Текст книги "Киндер, кюхе, кирхе (СИ)"

Автор книги: Андрромаха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– А когда понял? – голос Олега мягко вздрогнул.

– Когда тебя с Клеем застал. Я когда осознал, что вы трахались, чуть не умер. Казалось: в пропасть лечу. Всё, для чего жить, чему радоваться, вдруг в щепки разнесло. А когда ты объяснил, что хотел – для меня…. Когда оказалось, что есть, чего ждать. Что ты можешь любить меня, хочешь любить. И вот оно – НАСТОЯЩЕЕ!... Меня, знаешь, как придавило. Я в ту же ночь понял, что – ЛЮБЛЮ. Что всё правда – все стихи эти, песни, открытки с сердечками: всё так бывает. А то, что ты – мужик, меня даже как-то не смутило. Я даже не подумал, что ты не того пола. Это был – ТЫ. …Я – придурок, да? – он вдруг смутился своей откровенности и посмотрел на друга напряженно и виновато.

– Ты – Минька! Мой родной. Любимый. Мы всегда будем вместе. Ведь так?

– Да! – кивнул он успокоенно и снова спрятал лицо на широкой груди.

Прим. автора.

* «Ум бель рогаццо» (разговорное, итальянское un bel ragazzo) – красивый мальчик.

* ОВИР – Отдел Виз И Регистраций – организация, выдающая визы за границу.

* Спецификация – здесь: алгоритм обработки детали, в котором детально расписаны последовательность операций, режимы работы станков и т.п. От спецификации зависит время обработки, точность, зазоры, ожидаемый процент брака и проч.

* Харрасмент – домогательство (чаще всего с сексуальным подтекстом), причиняющее неудобство или вред поведение, нарушающее неприкосновенность чьей-то частной жизни. К харрасменту могут быть отнесены сомнительные шутки, похотливые жесты, прикосновения и т.д. и т.п.

если ты хочешь любить меня

полюби и мою тень 

открой для нее свою дверь 

впусти ее в дом 

тонкая длинная черная тварь 

прилипла к моим ногам 

она ненавидит свет 

но без света ее нет 

если ты хочешь – сделай белой мою тень 

если ты можешь – сделай белой мою тень 

кто же кто еще кроме тебя? 

кто же кто еще если не ты? 

Кто еще. В. Бутусов – И. Кормильцев

«Свекрови» своей Мишка побаивался.

Нет, Лариса Станиславовна была не строгая. И уж тем более – не злая. Интеллигентная, тихая, пожилая уже женщина с неуверенным голосом и в очках с очень толстыми стеклами, она была совсем не похожа на молодую, бойкую, шумную Мишкину маму. Она беспрекословно приняла версию, что Миша – брат Светланы и родной дядя Юрика. Когда они привезли годовалого малыша – специально, чтоб показать бабушке, Олег, открывая в мобильнике Светкино фото, объяснил:

– Видишь, мам, у нее травма лица. Она стесняется новых людей. Пожалуйста, не настаивай на знакомстве. Она с тобой поговорит по телефону, хорошо?

Лариса Станиславовна незаметным движением утирала старческие слезы и негромко говорила сыну:

– Олежка, только ты помнишь…. Всегда помнишь, о чем мы договаривались, да? Мне не придется стыдится?...

– Мама, не надо! – неловко оборвал ее Олег.

Смысла этих слов Миша не понял. И объяснять их ему никто не стал.

Теперь в Кострому они приехали вдвоем – по настойчивой просьбе Наташи. В первый же вечер состоялся тот разговор.

– Олег, у нас с мамой к тебе серьезное дело.

– Мне выйти? – порывисто поднялся Мишка.

– Нет, сиди. Светы здесь нет, ты – ее представитель, и мы хотим, чтоб ты тоже послушал. Правда, мам? – Лариса Станиславовна кивнула, и Наташа продолжила своим учительским тоном: – Олег, какие у вас планы?

Олег растерялся:

– …Планы? Я – работаю. Юра летом в сад пойдет.

– Ты здесь прописан….

– Я сюда не вернусь, – быстро проговорил он.

– Не перебивай, пожалуйста. Квартира у нас небольшая. Вадик вырос. Рае – тринадцать. И Юре нужно постоянное место прописки. Мы с мамой накопили сто девяносто тысяч. Я разговаривала на работе, мне дадут беспроцентную ссуду – еще пятьдесят. Я смотрела в интернете цены на жильё в Новгороде. Если Миша… и Света… продадут автомобиль, вам хватит на хорошую однушку.

