Текст книги "Бедная Лиза (СИ)"

Автор книги: АНОНИМYС

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Браунинг в руках врага не слишком озаботил бы Ганцзалина, если бы дело происходило на улице. Несколько размашистых прыжков маятником, короткий удар – и пистолет летит в одну сторону, а его владелец – в другую. Однако сейчас они были в помещении, причем совершенно не приспособленном для быстрых длинных скачков из стороны в сторону. Вдобавок за спиной его лежал беспомощный господин. Если враг начнет стрелять, пуля может попасть в Загорского. Тем не менее, стоять и смотреть, как в него собираются выстрелить, было тоже неправильно. Нужно было попытаться заговорить врагу зубы, а там действовать по обстоятельствам.

– Мсье, – сказал Ганцзалин по-французски со своим чудовищным акцентом, – который час?

Прием оказался неожиданно действенным. Враг инстинктивно бросил взгляд на наручные часы. Этого короткого мига хватило, чтобы китаец стремительно прыгнул в его сторону. Он не мог долететь до противника и вырвать пистолет у него из рук, но он и не пытался. В длинном прыжке взмыв сначала вверх, спустя мгновение он обрушился на пол и покатился в сторону врага кувырком, словно огромный шар. Из шара этого вынырнула нога и нанесла чудовищной силы удар прямо по руке, державшей пистолет. Пистолет со стуком упал на пол, враг, скорчившись от боли, схватился левой рукой за правую и взвыл сдавленным голосом. Возможно, дай ему время, он перешел бы и на членораздельную речь, но запас терпения у Ганцзалина иссяк.

Он взял высокого за горло левой рукой и так сжал его, что у того глаза полезли из орбит, и дыхание полностью пресеклось. Правую руку китаец поднял над головой, готовясь исполнить прием «кулак архата» и пресечь никчемную жизнь отвратительного человечка, осмелившегося посягнуть на его господина.

Враг все понял в единый миг, длинное лошадиное лицо его дрогнуло, а темные глаза подернулись пленкой смертного ужаса. Но тут в прихожей раздался надсадный кашель.

– Погоди, – хрипло сказал Загорский по-русски, – не трогай его.

Кулак архата, готовый обрушиться на врага, замер.

– Не трогай, – повторил Загорский, – отпусти.

Он уже стоял за спиной Ганцзалина, тот чувствовал дыхание господина своим затылком.

Кулак архата медленно опустился, так и не нанеся смертельного удара. Разжалась и левая рука, отпуская вражеское горло. Долговязый, тяжело дыша, таращил на Ганцзалина испуганные глаза.

– Добрый день, дорогой Андре, – сказал Загорский по-русски, – сколько лет, сколько зим.

Долговязый открыл рот и заморгал глазами.

– Не можьет быть, – сказал он тоже по-русски, но с явным галльским акцентом, – этого не можьет быть. Нестор Васильевич? Господьин статский совьетник?!

Загорский только молча улыбался, глядя на него.

– Божье мой, Божье мой, – заговорил долговязый, – а я ведь вас чуть не убьил!

– Ничего страшного, – усмехнулся Нестор Васильевич, – мы ведь вошли без приглашения…

– О чем вы говорьите, – видно было, что долговязый страшно волнуется, – вы всегда дорогой гость в моем доме. И ваш… этот ваш шинуа[13]13
  Chinois (фр.) – китаец.


[Закрыть]… шинуа… Забыл, как по-русски.

Загорский засмеялся, расстегивая воротничок – кажется, после схватки с долговязым ему было душновато.

– Господа, позвольте вас представить друг другу. Андре, это мой друг и помощник Ганцзалин. Ганцзалин, это господин Андре Сальмон.

– Очень, очень приятно! – и Сальмон жарко потряс руку Ганцзалина.

Потом как-то странно оглянулся на распахнутую входную дверь и, чуть поколебавшись, быстро закрыл ее и запер на ключ изнутри.

