Текст книги "Киндер, кюхе, кирхе (СИ)"

Автор книги: Андрромаха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Лёль, давай ты мне всё расскажешь. Всю правду. С самого начала.

– Я ни разу его не ударил, – Олег вздрагивал от начинающей бить его плечи лихорадки. – НИ РАЗУ. Никогда. Я скорее покончу с собой, чем подниму на него руку. Ты на нем синяки искал? Тогда, у Игоря.

Мишка опустил глаза и молчал. Но Олег требовательно повысил голос:

– Искал?

– Да, – тихо выдохнул Мишка.

– Нашел?

– Нет.

– Их не было. И быть не могло. Это – мамины страхи. И Наташкины. И как-то они еще стали твоими. Я сам всё время жил под этим страхом. Оттого и детей не хотел. …Знаешь, я всё тебе расскажу.  Но только… когда темно станет, ладно? Я не могу при свете.

– Темно теперь в августе станет. Белые ночи же!

– Ну… подождем.

– Ладно. А сейчас едем к Игорю. Там один порез – глубокий, нужно шить.

   *   *   *

Бывают дни, когда начинаешь хуже думать о человечестве.

Смена у Игоря выдалась муторной. Едва он расписался в журнале дежурств и переоделся в спецуху, как приняли звонок из ресторана: на юбилее высокопоставленного чиновника у одного из гостей случился приступ панкреатита. Круглощекого молодого мужика рвало и колотило от боли и страха. Игорь ставил ему но-шпу, пристраивал под дорогой пиджак пакет со льдом и думал: это сколько ж надо было выжрать к семи часам вечера, чтоб так скрутило?!

Мусоля в руке большую купюру, подошел именинник:

– Что с ним, Док?

– Госпитализируем. Хирурги скажут.

– А может – промывание? И потом мой водитель отвезет его домой? А то пойдут слухи, что я палёную водяру на столы поставил….

Игорь брезгливо поморщился:

– А если он через два часа «кони двинет»? Впрочем, как хотите: пусть он пишет отказ от госпитализации, и – разбирайтесь сами!

Чиновник спрятал в карман свою деньгу, отвел глаза и, махнув рукой, ушел обратно в зал.

Пока сдавали страдальца в приемный покой, поступил вызов на «гипертонический криз». Криза там не было. Одинокая бабка ждала, чтоб померили давление, выслушали да посочувствовали, что ее совсем бросили взрослые дети. Потом был сломавший ногу паркурщик. За  ним – пьяная беременная, которая посралась с собутыльниками, но пока скорая ехала – успела помириться, раздумала жаловаться на здоровье и, дыхнув врачу в лицо сивухой, предложила выпить за знакомство. От начала смены прошел час, а Игорь, уже злой и умотанный, еще даже свой тормозок* не успел донести до холодильника. Когда машина, наконец, остановилась перед станцией скорой, он увидел у подъезда две знакомые фигуры.

– Привет! Вы чего?

Миша чуть посторонился и вытолкнул вперед себя Олега. Обе его кисти были плотно запеленаты бинтами. Игорь помрачнел:

– И – что?

– Перевязка нужна. Там – кровит, – промямлил Мишка.

– Я разгребать за вами не нанимался! – вспылил Игорь и пошел к крыльцу.

– Мы поняли. «Спасибо!» – буркнули ему в спину.

В дежурке было пусто. На крошечной кухне сменившаяся еще час назад врачиха точила лясы с кастеляншей. Игорь смелой рукой сгреб ее в объятия:

– Мам Даш, выручай! Подмени на полчаса: приятеля надо к врачу отвести. Я отслужу потом, окей?

Пожилая усталая женщина скривила губы, но покорно вздохнула:

– Ладно, Гош. Надо – иди.

Он чмокнул сменщицу в щеку и поспешил вслед за двумя придурками.

Ставший вдруг хрупким и растерянным Олег насупился:

– Едем домой!

Но Миша мягко, но настойчиво подтолкнул его к больничной аллее:

– Не, пойдем в хирургию!

Они миновали роддом, гаражи, длинный новый корпус, когда их торопливым шагом нагнал Игорь:

– Здесь – направо!

– Не надо, сами разберемся! – огрызнулся Самсонов.

Но Игорь окатил его ледяным презрением:

– Ты уже показал, на что способен. Теперь язык в жопу засунь и делай, что говорят.

Речь шла о помощи Олегу, поэтому Мишка заткнулся, пропустил обоих спутников в дверях и молча пошел следом.

