Текст книги "Игрок Фемиды (СИ)"
Автор книги: Aleksandria L.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
– Лен, дай мне минуту. – Узнала этот голос и помертвела.
Застыла. Напряглась. Не поняла вообще, что происходит. Это же нереально. Такого априори быть не должно. А Вадик продолжал:
– Ленка, я знаю, что не простишь. Я тот вечер очень смутно помню, какой-то херни обожрался, все рваными вспышками приходит. Сначала думал, может меня глюкануло так, потом понял, что нет. – Судорожный, неверный вдох и краткая пауза, пока я пыталась собраться с разлетающимися мыслями. – Лен, мне… стыдно очень. Правда. Я прошу тебя меня простить, хотя знаю, что такое не прощают. Просто… хочу, чтобы ты понимала, что я сам охуел от себя… – Голос Вадика задрожал и сорвался, но он быстро взял себя в руки и неуверенно, с болью в негромком голосе, продолжил, – Лен, мы друг другу чужие совсем, я знаю, да, чужие. Просто… мне так стыдно. Так, блять, стыдно! Я себя удавить готов. Никогда бы не сделал, если бы не наркота. Ленка… – в его интонациях было такое отчаянное, почти испуганное сожаление содеянному, что это прошило все мое сжавшееся на сидении тело. – Меня посадили опять. С наркотой поймали. Так мне, уебку, и надо. Я даже не думал возражать. Просто я здесь долго не протяну с моим-то здоровьем и зависимостями. – Его голос снова затих на краткую паузу, чтобы потом с тенью страха зазвучать снова, – знаешь, когда к порогу подходишь, время как будто вспять поворачивает. Жизнь отматываешь и понимаешь, как много всего не сделано и ещё больше того, что я уже не исправить. Мне правда плохо от того, что я сделал тебе. И я заслужил такой конец, как есть, заслужил.
У меня задрожали руки, из глаз почему-то покатились слезы. Я знала эти интонации. Я их слышала. Когда Вадик в первый раз пытался завязать и просил у десятилетней меня и пятнадцатилетней Гельки прощения. В тот день он починил двери в доме и убрался, выгнав бабку в сарай. А когда мы с Гелькой пришли из школы нас ждала жаренная картошка. Недосоленная, местами сыроватая, на свином сале, потому что масла не было, но со шкварками. Самая вкусная картошка в жизни. И пока мы с Гелькой, вжавшись друг в дружку, настороженно следили за ним из-за стола, с недоверием глядя на сковородку перед собой, Вадик дрожащим, искренним голосом просил прощения. Клялся, что завязывает. Что больше никогда не начнет. Что мы родные и он нас в обиду больше не даст. Гелька заплакала первой и сдалась. А позже и я, с неверием обнимая худое тело Вадика, и понимая, что это брат. Что у меня есть большой и сильный старший брат, который сейчас утирает слезы вины со своего лица и тихим голос просит у меня прощение, целуя в макушку. Просит так, что доверчивое детское сердечко наивно прощает и пылает надеждой, что он все исправит. Что он будет рядом, как Гелька, и никто нас больше не тронет. Вадик тогда был самим воплощением вины и отчаяния. Как сейчас. Правда, продлилось это всего два дня. Но эти два дня отпечатались в памяти.
Дура. Возьми себя в руки. Выдох, сквозь стиснутые зубы, и осознание, как трещит плотина, удерживающая ледяные, непростительные воды прошлого.
Но воспоминания разбередили душу, вызвали из темных уголков души все то, что я тщательно туда загоняла. Пытались сорвать опечатанные двери и впустить гребанную надежду, которая взорвала бы мои обещания самой себе, и беспощадно изрезали душу острыми осколками. Нельзя так. Нельзя этого позволить. Он враг. И всегда им был, что бы он сейчас не говорил. Но губы сковало жалким таким по-женски идиотским ожиданием.