– Прошу вас, господа, пройдемте в дом, – и хозяин первым устремился вглубь квартиры. За ним немедленно последовали Загорский с помощником.

Квартирка оказалась небольшой, но уютной, во всем видна была заботливая женская рука. Многочисленные шкафчики, пуфики, кресла и диванчики придавали всему какой-то детский, почти игрушечный вид. Сальмон усадил гостей в полосатые кресла с гнутыми ножками, вытащил из небольшого бара графинчик с коньяком, расставил на столе рюмки.

– Нам надо выпить, – сказал он тревожно. – Нам срочно надо выпить.

– Я вижу, вы женились, – заметил Загорский, оглядывая комнату.

– Да, – кивнул Сальмон, – два года назад. Но сейчас Жанна уехала к родьителям. Это для бьезопасности…

Он разливал коньяк, и руки его дрожали, а графин стучал о рюмки хрустальным звоном, он даже пролил немного коньяка на стол, но только махнул рукой: к счастью, все к счастью. Нестор Васильевич глядел на него чрезвычайно внимательно – лошадиное лицо хозяина квартиры перекосила нервная судорога, глаза смотрели в пустоту.

– Ну, за встрьечу! – сказал он нервно. Не чокаясь, залпом опрокинул рюмку в рот и тут же дрожащей рукой налил новую. Ее он выпил также залпом и стал наливать третью.

Загорский и Ганцзалин лишь вежливо пригубили из своих рюмок, с интересом поглядывая на мсье Сальмона. После третьей рюмки тот порозовел, движения его сделались более плавными: выпитое медленно, но верно оказывало свое действие.

– Дорогой Андрэ, – Нестор Васильевич мягко, но решительно положил руку на предплечье хозяина дома, когда тот попытался налить себе четвертую порцию коньяка. – Вы пьете, как биндюжник. Чем вы так взволнованы, что вообще тут происходит?

– Что происходьит? – переспросил Сальмон горько. – Происходьит черт знает что. А все эта Мона Лиза дель Джоконда, чтобы она провальилась, и эти иберийские статуэтки, чтобы они провальились тоже. Вы знаете, что меня назначили соучастником похищения?

– Кое-что слышал об этом, – сдержанно отвечал действительный статский советник. – Но хотелось бы узнать и детали. Аполлинер и Пикассо действительно обокрали Лувр?

Сальмон в ответ только фыркнул. Обокрали Лувр? Эти фанфароны даже серебряную ложечку со стола стянуть не сумеют, не то, что ограбить музей. Нет-нет, разумеется, ничего они не крали. Просто у Аполлинера был секретарь, некий Пьере, вот уж, действительно, жулик из жуликов. Так вот, этот самый Пьере некоторое время назад и стащил из Лувра иберийские статуэтки и продал их своему хозяину и Пикассо за сто франков. После того, как украли Джоконду, в Лувре прошла инвентаризация. Не досчитались изрядного количества экспонатов. Фотографии некоторых предметов из числа пропавших опубликовали французские газеты, в том числе – и злополучных иберийских статуэток.

Аполлинер, узнав, что неожиданно для себя стал скупщиком краденого, пришел в неистовство, уволил и выгнал своего секретаря. Тот в отместку пообещал сообщить в газеты, что это Аполлинер и Пикассо украли статуэтки. Украли они их якобы для того, чтобы проверить, насколько хорошо охраняется Лувр. А когда поняли, что обокрасть музей несложно, решили взяться уже за «Джоконду». Услышав такое, два друга впали в панику, запихали статуэтки в чемодан и ночью побежали топить их в Сене…

– Избавляться от улик, так они это назвали, – с горечью сказал Сальмон и от избытка чувств все-таки опустошил еще одну рюмку.

