Текст книги "Игрок Фемиды (СИ)"
Автор книги: Aleksandria L.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Антон вернулся с какими-то маленькими разноцветными бутылками и придвинув кресло к кровати, протянул их мне.
– Сейчас капельницу поставят, пей пока это. Сказали у тебя обезвоживание, а результаты анализов только через час сделают. – Антон вскрыл бутылку и протянул моим дрожащим пальцам.
Скривился, отставил лекарство на тумбочку, полууложил меня в кровати, приподняв на подушках и начал поить сам. Я бы посопротивлялась, но сих вообще не было. Жидкость прокатившаяся по горлу была противной, но это была жидкость. А пить хотелось дико.
Потом принесли капельницу, поставили катетер в тыльную сторону кисти и подключили систему. Легче стало с первых минут. Я устало прикрыла глаза, чувствуя, что этот кошмар начинает прекращаться. Антон, сидевший рядом с моей кроватью, взял мою руку без капельницы и прижал к губам, даря крепнувшее чувство покоя. Я сама не заметила, как меня вырубило.
Утром меня разбудил доктор, добро улыбаясь и что-то говоря на английском. Я растерянно оглянулась на Антона, спавшего в кресле, подперев кулаком висок. Сердце болезненно сжалось, потому что выглядел он хреново. Снова бледный, с темными кругами под глазами. Опять что ли давление упало?
– Антон? – хрипло позвала я.
Он приоткрыл глаза, расфокусированным взглядом глядя на меня. Я обеспокоенно приподнялась на локтях. Его взгляд стал осознанным, и он мне мягко, успокаивающе улыбнулся. Перевел взгляд на доктора и начал о чем-то разговаривать. Принесли новую капельницу, я попросилась в туалет, запоздало осознав, что наружу очень настойчиво просится вчерашняя. Когда вернулась, то ни доктора, ни Антона в палате уже не было. Ассистентка присоединила капельницу к катетеру на моей руке и ушла.
Антон вернулся с кипой бумаг и сел на край постели, устало и тепло на меня посмотрел.
– Панкреатит. Сказали, дня два ничего не есть, сейчас выдадут препараты, и можем ехать в отель. – Листая бумаги у себя в руках чуть дрожащими пальцами, негромко произнес он, садясь на постель у меня в ногах. – Ты как, маленькая?
– Не знаю, смогу ли сесть на мотоцикл. – Несколько стыдливо признала я.
– Какой мотоцикл? Я его вчера сдал, пока ты спала. На такси до Шаржи поедем. – Антон, прикусив губу смотрел мне в глаза, оглаживая мою ногу через покрывало. – Напугала ты меня, однако.
– Тебе плохо? Бледный весь… – запоздало спросила я.
– Сейчас в себя приду, таблетки выпил уже.
До Шаржи мы ехали достаточно долго из-за пробок, я снова уснула по дороге, упокоив голову на коленях Антона. И в номере, как только добралась, убито спала. Но мне кажется это из-за лошадиных доз препаратов, выданных врачом. К вечеру перед вылетом я почти пришла в себя. Есть не хотелось, я пила литрами зеленый чай и испытывала чувство вины, глядя как Антон, сонно зевая, роется в ноутбуке, изредка ругается на незнакомых мне людей. Иногда делая это по телефону.
Отдохнул мужик. В больнице сутки со мной провел и в номере не отходил еще сутки. Классно отдохнул.
– Антон, я… неудобно получилось, ты прости. Столько денег отдал, а я тут разболелась. – Он аж сигаретой поперхнулся и чуть бокал с виски не выронил с балкона, бесконечно удивленно посмотрев на меня, сидящую в кресле рядом.
– Лен, – поняв, что я не шучу, изумленно позвал он.– Маленькая, ты вообще что ли? Да я ж с ума сходил… Ты чего городишь-то? – Он затушил сигарету и отставив бокал подошел к моему креслу присев около него на корточки. – Ленка, дурочка, какой нахер отдых? Ты в больницу загремела, о чем ты вообще говоришь? Это мне надо извиняться. Если бы не поехали, ты бы не попала… Но я ж, сука, настаивал… Пока тебя откапывали я себя поедом ел. У тебя вид такой был… Пиздец, вообще не знал, что мне делать. Страховой все линии оборвал, во все кабинеты администрации зашел, чтобы тебе прислали докторов получше, а они мне все по анализам панкреатит, не переживайте, сэр, к утру все хорошо будет… Думал, если не будет, разьебу сразу и всех. Но у тебя и кожа порозовела и если в складку собрать уже сама расправлялась…
Я убито смотрела в обеспокоенные голубые глаза самого шикарного мужчины на свете, и не понимала, чем такое счастье заслужила. Притянув его голову, мягко поцеловала еще бормочущие губы и прижалась к нему всем телом.
Этой ночью он был очень нежен и осторожен. Сначала отнекивался, что мне нельзя, что я только из больницы, пытался работать, но когда я вырвав у него ноутбук села к нему на колени, и впилась в губы, сдался.
С утра я отправилась на пляж. Впервые за неделю. На море же летели, а я так не загорела.