Пожилой хирург Николай Кириллович, закончив прием, укладывал в портфель очешник, мобильник и газету с кроссвордом, когда в дверь постучали.

– Кириллыч, привет. Помоги! У друзей – ножевое. В травмпункте, сам знаешь, начнётся: дознание, менты…. А ребята – хорошие.

Старик обернулся к вошедшему:

– Игорь? Здравствуй! …А потом «хороший» додумает, накатает заяву в полицию, и я буду объясняться, почему тайно делал криминальную операцию? Да я и Катю уже отпустил….

– Я поассистирую. Не накатают. Они вообще-то – близкие друзья. А тут – переклинило, и один другого… ножом…

– «У попа была собака, он ее любил»,… – ухмыльнулся хирург: – Ну ладно, зови!

Через пять минут Олега обкалывали лидокаином под яркими софитами перевязочной. Отмочив припёкшуюся повязку и глядя на ровные, параллельные порезы, Игорь удивленно присвистнул:

– …Хрена себе! Это ты сам, что ль, пилил?

– А кто же? – флегматично проговорил Олег. А потом, сообразив, что имеет в виду приятель, возмущенно дернулся: – Ты что? Как ты мог подумать!?...

– Сидеть! – рявкнул на пациента Кириллыч, уже примерившийся к рваной ране тенара* изогнутым иглодержателем. – …Игорь, я напишу на тебя «неполное служебное соответствие»! Что за трёп во время операции?!

– Простите! – смутился Игорь. – Молчу. Тихо, Олег!

Мишка полчаса мерил шагами больничный коридор. Наконец, они вышли.

– Всё ок. В среду – перевязка. Больничный – на четыре дня, – бодро отчитался Игорь, а потом, словно извиняясь за свою недавнюю грубость и обидные подозрения, легонько толкнул Мишку плечом в плечо: – Ты чего за мужем не следишь?

– На минуту оставил! – огорченно пробормотал тот.

– Значит, даже ни на минуту не оставляй! Дома дашь ему крепкого сладкого чая, а то от наркоза давление может упасть. Всё, я – работать.

Миша протянул ему руку:

– Спасибо! Я – твой должник.

Игорь отмахнулся и быстрым шагом поспешил по коридору.

Они вызвали такси. И уже на улице, пока ждали машину, Олег негромко спросил:

– Ты правда… вернулся?

– Если ты меня примешь обратно, то – да.

– Может, твои вещи сразу заберем?

Когда такси остановилось у подъезда Мишкиного временного пристанища, Миша потянул Олега за собой:

– Пойдем, поможешь.

Олег напряженно сдвинул брови, но пошел. И только на лестничной площадке тормознул:

– Я здесь подожду.

Но Мишка широко распахнул дверь:

– Нет, заходи! Увидишь: я жил здесь один.

Пока Олег сдержанно оглядывал съемную квартиру, он споро распихал по сумкам шмотки, бритву с шампунем, футбольный насос, пару детективов в мягких обложках. Выпотрошил холодильник. Прошел по кухне, проверяя полки и шкафы:

– Всё. Нигде ничего моего не осталось. …Мне было здесь, без тебя, очень плохо. Не отпускай меня больше, пожалуйста!

Дома он помогал Олегу раздеться.

– Смотри, у тебя кровь на колене. И на локте. Идем, отмою.

– Я сам,… – смутился Олег.

– Как? Языком, как кошка?

Вариантов, действительно, не было. Олег позволил любовнику раздеть себя, залез в ванну, высоко поднял забинтованные кисти. Миша оттирал мочалкой запекшуюся кровь, намыливал другу подмышки. Подчиняясь его движениям, Олег поворачивался, наклонялся, выше задирал ладони. И, хотя Мишкины руки касались самых интимных мест, ни у одного, ни у другого не встал. Не о том сейчас была их история. Не о ебле. Не о страсти даже. О Любви. О большой, настоящей и сильной Любви.

Да, они ее предали. Оба. Миша – в ту секунду, когда захлопнул за собой дверь. Олег – когда занес нож над своими ладонями. Ее презрительно клеймили близкие и далекие: «наигрался в ляльку, бросил», «один другого – ножом»…. Даже Юрка скептически вторил: «ты снова уедешь». Но – преданная и оболганная – Любовь их жила. Держала их на плаву. Не дала Мишке запить. Уберегла Олега от душного, липкого, владевшего им когда-то в Москве, страха. Любовь помогала им сейчас собирать, склеивать то, что они пытались разбить. И делала желанной и уютной их квартиру – со сваленными в коридоре сумками, с кухней, залитой кровью и вином, усыпанной битой посудой и затоптанными огрызками нетронутого ужина.