Однако утопить улики в реке им так и не удалось. Сначала их спугнул полицейский, потом им в голову пришла мысль, что если все-таки их сочтут виновными, им придется отвечать еще и за за уничтожение музейных ценностей. Не найдя ничего лучше, они притащили статуэтки к Сальмону.

– Ты ведь журналист, а значит, пройдоха по самому твоему ремеслу, – сказал ему Пикассо. – Придумай, как нам потихоньку вернуть статуэтки в Лувр. А когда к нам придет полиция, окажется, что никто их не похищал.

По доброте душевной Сальмон согласился взять у друзей обе статуэтки и даже разработал план возвращения их в музей. Однако при попытке вернуть статуэтки в Лувр был схвачен полицией. Пришлось признаться, что статуэтки ему дали Пикассо и Аполлинер. Художника и поэта взяли за жабры. Пресса тут же объявила их вероятными похитителями «Джоконды», а самого Сальмона – их пособником, который, скорее всего, прячет картину в каком-то тайнике.

– Идиоты! – воскликнул Сальмон, в сердцах переходя на французский, и залпом опрокинул себе в рот очередную порцию коньяка, Загорский уже не пытался его останавливать. – Я сам журналист, я понимаю, что такое сенсация, но надо все-таки думать, прежде, чем что-то писать. С той поры, как меня назначили сообщником похитителей и хранителем «Джоконды», спокойная жизнь для меня кончилась. Мою квартиру трижды пытались ограбить, мне приходят письма с требованиями отдать картину, в противном случае угрожают разделаться со мной. Я – человек хладнокровный, но, признаться, нахожусь на грани нервного срыва. Именно поэтому я, как безумный, бросился на вас, и чуть не убил.

Действительный статский советник потер ушибленный затылок.

– Да, – сказал он, – удар пистолетом вышел знатный. С другой стороны, спасибо, что не стали стрелять.

Сальмон махнул рукой. Он, конечно, на взводе, но не до такой степени, чтобы сходу всаживать в незнакомого человека пулю – пусть даже тот и без разрешения проник в его квартиру. Однако, если дело пойдет так дальше, неизвестно, до чего он дойдет.

– Дело так дальше не пойдет, – уверил его действительный статский советник.

– Вы собираетесь взяться за похитителей? Вы расследуете это дело? – надежда зажглась в глазах Сальмона.

Ганцзалин и Загорский переглянулись.

– Я возьмусь, – сказал Нестор Васильевич задумчиво, – но этого будет недостаточно. Возможно, расследование потребует времени, а вы с вашим настроением уже и так одной ногой в сумасшедшем доме. Нужно отвадить от вашего дома воров и шантажистов.

– Разумеется, нужно, но как это сделать?! – возопил несчастный Сальмон, с надеждой глядя на Загорского.

Нестор Васильевич ненадолго задумался. Ганцзалин и хозяин дома благоговейно молчали, боясь спугнуть спасительную идею. Спустя полминуты лицо действительного статского советника просветлело, и он взглянул на Сальмона.

– Вы журналист, – сказал он. – Этим можно воспользоваться. Нужно пустить слух через ваших коллег, что «Джоконда» покинула пределы Франции. Тогда вас оставят в покое – раз картины у вас нет, никто к вам больше не полезет.

– Да, но никто не поверит, что картина уже за границей, – возразил Сальмон. – Как только стало известно о похищении, таможенники стали досматривать багаж выезжающих с особенным тщанием.

– Дайте понять, что вывезли ее в первый же день, в первые же часы, когда еще не успели поднять тревогу.

Сальмон задумался. Сама по себе идея неплохая, но, чтобы в нее поверили, тут не хватает убедительных деталей.

– Пусть публика думает, что похищение заказали американские толстосумы, – сказал Нестор Васильевич. – Намекните на конкретного собирателя шедевров, например, на Джей Пи Моргана[14]14
  Джон Пирпонт Морган – американский предприниматель, банкир, финансист и коллекционер, основатель династии Морганов.