– Я не буду брать у вас денег! – запротестовал Олег.

– Будешь! – категорически отрезала Наташа. – Мы с мамой специально копили их для тебя долгие годы.

– …Возьмем? – спрашивал Олег Мишку ночью.

– Не знаю. Тебе решать, твои же родные.

Им постелили в единственной в квартире изолированной комнате. И они сидели в темноте друг напротив друга: Олег – на кровати, Миша – на раскладушке:

– Машину продадим, а тебя ко мне пропишем. А потом снова купим жигуленка.

– Мне мать не разрешит выписаться из Сатарок. Там же, типа, всё мое: квартира, бабкин дом, огороды.

– И в старости мы будем олигархами! – хохотнул Олег.

– Тихо ты! …Всё слышно, – слышимость в «хрущевке», и правда, была «идеальная».

Они долго негромко разговаривали. Потом решили всё же: деньги брать.

– А на то, что платим сейчас за аренду, теперь будем мебель покупать! – мечтал Мишка.

– Ладно, спим! Завтра в шесть – подъем. Самый клёв – на зорьке.

На зимнюю рыбалку их зазвал брат отца, дядя Витя. Вадик тоже просился, но Наташа не отпустила.

Ни мать, ни Райка, ни дядя Витя подробностей личной жизни Олега не знали. А вот восемнадцатилетний Вадик – просек.

– Мам, а дядя Олег с этим Мишей – того? – спросил он в один из их первых визитов.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась Наташа.

Но тинейджера было не обмануть.

– А ты не видишь, как Мишка на дядю Олега смотрит? Я на девчонок так не смотрел никогда!...

– Мне стыдно тебя слушать! – оборвала она его развязную фразу.

– Ну-ну, давай, стыдись! – хмыкнул сын. – Спроси их на всякий случай: вместе им стелить или по отдельности?

Больше всего Наташа боялась, что Вадик что-нибудь ляпнет при Рае. Поэтому она решила взять сына в союзники:

– Вадим, ты – взрослый человек! Ты уже моя поддержка и опора! – сменила она тактику. – Да, дядя Олег и Михаил живут вместе. Но я надеюсь, при сестре и бабушке ты будешь об этом молчать.

– А при них? – ухмыльнулся сын.

Ей надоела эта бравада, и она обрезала его:

– А при них – давай, остри! Посмотрим, что получится.

Острить при гостях Вадим, конечно, не решился. Но общался – с удовольствием. Тем более что Мишка оказался клёвым мужиком: и рыбачить умел, и в футболе разбирался, и движок у мопеда перебрал так, что Вадик и его приятели просто ошизели! А вот Наташе то, что бой-френд брата стал кумиром ее сына, не нравилось. Она долго сомневалась, отпускать ли сейчас сына «на рыбу». А решилось всё короткой и случайной сценкой.

Олег помогал сестре разбираться на антресолях. Мишка сидел на кухне и через планшет копался в интернете. Вадик только что пришел из института.

– Вадим, нагрей себе борща! – сказала Наташа, на секунду оторвавшись от коробки старой обуви, извлеченной с антресолей.

– Угу! – буркнул сын. А сам на кухне налил себе чая, взял батон хлеба и накромсал колбасы, зубами отдирая шкурку. Забирая еду со стола, нечаянно смел на пол пару колбасных очисток. Под мышкой у него был зажат хлеб, в руках – тарелка и чашка. Ставить это всё, потом снова брать было – в лом. Покосившись на читающего что-то в планшете гостя, Вадик ногой зафутболил мусор под холодильник и пошел к дверям. Мишка, заметивший это, обалдел: попробовал бы кто-нибудь в Ключах, у бабы Зои, сделать также!...

– Вадим, вернись, пожалуйста! – окликнул он ледяным тоном.

Вадик вопросительно обернулся в дверях.

– Подними! – Миша показал взглядом под холодильник.

Пацан скорчил вызывающую мину, хотел сдерзить, но Миша строже сдвинул брови. Ослушаться оказалось трудно. Шлепнув чашку с тарелкой на стол, Вадик опустился на колени, выгреб из-под холодильника колбасные шкурки, выбросил в ведро.

– Руки помой! – это Мишка сказал уже почти на автомате. Всё-таки, как не крути, у него был уже почти трехлетний сын.

Вадик включил кран. Наташа в коридоре прислушалась к непонятному эпизоду: менторский Мишин окрик, шаги сына, какие-то разборки.

– Что здесь у вас?... – показалась она в дверях.

