Текст книги "Читая «Голодные игры» (СИ)"
Автор книги: aleswit
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
Целый час мы убираемся в комнате. Когда весь мусор собран и сброшен в утилизатор, я забираюсь в кровать, а девушка подтыкает мне одеяло, как пятилетней. Потом уходит. Мне хочется, чтобы она осталась, пока я не усну. Чтобы была рядом, когда проснусь. Я хочу ее защиты, того, что сама не сумела ей дать.
Утром вокруг меня кружит группа подготовки. Уроки Эффи и Хеймитча позади. Этот день принадлежит Цинне. Он моя последняя надежда. Возможно, ему удастся сделать меня настолько неотразимой, что никому дела не будет до моих слов.
Группа работает со мной до самого вечера: мою кожу превращают в блестящий атлас, разрисовывают руки, а на все двадцать идеально подготовленных ноготочков наносят узоры в виде языков пламени. Вения делает прическу: заплетает огненно-красные пряди в косу, начиная от левого виска, затем поверх головы и вниз к правому плечу. На лицо наносят слой светлого крема, стирая все мои черты, и рисуют их заново. Огромные темные глаза, яркие полные губы, ресницы, от взмаха которых разлетаются искры света. Наконец, покрывают все тело порошком, и я сияю словно окутанная золотой пыльцой.
Потом входит Цинна, что-то неся в руках – вероятно, мое платье, из-за чехла нельзя разглядеть.
– Закрой глаза, – приказывает он.
Я ощущаю шелковистую ткань, скользящую по обнаженной коже, и тяжесть, опустившуюся на плечи. Платье весит, наверное, не меньше сорока фунтов! Я хватаюсь за руку Октавии и вслепую сую ноги в туфли, с радостью обнаруживая, что каблуки у них дюйма на два ниже, чем у тех, в которых меня заставляла ходить Эффи. Пару минут на мне еще что-то одергивают и поправляют. Потом тишина.
– Можно открыть глаза? – спрашиваю я.
– Да, – отвечает Цинна. Существо, которое я вижу перед собой в большом зеркале, явилось из другого мира – оттуда, где кожа блестит, глаза вспыхивают огнями, а одежда из драгоценных камней. Платье – это что-то невероятное! – целиком покрыто сверкающими самоцветами: красными, белыми, желтыми и кое-где, на самых краешках огненных узоров, голубыми. При малейшем движении меня словно охватывают языки пламени.
Нет, я не красивая, я не великолепная, я – ослепительная как солнце.
Цинна довольно улыбается подобной оценке своей работы.
– Почему у меня нет такого стилиста? – стонет Джоанна.
Какое-то время мы просто стоим и любуемся.
– О, Цинна, спасибо, – шепчу я.
– Покружись, – говорит он.
Я вытягиваю руки в стороны и вращаюсь. Все восхищенно ахают.
Цинна отпускает группу и просит меня походить в платье и туфлях. К ним и привыкать не надо, они гораздо удобнее, чем те, что приносила Эффи. Платье нисколько не мешает при ходьбе, и его не приходится подбирать – одной заботой меньше.
– Ну, значит, к интервью ты готова? – спрашивает Цинна.
По выражению его лица я догадываюсь, что он разговаривал с Хеймйтчем. И знает, какая я никудышная.
– Хуже некуда. Хеймитч назвал меня дохлой рыбой. Как мы ни пробовали, ничего путного не выходит. Мне не годился ни один образ из тех, что он предлагал.
Цинна на минуту задумывается.
– Почему бы тебе не быть просто самой собой?
– Собой? Тоже не подходит. Хеймитч говорит, я мрачная и враждебная.
– Пожалуй, да… если Хеймитч рядом, – отвечает Цинна с улыбкой. – Я тебя такой не считаю. Группа тебя обожает, ты даже распорядителей Игр покорила. Что до обычных капитолийцев, то они только о тебе и говорят. Все восхищаются твоей силой духа.
Силой духа? Вот уж не ожидала. Не знаю, что именно он подразумевает, наверное, что я борец, что я храбрая, а не озлобленная и недоверчивая. Да, я не улыбаюсь каждому встречному, но есть люди, которые мне дороги и которых я люблю.
Цинна берет мои ледяные руки в свои теплые ладони.
– Когда будешь отвечать на вопросы, представь, что говоришь с другом у себя дома. А? У тебя ведь есть лучший друг? Как его зовут?