[Закрыть]. Тот, конечно, начнет отказываться от столь сомнительной чести, все тут же решат, что нет дыма без огня, и это придаст всей истории необходимую достоверность.

Пока хозяин дома слушал речь Загорского, мрачное лицо его просветлело, озабоченные морщины на лбу разгладились.

– Что ж, – сказал он задумчиво, – пожалуй, это недурная идея. Пожалуй, я возьму ее на вооружение.

– Отлично, – заключил действительный статский советник. – Рад, что сумел вам помочь. А теперь окажите услугу, помогите и вы мне.

– Все, что в моих силах.

Нестор Васильевич кивнул и, немного подумав, задал первый вопрос.

– Насколько я понимаю, расследование ведет знаменитый Альфонс Бертильон?

Именно так, отвечал журналист.

– Не лучший выбор, – неожиданно заметил Загорский. – Бертильон – теоретик, его бертильонаж является квазинаучным методом. Он верит, что любое преступление можно раскрыть при помощи антропологических измерений и математических выкладок. Однако жизнь богаче математики, и не может быть описана только математикой.

– Вы совершенно правы, – кивнул Сальмон. – Бертильон, верный своему антропометрическому методу, стал проверять всех постоянных сотрудников музея. Он измерял им рост, объем головы, длину рук и ног, и тому подобное…

– Глупость, – вдруг сказал Ганцзалин, который до сего момента молчал, словно набрал в рот воды. – Почему только у постоянных сотрудников? Как будто украсть могли только постоянные.

– Считается, что постоянным сотрудникам сделать это было бы легче, – объяснил Сальмон.

– И все равно, – не унимался помощник. – Как длина рук и ног сотрудников музея поможет найти преступника?

Журналист объяснил, что у господина Бертильона имеется картотека на сто тысяч уже известных преступников. Данные работников Лувра планируется сравнить с данными картотеки и определить, таким образом, круг возможных подозреваемых.

– А сколько всего в Лувре сотрудников? – перебил его действительный статский советник.

– Насколько мне известно – 257.

Загорский покачал головой. В таком случае, измерение их и сопоставление полученных данных с картотекой займет не один месяц.

– Именно так он и сказал мсье Лепэну, – кивнул Сальмон.

– А кто такой мсье Лепэн? – полюбопытствовал Ганцзалин.

Журналист поднял на него глаза и в глазах этих, как показалось китайцу, прочел он некоторый трепет.

– Лепэн – это наш префект, – объяснил Сальмон.

На лице у Ганцзалина возникло вопросительное выражение.

– Первое лицо в полиции не только Парижа, но и всего департамента Сены, – растолковал действительный статский советник. – Итак, Бертильон в соответствии со своими теориями занят тем, что измеряет сотрудников музея. Полагаю, однако, что не измерять бы их надо в первую очередь, а опросить. Конечно, понедельник в музее – выходной день. Однако и в выходной в Лувре есть люди. Не может быть, чтобы ни один человек не приметил похитителя.

Журналист закивал головой – идея верная, причем совершенно стандартная. Вообще говоря, опрос свидетелей – это первое, что делает полицейский агент, расследуя преступление. Даже странно, почему этого не сделал Бертильон.

– Может быть, и сделал, – отвечал Загорский задумчиво. – Может быть, кого-то и допросили, да только не тех. Мсье Бертильон так был увлечен своим бертильонажем, что пренебрег опросом свидетелей. Или…

– Что – или? – живо переспросил Сальмон.

– Нет, ничего, – отвечал Загорский. – Полагаю, что мы еще можем исправить ошибку мэтра и заняться поисками свидетелей этого печального происшествия.

Сальмон вызвался им помочь, действительный статский советник не возражал. Только пусть никому не говорит, что они как-то связаны – Загорский ведет свое расследование частным образом, и французским властям может не понравиться, что русский дипломат лезет не в свое дело – пусть даже и движим он самыми лучшими побуждениями.