– Ночью снилось, как я тебя с Гелькой на день города повез. – Его вторая попытка завязать, второе лучшее воспоминание моего детства, вызвавшее болезненный отклик далеко в душе. – Помнишь, как ты липла к окну старого ПАЗика и смотрела, почти не моргая. Гелька все хихикала, а я ее одергивал, чувствуя вину, что ты кроме задрипанной деревни больше ничего и не видела. Лето только кончалось, так тепло было на улице, пахло вкусно… Концерт помнишь на площади? Я тебя еще на плечи посадил, чтобы лучше видно было. И фейерверки потом… Гелька тебе уши зажимала, чтобы ты не боялась, а ты так смешно зажмуривалась при каждом хлопке и тут же глазища открывала, улыбалась и смотрела на огни в небе. Наверное, это лучшее воспоминание в моей жизни. Я и две сестренки. На празднике… Мне так стыдно, что я не пошел дальше по этому пути, что снова сорвался, а ведь все могло сложится совсем иначе. Все из-за меня, господи…
С моих губ сорвался всхлип. Я испуганно зажала себе рот рукой, почти ничего перед собой не видя из-за застилающих глаза слез. В душе все перевернулось, напряглось до состояния натяженных струн, порезав мои обеты самой себе, потому что я хорошо помнила этот день. Мне одиннадцать было. Я уже думала, что большая, но мне так нравилось идти по заполненным людьми красивым улицам под руку со своим старшим братом. А Гелька шла рядом с розовым воздушном шариком и ела сладкую вату, трепя меня по голове липкими от ваты пальцами. Я жаловалась Вадику, он пробовал возмутиться, но Гелька, скуксившись и ему волосы стала трепать. И так хорошо было, так весело и в то же время спокойно… Концерт потом еще, слов песен было не разобрать, но я восторженно смотрела на сцену с поющими людьми, крепко обнимая голову Вадика, чтобы не свалиться с его плеч. Мне кажется, он тогда выступления и не видел. Да ему это и не важно было. Он иногда щекотал мои стопы, заставляя дергаться и смеяться. Гелька тут же подскакивала сзади, боясь, что я свалюсь с Вадика. Он хохотал и отстранял ее руки, предлагая мне потрепать ее за волосы в отместку, всовывая в мои пальцы остатки сладкой ваты, она возмущенно уворачивалась, и он, крепко держа мои ноги на своих плечах, срывая восторженно-испуганные визги с моих губ, пытался ее догнать.
Как глоток воздуха, среди беспробудного кошмара. А потом мы с Гелькой плакали, когда он снова сорвался. Пришли из школы, а он в обкумаренный лежит. Но он тогда на траве сидел и худо бедно соображал. Стыдливо отвел глаза и ушел на три дня. А потом вернулся и больше в себя не приходил. Мы снова лишились своего брата, и жизнь потекла привычным образом. С каждым годом все хуже и хуже…
– Ты сейчас… трезвый? – сиплый голос сорвался с губ прежде, чем я успела его обдумать, и решить вообще стоит ли хоть что-то говорить.
– Да. Я хотел тебе позвонить еще вчера, но никак не мог решиться. – Тихо ответил Вадик. – Сначала Гельке набрал. Лен, она завязывать решила. В монастырь какой-то собирается. Сказала, что меня навестит и сразу туда поедет, что иначе сдохнет… и уже чувствует, что порог близко. Не врет. Я тоже чувствую, только у меня, гниды, уже шансов нет. Господи, я так перед вами виноват! – В голосе прорвались ненавидящие нотки. – Так виноват… В аду мне гореть. Как есть, в аду. И поделом. – Интонации снова дрожащие, вызывающие соболезнование и сожаление. – Ленка, я еще раз прошу у тебя прощения. Прости, пожалуйста, меня. Я гнида и все это заслужил. Прости меня, пожалуйста! Ленка! У меня ж никого кроме вас нет! И я вас так обижал! Господи… как же стыдно… Ты прости… Я больше звонить не буду никогда. Просто у меня ломка началась, и я хотел перед тем, как все кончится, сказать, что я сожалею.
Я прикусила губы, сдерживая рвущиеся всхлипы. Прикрыла дрожащими пальцами глаза. Вот так, в самом конце, он признал свою вину. Но хотя бы в конце. Хотя бы признал. Мне было плохо, трясло и выкручивало, немного тошнило от тех непонятных, терзающих душу сердце и тело эмоций. Неразборчивых, иррациональных. Жалостливых. Брата украла наркота. Синька сестру.
– Когда Гелька приедет?.. – дрожащими, мокрыми от слез пальцами вытянула сигарету из пачки.