– Гейл, – отвечаю я, не задумываясь. – Только это глупо, Цинна. Я никогда не стала бы рассказывать Гейлу ничего подобного. Он и так все обо мне знает.
– А как насчет меня? Ты не могла бы представить меня своим другом? – спрашивает Цинна.
Цинна, безусловно, нравится мне больше всех, кого я встретила после отъезда из родного дистрикта. Он сразу внушил к себе симпатию и до сих пор меня не разочаровал.
– Это приятно, – улыбается Цинна.
– И это правда, – кивает Китнисс, улыбаясь ему в ответ.
– Да, наверное, но…
– Я буду сидеть в первом ряду вместе с другими стилистами. Ты сможешь меня видеть. Когда тебе зададут вопрос, смотри мне в глаза и говори, что думаешь.
– Даже если то, что я думаю, ужасно? – спрашиваю я, зная, что так и будет.
– В этом случае особенно. Ну как, договорились?
Я киваю. Это уже что-то. Хотя бы соломинка, за которую можно ухватиться.
Нам пора выходить. Как скоро! Интервью проводят на сцене перед Тренировочным центром. Сейчас выйду из комнаты и всего через несколько минут окажусь перед толпой и перед камерами, перед всем Панемом.
Цинна поворачивает дверную ручку, удерживаю.
– Цинна… – От страха я вся трясусь.
– Помни, они уже тебя любят, – мягко говорит он. – Просто будь собой.
У лифта мы встречаемся со всей группой Дистрикта-12. Порция и ее команда славно поработали: Пит в черном, расшитом языками пламени костюме выглядит потрясающе. Хотя в этот раз одежда у нас, к счастью, не одинаковая, мы хорошо смотримся рядом. Хеймитч и Эффи разоделись в пух и прах. Хеймитча я избегаю, но вежливо принимаю комплименты от Эффи. Какой бы надоедливой и бесцеремонной она ни была, все-таки от нее меньше вреда, чем от Хеймитча.
– Спасибо за оценку, Китнисс, – обиженно говорит Эффи, та ли смущённо пожимает плечами.
Когда лифт спускается вниз, другие трибуты уже всходят друг за другом на сцену и рассаживаются полукругом. Мое интервью будет последним, точнее, предпоследним, потому что девушки идут первыми. Как бы я хотела быть первой и поскорее отмучиться! Нет, мне сначала предстоит увидеть, как остроумны, забавны, скромны, яростны и очаровательны все остальные. К тому же, пока до меня дойдет очередь, зрители устанут, как распорядители в прошлый раз. А у меня даже стрелы нет, чтобы привлечь их внимание.
У самой сцены к нам сзади подходит Хеймитч и рычит: «Не забывайте, вы все еще пара друзей; ведите себя соответственно».
Вот как! А я-то думала, мы с этим покончили с тех пор, как Пит попросил готовить его отдельно. Видно, подготовка – одно, а игра на публику – совсем другое. Да и вести-то себя никак особенно не нужно: просто иди друг за дружкой и садись на свое место.
Едва я ступаю на сцену, дыхание у меня учащается и кровь начинает стучать в висках. Я рада опуститься на стул: у меня так дрожат ноги, что я боюсь грохнуться со своих каблуков. Несмотря на вечер, на Круглой площади светлее, чем летним днем. Для особо важных персон амфитеатром установлены кресла; весь первый ряд занимают стилисты. Камеры будут обращаться к ним всякий раз, когда толпа станет восторженно принимать результаты их труда. Большой балкон на здании справа занимают распорядители Игр. Почти все остальные балконы оккупировали телевизионщики. Площадь и примыкающие улицы битком забиты народом. В каждом доме и каждом общественном здании по стране работают телевизоры. Не забыт ни один житель Панема, и отключений электричества сегодня не будет.
На сцену выскакивает Цезарь Фликермен, ведущий. Он берет интервью у трибутов уже больше сорока лет, а выглядит таким молодым, что даже жутко. Всегда одинаковое лицо, покрытое белым гримом. Одинаковая прическа, только волосы каждый раз нового цвета. Тот же костюм – темно-синий, усеянный тысячью крохотных лампочек, мерцающих будто звезды в полуночном небе.