– Ничего! – хмыкнул Вадим, отправляясь к себе в комнату с чаем и бутербродами.

– Всё в порядке, – из-за его спины спокойно ответил Миша.

Как она пропустила момент, когда у них возникли какие-то личные, секретные отношения!? Теперь Наташа окончательно решила:

– Вадим, на рыбалку ты завтра не поедешь: холодно.

– Ну, маааам!

– Закрыли тему!

Вадик только вздохнул: трудно жить, когда твоя мама – училка!

Рыбалка была хороша: Волга есть Волга! Они накрутили себе лунок, палатку поставили, всё – чин-чинарем. Олег судачка заблеснил килограмма на два. Дядя Витя с Мишкой окуней тягали. Потом пошла с реки позёмка. Глаза забивало, палатку пришлось переставить. Продрогли все. Тогда дядя Витя вытащил из ящика «ноль пять»*:

– Ну что: согреемся?

– Я – пас! – сразу сказал Мишка.

– Ты ж больше всех замерз! – запротестовал старый рыбак. – Давай, не дури. Выпьешь сто грамм и – норма! – он разлил водку по трем стопкам: – Вздрогнем!

Олег – выпил. Мишка – отказался. Но дядя Витя отказ не принимал:

– Ну, ты – что: не русский человек?

– Русский. Просто не пью.

– На морозе? На рыбалке? Не пьешь? Я не верю! – «белая» уже побежала по дядькиным жилам, и ему хотелось добиваться для всех добра и справедливости.

– Оставь, дядь Вить! – попробовал унять его Олег. – Ну, не пьет – и не пьет! Нам же больше достанется!

– Не наааадо! – выставил вперед себя ладонь дядя Витя. – Я на всех заготовил, – он запустил руку в свой ящик и достал, держа за горлышки, еще пару бутылок. – Что я, первый раз, что ли, зимой рыбачу? Или мой новый родственничек – «орда»? Я знать хочу, в какой семье ты мать нашел для моего внучатого племянника!

– Какая еще «орда»?! – фыркнул Мишка.

– Ну, ты – с Поволжья? – вцепился в его локоть дядя Витя.

– Да.

– Там у хана Батыя столица была?

– Ну, не у нас была столица-то. В Татарстане….

– Я не знаааааю! – дядя Витя налил себе и племяннику еще, и – выпил. – А раз ты водку в самый лютый мороз не пьешь, значит, ты – ордынец! Вон, глаза у тебя – черные. И Юрка, значит, тоже в тебя пойдет. Олег, как ты допустил это, а?

Миша обиделся за Юрку даже, не за себя.

– Какой я, к богу душу в рай, «ордынец»!? Русский я! И отец у меня, Евгений Иванович – русский. И дед, Иван Никанорович!

– Тогда – пей! – придвинул дядя Витя Мише стопку.

– Хорошо! – Мишка взял стакан и опрокинул разом. – Так – пойдет?

– Отлично! – оживился старик. – Вот теперь я понимаю: Миша – наш человек! И Юрка – наш, исконный.

– Минь! – предостерегающе произнес Олег.

Но Мишка повернулся к нему, уже блестя глазами:

– А ты спокойно относишься, что твоего сына, бог знает, в чем подозревают!?

А борец за «исконность» своего рода уже налил Мишке очередные сто грамм:

– Олег, не лезь! Дай, я с новым родственником пообщаюсь!

Не сказать, чтоб Мишка сильно набрался. Но – так, все-таки выпил слегка. Дядю Витю развезло. Олег разозлился. Палатку собрали, снасти уложили в короба и двинулись домой. Дядьку довезли прямо до порога. Сами явились домой уже в сумерках.

Хорошо, что в квартире была только Наташа. Бабушка с Раей уехали с ночевкой к родне – да, потому что места при гостях не доставало. Вадик ушел куда-то с друзьями.

– Ужинать будете? – спросила Наташа.

– Я – нет! – сердито ответил Олег. – А этого – сама спрашивай… алкоголика.

– Нет, ну что я – алкоголик?! – нетрезво возмутился Мишка. – Это же твой родственник был, правда? Это он сказал, что я – «орда». Я здесь всем – поперёк!

– Не выдумывай, Миш! – не ко времени встряла Наташа.