– Сказала, что деньги сегодня займет, завтра должна… Я в шестой колонии сижу. За южным сто пятьдесят километров. Сюда просто так не добраться, она сказала такси возьмет, только дорого это очень… Потом обратно и на вокзал. В монастырь куда-то под Нижний Новгород, что ли… господи, да хоть на другую планету, лишь бы завязала и не закончила, как я…
– Вадик… – не сдержала судорожного, терзающего горло вдоха. – Я ее привезу. Но заходить не стану. Не смогу. Просто привезу и заберу.
– Я… Лен… Я… пожалуйста… – он так сильно растерялся, что слов подобрать не мог. – Да как же ты поедешь?.. Тут же далеко и… вообще, твой мужик явно не обрадуется…
Антон не обрадуется, это мягко говоря. Я сжала зубы, не понимая, что я и зачем делаю. Только в голове стучала отчаянная мысль, что в любой ситуации нужно оставаться человеком. Или хотя бы его подобием. Я не зайду. Не смогу и это правда. Но Гелька… Пусть попрощается. Пусть. Отдам ей деньги за комнату. Они ей нужны. Провожу. И закончится все. Клянусь, все это закончится.
– Я ее привезу. Вадик… ты больше не звони. – Сердце отчего-то больно сжалось.
– Да. Прости меня еще раз, Лен. Удачи.
Звонок закончился. Я скурила три или четыре сигареты подряд. Набрала Гельке. Не ответила. Набрала второй раз. Трезва. Голос виноватый, заставивший сигарету снова выпасть из моих рук.
– Гель, он мне позвонил. – Тщательно пытаясь справиться с неверным голосом, негромко произнесла я. – Сказал, что ты завязывать решила, что завтра к нему поедешь. Прощаться. Я отвезу тебя, не трать деньги. Я отвезу и подожду. Сама не смогу пойти.
– Ленка… – Гелька разрыдалась, часто всхлипывая и бесполезно пытаясь с собой справиться
Сигарета переломилась в моих руках. Я трясущимися пальцами нашла тлеющий обломок под сидением, не почувствовав ожога на коже, когда схватилась не за тот конец.
– Лен, я твои деньги не тратила… Все на карточке лежит, я тебе все отдам, правда. Я только билет в плацкарт куплю себе, а потом, как заработаю перешлю обязательно, правда! – стыдливо произнесла она.
– Себе оставь. Гель, завтра к девяти приеду. Только если ты напьешься…
– Я неделю держусь уже, Лен! Я продержусь еще, правда! Честно!
Меня трясло еще минут десять. Сходила в магазин, купила воды, пытаясь успокоиться. Антон должен заехать ко мне на обед. Мне нельзя появляться в таком виде. У него сразу забрало падает, когда я слабину даю. Не пустит. Может, и не рассказывать?..
Рассказывать. Рассказывать придется. Я, сидя за столом по правую руку Антона, задумчиво смотрела на него, уплетающего тушенное мясо и листающего пультом каналы телевизора.
– Машину тебе заказал, в наличии красной с удовлетворяющей меня комплектацией не было. Сказали в течение месяца придет. – Будничным тоном сообщил мне он, открывая пришедшие смс на экране. – Да вы заебали уже, опять что ли новое удостоверение получать?.. Вот делать людям нечего, а… – Антон раздраженно принялся кому-то звонить, – Тимох, привет. Тебя тоже уже обрадовали сменой удостоверения?..
Дальше шел сплошной злобный мат заковыристо ругающий федеральную палату адвокатов и иже с ними. Я, помешивая чай, думала о машине, глядя в стол. Совершенно из головы вылетело. Все вытеснил один звонок. А, между прочим, здесь тоже как бы не все гладко.
Антон, закончив ругаться, раздраженно ворча пошел наливать себе чай, стоя ко мне спиной и доставая из шкафа кухонного гарнитура огромную чашку, больше похожую на супницу. Из меньших он принципиально не пил.
– Ты знаешь, у меня чувство такое, будто ты откупиться от чего-то пытаешься. – Вдохнув и выдохнув, негромко произнесла я, внимательно рассматривая его одеревеневшие плечи. Что меня утвердило в своих подозрениях. – Квартира, машина, предложение…
– Я уже пояснил все. – Он прекрасно брал в себя руки, быстро и незаметно, и когда вернулся за стол с супницей чая, выглядел вполне обыденно. – Работа меня твоя не устраивала, тебя уволили. За ипотеку платить нечем, но раз уволили из-за меня, то я плачу. А машина… у нас уговор был.
