыгала в обнимку с большущим жёлтым Винни-Пухом.

– Слушай-ка, – сказала она, усаживая медведя за стол, – ведь я знаю, что Деда Мороза не бывает. Но подарки-то появляются! И не мама их покупает, точно. Такие медведи у нас ни в одном магазине не продаются.

Медведя Алька привезла из Ярославля. Мама всё это время прятала его в шкафу для белья, на своей полке. Приятно, однако, чувствовать себя Дедом Морозом.

Вечером папа поменял замок в Алькиной квартире, и она вернулась к себе.

А на следующий день – на работу: позвонила Алёне – взяла информацию о новогодних ёлках и заодно убедилась, что Васька в лагере. Замечательно! Устроила. Сбагрила. Сплавила. С глаз долой, из сердца вон. Счастье – это когда никто не мешает, не толкает под руку, не лезет с вопросами.

Васькины стихи и Алькину заметку «Маленький поэт» поместили в первом номере нового года. Конопатый пацанёнок улыбался читателям с четвёртой страницы газеты, где кроссворд, реклама и советы огородникам.

Прошли праздники. Утром редакция пила кофе в «красном уголке». Дверь скрипнула – и в комнату отдыха заглянула знакомая мордашка. «Прогуливает школу, поросёнок!» – подумала Алька.

– Ты почему…– строго начала она. И осеклась. Васька был какой-то не такой. Совсем новый Васька. Не в старом помоечном пальто и не в подаренном сером, а в синем пуховичке, в суконном берете, натянутом до бровей, в аккуратно отглаженных брюках. За ним вошла женщина – немолодая, с болезненным сероватым лицом.

– Спасибо вам, – произнесла она, – за заботу.

Не то с горечью сказала, не то со злостью. Без приглашения присела к столу. Вынула из сумочки и развернула газетный лист.

– Это кто же вам позволил про нас такие вещи писать? Это с чего же вы взяли, что наша семья неблагополучная? Это он, – женщина кивнула на мальчишку, – вам сказал? Так он скажет. Он скажет…

Алька поморщилась.

– Извините, – сказала с мрачной усмешкой. – Но он к нам приходил в таком виде, знаете…

– Не уследила, – вздохнула женщина. – Трое ведь у меня их, таких вот оболтусов. Без мужа ращу, одна. Муж умер три года назад, электричеством убило. А я без работы, попала под сокращение. Вот и бедствуем. Не по своей ведь вине, не по пьяному делу. Так нельзя же всех под одну гребёнку.

Корректор, женщина примерно её лет, налила посетительнице кофе. Вадькина мать поднесла кружку к губам, судорожно глотнула. Закашлялась.

– Ведь он, паразит, меня обманывал, – продолжила она свой скорбный монолог. – Ведь он в школу две недели не ходил. С ребятами у него какой-то конфликт вышел. Побить грозили. Он и не ходил.

«Построю дом для всех друзей…» – вспомнила Алька.

– С утра по улицам болтался, – всхлипнула женщина, – потом – к вам. Домой придёт к вечеру, будто после продлёнки. И уроки все сделаны. Ведь только вчера, гадёныш, признался.

– Зачем вы его так? – сказала Алька. – Ведь признался же всё-таки.

========== 33. ==========

Алька провожала Митю в армию. То есть, она, конечно, по заданию редактора пошла к военкомату на последнюю отправку осеннего призыва. Ничего себе осенний – в январе! А весенний призыв, ей сказали, с февраля начнётся. Почти без перерыва. Армия представилась Альке гигантской машиной, требующей все больше и больше живого топлива. Конечно, в её газетной заметке такой фразы не будет. Отделается сухими цифрами, без эмоций. Но жутко понимать и чувствовать это, жутко и тяжело.

Призывников было всего пятеро. Кто-то пришёл с родителями, другие – с развесёлой компанией пьяных приятелей. Митю сопровождали мама, папа, какие-то деревенские тётушки и однорукий дед-ветеран в пиджаке с орденскими планками под расстёгнутым пальто. Алька не сразу узнала парнишку – очень уж он смотрелся нелепым, жалким, ушастым без своей длинноволосой причёски. Она растерялась, у неё не было опыта бесед в таких случаях. Обошла остальных наголо бритых парнишек с диктофоном. Они впечатлениями делились неохотно и, кажется, неискренне. Потом вернулась к Мите, опять постояла рядом с ним, помолчала, сжимая в своей руке его ледяные пальцы. И только перед самой посадкой в автобус сказала про часовню, про то, что вчера прибегали в редакцию Генка с Кирюхой и обещали помочь Егорычу. И крикнула:

– Митька, мы её достроим!