В Капитолии хирурги умеют делать людей моложе и стройнее. У нас, в Дистрикте-12, старость в почете, потому что многие умирают молодыми. Увидев пожилого человека, хочется поздравить его с долголетием и узнать секрет выживания. Толстякам даже завидуют – они не живут впроголодь, как большинство из нас. Здесь все по-другому. Морщины стараются скрыть. Круглый живот не признак успеха.
В этом году волосы Цезаря зеленовато-голубые, веки и губы тоже. Зрелище кошмарное, но не настолько, как в прошлый раз, когда он избрал своим цветом темно-красный и, казалось, истекал кровью.
– О да, – засмеялся Финник.
– Это действительно было жутковато, – кивает Пит.
Пустив пару шуточек, чтобы разогреть аудиторию, Цезарь приступает к делу.
На середину сцены к нему выходит девушка-трибут из Дистрикта-1; в прозрачном золотистом наряде она выглядит вызывающе. Очевидно, у ментора не было забот с определением подходящего для нее образа: роскошные светлые волосы, изумрудные глаза, высокий рост, изящная фигура делают ее совершенно неотразимой.
Каждое интервью длится всего три минуты. По их истечении звенит звонок, и следующий трибут поднимается с места. Надо отдать должное умению Цезаря показать любого трибута в лучшем свете. Он одобрительно кивает, подбадривает робких, смеется над неуклюжими шутками и своей реакцией привлекает внимание даже к слабым ответам.
Я сижу в грациозной позе, как учила Эффи, пока дистрикты сменяются один за другим. Второй, третий, четвертый. Все трибуты, похоже, строго придерживаются избранных образов. Здоровенный парень из Дистрикта-2 – безжалостная машина для убийства. Девушка с лисьим личиком из Дистрикта-5 – хитрая и изворотливая. Я волнуюсь все больше, и даже присутствие Цинны, которого я заметила сразу, как он занял свое место, меня не успокаивает. Восьмой, девятый, десятый. Он очень тихий, этот мальчик-калека из Десятого дистрикта. Мои ладони мокрые от пота, и я не могу их вытереть, платье из драгоценных камней не впитывает влагу. Одиннадцатый.
Рута, в легком газовом платье с крылышками, порхает к Цезарю. Толпа затихает при виде этого эфемерного создания. Цезарь очень ласков с ней, – поздравляет ее с семеркой, полученной за тренировки, – великолепным результатом для такой крохи. Когда он спрашивает, в чем ее сильная сторона, Рута не задумывается.
– Меня очень трудно поймать, – говорит она робко. – А если меня не смогут поймать, то не смогут и убить. Так что не списывайте меня со счетов раньше времени.
– Она мне нравится, – печально говорит Китнисс.
– Всегда жаль, когда отправляют таких малышей, – кивает Хеймитч.
– Я – никогда в жизни! – ободряюще говорит Цезарь.
Цеп, парень из Дистрикта-11, такой же смуглый, как и Рута, однако на этом сходство заканчивается. Он один из здоровяков, около шести с половиной футов ростом, и мускулистый, как бык. Но к компании профи не присоединился, хотя те звали, я видела. Он вообще был всегда один, ни с кем не общался и к тренировкам оставался равнодушен. При этом получил от распорядителей десятку, и думаю, ему нетрудно было произвести на них впечатление. Он никак не реагирует на попытки Цезаря его расшевелить и отвечает только «да» или «нет», а то и вовсе молчит. С таким сложением, как у него, мне бы слова никто не сказал, будь я хоть трижды угрюмой и озлобленной! Уверена, половина спонсоров уже всерьез подумывают им заняться. Я бы сама на него поставила, если бы было что.
Теперь вызывают Китнисс Эвердин, и я, будто во сне, встаю, бреду в центр сцены и пожимаю руку, приветственно протянутую мне Цезарем. У него хватает такта не вытереть ее тут же о свой костюм.
– Итак, Китнисс, Капитолий, должно быть, немало отличается от Дистрикта-12. Что тебя больше всего здесь поразило? – спрашивает Цезарь.
Что… что он говорит? Слова звучат в ушах, но не имеют для меня никакого смысла. Я отчаянно ищу глазами Цинну, наши взгляды смыкаются, и я представляю себе, что вопрос произносят его губы: «Что тебя больше всего здесь поразило?»
Поразило, поразило… надо назвать что-нибудь приятное. Что? «Будь честной, – приказываю я себе. – Говори правду».