Да, уговор. Я закрываю прошлое, он не трогает Вадика и я соглашаюсь на машину. Какой-то уговор не особо выгодный для адвоката. Я тяжело вздохнула, уперевшись взглядом в столешницу, не зная, как начать малоприятный разговор.
– Да говори уже, Лен. – Фыркнул Антон, без труда считав с моего лица потуги сообразить, с чего начать диалог. – Опять меня подозреваешь в нечистых намерениях?
– Нет. – Я подняла на него глаза, стараясь смотреть твердо, и одним выдохом произнесла. – Завтра я отвезу Гельку на свидание к Вадику, а потом на вокзал. И тогда все точно закончится.
Я впервые увидела, как он сошел с лица. Воздух зазвенел от напряжения. Я знала, что либо я стою на своем, либо я никуда не еду.
– Нет! – рявкнул с такой злостью, что я похолодела. – Никаких нахуй свиданий! Ты с ума сошла что ли? Ты к кому собралась? К этому уебку?
– Антон! Да я даже из машины выходить не буду! Я просто Гельку отвезу и все!
– Нет, я сказал! Понимаешь это слово? Нет! Ты же сказала, что с прошлым покончено! Я его и не тронул поэтому! Такие у нас условия были? Такие, блядь?!
– Антон… – подобной ярости я еще у него не видела и, честно, это пугало. Я только открыла рот, как Антон, искривив губы, тихо прошипел рассерженной змеей:
– Нет. Даже не думай. Только попробуй, Лен! Только посмей!
– И что ты мне сделаешь? – оторопело спросила я, чувствуя, как внутри закипает злость.
– Да ничего, блядь! В том-то и дело, что ничего! А ты этим собралась воспользоваться? Ты обо мне вообще подумала? Кем я себя чувствовать после этого буду? Он тебя избил, ты меня упрашивала ничего не делать, и сама к нему на свиданку собралась? Я что, блядь, мудак какой-то? Мне так и стоять в сторонке и наблюдать какая ты самостоятельная и не вякать? Ты под каблук меня загнать решила? Блядь, серьезно? Лен, одумайся, пока не поздно! Я с таким не смерюсь никогда нахуй!
– Ты что вообще несешь?! – выпучила глаза я, глядя на злого, несколько бледного Антона, твердо смотрящего мне в глаза.
– Я тебе сказал уже, не делай из меня безвольного дебила. То, что я пошел на уступку и не зарезал его, еще не значит, что ты с моим мнением считаться не должна! Я проявляю к тебе уважение, а ты хули со мной делаешь?! Ты нахуя так меня унижаешь?!
– Да чем, блядь?!
– Я сказал нет! Ты сразу за вилы схватилась и в атаку. Нет. Никаких свиданий. Вообще, как ты решила? Как в голову пришло? – он откинулся на спинку стула, постукивая пальцами по столешнице и твердо сжав челюсть.
– Он позвонил…
Антон побледнел, зрачки расширились, а губы пересохли. Рука на столе замерла. Я запоздало осознала, что вообще-то, наверное, ему и вправду не стоило про такое говорить.
– Что он… сказал? – хрипло выдохнул Антон, пытаясь справиться с собой, но безуспешно.
– Про Гельку… Что она загибается… Что виноват передо мной и перед ней. Что прощения просит и знает, что я не прощу, что скоро умрет и ему стыдно очень…
– И все?
– Антон, он просто так говорил… Я не буду к нему выходить. Просто Гельку привезу и все. Туда добраться сложно, шестая колония, где-то в ста пятидесяти километрах от города… Я просто привезу и отвезу ее. Она завязывать собралась, в монастырь какой-то поедет… Я… блядь, я не знаю. Просто, пожалуйста… – сжала зубы и унизилась, – позволь мне ее отвезти и все…
– Откуда он номер твой взял? – но он не обратил на мою жертву ровным счетом никакого внимания. Козел.
– Гелька дала, наверное…
– Ты с ней созванивалась? – дождавшись моего угрюмого кивка, Антон значительно спокойнее спросил, – и что он ей сказал? Такую же лапшу навешал или еще что-то?