Выждав, пока Миша вытрет его широким полотенцем и завяжет пояс халата, Олег виновато и чуть вопросительно выдохнул:

– Ты прости меня, Минь!?

– Мне очень больно. Вот здесь! – Миша удивительно точно накрыл ладонью сердце.

– Я не знаю,… как дальше, – голос Олега сорвался в шепот.

– Мы справимся, – спокойно ответил Миша. – Про Юру я понял. Остальное – решим. Идем тебя чаем поить!

Он поставил чайник на огонь и стал собирать с пола осколки. Но когда чай был готов, Олег уже дремал у стола, уронив голову на забинтованные руки. Будить его Мишка не стал. Бесшумно, стараясь не звякать посудой, наводил порядок на их разгромленной кухне. Мыл полы, вытирал забрызганные стены. Сунул под кран окровавленный нож, потом подумал и бросил его в мусор. Он убрал всё, поужинал и постоял под теплым душем, а Олег всё спал, и плечи его чуть вздрагивали время от времени.

– Лёлечка, пойдем ложиться! – он осторожно тронул друга за локоть.

– А? – встрепенулся Олег. – Я заснул…. Это из-за наркоза, наверно, – и, когда они уже пришли в комнату, проговорил просительно: – Трахни меня, Минь!?

И тут Мишка смутился. Да, он был горячим, сильным, здоровым двадцатисемилетним мужиком. Да, последние три недели единственным его «партнером» был собственный кулак. Да, его в постели ждал человек, которого он любил и хотел. Но при одном только воспоминании об изуродованных ладонях Любимого, при звуке его дрожащего, испуганного голоса, под взглядом опустошенных, словно из московского прошлого возвратившихся глаз, Мишке хотелось отчаянно и безысходно завыть, а не ****ься. Под ложечкой мерзко дрожало, в горле стоял ком. А Олег смотрел на него с какой-то кроткой, пугливой надеждой. Он лег и развернул Олега к себе спиной. Начал гладить его ягодицы, пробираться пальцами в нежные местечки. А сам напряженно и озабоченно пытался вспомнить, представить хоть что-то, что отвлекло бы его от страшной сегодняшней правды. Закрыв глаза, он вспомнил московскую студию. В своей фантазии «собрал» там кучу народа: Клея, Кристину, Арни, медсестричку из Кулябского госпиталя. Член его поднялся, он смог войти и, сжав Олегово плечо, толкался, потихоньку приближаясь к разрядке. Но когда Олег, чуть откинув плечо назад, положил ему на бедро перевязанную руку, у него упал – сразу и окончательно. По плечам Олега прошла легкая судорога, и он спросил бесцветным голосом:

– …Не хочешь меня?...

– Ладоней очень жалко! – ответил Мишка, утыкаясь лбом Олегу между лопаток. И, помолчав, с обидой добавил: – Что ты так долго за мной не приходил?

Олег лег на спину, забрал Мишку к себе на плечо.

– Я думал – ты ушел к кому-то. И изо всех сил старался тебе не мешать.

– Дурак! – буркнул Мишка ему в шею.

– Если б не Юрка – не знаю, как бы я выжил, – тихо проговорил Олег. – …Ты знаешь, он учил меня рисовать. Надо сначала обвести ладонь, а потом каждому пальцу пририсовывать мордочку. У меня сначала плохо выходило, – он улыбнулся, – а потом стало нормально: Колобок, заяц. …А Чебурашку он не знает, представляешь?!

– Диск ему купим с Чебурашкой. В выходные, ок? – Мишка, улыбаясь, ласково кружил ладонью по Олеговой груди.

Они так и заснули – Миша на плече у Олега. И во сне, даже не просыпаясь, «перетекали» из одной любимой позы в другую, добирая упущенные за три недели прикосновения. Проснулся Мишка за час до будильника и – со стояком. Он огляделся, вспомнил всё и со всхлипом зарылся носом в свою, домашнюю подушку. А потом притянул любовника к себе:

– Лёлечка, дай!

Олег, обсыпаясь, прошептал:

– Минька! – и повернулся так, как надо, как удобно его долгожданному, желанному, родному человеку.