Мишка повернулся к ней:

– А что – не так? Я – гей. Я – орда. Я – деревня! Ведь вы боитесь сына своего с нами отпускать, потому что я – гей. Вы что – думаете: я не могу себя контролировать и буду соблазнять племянника собственного мужа? Да рядом со мной ему безопасней, чем в Изобразительном Музее! Неужели вы думаете, что я поставлю под удар свои отношения с Олегом? Вы еще не поняли, как я его люблю, как дорожу, как боюсь потерять? – в теплом доме Мишку окончательно развезло от водки. – А он меня, между прочим, очень строго держит! Он меня бьет, между прочим!...

Мишка не понял, что и когда поменялось вокруг него. Он еще что-то говорил, но Наташа, схватившись за сердце, осела на табуретку, шепча побелевшими губами:

– Олег, Олег, лекарство!

Олег ожесточенно дернул оратора за руку:

– Заткнись, урод! – рванул к шкафам, распахнул их все: – Ната, где аптечка? Где? Вот это? – достал пузырек и начал считать капли.

– Что?... – непонимающе оглядел их Мишка.

– Заткниссссь! – шипел Олег.

– Уезжайте отсюда, Олег! Уходите! Прямо сейчас! – Наташа слабо махала на них руками. Ее душили слезы. Олег подал ей валокордин. Но ее подбородок дрожал, и было слышно, как стакан стучит о зубы.

– Ната! – горячо говорил Олег. – Это – неправда! Он врёт! Не думай так про меня!

Зажмурив глаза, она мотала головой:

– Молчи! Молчи! Уходите! Вдруг мама вернется сегодня?!

Олег зло обернулся к растерявшемуся, притихшему Мишке:

– Ну-ка раздевайся, правдоруб! Живо. До трусов.

– Чего? – опешил Мишка, отступая.

Трясясь от ярости, Олег сжал кулаки:

– Молча, я сказал. Быстро, я сказал. До трусов!

– Не надо, Олег. Оставь его в покое. Пожалуйста, уедьте! Мама не переживет.

Но Олег не мог остановиться, не мог изменить решение:

– Ната, ты хоть раз видела его с фингалом? Хоть один синяк на нем был? Ты сейчас сама увидишь: нигде, НИГДЕ ни одного синяка. Даже крошечного, поняла?! Он хрень сейчас сморозил. Я его не бью! – и грозно повернулся к испуганному Мишке: – Ну?!

Мишка, бормотал:

– Лёль, зачем? Что ты делаешь!? – но все же не посмел ослушаться и быстрыми движениями освободился от одежды.

Олег щелкнул выключателям, зажигая еще два рожка люстры, добавил свет над плитой и вытолкнул любовника на середину кухни:

– Смотри: ни одного синяка. …Руки подними! Покажи спину!

Миша поднял руки и развернулся спиной.

– Не надо! – безысходно и отчаянно рыдала Наташа.

– Посмотри! – Олег тряс ее за плечо. – Убедись! – а потом, любовнику: – Честно отвечай: я хоть один раз тебе что-нибудь сломал?

– Нет, – мотал головой Мишка.

– А на скорой тебя увозили?

– Нет.

– Ты слышала, Наташ? – потом он повернулся к другу: – Одевайся!

Миша взял рубашку, но дрожащими пальцами никак не мог попасть в рукав. Тогда Олег обнял его одной рукой, другой собрал с пола разбросанную одежду:

– Всё, пошли, уложу тебя спать. Успокойся. Прости меня. Ты просто сейчас был не прав.

Наташа сидела у стола и плакала, закрыв лицо руками. Олег уже тащил Мишку из кухни, когда тот обернулся в дверях:

– Наташа, простите!... Я не хотел!...

Олег отвел его в комнату, сорвал покрывало с постели, уложил дрожащего парня и сам опустился на колени перед кроватью:

– Миня, прости! Это очень нужно было сейчас. Ты поймешь когда-нибудь. Я тебе расскажу. …Понимаешь, здесь нельзя так говорить. Я же не бил тебя по-настоящему, правда?

– Не бил, – эхом отозвался Мишка.

Его колотило. Олег закутал его одеялом.

– Она бы не поверила словам. Это было самое верное, понимаешь? – Олег говорил торопливо, сам не особо веря своим словам. – Минь, ты ведь сильный у меня, да? Ты простишь меня, правда? Я пойду Наташу успокою.

– Иди! – откликнулся Мишка.

– А ты мне пока подушку согрей, хорошо? – Олег взял подушку и запихнул ее к Мишке под одеяло. – Обними ее и спи! А я поговорю с Наткой и вернусь. Надо, чтобы она перестала плакать.

– Хорошо, – кивнул Мишка. – Я – согрею.