– Я не знаю. Вадик просто сказал, что у него ломка и долго он не протянет… я не знаю, как объяснить, просто… Антон, я его видела в себе пару раз… Я предложила Гельку привезти он сказал, чтобы тебе ничего не говорила… что ты не пустишь и что… Он просто попрощаться…
– Ломка? – как-то зло хохотнул Антон. – И он с тобой спокойно разговаривал? Не кричал и не визжал? Целыми предложениями говорил? Лена, ты вообще в курсе, что такое ломка?
– Я видела несколько раз… – растерянно кивнула я, глядя поверх его плечо в окно. – У него. Но она же только начинается, и…
– Ну да, конечно, начинается. – Усмехнулся Антон. – В тюрьме дурь достать еще проще, чем на воле. Хотя на шестерке с этим всегда сложнее было. Но это еще не значит, что это невозможно. Пусть не пиздит. Ломка у него… ага, как же!
Я угрюмо замолчала.
– Езжай. – Неожиданно кивнул он, задумчиво глядя мне в лицо.
– Но ты же…
– Против, да. Езжай, раз для тебя это важно. Возьмешь мою тачку, не дай бог твоя тарантайка сломается по дороге, я только ночью вернусь из другого города. И то ненадолго, потом опять со Славкой уедем. – Антон прикрыл ладонью глаза, снова скривив губы. – В каких отношениях твоя сестра с твоим братом?
– Ну, ближе, чем я с ним… – не понимая к чему этот вопрос, тихо ответила я.
Мне показалось, что он пробормотал, что-то вроде «она точно поверит и не остановится», но я была не уверена.
– Что? – переспросила я.
– Что? – Он отнял руку от лица напряженно глядя на меня. – Ничего. Вопрос закрыт. Отвозишь сестру, сидишь в машине, и больше мы к этой теме никогда не возвращаемся. Это моя последняя уступка. Ясно?
– Тон смени. – Угрюмо бросила я, глядя на свои сцепленные на коленях руки, сдерживая облегченный выдох. Все обошлось малой кровью. Даже удивительно.
Антон поморщился и не ответил. Позвонил кому-то, назвал мой адрес и попросил забрать. Кинул ключи и документы на стол и ушел курить на балкон пожарной лестницы в общий коридор. Я уныло кинула его вещи в сумку и налила себе чай, вроде бы своего добилась, а чувство на душе все равно поганое. Он вернулся, клюнул меня в губы и сказав ночью его не ждать, покинул мою квартиру.
Утром я въезжала в свою деревню под дружное сопровождение удивленных взглядов и перешептование местных жителей. Машина Антона, на фоне загибающейся деревни выглядела особенно неуместно.
Но Гелька, робко складывающая в багажник свой прохудившийся чемодан и потупив глаза, ни о чем не спрашивала. Чувствуя себя неловко, я сказал, что машина не моя, а моего мужчины. Она вздохнула и кивнула, не поднимая от своих колен взгляда. Потом сорвалась, начала слезно объясняться, что по правде вовсе и не считала меня шлюхой, что себя в запоях не контролировала. Я, посмотрев на свою сестру, уже значительно посвежевшию после отсутсвия беспробудных пьянок, вздохнула и съехала к обочине. И рассказала все. Что два года работала в стептизе, что загасила кредиты и долги матери, что встретила Антона, который помог мне продать комнату и оформить ипотеку. Умолчала только о том, что меня избил Вадик. Пусть хоть у нее останется что-то хорошее, пусть хоть с ней попрощается. Гелька напряженно молчала, глядя себе в колени. А когда я протянула ей деньги за комнату, разрыдалась и попыталась отказаться, кляня себя на чем свет стоит. Я почти впихнула деньги в карман ее хлипенькой куртки, но она отстранила мои руки. Сказала, что не удержится и пропьет. Что денег у нее ровно для того, чтобы добраться до монастыря. Чувствуя себя последней тварью перед Антоном, я пообещала ей встретиться после того, как она поймет в своем монастыре, что готова отказаться от пьянки, и помогу ей со всеми ее проблемами. Гелька покивала и благодарно на меня посмотрела.
До колонии ехали молча. Я все думала, что она скажет Вадику, и что он ей ответит.