Мишка трахался за все пропущенные дни – горячо и страстно. Хватило его ненадолго – минуты через две он кончил, крепко стиснув руками Олега поперек груди. Потом скользнул ему ладонью на пах:

– …Лёль – тебе?...

– Нет, мне – кетанов* принеси, если не можно.

Мишка вскинулся:

– Руки болят? Блин, я – урод. Не спросил ничего, вскарабкался сразу, как сволочь.

Олег тепло засмеялся:

– Ладно тебе, я ж ничего не сказал!? И мне – хотелось.  Чтоб всё наладилось скорей. Чтоб было как раньше. А руки – да, болят, не дико, но – противно. Наркоз прошел, – а когда Мишка вернулся с кухни с таблеткой и чашкой воды, добавил: – Если б мне предложили: пусть они вот так болят всю жизнь, но ты всегда будешь со мной рядом – я бы согласился!

– Не надо! – со слезами на глазах помотал головой Мишка. – Я буду рядом и так. А они пусть проходят скорей! – и нежно коснулся бинтов, гладя и баюкая свои любимые Лёлькины руки.

Прим. автора.

* Горо Ёродзуё – персонаж косплея, лысый мужик. Внешний вид можно заценить здесь: http://ru.wikipedia.org/wiki/Cosplay_Complex

* Реамберин – антигипоксическое и дезинтоксикационное средство, входящее в состав капельницы от алкогольной абстиненции, т.е. от запоя.

* Фейри – средство для мытья посуды.

* Грипад – накладки (перчатки) для занятий атлетикой и фитнесом (кажется, я уже это писала? Ну и ладно, пусть еще раз будет).

* Индивидуальный перевязочный пакет – заключённая в защитную оболочку стерильная повязка, предназначенная для оказания первой медицинской помощи. В полевых условиях имеется в снаряжении каждого военнослужащего.

* Тормозок – еда, которую берут с собой на работу, учебу или в дорогу для быстрого утоления голода.

* Тенар – основание большого пальца, самый большой бугор ладони.

* Кетанов – анальгетик, обезболивающее лекарство.После ужина в пятницу Миша вдруг достал из кладовки стремянку и чемодан с инструментами.

– Ты что, стучать на ночь глядя собрался? – удивился Олег.

– Мне – быстро, – он умело и ловко вколачивал гвозди в верхнюю раму окна. Достал из шкафа плед, что-то прикинул, потом добавил еще по гвоздю в середину каждой фрамуги. – Фигово спится в этих сумерках дурацких. Пусть будет нормальная ночь.

Голос Олега нервно дрогнул:

– Я ничего тебе не обещал… так сразу….

– Ты о чем? – спокойно повернулся к нему Миша.

– Ни о чем, – отвел глаза Олег.

Плотный плед закрыл светлые июньские сумерки. И теперь, если бы выключить лампу, в комнате можно было устроить самую темную, самую черную ночь, какой позавидовал бы любой пасмурный мрачный ноябрь. Но свет не выключали. Олег долго сидел за компом. Потом лег рядом с Мишкой и взял у него пульт от телевизора:

– Там бокс по НТВ. Посмотрим?

– Давай, – согласился Миша, подпихивая подушку под спину и открывая объятия для любимого. Олег устроился у него на плече, положив все еще перебинтованную руку на его запястье. После бокса они смотрели кусок какого-то японского боевика, и Мишка изредка терся щекой о прильнувшую к его плечу светлую макушку.

– Можно – спать? – наконец, настороженно спросил Олег.

– Ага! – и Миша сам потянулся к выключателю.

Утром он встал первым и ушел на кухню. Пил кофе и шарился по автомобильным сайтам. Нажарил сосисок. Позвонил Светке и подтвердил, что они придут за сыном в одиннадцать. Наконец, к нему вышел Олег.

– Привет! Сосиски будешь? – Миша поднял голову от планшета.

Олег выглядел бледным и расстроенным.

– Ты – чего? Руки болят?

– Нет. Принесешь мне кофе, ладно?

Миша принес в комнату две дымящиеся чашки, поставил их на тумбочку и потянулся сдернуть плед с окна.

– Подожди! – неловко попросил Олег и на вопросительный взгляд уточнил: – Погоди, не снимай!