Олег вышел на кухню. Наташа уже без рыданий сидела за столом, бессильно уронив голову на сложенные руки.

– Как ты? – тихо спросил брат. – Давай, давление померяю?

– Помнишь, как отец бил маму? – вместо ответа еще тише сказала она. – Здесь, в этой квартире? Помнишь, как соседка кричала: «Он убил ее, убил!»? Как ее увозили на скорой? Как он выбил тебе два зуба, а мама говорила: «слава Богу, молочные!»

Олег встал у подоконника и прислонился лбом к стеклу:

– А однажды нас дядя Витя забрал на такси, а я выбежал в тапочках. Была зима. И я простудился, пока ехали.

– …А наутро я сюда прибежала одна, чтоб забрать твои валенки. Мне было тринадцать. Или четырнадцать?... И я так боялась, что отец меня убьет. Не могла решиться открыть дверь, стояла в подъезде, пока не замерзла. Но он спал. Я забрала валенки, мамину шаль и свой портфель. А в школу меня мама в тот день всё равно не пустила….

– Наташ, я не бью его, правда. То, про что он сказал – мне неловко тебе это говорить – это секс такой. Такой бывает, знаешь?

– Вы оба теперь врете, – сказала она без выражения. – Он для тебя подтвердит всё, что угодно.

– Нет же, Нат! Это – правда! Если б на нем были следы побоев, я б не заставил его при тебе раздеваться.

– …Олег, если мама узнает, что ты бьешь человека, который тебя любит, она не переживет. Если узнает, что гей – пусть! Но если узнает, что ты как отец – это убьет ее. Это самое страшное для нее в жизни, понимаешь?

– Нат, говорю ж тебе – только игра! …Не знаю, зачем ему это потребовалось рассказывать. Ему водки пить совсем нельзя. Его «метёт» сразу и без остановки.

– Он-то как раз всё правильно сказал. И про то, почему я Вадика с вами не отпустила. И про то, чего я боюсь. Он – очень мудрый, твой маленький Миша. И, я боюсь, он разрешит тебе всё, также как мама разрешала отцу. Только этого нельзя, ты понимаешь!?

– Нат, мне этого не надо! Мишка сам меня просил о жестком сексе. Долго просил, а я не соглашался. Ты понимаешь, почему. Потом я решился. И оказалось, я – могу. Не заводиться, не калечить. Просто так… любить. Нат, это, правда, не для нашего с тобой разговора….

– Олег, только Юру – никогда! Ты меня слышишь? Я сразу заявлю в полицию, если узнаю. Юра не должен страдать!

– Нат, замолчи! Зачем ты?... – голос Олега прервался слезами.

– Прости! – она приняла транквилизатор, и теперь ее клонило в сон. – Олег, я – лягу. Ты иди к нему. Извинись, хорошо? И за меня извинись. Он прав: я действительно ему не доверяла… и так глупо….

Когда Олег пришел в комнату, Мишка дрых «без задних ног». Олег посидел на краешке кровати, положив ему руку на плечо. Но того окончательно сморило опьянение, он даже не обоснулся.

 – Господи, заяц, кто ж тебя за язык-то тянул? – прошептал Олег. – Ладно, спи. Разрулим как-нибудь!

Но утром его настроение уже не было таким мирным. Он злился на Мишку за пьянку. И за страшные слова, которых теперь уже никогда не забудет Наташа. И у него тянуло под ложечкой, когда он пытался представить, что произошло бы, если бы эти слова услышала мама.

Когда Мишка проснулся, Олег стоял у окна.

– Лёля, привет! – произнес Мишка виновато и заискивающе. – Как вчера – обошлось? Что я не так сказал-то?

– Ты всё правильно сказал: что я тебя бью. Вот это мы сейчас и прокрутим! Раздевайся и ложись!

– Ты что?! – испуганно вскинулся Миша. – Здесь? Услышат же!

– А ты орать собрался? – в голосе Олега звучала насмешка.

– Знаешь же, что – нет. Но – при них?!... Меня приняли в семью. Со мной общаются на равных. Не унижай меня, не надо! Как я буду им потом в глаза смотреть?

– Мамы с Раей дома нет. А как ты будешь выглядеть перед Натой – это вчера надо было думать, прежде чем ей про наши постельные игры рассказывать. Ну, а Вадик…. Вадик – взрослый мальчик, как-нибудь разберется, что к чему.

Мишка артачился:

– Лёль, я не лягу! Давай до дома подождем….

– Окей! – Олег резко распахнул дверцы шкафа и принялся бросать вещи в сумку. – Собирайся: мы едем домой.