– Конечно, – по-китайски сказал Ганцзалин Загорскому, – заработать 65 тысяч франков – это лучшее побуждение, которым мы когда-либо вдохновлялись.

Загорский никак не прокомментировал это нахальное заявление. Сальмон быстро собрался, и они втроем дружно выступили в направлении музея.

* * *

К превеликому удивлению Ганцзалина, ко входу в Лувр выстроилась очередь, длинная, как змея. Сотни праздных зевак – дам, мужчин, и даже малолетних детей составляли эту удивительную змею, которая неторопливо двигалась в сторону главного входа.

Довольно скоро выяснилось, что очередь стоит не вообще в музей, а в тот самый салон Карре, из которого была украдена «Джоконда».

– Чего хотят все эти люди? – спросил китаец, с превеликим подозрением оглядывая очередь.

– Хотят посмотреть на «Джоконду», – объяснил Сальмон. – Точнее, на то место, где она когда-то висела.

– А это еще зачем? – изумился Ганцзалин.

Журналист только руками развел: объяснить это крайне трудно.

– Понимаю, – тем не менее, кивнул китаец, – ценители прекрасного. У нас в России это называется дырка от бублика и продается обычно в сто раз лучше, чем сам бублик.

Пока они стояли в очереди, Загорский расспросил Сальмона об обстоятельствах дела, в частности, о тех, о которых не писали в газетах. Выяснилось, что в тот день, когда обнаружилась пропажа, кроме найденных на черной лестнице защитного стеклянного короба и рамы, на улице была также найдена дверная ручка. Полиция осмотрела все двери и установила, что ручка была от той двери, которая вела от салона Карре к черной лестнице.

– Любопытно, – заметил Загорский. – Тут возникают сразу два вопроса. Первый: зачем вору понадобилась ручка от двери, и второй: почему он ее выбросил, едва только оказался на улице?

Никаких предположений на этот счет ни у журналиста, ни у Ганцзалина не оказалось.

– Ничего, – успокоительно заметил Нестор Васильевич, – нужно проявить немного терпения. Думаю, очень скоро все станет ясно.

Выстояв очередь, они, наконец, попали в салон Карре, где их глазам представилось несколько необычное зрелище: два десятка солидных с виду господ с неподдельным интересом созерцали пустое место на стене. Из стены торчали крючки, на которых совсем недавно висела «Джоконда.

– Типичная дырка от бублика, – кивнул Ганцзалин.

– Так всегда и бывает, – заметил Сальмон. – У людей под носом может быть необыкновенное художественное сокровище, и никто даже не почешется. А стоит это сокровище украсть, как вокруг него немедленно начинается истерика.

Дырка от бублика, впрочем, не заинтересовала Нестора Васильевича. Гораздо большее любопытство у него вызвала дверь, ведущая на черную лестницу. Он попросил спутников прикрыть его от любопытных взоров публики, а сам принялся за изучение замка. Осмотр, устроенный действительным статским советником, продолжался недолго.

– Что ж, – сказал он, наконец, распрямляясь, – картина происшедшего становится яснее. Я знаю этот тип замков, они объединены с ручками. Нечто похожее используется в психиатрических лечебницах. Когда похититель снял «Джоконду» со стены, он попытался выйти на лестницу, чтобы покинуть здание. Однако дверь оказалась запертой. Возможно, у него были ключи или отмычка, но они по какой-то причине не сработали. Не исключено, что вор сразу попытался вскрыть замок слесарными инструментами. Правда, слесарь из него оказался еще худший, чем взломщик. Видимо, он открутил ручку и только после этого взялся за замок. Однако вскрыть дверь он, увы, так и не смог.

– Почему вы так думаете? – удивился Сальмон. – Он же все-таки вынес картину.

– Элементарно, Ватсон, – торжествующе сказал Ганцзалин.