У Миши почему-то застучало сердце. Олег всё еще неуклюже, перебинтованной рукой, взял кофе, сделал несколько глотков. Миша сел на край кровати. Несколько минут молчали. И, когда Мишка хотел уже заговорить, Олег, видимо, решился. Поставил чашку, лег и отвернулся к стене. Миша пристроился рядом, облокотившись на локоть, поднял руку, чтоб прикоснутся к его по плечу, но – не успел: Олег заговорил.

– Отец бил маму всегда. И меня бил. И Натку. Но маму – особенно сильно, даже ногами. На всех моих детских фотках она или в темных очках или с гипсом. А ведь она – училка. Представляешь, каково ей было с фингалами перед учениками? Из-за этого на нее родители жаловались, завучи не любили, она школы меняла несколько раз. Она и слепая-то теперь – от тех побоев. Её увозила скорая, а нас с Наташкой прятали соседи. Отца боялись все, даже участковые. Он, когда срывался, орал, что всех пришьет, и ему за это ничего не будет, потому что он – «афганец»*. Я часто думаю: может, до войны он был другим – хорошим?

Олег замолчал. Миша какое-то время держал руку на весу над его плечом. Потом положил ее на одеяло, так и не решившись коснуться. Олег с усилием перевел дыхание и продолжил:

– Маму много раз уговаривали написать на него заявление, но она то ли боялась его, то ли – жалела. А у меня во время скандалов начинались приступы: меня трясло, я задыхался. Диагноз ставили: «астма», оттого и в армию не взяли. Но это не астма была. Когда со мной это снова в Москве началось, я нашел в интернете: это называется «панические атаки», – Олег говорил безучастно, словно о чужом или придуманном. И от этого было особенно страшно. – А когда мне было восемь, он выбросил с балкона мой велосипед. Он сам мне его подарил: синий, двухколесный. Я почти научился кататься. А раз после дождя я поленился вытереть колеса, и в коридоре насыпалась грязь. И тогда отец… с шестого этажа,… – голос Олега прервался, он выдохнул длинно и рвано. – …Он разлетелся весь: седло, педали, оба колеса. …Рама и руль согнулись пропеллером. …Я пытался что-то выпрямить, исправить. Но ничего было не спасти! Я сидел там, где он упал, на газоне, обнимал искореженные железки и плакал. Мама пришла звать меня домой. А я сказал, что вырасту и убью его. И тогда мама с ним развелась. Сразу, за месяц. Неделю мы жили у каких-то соседей – боялись. Но отец ничего не стал требовать, собрал вещи и ушел. Сначала – в общагу, потом уехал куда-то на север. Мне никогда о нем не говорят. Я не знаю, жив ли он теперь. А той фразы мне не забыли. Когда мы в детстве ссорились с Наташкой, она кричала, что это из-за моего велосипеда у нас нет папы. А мама повторяла, что главное – чтоб я не стал, как он. Чтоб я не смел быть как он. Постоянно повторяла. Раз за разом. Тысячу раз.

Миша положил, наконец, руку на его плечо. И ласково гладил короткими, легкими движениями.

– И я ведь никого не бил. Не хотел бить. …Зачем они так? И ты…. Зачем вы мне не верите? …Когда ты попросил меня… там, в Сатарках, я – понял, но – не мог решиться. Думал: вдруг, внутри меня живет Чудовище? Вдруг меня переклинит, как отца, и я стану крушить и ломать и не смогу остановиться? …А ты всё просил и просил. И в первые разы я очень боялся сделать тебе по-настоящему больно.

– Я помню, – тихо сказал Миша.

– Знаешь, когда человек боится высоты и стоит на краю обрыва, и ему хочется подойти и заглянуть поближе: что там? как? …Я решился один раз. И оказалось: я – нормальный. Я не зверею, меня не срывает. И Юру я люблю. Когда тебя не было, он однажды взялся здесь, дома, плакать. А я ему сказал, что тогда сяду рядом и тоже буду реветь. И он обнял меня, и мы вместе справились как-то.

У Мишки перехватило горло.

– Вы у меня – молодцы! – выдохнул он. – А я – дурак! Ушел от вас вместо того чтобы помочь.

– Зачем я тебе? – спросил вдруг Олег. – Ты – молодой, здоровый, свободный. А я… проблемный. С искореженным детством. С ребенком от истерички. С угрозой импотенции. Думаешь, я забыл про студию? Думаешь, не боюсь, что всё опять начнется? Теперь еще руки будут со шрамами….