И тогда этот бедный остриженный хиппёнок наконец-то улыбнулся. До этого даже не то чтобы мрачный был или грустный, а такой… ну, будто его на казнь ведут. И родные его с такими же пустыми, отрешёнными лицами стояли. А как про часовню услышал, так и расцвёл паренёк. И махал из окошка автобуса такой довольный, будто его не в армию везут, а в пионерлагерь на Чёрное море.

Когда автобус отошёл, одна из Митиных тетушек вдруг резко согнулась пополам и начала хватать ртом воздух. И Алька вспомнила, как умирала её бабушка. И закричала:

– Это сердце! Это приступ сердечный! Вызывайте скорую!

Митин отец побледнел и кинулся барабанить в окна военкомата. Но на стук никто не выглянул. Хотя, наверное, должны были там остаться какие-нибудь дежурные. Ведь не все же люди в форме уехали на автобусе с призывниками. Подбежал мальчишка из весёлой компании, протянул Альке телефонную трубку с короткой антенной. Она в первый раз держала в руках мобильник, поэтому не сразу сообразила, как им пользоваться. Мальчишка сам набрал «ноль три». Станция скорой помощи – рядом с военкоматом, уже через две минуты белый фургончик увёз Митину родственницу в реанимацию.

========== 34. ==========

Так что это всё-таки было? Я никогда раньше не верила в гаданья, духов, мистические всякие штучки. И теперь не верю. Но серебряная зажигалка у меня в кулаке, и я не могу найти её появлению нормального человеческого объяснения.

Поначалу мы просто дурачились. Топили за неимением воска парафин в оловянной ложке и лили в ледяную воду. Почему-то у всех на оборотной стороне парафиновых лепешек проявились рельефные грядки с капустными кочанами. Оксанка хлопала в ладоши и кричала, что это к детям, ведь младенцев находят в капусте. Танька, снисходительно усмехнувшись, сострила: мол, это и неудивительно, их на грядки сбрасывают уставшие аисты. И если Джеки будет плохо себя вести, то, так и быть, она, Танька, попросит свою маму привезти с дачи специально для Оксаны парочку самых громкоголосых. В конце концов, мы пришли к выводу, что капуста – она вовсе не к детям и не к деньгам (откуда у нас вдруг возьмутся баксы?), а к самой себе, то есть, к огородным хлопотам. У близняшек, к тому же, на грядках отчетливо просматривались значки функции и интеграла. Ну, как пить дать, к выпускным экзаменам!

Потом за Талькой-Галькой пришёл папа. И мы, три взрослые девицы, остались в кухне при свечах. Не помню уже, кому из нас первой стукнула в голову идея погадать по-настоящему, с зеркалами.

Я взгромоздила на кухонный стол старинное овальное зеркало в резной оправе, подарок тёти Нади на совершеннолетие. Расставила свечи, тарелки, вынула из ящика массивные мельхиоровые вилки. Разлила остатки вина из бутылки по двум бокалам. И сказала:

– Девчонки, извините, но если делать по правилам, то я вас пока выгоню. А то вы будете хихикать и не дадите мне сосредоточиться.

– Ладно, потом расскажешь, каких женихов видела. А мы пойдем сапогами кидаться, – и Танька, ухватив Оксану за рукав, вытащила её за дверь. Я заперлась на новенький замок и на цепочку. Переоделась в кружевную ночнушку, сдернула резинку с волос, взяла второе зеркальце – маленькое, отломанную от пудреницы крышку – и пошла в кухню. Повыключала по пути не только лампочки и магнитофон, но, на всякий случай, ещё и холодильник. Села за стол – и:

– Суженый, ряженый, приди ко мне ужинать.

Сидела долго, не знаю, сколько времени, потому что часы тоже сняла с руки – они ведь электронные. Ничего не происходило. Только зеркало вдруг запотело. Может быть, так и положено, а может быть, я на него надышала с перепугу. Я взяла чистое полотенце со спинки стула и протерла стекло. И в этот момент заметила, кроме своей растерянной физиономии, ещё чьё-то отражение. Вначале оно было тёмным и мутным, потом стало чуть более отчётливым. Очки у меня тоже запотели, я вытерла их пальцами, потому что полотенце уронила под стол, а нагнуться за ним побоялась. Присмотрелась повнимательней. Отражение не исчезало! Я забыла, что нужно смотреть в маленькое зеркало, им ловить отображение таинственного гостя. И пялилась прямо в большое.