– Ганцзалин прав, это действительно элементарно, – согласился Нестор Васильевич, – нужно лишь знать характер этих замков. После того, как снимаешь ручку, отпереть дверь уже нельзя, это, если хотите, дополнительная мера безопасности. Но этого не знал похититель. Он вытащил ручку, и оказался перед наглухо запертой дверью. Открыть такую дверь можно, только вынув из нее замок. А это уже более сложная и обременительная операция, требующая целого набора слесарных инструментов. Едва ли похититель, отправляясь на дело, потащил с собой целый ящик с инструментами.

– И что же отсюда следует? – спросил Сальмон нетерпеливо.

– Отсюда следует, что похитителю помогли выйти на улицу, – безмятежно отвечал действительный статский советник. – Кто-то вполне профессионально вынул замок и вскрыл дверь, выпустив вора наружу. Это, значит, нам нужно искать пролетария. И не просто пролетария, а постоянного работника музея – в противном случае вряд ли бы он смог войти в Лувр в выходной.

– Полагаете, у вора был сообщник? – спросил Сальмон.

Брови Загорского сошлись на переносице, вид у него сделался скептический.

– Не уверен, – сказал он. – Может быть, пролетария использовали, что называется, втемную. Может быть, он вообще тут случайный персонаж. Это только в книгах все заранее продумано и подготовлено, в жизни всякое крупное похищение часто обязано не хорошей подготовке, а стечению обстоятельств, иной раз совершенно случайных.

– И все же, я полагаю, у вора был сообщник, – не согласился журналист. – Кстати сказать, полиция тоже к этому склоняется.

Нестор Васильевич небрежно пожал плечами. Люди вечно к чему-то склоняются, словно трава под ветром, но это не значит, что ветер дует в нужную сторону. Почему, кстати сказать, полиция думает, что у вора был какой-то сообщник?

Сальмон объяснил, что все дело в весе.

– В весе? – удивился Загорский.

Да, в весе картины. Журналисты пишут, что вместе с рамой и защитным коробом она должна была весить около восьмидесяти килограммов. Согласитесь, унести такой вес одному человеку крайне трудно, если только он не чемпион по тяжелой атлетике.

– Ерунда, – легкомысленно отмахнулся действительный статский советник.

– Почему же ерунда? – несколько обиженно осведомился Сальмон.

– Во-первых, он не понес картину в раме и коробе, а оставил все лишнее на лестнице, – отвечал Нестор Васильевич.

– Но даже просто снять такую тяжесть со стены – нелегкое испытание, – не уступал журналист.

Загорский отвечал, что журналисты ошиблись с оценкой веса украденного. Известен размер короба для «Джоконды», а также известно, из какого материала он делался. Зная все это, он произвел некоторые вычисления и установил, что картина с рамой и коробом весила вовсе не 80, а всего только 35–40 килограммов, а это уже вес, вполне подъемный для одного взрослого мужчины.

– Если только он не страдает ущемлением грыжи, – вставил Ганцзалин.

– Благодарю тебя, это очень ценное замечание, – поморщился Нестор Васильевич и снова повернулся к Сальмону. – Нет-нет, если и есть у похитителя сообщник, то он, скорее всего, не в музее скрывается, а за его пределами.

Тут Ганцзалин хитро прищурился и заявил, что знает, о каком именно сообщнике может идти речь. Это не кто иной, как мсье Альфонс Бертильон.

– Почему вы так решили? – изумился журналист.

– Во-первых, он загубил отпечатки пальцев на коробе и ручке, а это единственный показатель, по которому можно узнать вора, – с охотой отвечал китаец. – Во-вторых, он направил расследование в сторону бертильонажа: стал измерять работников музея и тем самым сорвал их опрос.

– И то, и другое могло выйти случайно, – не согласился Сальмон.