– Тушеное филе барашка, – выдавливаю я. Цезарь смеется, и я смутно слышу, что кое-кто в толпе тоже.
– С черносливом? – уточняет Цезарь. Я киваю. – О, я сам уплетаю его за обе щеки. – Он вворачивается боком к зрителям, прикладывает руку к животу и с тревогой спрашивает: – Не заметно? – В ответ раздаются ободряющие возгласы и аплодисменты. В этом весь Цезарь: всегда найдет способ тебя поддержать.
– Да, Китнисс, – говорит он доверительным тоном, – когда я увидел тебя на церемонии открытия, у меня буквально остановилось сердце. А что ты подумала, увидев свой костюм?
Цинна поднимает бровь: честно!
– Вы имеете в виду, после того как я перестала бояться, что сгорю заживо?
Взрыв хохота, неподдельного, со стороны зрителей.
– Да, именно, – подтверждает Цезарь. Кому-кому, а Цинне стоило об этом сказать.
– Подумала, что Цинна замечательный, и это – самый потрясающий костюм из всех, какие я видела. Я просто поверить не могла, что он на мне. И не могу поверить, что сейчас на мне это платье. – Я расправляю юбку. – Вы только посмотрите!
Пока зрители ахают и стонут, Цинна едва заметно показывает пальцем: покружись! Я делаю один оборот, вызывая еще более бурную реакцию публики.
– О, сделай так еще! – восклицает Цезарь. Я поднимаю руки вверх и быстро вращаюсь, снова и снова, чтобы юбка развевалась, и меня охватывали языки пламени. Народ безумствует. Остановившись, я хватаюсь за руку Цезаря.
– Не прекращай! – просит он.
– Придется. У меня все плывет перед глазами! – хихикаю я; наверное, первый раз в жизни я веду себя так легкомысленно, опьянев от страха и кружения.
Цезарь обнимает меня рукой:
– Не бойся, я тебя держу. Не позволю тебе последовать по стопам твоего ментора.
Все громко смеются, даже Хеймитч тихо посмеивается.
Толпа дружно гикает и улюлюкает, когда камеры выхватывают Хеймитча, прославившегося своим нырком головой вниз со сцены во время Жатвы. Хеймитч добродушно отмахивается от операторов и показывает на меня.
– Все в полном порядке. Со мной она в безопасности, – уверяет Цезарь зрителей. – А что насчет твоего балла за тренировки? Одиннадцать! Не намекнешь, как тебе удалось получить столько? Чем ты отличилась?
Я бросаю взгляд на балкон с распорядителями Игр и прикусываю губу.
– А-а… все, что я могу сказать… думаю, такое случилось впервые.
Все камеры наставлены на распорядителей, которые, давясь от смеха, кивают в знак согласия.
– Ты нас мучаешь! – говорит Цезарь так, будто ему и впрямь больно. – Подробности! Подробности!
Я поворачиваюсь к балкону.
– Мне ведь лучше не рассказывать об этом?
Мужчина, упавший в чашу с пуншем, кричит: «Нет!»
– Спасибо, – говорю я. – Мне жаль, но ничего не поделаешь. Мой рот на замке.
– В таком случае давай вернемся к Жатве, к тому моменту, когда назвали имя твоей сестры, – предлагает Цезарь; его голос стал тише и серьезнее, – и ты объявила себя добровольцем. Ты не могла бы рассказать нам о ней?
Нет. Ни за что. Только не вам. Но… может быть, Цинне. Мне кажется, я даже вижу сострадание на его лице.
– Ее зовут Прим, ей всего двенадцать. И я люблю ее больше всех на свете.
Над Круглой площадью повисла тишина.
– Что она сказала тебе после Жатвы? – спрашивает Цезарь.
Правду. Правду. Я проглатываю комок в горле.
– Она просила меня очень-очень постараться и победить.
Зрители, замерев, ловят каждое мое слово.
– И что ты ответила ей? – мягко направляет меня Цезарь.
Вместо нежности мною овладевает ледяная твердость. Мускулы напряжены, словно готовятся к схватке. Когда я открываю рот, мой голос звучит на октаву ниже:
– Я поклялась, что постараюсь.
– Не сомневаюсь, – говорит Цезарь, сжимая мне плечи. Звенит звонок. – Жаль, но наше время закончилось. Удачи тебе, Китнисс Эвердин, трибут из Дистрикта-12.