– Лёля, не нужно!... Ну как мы уедем?! Тебя здесь так ждали: Лариса Станиславовна, Рая. Мы пробыли всего два дня. …Если хочешь, я уеду один!

– …Как по пьяни хрень нести, так ты – мужик! А как отвечать, так – тряпка!? Я хочу, чтоб Ната поверила, что то, что у нас с тобой бывает, – игра, после которой тебе на задницу садиться больно. А не побои, после которых тебя в гипс закатывают. Не зли меня, ложись!

Мишка был раздавлен. Он сидел, закрыв лицо руками. Потом встал, подошел к Олегу и вытянул недособранную сумку из его руки:

– Ладно. Пусть,… – он полностью разделся, щеки его пылали. – Ты хоть дверь задвинь чем-нибудь.

– Никто не войдет. Дай мне ремень!

Мишка вытащил ремень из своих брюк, протянул его мужу и медлил, не решаясь лечь. Вид у него был абсолютно несчастным. Он подошел совсем близко к кровати и в последний раз, уже не надеясь на пощаду, проговорил серьезным, чуть подрагивающим голосом:

– Олег, прошу тебя: не надо!

И вдруг Олег согласился:

– Ладно, не надо! – и бросил ремень на кровать. – Одевайся, пойдем завтракать.

– Правда? – вскинул голову Миша.

– Да.

– Ты простил? Мы не уезжаем?

– Не уезжаем, – Олег сунул сумку обратно в шкаф и вышел из комнаты.

Мишка оделся и выскользнул в ванную. Долго умывался холодной водой, стараясь смыть с горящего лица румянец стыда и позора. Долго брился. Расстроенно посмотрел в глаза своему отражению:

– При чем здесь: «мужик или тряпка»? – собрался с духом и пошел на кухню.

– Доброе утро! – он постарался сказать это бодро и независимо.

– Доброе! – Олег со смеющимися глазами разливал кофе из турки по двум чашкам. Кроме него на кухне никого не было.

– А где хозяева?

– Мы с тобой сейчас хозяева.

– А Наташа с Вадиком?

– Уехали в маркет. Давно, с утра еще.

– И ты знал?...

– Что уехали? Знал.

И в этот миг у Мишки внутри словно щелкнул какой-то тумблер:

– Тебе так нравится надо мной издеваться? – он посмотрел на Олега горько и осуждающе, развернулся и ушел в комнату.

Олег, подхватив обе чашки, пошел за ним:

– Минечка, прости! Я – не удержался. Ты был вчера неправ. Ты подставил меня перед сестрой. И тебе действительно нельзя пить водку!

Но в Мишке что-то сломалось. Ему не хотелось извинений. Ему не хотелось секса. Он устало посмотрел на друга:

– Ладно. Проехали.

– Миня, я всё объясню!... – торопливо начал Олег.

Но во входной двери завозился ключ.

– Оставь при себе! – бросил ему Мишка и пошел встречать хозяев.

Наташа с Вадимом притащили тяжелые сумки.

– А нас нельзя было попросить помочь? – спросил Мишка с укором.

Наташа после вчерашнего боялась посмотреть ему в лицо. Но он, судя по всему, взял себя в руки и забрал ситуацию под контроль. Протянул руку за сумкой и сказал, переходя на «ты»:

– Давай, на кухню отнесу. Ну, зачем было надрываться? Мы же дома!

Наташа отдала ему сумки. Посмотрела на брата, с растерянным и виноватым видом маячащего у Мишки за спиной. Переодевшись, пришла на кухню. Миша с тарелкой стоял у окна и доедал завтрак.

– Подожди, мы накупили вкусного. Сейчас достану! – сказала она.

– Не надо. Я уже поел.

Наташа чувствовала, что должна сейчас сделать для него что-то хорошее. И, наклонившись над пакетами и вытаскивая из них пачки и коробки, она сказала, как о привычном:

– Олег говорил, у тебя по матанализу* – пятерка?

– Да. А что?

– Понимаешь, мы здесь все – гуманитарии. Ты – единственный технарь. А у Вадика – курсовик по интегралам. И некого спросить. Поможешь?

Он понял ее извинения. И принял их.

– Вадим! – окликнул он, проходя в большую комнату, где Олегов племянник сидел перед телевизором. – Мама сказала, у тебя с интегралами засада? Пойдем, разберемся.