Мишка гладил его и молчал. А Олег всё говорил и не мог остановиться:

– Там, в Москве, на студии мне казалось, что я уже умер. Что дышу, говорю и хожу по ошибке, которая скоро закончится. И вдруг появился ты. Я смотрел на тебя: как ты краснеешь, как смущаешься, как тебе всё интересно – еда, реклама, студия – и думал: «вот, живут же люди! По-настоящему – живут! Мечтают. Улыбаются…» И я начал ждать вечеров, когда мы с тобой оставались вдвоем. …Чтоб ты просто возился на кухне. Или смотрел телик и смеялся над анекдотами. И я уже думал: может быть, и мне надо дальше жить? А однажды у меня днем на студии был приступ. И вечером было особенно плохо. Я лежал и молился: только бы никто меня не тронул, даже ты. И тут зазвонил мой мобильник. Я забыл его на кухне. А ты там что-то готовил. Ты вошел в комнату, а я лежал, накрывшись с головой, и ждал, что вот ты меня окликнешь, и у меня начнется истерика. Но ты снял трубку и сказал: «Он спит, я не буду его будить, звоните завтра». И это был первый раз за долгое время, когда меня кто-то защитил. Пусть хоть так – простыми словами. Но мне это было важно. И я лежал и плакал. От счастья, что у меня есть ты. И от отчаяния, что я такой… неживой. А в день, когда на тебя навесили долги, и ты распахнул окно на нашем девятом этаже, я понял: единственное, чего я теперь хочу от судьбы, это умереть раньше, чем ты уйдешь из моей жизни. Вот. Теперь ты всё знаешь. Можешь идти и мне изменять. Можешь пить. Мне нечем тебя удержать. Я без тебя не выживу.

– Я без тебя – тоже, – эхом выдохнул Миша. – Ты – лучший!

– Нет!!! Ты не понимаешь! – горячечно запротестовал Олег. – Я – слабый! Я – убогий! Я ничего не могу! – голос его дрожал и прерывался, словно ему не хватало воздуха. – Я даже на велосипеде кататься так и не научился! …И когда… мы с тобой… в первый раз ехали в Сатарки, я так боялся,… что там нужно будет на велике…. И будет очень стыдно, когда ты узнаешь…

И тут он заплакал. Впервые при Мишке. Открыто, бессильно, навзрыд. Взрослый, тридцатидвухлетний, состоявшийся и солидный мужик.

Миша растерялся:

– Тихо, Лёлечка. Тихо! Не надо!...

Но Олег, подтянув к груди колени, зарываясь лицом в подушку и закрыв голову локтем, едва ли не в голос рыдал. Затаённые десятками лет обиды и страхи, отчаяние и боль прорвались в этих слезах. Мишка просунул руку ему под шею и потянул за плечо:

– Лёля, маленький! – голос его сделался мягким, словно он говорил с заболевшим ребенком. – Иди ко мне!

Олег напряженно вздрагивал, но Миша осторожным спокойным настойчивым движением развернул его и уложил к себе на грудь. – Всё прошло, – он говорил негромко и уверенно. – Он тебя не обидит. И никто не обидит! Если нужно, я защищу тебя от любого. И Юру защищу. Я же воевал. Я – боевой старшина. Ты же знаешь!

Олег плакал, уткнувшись теперь в Мишкину грудь. А Миша только гладил его по голове и молчал, сам с усилием сдерживая дрожь, которая временами начинала бить его плечи. И только когда любимый почти успокоился, негромко спросил:

– …Почему ты раньше мне не рассказал?

– Я и сейчас-то рассказал напрасно. Я тебе нужен сильным, а я….

Мишке не потребовалось и полминуты, чтобы теплым, ласковым тоном начать говорить:

– А ты – и есть сильный! Столько пережил, и всё преодолел. Выучился, работу хорошую нашел, Юрку родил, меня заставил диплом получить. Квартиру купил: здесь твоих, заработанных денег больше, чем Наташиных. На работе тебя уважают, Юра тобой гордится, я – люблю. Ты – очень сильный, правда! …А когда у тебя заживут руки, мы возьмем в прокате велики, и я научу тебя кататься.

Олег медленно успокаивался и, наконец, негромко всхлипнув, помотал головой:

– Взрослые же не могут научиться!

– Неправда. Ты отлично плаваешь. И красиво танцуешь. Значит, умеешь держать равновесие. А там больше ничего не надо.

Олег долго лежал на Мишиной груди, время от времени судорожно переводя дыхание. У Мишки затекло плечо, но он боялся пошевелиться. Боялся спугнуть еще какие-то слова.