– Неожиданно, – комментирует Хеймитч. – После прочтения нашей подготовки, я был уверен, что ты, как минимум, бросишься на Цезаря во время интервью.
– Или будешь отвечать, как парень из 11, – поддерживает Финник.
– Или уйдёшь прямо во время интервью, – подхватывает Гейл.
– На крайний случай, будешь молча стоять, пока интервью не кончится, – хихикает Джоанна.
– Ой, да замолчите вы, – закатывает глаза Китнисс, возвращаясь к книге.
После того как я занимаю свое место, аплодисменты еще долго не смолкают. Я снова смотрю на Цинну, ожидая его одобрения. Он потихоньку показывает мне два больших пальца.
Первая половина интервью с Питом пролетает для меня как в тумане, ясно только, что Питу с ходу удалось завоевать зрительские симпатии: из толпы то и дело раздаются крики и смех. На правах сына пекаря он сравнивает трибутов с хлебом из их дистриктов, затем рассказывает забавную историю об опасностях, какие таят в себе капитолийские ванны. «Скажите, я все еще пахну розами?» – спрашивает он Цезаря, и они начинают на пару дурачиться и обнюхивать друг друга, заставляя зрителей покатываться со смеху. Я вполне прихожу в себя, только когда Цезарь задает Питу вопрос, есть ли у него девушка.
Пит колеблется, потом неубедительно качает головой.
– Не может быть, чтобы у такого красивого парня не было возлюбленной! Давай же, скажи, как ее зовут! – не отстает Цезарь.
Пит вздыхает.
В реальности Пит выглядит очень напряжённым, боясь возможного ответа, а, особенно, реакции на него.
– Ну, вообще-то, есть одна девушка… Я люблю ее, сколько себя помню. Только… я уверен, до Жатвы она даже не знала о моем существовании.
Из толпы доносятся возгласы понимания и сочувствия. Безответная любовь – ах, как трогательно!
– У нее есть другой парень? – спрашивает Цезарь.
– Не знаю, но многие парни в нее влюблены.
– Значит, все, что тебе нужно, – это победа: победи в Играх и возвращайся домой. Тогда она уж точно тебя не отвергнет, – ободряет Цезарь.
– К сожалению, не получится. Победа… в моем случае не выход.
– Почему нет? – озадаченно спрашивает ведущий.
Пит краснеет как рак и, запинаясь, произносит:
– Потому что… потому что… мы приехали сюда вместе.
– ЧТООО? – орёт Китнисс, глядя на побелевшего Пита.
Последний мигом отскакивает за диван, готовый к обороне.
– ЧТО. ТЫ. НАДЕЛАЛ? – взвизгнула девушка, бросая в него кружкой из-под шоколада, Пит уворачивается, выбегая на улицу.
Китнисс мчится за ним, а в комнате царит гробовая тишина, нарушаемая лишь криками и визгом с улицы, между которых периодически слышится голос Пита.
– Может, вмешаемся? – неуверенно произносит Эффи.
– Милые бранятся – только тешатся, – отмахивается Финник.
– Нам всё равно пора домой, уже темнеет, – холодно говорит Гейл, вставая.
Двор Хеймитча превратился в арену, всё, что только попадалось под руку Китнисс, было разбито или раздавлено, Гейл поднял сопротивляющуюся девушку на плечо и понёс её в сторону Шлака.
Пит, сидя на земле, подтирал кровь с разбитой губы.
– Это ведь правда? То, что ты сказал на интервью? – интересуется Хеймитч.
– Да, – просто отвечает тот, вставая. – Но не думаю, что стоит об этом говорить ей.
Все понимающе кивают, а Пит, приложив белое полотенце к губе, плетётся домой.
========== ИГРЫ. Глава 9 ==========
С самого утра Гейл заходит за Китнисс, которая уже немного успокоилась и очень хочет продолжить чтение.
– Опять на охоту? – нахмурилась мама Китнисс, глядя на них.
– Что-то вроде того, – кивает Китнисс, таща Гейла быстрее из дома.
Они медленно идут к деревне победителей, оба в своих мыслях.
– Почему ты так разозлилась? – тихо спрашивает Гейл, боясь снова раззадорить девушку.