Я разглядела его. Это был не Витюха. Или нет – Витюха, но лет через двадцать пять. Улыбка, взгляд – его. Но всё равно лицо какое-то не такое. Взрослое, что ли. А вместо клёпаной кожанки – тёмно-серый костюм с галстуком. И что-то с волосами. Стрижка другая, что ли, или цвет. Нет, вот в чем дело – он седой, а не белокурый. Совсем седой. Интересно, что это значит? Мы будем вместе через много-много лет, когда состаримся? Но моё лицо в зеркале не меняется. Нет, меняется, но чуть-чуть. Щёки потолще, очки почему-то с тёмными стеклами.

Витюха (или не Витюха, шут его знает, кто он такой) стоит у меня за спиной, положив руки на спинку моего стула. Какая-то часть моего мозга сопротивляется наваждению, и я начинаю думать, что все это глюк, самовнушение. Захотелось девочке святочной сказки – и вот, пожалуйста. Но обернуться все равно не могу – жутко. И не могу отвести взгляд, отражение словно гипнотизирует меня. Давно уже пора закричать: «Чур, чур!» А я молчу и смотрю. И он бесшумно отодвигает от стола второй стул и садится. Берёт бокал, залпом выпивает вино. Достаёт из внутреннего кармана пиджака сигареты, закуривает. Бросает блестящую зажигалку на стол. И тут меня словно кто под локоть толкает – я делаю это неосознанно, машинально. Повинуясь, наверное, голосу предков – каких-нибудь своих прапрабабок, которые вот так же триста лет назад гадали. В общем, плохо соображая, что же, собственно, происходит, я хватаю зажигалку, крепко-накрепко сжимаю в кулаке. Мельком удивляюсь: тяжёленькая! А сама уже дую на свечки и кричу благим матом: «Чур меня! Чур, чур, чур!» Голос свой слышу, словно со стороны – тонкий, визгливый. Противный.

========== 35. ==========

Алька выскочила из кухни и заперла дверь на задвижку. Её колотила дрожь. Она натянула лыжные штаны, свитер и завернулась в ватное одеяло, но всё равно долго не могла согреться. Зажигалка, словно ледяная, примёрзла к ладони.

Проснулась она на рассвете со страшной головной болью. Обнаружила, что не может смотреть на яркий свет – просто резь какая-то в глазах. Что ещё за штучки? Неужели последствия святочной ночи? Побрела в ванную, на застеклённую кухонную дверь старалась даже не смотреть. Споткнулась о брошенную вчера впопыхах крышку пудреницы. Подняла её, посмотрела в зеркало. Ужас какой! У отражения – веки, опухшие до синевы, а белки глаз – в малиновую сеточку. Что же такое с глазами? Ну, всё равно у неё на восемь талончик к окулисту. Три дня назад ходила к нему на приём, задумала сменить надоевшие очки на модные контактные линзы. Так он выписал капли, велел заливать в глаза дважды в день, а потом прийти ещё раз. Может быть, это от капель? Попались какие-нибудь некачественные…

Уж этот окулист! Из-за него же и Алькина бабушка умерла. Ну, не совсем из-за него, но косвенно он к этому причастен.

Было так. Бабушка пошла к глазнику проверить зрение. А он давай пугать её: глаукома, катаракта! И так же, как сейчас Альке, выписал эти капли трехдневные. За эти три дня на улице делается безумный гололёд (февраль на дворе) и начинается эпидемия гриппа. Практически все семейство лежит пластом поперек софы. Вчетвером: близняшки, мама и Алька. У всех температура за сорок, бред и галлюцинации. А папа как-то умудряется вставать с кровати и ходить. Держится на одном самолюбии, наверное, и чувстве ответственности. Далька, чудом не заразившаяся, сидит запертая в южной комнате, кромсает портновскими ножницами коричневые школьные платья с фартуками, какие-то старые мамины сарафаны. Папа оставляет ей за дверью яичницу и чай с карамельками. А все остальные, больные, вообще ничего не едят – не могут. И папа, и мама слабыми больными голосами по телефону убеждают бабушку не ходить к окулисту. Но она, такая упрямая, идёт. Как не пойти, раз назначено! И на обратном пути падает на улице. Ну, и сразу сотрясение мозга, потеря памяти, инфаркт и паралич ног. И грипп до кучи – подцепила инфекцию в поликлинике.