Но мы не успели. Вадик повесился этой ночью, очевидно, не выдержав ломки. Об этом сказала мне белая как снег Гелька, вернувшаяся через час с пакетами передачки. Я ошарашенно смотрела на нее, не в силах поверить ей и документам о медицинском заключении, утверждавшим, что Вадик умер от асфиксии и свидетельству о погребении на местном кладбище за казенный счет. Вадик не указал ни одну из нас в графе родственников, сообщать было некому. Повесился в своей камере на простыне перекинув ее через верхнюю перекладину решетки. Все было очевидно, и администрация тюрьмы с похоронами не тянула.
Я очумело смотрела на неровные каракули Вадика, написанные на помятом тетрадном листе. «В моей смерти прошу никого не винить».
Гелька разрыдалась и попросила поехать к кладбищу недалеко от местного поселка. Я, сдерживая дрожь, подчинилась.
Вот стою я и смотрю на простой крест с табличкой на могиле Вадика, а на душе кошки скребут. Хотя чуть меньше, чем полторы недели назад я бы точно обрадовалась. Или хотя бы равнодушно повела плечом. Ветер на кладбище поднялся, заставив плотнее запахнуть куртку, и я первая зашагала обратно к машине Антона за ограждением. Как-то нехорошо мутило. Понять не могла, что не так. Стараясь дышать глубоко и размеренно, остановилась у входных ворот, оглянувшись на бредущую, всхлипывающую Гельку, и несколько раздраженно попросив поторопиться. Поезд у нее через два часа, а ту еще дождь снова начал накрапывать
К горлу подкатило, когда я взялась за ручку водительской двери. Я едва успела сделать три шага до расположенного рядом с краем стояки мусорного бака. Меня вырвало. По ногам прокатился жар, а следом ватная слабость. Причитающая Гелька едва успела подхватить меня подмышки не дав осесть в холодную, стылую грязь.
Дурнота потихоньку отступала. Я жадно ополовинила протянутую Гелькой бутылку с водой, и откинулась на сидении, прикрыв глаза и затягиваясь сигаретой. И тут сестра, негромко, хмыкнув и тоже дымя в окошко, задала совершенно нелепейший, на мой взгляд, вопрос:
– Токсикоз? Ты знаешь…
– Я на таблетках. – Не открывая глаз, хмуро оборвала ее я. И только тут сообразила, что сегодня последняя таблетка, а месячных все нет. В прошлый раз организм работал как часы, и женские дни наступали сразу после окончания действия последней активной таблетки. Сегодня утром я выпила последнюю неактивную. А их все нет.
Да нет, это нереально же. Когда? Я читала, что стресс сказывается на цикле, а у меня весь месяц сплошный стресс. Может быть поэтому…
– Ленка. Ты проверься. – Негромко посоветовала Гелька, выкидывая сигарету и закрывая окно. – Доедем до города, сходи на УЗИ, не откладывай. Таблетки эти… они опасны, если ты беременна.
– Я не беременна, блядь! – рыкнула я, выезжая со стоянки.
УЗИ, после того, как я посадила Гельку на поезд, мне возразило. Я ошарашенно смотрела на врача, который поставил мне предварительный срок – три с половиной недели. Врач частной клиники, за прием которого я отвалила две тысячи, ибо приехала к концу рабочего дня, когда они уже хотели закрыться, смиренно дождался, пока сойдет мой шок и позволит мне говорить. Возражать. Просить перепроверить.
– Может быть, таблетки некачественные, хотя это маловероятно. – Хмуро произнес он, вертя в пальцах пустую пачку. – Скажите, у вас была диарея, рвота в текущем месяце? Принимали ли антибиотики?
– Блядь. – Вырвалось у меня, при воспоминании о приступе панкреатита в Эмиратах.
Там было все. И диарея, и рвота, и антибиотики. Доктор правильно воспринял мое восклицание за утверждение и посмотрел на меня сквозь стекла очков с долей соболезнования.
– После подобных диспепсических расстройств и на фоне приема определенной категории препаратов, нужно использовать барьерные методы защиты, хотя бы неделю. А лучше до начала следующей упаковки. – Негромко заметил он, поворачиваясь на своем стуле к столу. – К сожалению, наша лаборант ушла уже в обед, и анализы сдать не получится. Приходите завтра с утра, я напишу вам препараты, которые стоит принимать сейчас, с учетом нагрузки, которую оказывал прием оральных контрацептивов.