Вадим неохотно пожал плечом. Но за Мишкиной спиной молчаливо возникли мама и дядя Олег. Тогда студент встал, выключил телик и первым пошел в свою комнату. Спустя несколько минут до Наташи, разложившей в большой комнате швейную машинку, доносились спокойные и размеренные Мишкины слова:

– Таблицу интегралов открывай. Есть она в учебнике? Отлично!... Теперь бери лист и выписывай сверху формулу интегрирования сложной функции….

Это был первый их конфликт, не растаявший бесследно в первые же несколько часов.

Весь день Олег пытался остаться с Мишей наедине, но тот избегал его, отстранялся. Занимался с Вадимом интегралами, вызвался с Наташей ехать за Райкой и бабушкой, на обратном пути согласился пофотографировать их в Центре.

Кто воспитывал подростков, знает, как тяжело вкладывать ум-разум в их бунтующие головы. Вот почему Наташа любых приехавших гостей зазывала в музеи, в монастырь* или просто побродить по улицам. Она брала с собой Раю и Вадика и, проводя экскурсию гостям, старалась попутно вложить в юные головы знания, нужные если не в жизни, то хотя бы для школы.

Погода была яркая: морозец, солнце, искрящийся снег. Райка охотно купилась на перспективу новых фоток для «вконтакта». Они вышли из маршрутки у Театра Кукол, фотографировались у Спаса в Рядах, на Молочной Горе, дошли до беседки*. Наташа вскользь рассказывала про Романовых, Сусанина, революцию. Мишка слушал, что-то спрашивал, отвечал на вопросы про Новгород, а потом вдруг начал так живо и сочно говорить про Петергоф, что Рая обиделась:

– Мам, почему ты меня туда никогда не возила? Мы ж были в Питере?!

Вечером Мишка перекидывал за кухонные шкафы провода стиральной машины, которую криворуко подключил осенью случайный шабашник. Потом – сидел в интернете. Олег, утром собиравшийся извиняться, а днем репетировавший фразу «ты меня специально заставляешь мучиться?!», к вечеру обиделся и первым ушел спать. И когда Мишка, наконец, пришел ложиться, Олег жестко, без вопроса сказал:

– Давай договоримся: ту тему закрыли. Я тебя больше никогда в жизни не трону, даже не проси.

– Окей! – ответил Миша и повернулся лицом к стене на своей скрипучей раскладушке.

Дома их завертела суета: риэлтерские агентства, сайты объявлений, продажа машины, поиск квартиры. Но разлад, начавшийся в Костроме, не исчез. Да, они как-то переговорили, слепили извинения-оправдания. Занимались сексом, целовались, привычными словами объяснялись друг другу в любви. Но что-то важное ушло от них. Искренность? Доверие? Свобода говорить друг с другом на любые темы?

Миша не смог забыть костромскую сцену. «Я тебе хоть что-нибудь сломал? …А на скорой тебя увозили?» – раз за разом крутилось у него в голове. Он перебирал в памяти и прежние, старые оговорки и недомолвки, и случаи, когда Олег «пережимал» его, был жёсток с ним на грани фола. И ему уже казалось, что Олег его использовал «вслепую». Он теперь ясно видел, как боится Олег оставаться наедине с сыном. Ему казалось правильным всё обсудить, переговорить. Но Олег замыкался, уходил от разговора. И эта попытка скрыть от близкого человека что-то важное казалась Мише предательством.

А Олег во многом не смог бы признаться даже самому себе. Общение с сыном его тяготило: по-взрослому разговаривать с Юркой было рано. Сюсюкать Олег не умел. Не то что  Миша, который легко, без напряга, жил с малышом одной жизнью: сажал его на горшок, ругал за чумазые руки, придумывал какие-то немудреные игры или сам с удовольствием вёлся на затеянную маленьким игру.

– Минь, он, может, твой сын, а не мой? – спрашивал иногда Олег со смехом.

– Давай, я его усыновлю? – предлагал Мишка. И по его тону было не понять: шутит он или – всерьез.

К концу марта они въехали в новую, свою, квартиру, совсем недалеко от Светиного дома. Проводив гостей после небольшого новоселья, расслабленный от коньячка Олег обвил Любимого за шею:

– Минь, чего ты у меня смурной такой в последнее время? По ремню моему соскучился, а?

– Нет, – холодно ответил тот.

Олег запнулся. Снял руку с Мишкиного плеча. И проговорил тоже посуровевшим тоном:

– Извини, если обидел. Хотел, как лучше.

– Лучше –  не бывает, – неприветливо отрезал Миша.