Десять месяцев бабушка мучилась – и все родные с ней мучились – а потом умерла.

Алька, припомнив всё это, подумала, что теперь и она сама, наверное, умрёт. Что же такое с ней? Доктор рассмотрел её глаз через увеличительное стекло и поставил диагноз, словно вынес приговор:

– Конъюнктивит у вас, голубушка, инфекционный. О линзах теперь можете надо-олго забыть. Где же вы умудрились его подцепить? Наверное, у меня же в очереди…

И верно, в коридоре на скамейках вдоль стен сидело много красноглазых. В прошлый раз Алька этому значения не придала. А зря.

========== 36. ==========

Температура у Альки – под сорок. И не видит она почти ничего. Сложно представить себе, как до поликлиники дошла. Наощупь, видимо. Поутру, по темноте ещё, от фонаря к фонарю. А вот обратно не добралась бы, если б не Танькин папа. Он заметил, как что-то знакомое бредёт по больничному коридору и стучится лбом обо все углы, и сразу снарядил служебную машину. Алька вначале даже не узнала его сослепу.

Диктофон корреспондент Ярцева передала Светлане-экономике (она забегала к ней в обеденный перерыв), велела спиртом протереть, чтобы бациллы сдохли. И загрустила. Забавно: недавно прыгала от радости, когда записывающее устройство вообще появилось. А теперь хочет, чтобы на каждого корреспондента по отдельному диктофону. И по компьютеру. А то провели, называется, модернизацию производства – оператора пересадили с ротационной машины за компьютер. И машинистку за ненадобностью перевели в уборщицы. А журналисты как царапали ручкой по обёрточной бумаге, так и царапают.

А из-за болезни Алька решила не расстраиваться. Пусть будет больничный вместо отпуска, отдыхать ей давно не приходилось – некем было заменить. Сейчас есть люди, ну и пусть работают. А она полечится от красноглазой гадости, да заодно, может, и нервы в порядок приведёт. Отчего, спрашивается, у неё были галлюцинации? От перегрузок, не иначе. Ну, и оттого, что болезнь уже начиналась.

В квартире пахнет хлоркой. Чисто. Пусто.

В тупой башке вращается магнит.

А на обед какая-то капуста,

И телефон, проклятый, не звонит.

Опять собой заполнила пространство

Навязчивая злая тишина.

В желудке растворяется лекарство.

А за окном торжественно и ясно

По свежим лужам шествует весна.

Весна не весна, а январский снег и двух недель не пролежал, снова утёк ручьями. Алька теперь и стихи сочиняет только на слух, без бумаги. И не читает ничего, и телевизор не смотрит. Только слушает радио, слушает радио. По радио, оказывается, немало передают и мудрого, и забавного. А ещё в городе есть своя местная радиостанция. Нет, Алька и раньше знала, что она должна существовать. Даже встречала тётеньку, которая там работает, на всяких пресс-конференциях по поводу приезда именитых гостей. Но никогда не слышала передач, вещание-то идёт по утрам, когда у неё обычно самая рабочая активность. Ну, вот, послушала и поняла, какую там передают белиберду-белибердень. Чуть-чуть объявлений, и то больше официозных, про приём депутата какого-нибудь. Поздравлялки с днём рождения – одна старушка для другой просит песенку исполнить. Потом какая-то врачиха долго и нудно объясняла, как уберечься от гриппа. (Лучше бы про конъюнктивит что-нибудь рассказала!) Скучно. Даже никаких местных новостей нет.

А ведь можно было бы столько всего придумать! И подборку информации всякой, и интервью в радиогостиной, и развлекуху для молодёжи, да и для пенсионерок тех же – какие-нибудь посиделки с частушками. И поэтов, певцов, музыкантов можно записывать. Алёну с детками, фольклорный ансамбль, Володьку… Финиста… Времени на вещание чуть больше часа? Ничего, можно было бы уложиться. Зато каждый день понемножку чего-нибудь новенького.

Да, когда слепнешь, даже временно, начинаешь что-то понимать в звуковых средствах информации. Столько сразу идей в голове закрутилось. А реклама! В городе торговые фирмы, как грибы, растут. Про каждую сказку сложить, песенку пропеть – это сколько же денег заработать можно!