– Мне не нравится, когда за мой счёт покупают спонсоров, – шипит Китнисс. – Будет знать, как использовать меня в своих тупых, бесполезных планах. Да весь Панем будет считать меня тюфячкой, – почти рычит девушка, заходя в дом.
Пит вжимается в кресло, а Финник, как бы невзначай, становится между ним и Китнисс.
– Больше драться не буду, – холодно говорит девушка, глядя на мужчину из Дистрикта-4, – только руки марать, он того не стоит, – ещё холоднее произносит Китнисс, глядя на Пита.
– Оправдываться не собираюсь, – шипит парень, морщась из-за больной губы.
– Если все проблемы улажены…
– Я бы так не сказала, – парирует Китнисс.
–…думаю, нам стоит продолжить читать, – не обращая внимания на Китнисс, заканчивает Хеймитч.
– Отлично, – потягивается Гейл. – все уже прочитали по разу, давайте я начну второй круг.
– Сначала другой вопрос, – поднимает палец Эффи. – У кого какое мнение, касаемо победителя Игр?
Все молчат, размышляя.
– По-моему, это очевидно, – спокойно говорит Пит.
– И что тебе очевидно? – смотрит на него Цинна.
– Книги три. Книги ведутся от лица Китнисс. Соответственно, она не умрёт, – пожимает плечами Пит, опуская глаза.
– Не факт, что остальные книги от моего имени, – неуверенно говорит девушка.
– Кстати, да, – кивает Финник. – Если все книги от лица Китнисс, то вообще непонятно, почему здесь я и Джо, мы, конечно, появлялись бы в её жизни, стань она ментором, но…
– Недостаточно много для того, чтобы нас сюда приглашать, – соглашается Джоанна, задумчиво поедая булочку, принесённую Питом.
– Может, следующие книги от лиц ваших трибутов? Три книги – три ментора, – пожимает плечами Хеймитч.
– А обычные люди не могут путешествовать между Дистриктами, поэтому их сюда было не пригласить, – кивает Финник.
– Логично, – соглашается Гейл. – Однако, думаю, в этих играх победит всё равно Китнисс, иначе зачем было вести повествование от её лица, если можно вести книгу от лица Пита, например?
Все молчат, понимая, что это логично. Пит, как ни странно, совсем не выглядит омрачённым.
– Что ж, продолжаем? – интересуется Гейл, все кивают. – Игры. Глава 9.
Какое-то время камеры еще направлены на опущенные глаза Пита, пока его слова доходят до телевизионщиков. Затем я вижу на экране свое лицо, увеличенное в несколько раз, с приоткрытым от неожиданности и возмущения ртом. Это я! Он говорит обо мне! Я сжимаю губы и смотрю в пол, надеясь таким образом скрыть бурлящие во мне чувства.
– Да-а, вот уж не везет так не везет, – говорит Цезарь, и в его голосе звучит искреннее сострадание.
Толпа согласно шумит, несколько человек даже вскрикнули, точно от боли.
– Не везет, – соглашается Пит.
– О, мы все тебя прекрасно понимаем: трудно не потерять голову от такой прекрасной юной леди. Кстати, она знала о твоих чувствах?
Пит качает головой:
– До этого момента нет.
Я на мгновение поднимаю взгляд на экран – мои щеки так пылают, что никто и не подумает усомниться.
– А неплохо бы вытащить ее снова на середину и послушать, что она на это скажет, как думаете? – обращается Цезарь к публике и получает в ответ одобрительный рокот тысяч голосов.
– Надеюсь, он этого не сделает, иначе весь Панем услышит, какого Китнисс на самом деле мнения о Пите, – хмыкнула Джоанна, а Финник попытался замаскировать смех кашлем.
– Сожалею, но правила есть правила, наше с Китнисс время уже потрачено. Что ж, удачи тебе, Пит Мелларк, и, мне кажется, я не ошибусь, если скажу за весь Панем: наши сердца бьются в унисон с твоим.
Рев толпы оглушает. Пит своим признанием в любви ко мне совершенно затмил всех нас, остальных трибутов. Когда крики наконец смолкают, Пит произносит сдавленным голосом: «Спасибо», – и возвращается на свое место. Играет гимн, мы встаем. Голову приходится поднять, чтобы не проявлять непочтительность, и – на каждом экране, куда ни глянь, мы с Питом, отделенные друг от друга парой футов, непреодолимой пропастью в глазах сердобольных зрителей. Бедные-несчастные мы! Знали бы они правду!