– Я… э-э-э… – вообще не понимала, что происходит.
Сидя в машине Антона, безотчетно остановила себя, когда подносила зажжённую зажигалку к сигарете в губах. Так. Успокоиться. Зажигалка потухла, не дойдя до сигареты.
Я сидела истуканом, пока не стемнело. Взвешивала все за и против. Не знаю, как сказать Антону. С учетом его настроя, аборт мне не светит. Ну, а куда мне сейчас ребенок? Вот куда? Да и бухала как не в себя, и курила как паровоз… Еще и таблетки эти явно не без последствий.
Забытый на консоли телефон завибрировал, оповещая о входящем сообщении. Антон. Как чувствовал. Пальцы задрожали, когда глаза пробежались по строчкам: «Маленькая, ты там как? С тобой все хорошо?». Это сломило. Все сомнения полегли прахом. Разлетелись. Он со мной и он мой. И я от него беременна. И, пожалуй, дите будет счастливо, потому что я его никогда не брошу, а Антон… явно не плохой папа.
Я, безотчетно улыбнулась, протягивая лист с врачебными каракулями фармацевту аптеки, расположенной недалеко от клиники. Девчонка, чуть старше меня, сверкнула зелеными глазами, и доброжелательно улыбнувшись, негромко произнесла, передавая мне пакет с препаратами:
– Поздравляю вас.
На сердце как-то тепло стало. Приятно. Я смущенно ей улыбнулась, безотчетно дернув рукой к животу. Странное чувство. Немного пугающее, но с какой-то неописуемой, неконтролируемой долей надежды и веры, что все будет хорошо. Я больше не одна. У меня будет по настоящему родная кровь, и с ней я никогда не стану чужой.
Сигареты полетели в окно, когда я выруливала с парковки, направляя машину к дому Антона. Он позвонил.
– С тобой все нормально? – тень беспокойства. – Ты не ответила на сообщение. Все нормально, Лен?
– Все хорошо. – Честно ответила я, не понимая, почему глаза слезятся, ведь я и правда чувствовала, что все хорошо.
Просто от счастья плакать еще не приходилось. Я усмехнулась, вытирая сбежавшие по щекам слезы.
– Как съездили?
– Куда? – не поняла я, и затем запоздало осознала, что была сегодня у Вадика. Как-то вытеснило все одно маленькое происшест… событие. – А. Нормально. Гельку посадила на поезд. Только Вадик… вздернулся ночью. На кладбище приехали…
На том конце повисло мрачное молчание.
– Ожидаемо. Вадик был слаб. И на ум и по жизни. – Ровно произнес он. – Ты как?
– Не хочу об этом говорить. – Побормотала я, выворачивая на проспект, и безотчетно ежась от липких щупалец прошлого, все еще тянущегося ко мне. – Когда приедешь? Есть новость.
– Приятная хоть?
– Тебе понравится. – Усмехнулась, снова инстинктивно потянувшись пальцами к животу.
– Через час. Постараюсь раньше. Но я ненадолго, правда. Пару документов заберу и еще на часа два смотаюсь. Но ночью, я весь твой.
– Договорились. – Улыбнулась я. – Антон?
– М?
– Я люблю тебя. – Мягкая теплота разлилась по венам, заполонив с ног до головы и кутая чуть быстрее забившееся сердце в пелену удовольствия. Оказывается, такое не только приятно слышать, но и говорить.
– Я тоже, маленькая. – По смягчившемуся голосу было слышно, что он улыбается. – Скоро приеду.
Остановившись на последнем светофоре, перед поворотом к дому Антона, я стала свидетелем нехорошей аварии на перекрестке. Влетели друг в друга на мигающий сигнал. Я бросила взгляд на видеорегистратор, и выключила его, стремясь сохранить запись.
Припарковав машину за перекрестком, застегивая на ходу куртку, побежала к горе-водителям со страстью орущим друг на друга на перекрестке у поврежденных машин.
– У меня есть запись с регистратора. – Произнесла я, подходя к ним.