– Могло, – кивнул Ганцзалин. – Но только одно из двух. А мы имеем дело сразу с двумя срывами расследования, причем сделал это один и тот же человек.

– Неужели вы думаете, что знаменитый криминалист… – начал было Сальмон, но его внезапно перебил Нестор Васильевич.

Он сказал, что всякая версия имеет право на существование, но всякая версия должна быть убедительно доказана, иначе грош ей цена. Сейчас бессмысленно строить дедуктивные замки на песке, у них есть вполне конкретная задача – найти пролетария, который выпустил похитителя из Лувра. И в этом им должен помочь их друг Андре Сальмон, на него сейчас вся надежда.

Сальмон объявил, что он знаком с техническим директором Лувра мсье Пике, а у того наверняка есть вся интересующая их информация.

– А этот Пике захочет иметь с вами дело? – осторожно осведомился Нестор Васильевич. – Вы же как будто ходите в сообщниках похитителей…

– Так полагают только мои коллеги из бульварных газет и примкнувшие к ним идиоты, – отвечал журналист. – Пике знает меня сто лет. Если бы я хотел украсть Джоконду, я бы давно это сделал, не сомневайтесь.

– Что ж, вперед, и вырвите у мсье Пике все тайны работающих в Лувре пролетариев, – благословил Сальмона Загорский, после чего тот немедленно отправился к техническому директору Лувра.

* * *

Тем временем действительный статский советник обратил взыскательный взор на помощника.

– За дедукцию и сообразительность хвалю, – сказал он. – Насчет Бертильона – версия любопытная, однако не любую версию нужно немедленно предавать гласности. Всякое слово должно говориться во благовремении. Или, говоря попросту, в нашем деле важно не только что, но и когда.

Ганцзалин скорчил рожу, но спорить не стал – он был польщен, что господин отдал должное его уму.

Спустя десять минут вернулся Сальмон и еще издали торжествующе помахал Загорскому листком. Это оказался список технического персонала Лувра. Как выяснилось, в день похищения в музее дежурили трое: мсье Габен, мсье Лотье и мсье Форту.

– Мсье Форту и сегодня в музее, он водопроводчик, – сказал Сальмон.

– То, что надо, – заметил Загорский, – идем, поговорим с этим Форту.

Водопроводчик оказался добродушным рабочим с очень простым лицом. Впрочем, лицо это казалось сейчас несколько озабоченным.

– Здравствуйте, господа хорошие, – проговорил он, переводя тревожный взгляд с Загорского на Ганцзалина, а с Ганцзалина – на Сальмона. – Мне сказали, у вас ко мне какое-то дело. Если какие есть претензии по работе, так я водопроводчиком уже давно, и за все время никаких серьезных взысканий не имел, а если кто и бывает недоволен, так это у всякого свой характер, а сам-то я завсегда стараюсь, как лучше, а не так, чтобы как некоторые, сикось-накось, потому что бывают, конечно, и в нашем деле такие люди, что просто оторви да брось, но это, ясное дело, не про меня. Ну, а если все ж таки есть какие претензии, так я считаю, что лучше сразу высказать все начистоту да и разойтись без шума и ссоры…

– Нет-нет, – прервал Загорский словоохотливого собеседника, – к вам нет никаких претензий. Более того, начальство отзывается о вас, как работнике очень хорошем и дисциплинированном.

Услышав такое, мсье Форту немедленно расплылся в улыбке.

– Что есть, то есть, – заговорил он, явно довольный, – скрывать не буду, потому как завсегда делаю по совести, а не то, что кто другой, которые так делают, что всегда надо потом за ними переделывать, ну, а я, известно, совсем не такой человек, а совсем даже наоборот…

– И очень хорошо, – снова перебил его Нестор Васильевич. – Мы знаем, что в день, когда украли «Джоконду», вы были в Лувре.

– Ваша правда, был, – согласился водопроводчик, – поскольку мое было дежурство, а если бы не так, то был бы кто другой, или, даже, может, третий.