После новоселья начался ремонт. Вечерами Мишка то бетонную стяжку клал в ванной, то стругал полки для балкона, то краны чинил.

– Спать идешь? – звал его Олег.

– Сейчас, закончу,… – а приходил уже за полночь.

И когда Олег подкатывал к нему под бок, вел пальцами по бедру к ягодице, Мишка накрывал его руку своею ладонью:

– Лёль, я – устал, – и закутывался в одеяло.

– Ты меня больше не хочешь? – не сдержался, наконец, Олег.

– Нет. С чего ты взял?

– Когда у нас было в последний раз – помнишь?

– Позавчера? – с неохотой спросил Мишка.

– Восемь дней назад!

– Ты считал?

– Считал, – в голосе Олега был металл. – У тебя кто-то появился?

– Нет. Просто нет настроения.

Мишка отворачивался к стене и засыпал. И не знал, не чувствовал, что Олег, дождавшись, когда его дыхание станет спокойным и ровным, долго ласковыми пальцами выводит у него на спине и плече буквы: «Минечка, не уходи! Не бросай! Я люблю тебя, Минька!»

   *   *   *

Света позвонила в четвертом часу утра:

– У Юрика тридцать девять и шесть!

Олег обмер:

– Скорую вызвала? Жди, мы приедем. Миня, вставай!

Мишка, умотанный работой и стеклением балкона, спросонку никак не мог врубиться, что случилось. А Олег тряс его за плечо, одновременно набирая какой-то телефонный номер:

– Юрка заболел. Вставай! – и сразу, без  перехода, в трубку: – Игорь, извини, что бужу. Есть у тебя знакомая детская реанимация? Срочно надо.

Мишка сообразил, наконец, что к чему. Они бежали по ночным дворам, когда еще раз позвонила Света:

– Агнина. В больницу везут.

Пока они добрались до Светкиного дома, скорая уже уехала. Они пошли пешком к больнице, но Света позвонила еще раз и сказала, что температура спала, ребенок спит, жизнь его вне опасности. Они возвращались домой по предрассветному городу. Недавно прошла Пасха. И над дверями частых в этом районе церквей светились надписи «ХВ»*.

– Я думал, ты его совсем не любишь, – сказал Мишка.

– Зачем ты про меня так? – в голосе Олега прозвучали укор и обида.

– Давай, сходим в церковь, поставим свечку Юрке за здравие? Они сейчас уже откроются, наверно.

– Нам с тобой, поди, в церковь нельзя. Мы – грешники.

– Не грешнее других.

Они остановились в тени большого тополя недалеко от церковных ворот. Медленно светало. Пришел мужчина в длинной церковной одежде, побренчав ключом, открыл высокую дверь, перекрестился и вошел. От стены отделилась незаметная до того фигура, и пожилая женщина скользнула в полутьму храма. Ребята подождали еще и вошли. Мужчина шел вдоль ряда икон и зажигал свечи.

– Проходите, молодые люди! – окликнул он застывшие в дверях фигуры.

– А можно свечку «за здравие»? – спросил Мишка. – За раба Божьего Юрия, ребенка. Очень надо.

Мужчина отошел к небольшому прилавку, взял с полки свечу и протянул им.

– Денег пожертвуйте, сколько считаете нужным.

Олег сунул в ящик с прорезью купюру. Они прошли в предел, зажгли фитилек от лампады и приладили тонкий восковой цилиндрик в медный подсвечник.

– «О Пресвятая Владычице Дево Богородице, спаси и сохрани под кровом Твоим младенца Юрия. Укрой его ризою,…» – зашептал Мишка слова, которым учила его когда-то в детстве баба Зоя.

Олег придвинулся чуть ближе, чтоб слышать его голос. В церковь тянулся народ. Большие свечи, зажженные у алтаря, оттеснили темноту. И золотые оклады икон отражали дрожание огней. Мишка дочитал молитву и оглянулся на друга.

– Пойдем? – спросил тот.

Они вышли из храма. Солнце уже встало. И по высокому светлому небу, по теплому ветру, по запаху мокрых деревьев уже чувствовалось, что наступила весна.

– У нас всё будет хорошо! – сказал вдруг Олег. – Всё наладится. Обязательно. Правда!

   *   *   *

В мае Свету вызвали в Молдавию: ее матери после несложной «женской» операции нужен был уход и помощь по хозяйству. На две недели Юрка переехал к «папам». Утром Олег отводил его в садик. Вечером Мишка забирал. И сам возился с малышом, почти не оставляя его наедине с Олегом.