После гимна трибуты выстраиваются перед вестибюлем Тренировочного центра и проходят к лифтам; я стараюсь не попасть в одну кабину с Питом. Из-за множества народа нашей свите – стилистам, менторам, сопроводителям – трудно поспеть следом, так что на время мы предоставлены самим себе. Все молчат. Лифт, в котором еду я, останавливается четыре раза, чтобы высадить трибутов, потом я остаюсь одна, пока через пару мгновений двери не открываются на двенадцатом этаже. Едва Пит успевает выйти из своей кабины, как я с силой толкаю его руками в грудь, и он, потеряв равновесие, падает на уродливый вазон с искусственными цветами. Вазон опрокидывается, разлетаясь на сотни крохотных осколков; сверху приземляется Пит. Из его ладоней течет кровь.
– Приятно знать, что за эти пару месяцев ты не изменилась, – говорит Цинна, пряча улыбку.
– За что? – ошарашенно спрашивает он.
– Ты не имел права! Не имел права говорить обо мне такое! – кричу я.
Тут подъезжают лифты, и теперь вся компания в сборе – Эффи, Хеймитч, Цинна и Порция.
– Что происходит? – осведомляется Эффи с истерическими нотками в голосе. – Ты упал?
– Да. После того, как она меня толкнула, – отвечает Пит, и Эффи с Цинной помогают ему встать.
– Ты его толкнула? – зло спрашивает Хеймитч.
– Это ведь ты придумал, да? – набрасываюсь я на него. – Выставить меня дурой перед всей страной?
– Это моя идея, – говорит Пит, вытаскивая из ладоней впившиеся осколки и кривясь от боли. – Хеймитч мне только помог.
– Да, Хеймитч хороший помощник. Для тебя!
– Дура! – презрительно бросает Хеймитч. – Думаешь, он тебе навредил? Да этот парень подарил тебе то, чего ты сама в жизни бы не добилась!
– Из-за него все будут считать меня разнеженной девицей!
– Из-за него тебя будут считать обольстительной!
– Слушай умного человека, – кивает Хеймитч.
– Я бы с радостью послушала, да только где его найти, – печально вздыхает Китнисс.
И, скажем прямо, на твоем месте я бы тут никакой помощью не брезговал. Ты была привлекательна, как пугало, пока Пит не признался, что «грезит» о тебе. Теперь ты всеобщая любимица. Все только и твердят о несчастных влюбленных из Дистрикта-12.
– Мы не несчастные влюбленные!
Хеймитч хватает меня за плечи и прижимает к стене:
– Ох, Хеймитч, не староват ли ты для нашей красавицы? – с притворным возмущением восклицает Джоанна, Хеймитч лишь отмахивается.
– Да какая разница? Это все показуха. Главное – не кто ты есть, а кем тебя видят. Ну что можно было сказать после интервью с тобой? В лучшем случае, что ты довольно милая девочка. Хотя по мне и это уже чудо. Теперь ты покорительница сердец. Ай-ай-ай, мальчишки дома штабелями падают к твоим ногам! Как думаешь, какой образ завоюет тебе больше спонсоров?
Изо рта Хеймитча так несет вином, что дурно становится. Я сбрасываю с плеч его руки и отступаю в сторону, стараясь привести мысли в порядок.
Приближается Цинна и кладет руку мне на спину:
– Он прав, Китнисс.
Я уже не знаю, что и думать.
– Надо было хотя бы предупредить меня, чтобы я не выглядела такой идиоткой.
– Ты отреагировала замечательно, – возражает Порция. – Знай ты обо всем заранее, вышло бы и вполовину не так убедительно.
– Она просто переживает из-за своего парня, – ворчит Пит, пиная окровавленный черепок.
При мысли о Гейле мои щеки снова начинают гореть.
– У меня нет парня!
– Да мне без разницы, – отвечает Пит. – Но я уверен, у него хватит ума распознать притворство. К тому же ты ведь не говорила, что любишь меня. Так что можешь не волноваться.
Постепенно все становится на свои места. Злость утихает, хотя я все еще не могу решить, использовали меня или в самом деле подарили преимущество.
Реальная Китнисс тоже думает над этим вопросом, всё ещё не зная, прощать Пита или нет.