Наконец, Олег тихо спросил:

– Ты завтракал? Или – голодный?

– Там – сосиски. Пойдем! – Миша легонько подтолкнул его плечом и, встав, первым делом сдернул ненужный уже плед.

Светлый летний день хлынул в окна. Олег поднялся следом, исподлобья, настороженно глядя ему в лицо. И Миша спокойно и твердо ответил на незаданный вопрос:

– Ничего не поменялось. Ты – мой муж, и я люблю тебя больше жизни!

Он стоял, опустив руки, и ждал. И тогда Олег решился, сделал шаг вперед и привычным, властным движением притянул его к себе. А Мишка по-девчачьи вскинул ему руки на шею. А потом они пошли завтракать. И собираться за Юркой. И хотя, приглядевшись к Олегу, можно было понять, что глаза его – заплаканы,он улыбался уже спокойно и уверенно.

  *   *   *

Жара спАла. Небо выцвело к закату. И солнце застыло над озером, словно решая: идти на покой под кромку воды или остаться освещать белёсую северную ночь.

В костре занялось новое поленце. Огонь окреп. Уха забулькала, плеснула через край и паром зашипела на поленьях. Мишка чуть разворошил дрова, бросил в кипящее варево кинзу и лаврушку. И в сладкий запах сосновой смолы, земляники и дыма вплелась острая пряная нотка.

– Уезжать не хочется! – разморённо потянулась Марго, носком кроссовка подтолкнув к костру распушенную шишку. – Самый смак начинается!

– Ну и оставайтесь! – покосился на нее Миша.

– Нет. Дела. Бизнес, едрить его через коромысло! – энергично сказала она. – Отвезешь меня с тетей Катей и Ксюшкой на берег?

Он кивнул, наклоняясь над ухой, чтобы вычерпать из котелка пару «стрельнувших» туда угольков.

– Всем хорош остров, одно плохо – никак без лодки не попасть!

 – Почему? Вплавь можно.

– Ха! – фыркнула Марго, – До берега – два километра! Это кто ж доплывёт?

– Мой Олег доплывет, – небрежно обронил Мишка.

– ****ишь, подруга! – чуть снизив голос, иронично бросила она.

– Завидуйте молча! – в тон ей, незлобливо, по-свойски парировал он, потом обернулся к берегу, где Олег с Арниными Петькой и Антоном нанизывали на ивовые прутья будущую «воблу», и окликнул:

– Лёль! Тут пари возникло: сможешь ты доплыть отсюда до берега или нет?

– А ты как спорил – за меня или против? – подходя, усмехнулся Олег.

На его ладонях отливала мутноватым блеском приставшая рыбья чешуя. Он обтер было руку о колено, сплюнул себе на кончики пальцев и начал подцеплять чешуйки ногтями.

– Не скреби! Не зажило же пока! – резко одернул его Мишка. – Давай, полью!

Олег послушно подставил ладони, и Миша плеснул из ведра тепловатой водой. Шрамы на ладонях поджили, стянулись в узкие, пока розоватые и местами шелушащиеся полоски.

– Что, на уху не остаёшься? – обернулся Олег к Марго.

Она отрицательно покачала головой. Подошел Арни с маленькой дочуркой на руках и его теща с тюками каких-то пеленок и шмоток. Крошечная Оксанка в светлом платьице и белой, обшитой кружевом панамке с горделивой небрежностью инфанты восседала на сильных отцовских руках. Ей сегодня исполнился годик. И в честь нее Арни собрал этот пикник на ильменском* острове.

– Пашка звонил: они с Толиком едут. Их водила прям на берег привезет, а обратно всех желающих захватит, – Арни обернулся к теще: – Баб Кать, ты готова?

Теща кивнула. Миша забрал у нее сумки и пошел к воде, где к низким стланям была привязана цепью «казанка»*.

– Тут Олег на спор взялся до берега доплыть, – подала голос Марго.

Баба Катя осуждающе нахмурилась:

– Что за ребячество?! Здесь – широко, и глубина семь метров.

– Я же – волжанин, Екатерина Петровна, – улыбнулся Олег. – Не бойтесь! За меня Миша поспорил, я его не могу подвести.

Он кинул футболку и брюки в моторку, подмигнул другу и вошел в воду. На отмели вода была теплой, как парное молоко. Но, зайдя по пояс, он остановился и поежился, зачерпнув ладонями, неторопливо растер руки и плечи, сделал еще пару шагов и поплыл. На берег сбежали  Арнины пацаны.