– Скажите, пожалуйста, не видели ли вы в этот день чего-то странного или подозрительного?

Водопроводчик отрицательно покачал головой.

– Не говорите сразу, подумайте, – настаивал действительный статский советник.

Да тут думай – не думай, все одно. Не видел, и весь сказ. Его уж до этого полиция спрашивала, тоже, дескать, не видел ли чего подозрительного. А что ему подозрительного видеть, он свою работу завсегда тщательно делает, ни единой протечки или прорыва по его вине не было никогда, а если и было, так не из-за него, а потому что другие так сделали, а он-то всегда в наилучшем виде.

Нестор Васильевич кивнул: хорошо, если так, зададим конкретный вопрос. Не проходил ли он, случайно, в тот день мимо зала Карре где-то между семью и восемью часами утра?

Водопроводчик задумался. Может, и проходил, почему нет, он, когда дежурный, почитай, через весь Лувр проходит, потому что в этом и состоит его работа, чтобы всюду ходить и все примечать, а если где, не дай Бог, неисправность какая, тут же ее и выправить.

– Отлично, – кивнул Загорский. – А когда вы проходили мимо зала Карре, не встретился ли вам человек, который стоял у двери на лестницу и никак не мог выйти наружу?

Мсье Форту поглядел на Загорского с удивлением. Теперь он вспоминает: был такой человек, стоял прямо у двери и выйти на лестницу не мог.

– А почему он не мог выйти? – продолжал Нестор Васильевич свои расспросы. – Что ему мешало?

Да ничего ему не мешало, но и не помогало тоже, вот ведь какая штука получается. Он выйти хотел, а на двери ручки не было. Верно, какие-то озорники открутили. А без ручки-то на лестницу не выйдешь, такая вот история. Там надо на ручку нажать, а потом дверь толкнуть – тогда уж только можно и выйти. А если нет ручки, так и нажимать не на что, и не откроешь тогда ничего. Вот в тот раз ручки-то не было, а тому мсье, стало быть, кровь из носу надо было выйти. Ну, он, Форту, и решил ему помочь, вынул замок, и дверь открылась.

– Понятно, – сказал Загорский. – А когда он вышел, вы вставили замок обратно?

– Нет, не вставлял. Я как подумал: ручки все равно нет, замок сломан. А если еще кому понадобится выйти? Потому решил пока оставить, как есть, чтобы потом плотник наш, Филипп, установил уже все, как положено…

Нестор Васильевич кивнул. А что нес человек, которому мсье Форту открыл дверь?

Форту на миг задумался.

– Что нес-то? Ваша правда, что-то нес. Я, признаться, не разглядел, большое что-то, квадратное, тяжелое, видно было, с натугой несет. Он сверху блузу рабочую накинул, вот и не разобрать было.

– Может быть, это была картина? – подсказал Нестор Васильевич.

Водопроводчик развел руками: наверняка картина. Тут все время картины носят туда и сюда, это же музей, так что удивляться нечего.

Загорский снова кивнул. А не может ли мсье Форту описать человека, который нес картину?

Форту неожиданно замялся. Трудновато будет. Господин-то этот недоволен очень был, что ручки нет и выйти нельзя, на самого Форту даже и не смотрел, только в дверь уставился и бурчал чего-то. Вышло, что почти все время Форту ему в спину смотрел, а со спины-то и не разберешь особенно ничего. Так что сказать ему и нечего насчет того, как тот господин выглядел.

Загорский, услышав такое, только крякнул. Вид у него был обескураженный. Водопроводчик неловко переминался на месте, Сальмон с любопытством разглядывал Загорского, Ганцзалин сохранял на лице полную невозмутимость.

Отпустив мсье Форту, Нестор Васильевич повернулся к своим спутникам.

– Что ж, – сказал он, – похоже, без господина префекта нам в этом деле все-таки не обойтись.