Хеймитч прав: я выдержала интервью, но кем я, в сущности, была? Глупой девчонкой в красивом платье. Кружащейся, хихикающей. Только когда речь зашла о Прим, я сумела сказать что-то значимое. То ли дело Цеп, его тихая, убийственная мощь. Рядом с ним я пустышка. Глупая, сверкающая и никчемная. Ну, не совсем никчемная: все-таки одиннадцать баллов за тренировки дают не каждому.
Пит же превратил меня в предмет обожания. И не только своего. Послушать Пита, у меня отбоя нет от поклонников. А если народ поверит, что мы вправду любим друг друга… Как они клюнули на Питово признание! Несчастные влюбленные! Хеймитч правду сказал: слопали и не подавились. Вдруг меня берут сомнения: правильно ли я себя вела?
– Когда он сказал, что влюблен в меня, все, наверное, подумали, что я тоже его люблю? – спрашиваю я.
– Я подумала, – говорит Порция. – Ты так отворачивалась от камер, краснела…
Остальные дружно поддакивают.
– Ну… Никто из нас, думаю, так даже на секунду не подумал, – хихикает Эффи, вспоминая реакцию Китнисс.
– Ну не скажи, такой страсти на ровном месте не бывает, – подмигивает Финник.
– Не путай ярость и страсть, Одэйр. Могу наглядно показать разницу, – шипит девушка, глядя на Финника.
– О, с радостью полюбуюсь. Особенно на страсть, – поднимает бровь Финник, заставляя Китнисс покраснеть, а остальных рассмеяться.
– Ты прелесть, солнышко. Спонсоры будут занимать очередь в другом конце квартала, – говорит Хеймитч.
Борясь со стыдом, я заставляю себя заговорить с Питом:
– Прости, что я тебя толкнула.
– Пустяки, – отмахивается он. – Хотя, строго говоря, это против правил.
– Я бы не возражал против извинений, – говорит Пит, невинно хлопая ресницами.
– По-моему, ты их получил в книге, – опускает глаза Китнисс.
– Да, но пострадал я и в реальности, – улыбается сын пекаря.
Китнисс бурчит что-то, на самом деле, не очень похожее на извинения, но Пит лишь фыркает.
– Как твои руки?
– Ничего, заживут.
В наступившей тишине мы наконец обращаем внимание на соблазнительные запахи, доносящиеся из столовой.
– Пойдемте обедать, – предлагает Хеймитч. Мы все идем за ним следом и усаживаемся за стол. Тут оказывается, что у Пита еще идет кровь, и Порция уводит его, чтобы перевязать. Они возвращаются, когда мы заканчиваем суп из розовых лепестков со сливками. Руки Пита обмотаны бинтами, и виновата в этом я. А завтра арена. Пит сделал для меня доброе дело, а я его за это покалечила. Неужели я вечно буду перед ним в долгу?
После обеда мы смотрим в гостиной повтор интервью. Я кажусь себе ветреной и пустой со всем этим верчением и хихиканьем, хотя остальные уверяют, что я обаятельна. Вот Пит действительно обаятелен. А уж своей влюбленностью так и вовсе сразил всех наповал. Снова показывают меня: пунцовую от смущения, прекрасную, благодаря мастерству Цинны, обольстительную стараниями Пита, несчастную из-за козней судьбы и, по общему мнению, совершенно незабываемую.
Когда отыграл гимн и экран погас, в комнате зависает молчание. Завтра на рассвете нас разбудят и станут готовить к арене. По-настоящему Игры начнутся только в десять: в Капитолии встают поздно. Нам с Питом залеживаться нельзя: никто не знает, где в этом году будет находиться арена.
Хеймитч и Эффи с нами не поедут. Отсюда они направятся в Штаб Игр, где будут, надеюсь, не покладая рук трудиться, подписывая контракты со спонсорами и разрабатывая планы доставки нам того, что те жертвуют. Цинна и Порция поедут с нами до самой арены, но слова прощания мы скажем все же здесь.
Эффи берет нас за руки и – со слезами на глазах! – желает нам удачи и благодарит за то, что мы были такими славными трибутами – лучшими из всех, с какими ей доводилось иметь дело. Эффи будет не Эффи, если не скажет какую-нибудь гадость, потому что дальше она заявляет: «Я даже не удивлюсь, если в следующем году меня переведут в приличный дистрикт!»