– Меня дядя Олег обещал научить плыть баттерфляем! – похвастался старший, Антон.

– А я уже умею! – вставил Петька.

– Языком звиздеть умеешь!

– Антоша! – возмутилась баба Катя. – Что за слова? Не смей так говорить!

Миша уложил вдоль бортов сумки, распутал цепь, развернул лодку и, придерживая одной ногой корму у мостков, подал по очереди руку своим пассажиркам. Марго и баба Катя устроились на низких скамейках. Арни передал Мише Оксанку:

– Смотри, осторожней! Самое дорогое доверяю тебе!

– Не бойся, Серег! Спассредство наденем. Штиль – штилем, а техника безопасности – святое дело! – Миша передал малышку бабушке, потом опустился перед ней на колени и надел чуть великоватый ей оранжевый жилет.

Олег отплыл уже далеко. И размеренные гребки его рук рассекали зеркальную гладь. Мотор затарахтел, и лодка, задрав нос, рванула от берега. Приблизившись к пловцу, Миша заложил дугу, чтобы не потревожить его волнами, поравнявшись с ним – заглушил мотор. Олег плыл красивым, энергичным кролем. Мишка, чуть прикусив губу, любовался его точными движениями. Потом крутанул зажигание и увез пассажиров к берегу. Пока выгружались, пока выбирали со дна лодки сумки, пока пассажирки обували цивильные туфельки, Олег доплыл и вышел из воды, закидывая назад мокрые волосы, улыбаясь и умерЯя дыхание.

– Круто! – Марго вскинула вверх большой палец.

– Лёль, ты – лучший! – выдохнул Мишка.

– Я – для тебя! – ответил ему Олег одними губами.

Два старших Глазова подъехали на «служебном» мерседесе.

– Жаль, именинница уезжает! – сокрушался Павел, забирая у бабушки малышку и высоко поднимая ее над головой. – Ну, теть Кать, подарки-то тебе отдать?

– Всё – Насте, Насте! – отмахнулась Арнина теща. – Нас отпускайте уже, спать пора девчурке.

Водила открыл «чемоданистый» мерседесовский багажник и помог выгрузить в моторку ящик спиртного, удочки в дорогом чехле, какие-то пакеты и высокие болотные сапоги. Оксанка задремала на бабушкином плече, поэтому простились быстро, без разговоров и восклицаний.

– Дядя Паша приехал! – прыгали и хлопали в ладоши Арнины пацаны. – Фейерверк будет вечером, правда?

– Куда ты столько привез?! – поморщилась Настя на звякнувший ящик. – Сережа всё купил!...

– Ээээ, не говори! – покачал головой Павел. – Мы тут тучного клиента уважили. Это он нам поверх гонорара был так «благодарен». Армянский завод! Ты таких названий и не слышала!

В соснах, на высоком берегу, метрах в ста от рыбачьей избушки был сколочен из распиленных вдоль бревен прочный стол. На нем теснились бутылки, привезенные из дома нарезки и салаты, и два больших котелка только что снятой с костра свежей ухи.

– «Арцах Серебряный»*, 45 градусов, – прочитал Мишка незнакомую этикетку. – Лёль, по ходу, в честь тебя названа. И градус – в жилу!

Олег вынул у него из рук бутылку и переставил на другой конец стола:

– Как бы мне в своей семье исхитриться, чтобы раз и навсегда закрыть тему градусов?

Андреич, отвинчивая крышку с бутылки и разливая по тесно сдвинутым стаканам, подмигнул:

– Там, за протокой полянка есть с а-а-а-атличной крапивой. Попробуй, если ничего другое не берет.

Олег покосился на Мишку, иронично поднял одну бровь и задумчиво протянул:

– Ты думаешь?...

Эта тема не всплывала в их разговорах с зимы. Всё остальное наладилось, но тут –  словно отрезало. А сейчас Олег молчал, не сводя взгляда с Мишкиного лица, и Мишины щеки медленно набирали румянец. Лёха хохотнул:

– Самсонов, ты хоть так не красней. А то мы, правда, подумаем, что Олег тебя крапивой жарит.

Вдруг встрял Арни:

– Лёх, завали своё радио! Орешь на весь бор, а рядом – дети, – и кивнул на своих пацанов, которых Настя чем-то занимала у костра.