А для слепых, верно, радио – будто свет в окошке. Алька вспомнила, как писала статью про одного парнишку, незрячего. Он телевизоры и приёмники чинил наощупь. Так вот, он говорил, что для него радио – спасение от пустоты. От пустоты… Не сама ли она от пустоты окружающего мира спасается теперь этими придумками?

========== 37. ==========

Алька капала и капала в глаза. Прозрачные капли, чёрные капли. Бродила по квартире, зажмурившись. Позвонила мама, сказала, что Талька от неё заразилась, а Галька – нет. Бедная близняшка. Но у неё лёгкая форма, она должна выздороветь даже раньше Альки. А ещё мама пообещала завтра прийти к ней, принести продукты и навести порядок. Это она здорово придумала, потому что у Альки даже воспетая в стихах ненавистная капуста уже кончилась. Осталась только горсть вермишели, есть её без сахара и масла очень невесело.

От нечего делать Алька позвонила Румянцеву. Секретарша соединила с Великим и Ужасным на удивление быстро. Алина представилась и тут же выложила все свои соображения насчёт городского радио. Мэрский зам похмыкал в трубку, а когда я закончила, задумчиво проговорил:

– Интересно, и даже очень интересно. Знаете что, Алина… э-э…

– Ивановна, – подсказала она.

– Так вот, Алина Ивановна, запишите-ка на бумаге планчик, как вы себе это представляете. И в пятницу – да, в пятницу – во второй половине дня подъезжайте ко мне.

Алька сказала, что очень-очень извиняется, но ни писать, ни ездить куда-либо ещё долго не сможет. Потому что она на больничном, у неё глазная болезнь, очень заразная.

– Хорошо, тогда лечитесь. Но непременно, непременно позвоните мне, когда выздоровеете.

Надо же! Алька удивилась. Неужели из радийной идеи может что-то путное получиться? Если Румянцев всерьез заинтересовался, он ведь и мэра может уговорить.

А ещё Алька придумала гениальнейшую вещь. Она покрасила свои очки чёрными каплями. Теперь они как будто солнечные, и можно не жмуриться от яркого света. Она даже немного телевизор посмотрела. И в окно выглянула, убедилась: на улице до сих пор одни лужи.

Врач говорил, что светобоязнь может остаться надолго, даже на несколько лет. А тогда, в зеркале, – она ведь видела себя в тёмных очках… Может быть, и правдивое было гадание-то? Да ну, ерунда. Примерещилась чушь всякая. Кто же в наше просвещённое время в такие вещи верит? Ага, а в тот момент, как смотрела в зеркало, верила ведь! Шут его знает… Может быть, есть какие-нибудь магнитные поля, временные-пространственные. Говорили, живёт в нашем городе один чудик, машину времени изобретает. Вот бы Альке с ним поболтать. Взять интервью, а заодно и про эту штуку спросить, про зеркальные заморочки.

========== 38, 39, 40. ==========

Приходила мама. Альке никогда в голову не пришло бы, что она может вот так запросто вытащить веником из-под кровати зажигалку. Серебряную! Ту самую…

– Ты что, – сказала она, – куришь, что ли? Нет? А почему зажигалки под кроватями валяются?

Вопросики провокационные. Тут, как ни поверни, непорядок выходит. Либо Алька курить начала, либо кто-то из её курящих знакомых тут ночевал. Явный намёк на Володьку. Но эта вещица не могла быть Володькиной! Такая шикарная не по карману ему, он всегда пользовался пластмассовыми, дешёвыми.

– Это Танька Ракитина оставила, – вдохновенно соврала Алька. – Мы гадали, свечки жгли. И она уронила.

– Точно, – с нескрываемой иронией произнесла мама, поправляя свою марлевую повязку на пол-лица. – И инициалы на ней нацарапаны как раз Таньки Ракитиной – Вэ А.

– Может, она взяла у кого-нибудь, – пробормотала Алька и почувствовала, как жар приливает к щекам. Если бы и впрямь была Вовкина вещь, то стояло бы: Вэ Пэ. Вэ А – это Витя Афиногенов. Больше никого с такими инициалами не знаю. Но он здесь не был ни разу. Значит, всё же зеркало! Мистика…

39.

Танька позвонила. Наконец-то! Первая и пока единственная из всех Алькиных знакомых. Она нарочно сама не звонила никому (кроме мамы, редактора, ну, и Румянцева) с самого начала болезни. Ждала, думала: кто первый вспомнит о её существовании, тот, значит, и настоящий друг. Глупо, конечно. Совсем детская проверочка. И всё же…

– Ой, Алька, ты живая, – обрадовалась Татьяна, когда она алёкнула в трубку. – Мне папа тогда сразу сказал, что видел тебя. Что ты была почти в обмороке и с глазами, как у окуня. Я сразу не стала тебе звонить, чтобы зря не беспокоить. Несколько дней переждала, пока оклемаешься. Сейчас-то как себя чувствуешь?