Невысокий черноволосый крепыш, владелец побитой девятки, хмуро зыркнул на своего примолкшего оппонента, с расстройством посмотревшего на меня, и вежливо попросил флешку с регистратора. Я покивала было, но сообразила, что Антон иногда ездит по своим темным делишкам, и очень может быть, что там есть записи не полагающиеся чужим глазам. Признав, что машина не моя, и я не могу отдать карту, оставила свой номер, на случай, если запись все же понадобится. Крепыш записал мой номер и, поблагодарив, стал звонить гаишникам.
До дома добралась без происшествий. Вытянула с регистратора флешкарту, желая перекинуть запись аварии на отдельную флешку, и почесала в квартиру Антона.
На флешке регистратора было достаточно много записей, и из-за почему-то путающихся дат, они были разбросаны неравномерно. Я раза с четвертого нашла нужную запись. Уже хотела было закрыть ноутбук, но привлекла запись, где я стояла перед капотом у подъезда и прижималась к Антону, упирающимся пальцами о капот.
Воспроизвела. Не знаю зачем. Встала из-за стола, хотела налить себе чай, но замерла, заметив что к нам подходит Зимин. Пара секунд и он садится на пассажирское сидение бэхи, а я чуть погодя, ухожу в подъезд. Хотела уже выключить, но Зимин, дождавшийся пока Антон сядет за руль и начнет выезжать со двора, негромко спросил доверяет ли Антон типам в Порше.
Сердце кольнуло тревогой. Тот самый день, когда у него давление упало, я на него орала, чтобы заходил домой, а он уперся и поехал с Зиминым на встречу. Антон, после незначительной паузы, ответил, что само собой не доверяет. С трудом сглотнула, глядя на безразличную запись дороги. Щелкнула чья-то зажигалка, и Славка негромко спросил:
– Тоха, а Ленка что, уже в курсе?
– В плане?
– В плане, что ты ширяешься. – Регистратор выпал из обмякших пальцев на лакированную столешницу.
Я всхрапнула и поняла, что ноги подкосились, и я сижу на полу с неверием глядя на продолжающуюся запись, которая разбивала меня, расщеплял пиздецом, творящимся в машине. Каким-то бредом, несовместимым с реальностью.
– Дурак что ли? Нет, конечно. – Несколько удивленный голос Антона.
– А с хуя ты гашенный при ней?
– Партия паленая попалась, с утра вкинул, к обеду меня на отходняк пробило. Я даже не успел этого понять. За ней в институт обещал заехать, кинул смс, что типа, позже приеду. Думал, успею снять абстинентку, а Ленка уже на парковке ждала. Не при ней же. Домой едем, а меня зверски кроет, как будто на спайсах сижу. Уже чухаю, что себя контролировать не могу, но держусь. Когда давление упало, понял что ломка вот-вот ебанет из-за этой хуйни. Не привыкший я к паленому товару… и тогда она уже точно поймет. Тормознул, отослал ее в магазин. Сам на заднем кое-как вкинул. Пальцы дрожали, кокс по салону рассыпал. Ладно, из старых запасов, немного было. Потом она пришла, а из-за того, что времени не было рассчитать дозу, да и состояние не то, я блядь, приход словил, прикинь. Первый раз за столько лет. Думал, если есть пиздец в жизни, то он вот-вот наступит, а мозги вообще не варят. Но наплел про давление, типа из-за переутомления, она, вроде, поверила.
Зимин присвистнул. Хлопнула крышка подлокотника.
– Ты опять на синтетику пересаживаешься? – настороженный голос Славы.
– Диазепам, кайф снять. С дозой косячнул же. Опять психика под откос попрет, если на приходы подсяду, а мне нельзя, второй раз я уже с собой не справлюсь… Помнишь у меня тот год адовой жести, от реанимации до реанимации?.. – Голос Антона чуть дрогнул, он тяжело вздохнул и удрученно продолжил. – До сих пор дрожь берет. Две клинические смерти. Невролог предупредил – еще одна и инсульт. Тогда я и начал с психической зависимостью бороться. Деньги ведь рекой текли, на районе поднялся, люди на поклон шли. Жалко ж такое терять, а я потерял бы, если бы жил от кайфа до кайфа… Когда уже диазепам подействует? Надо еще вкинуть парочку, а то отойти не могу от эйфории. Мир весь яркий… Да не таращ так глаза, у меня толерантность не только к алкоголю, но и к некоторым препаратам.