– Лучше, чем было, но в целом отвратительно. И Талька тоже болеет. Вы-то не заразились?

– Не-а. Слушай, мы с Ксюхой в тот раз возвращались. И трезвонили в дверь, и ногами колотили. Ты так крепко уснула, что ли? Или уходила куда?

– Ага, – сказала Алька, – уходила. В астрал.

40.

Все течёт, все изменяется. Красноглазая зараза прошла. Правда, яркий свет Алька так и не переносит. Пришлось заказать очки с коричневыми стеклами. Но это ничего, это даже стильно.

В своих новых очках она вышла прогуляться до магазина и встретила Алёну. Сразу вспомнила про Ваську. Спросила:

– Ну, как мой протеже? Ходит на занятия?

– Ходит, – сказала Алёна. – Только с ребятами никак не сойдётся. Хочет быть первым, а ведь в студии все равны, все талантливы. Ребята выскочек ох как не любят. К тому же, – она понизила голос почти до шёпота, – ворует он помаленьку.

– Как – ворует? – изумилась Алька.

– А вот так. Всё, что плохо лежит… Глаз да глаз нужен. Его ведь и в школе за воровство били.

– Он вам рассказал?

– Догадалась. Все эти его вопросы о грехах…

– Алёнка, – поинтересовалась я, – а Вася спрашивал тебя, откуда взялся бог?

– Спрашивал. Он всех об этом спрашивает.

– Ты ответила?

Алена покачала головой.

– До сих пор размышляю. Вот ведь заставил мальчишка думать над вопросом. Философ…

Я поправила:

– Поэт.

========== 41. ==========

«Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет. На дворе трава, на траве дрова, раз дрова, два дрова, три дрова, не руби дрова на траве двора. От топота копыт пыль по полю летит, от топота копыт пыль по полю летит». Алина Ярцева отрабатывает дикцию. Она работает на радио. Вместе с Ларисой Леонидовной, тётенькой в седых кудряшках. Та вроде как редактор, но на самом деле Алька творит всё, что считает нужным, а она ей не мешает. Делает то, что делала и раньше, – начитывает объявления и официоз. У Альки в кожаном чемоданчике величиной с книжку кассетник и ладненький, похожий на детскую игрушку микрофон. Весь этот набор называется «репортёр». Она снова бегает сломя голову по заводам и школам, часами просиживает в общественной приёмной при мэрии, распивает чаи с полусумасшедшими старухами-ветераншами. И всё это доставляет ей невыразимое удовольствие. Оказывается, чтобы ощущать себя счастливой, она должна быть загружена работой по макушку. Алька торчит в студии чуть ли не до полуночи: подчищает, монтирует, переписывает с кассет на большущие бобины. Рвёт пленку, ломает и портит устройства, закупленные муниципалитетом не ранее, чем при царе Горохе. Радийный мальчик – тот, что отвечает за аппаратуру – поначалу недовольно бурчал: мол, при одной Ларисе спокойней жилось, час отработал – и сиди себе, паяй примусы. То есть, телевизоры соседские – ремонтировал он их, шабашил. Но потом то ли привык к напряжёнке, то ли понял, что классные передачи получаются.

Кстати, он очень славный, и зовут его Славик.

9 марта

Была я на концерте всяких-разных областных рок-знаменитостей. Там выступали и «Ключи». У Финиста отросли волосы почти до плеч, белые-белые в синеватом освещении сцены. Красив до невозможности! Люблю его безумно, безумно.

10 марта

Прослушала вчерашнюю запись на свежую голову. Хм-хм!

А привычкой удваивать слова я, наверное, от Румянцева «заразилась».

========== 42. ==========

На ловца и зверь бежит. Ещё во время болезни Алька задумала разыскать парня, который мастерит в своем гараже машину времени, и взять у него интервью. Но никто не мог вывести на его след, даже Танька-Ракитка. Алька думала, она всех чудиков в городе знает. Оказалось, нет, – только тех, что в библиотеку записаны. А с изобретателем её познакомила тётя Надя. Та самая дальняя родственница, у которой Алька когда-то давным-давно стянула голубой хрусталик.