Вылетали домой ночью и с нежеланием. Славка забрал нас из аэропорта, с глумлением заметил, что, видимо, загорать нам было некогда. Антон, добродушно улыбнувшись, послал его нахер и притянул меня к себе, зарывшись лицом в волосы.
========== Глава десятая. ==========
– Лена, вот скажи еще, что я тебе не говорил, что шкаф сюда не войдет. – Хмыкнул Антон, пригубив виски прямо из бутылки и глядя на шкаф, который он со Славкой собрал, но не смог поставить потому что мешали парящий потолок в спальне моей новой квартиры.
– Я его подпилю. – Чисто из вредности сказала я, сидя на пуфике у зеркала и удрученно осматривая свою первую неудачную покупку в собственную квартиру.
С момента прилета прошло две недели, и я таки оформила ипотеку (не без Антона, конечно, с его абсолютными связями) на хорошую двушку в новостройке почти в центре города. Жилье было вторичным, но почти новым. Всего год со сдачи дома. Да и дизайнерский ремонт в светлых и пастельных тонах мне пришелся по вкусу. Немного удручало, что платить мне почти семьдесят процентов с зарплаты в клубе, зато закрою при таком темпе за четыре года, как раз к моменту окончания института.
– Шкаф? Подпилешь? – скептично покосился на меня Зимин, плюхаясь рядом с Антоном на кровать и отбирая у него бутылку. – Тох, давай на промзону заберем. Там как раз шкаф развалился, а потолки в кабинете высокие.
Я покосилась на Зимина, претендующего на мой красивый шкаф, но тот смотрел на зевающего Антона, забравшего свою бутылку.
– Как развалился? Опять ебанутый Гоша в него влетел? – Он согласно кивнул на мое предложение чая и потянул Зимина на кухню.
– Влетел. – Досадно кивнул Зимин падая за обеденный стол, на которой я еще не купила скатерть. – Этот скот вообще с ногами не дружит. Я уже два раза дверь из-за него чинил. Первый раз потому что он сам пытался наладить и еще больше сломал, второй потому что он бочкой о нее уебал и снес с петель, а я ему не доверяю больше в ремонте.
– Гоша ебанутый. Он не только с ногами не дружит, но и с головой, – зевнул Антон, с удовольствием наблюдая, как я верчусь на кухне, обновляя собаке воду и насыпав корм. – Фуры на очереди стояли, я накладные сверял в офисе и по кубам опять с Якимовскими тачками не сошлось. Пошел на перекачку, а они уже нефть сливают. Стою с водителем разговариваю, смотрю, Гоша на перекачку пиздует к нам. С сигаретой. С зажжённой сигаретой, блядь. Дебил, сука, там же постоянно пары от нефти и шлаков, рванет все на воздух как нехуй делать, и еще пару соседних территорий потянем за собой. У меня сердце упало, думал все, пиздец… что первое под руку попалось с тем и побежал на этого убогого.
– Так это ты его огнетушителем избил? – заржал Зимин. – Он теперь твою тачку видит на территории по углам прятаться начинает…
– Да я его вообще убить был готов, ладно водители оттащили. Нет, ты прикинь, на перекачку с сигаретой идти. Мне интересно как он вообще дожил до своих лет, и никто его не прибил…
Я фыркнула, ставя перед Славкой чашку с чаем и придвигая испеченный пирог с вишней. Антон отрицательно мотнул головой, взглядом указав на бутылку перед собой. Гармошка принес мне поводок, просительно заглядывая в глаза, и я пошла его выгуливать. Недалеко совсем собачий парк, безлюдный в этот поздний час. Второй день моросил противный дождь оставляя за собой осенний холод и противную слякоть.
Вернувшись домой, мы подождали у дверей пока Зимин обуется у порога, попрощается, чмокнув меня в щеку и крикнув Антону, что ждет его в машине, пойдет к лифтам. Я позвала Антона, который поднял на руки щенка уже значительно поднабравшего в весе, и отнес в ванную, чтобы я ему лапы от грязи отмыла.
– Останешься сегодня? – спросила я, глядя на Антона, дико усталого, сидящего на корточках возле ванны и ласково оглаживающего ластящуюся к нему мордочку Гармошки.
– Нет. Если только под утро приеду. – Вздохнул он, подавая мне собачье полотенце, чтобы я вытерла чистые лапы. – Лен, может ну его, переезжай ко мне опять, а? Я задолбался на два фронта жить, серьезно.
– Мы с тобой это обсуждали. – Нахмурилась я, отходя от ванны и позволяя Антону достать Гармошку.
– Обсуждали? Ты мне просто записку оставила, что съехала на свою хату. – Снова возмутился он моим бестактным, но оправданным шагом.
– А потом ты звонил и орал, чтобы я вернулась обратно. – Усмехнувшись, напомнила я, толкая его к тумбочке с раковиной и обнимая за шею.
– Да потому что никто так не поступает. – Недовольно поджал губы Антон, не желая поддаваться моим чарам, когда я прижалась к его груди, и снова завел свою любимую шарманку. – Надо было дождаться меня с работы и спокойно все…
– Ага, и ты бы меня отпустил, да? – саркастично спросила я.
– Ну, нет. – Закатив глаза, честно признал он, пробегаясь пальцами по моей спине.
– Ну, а смысл, Антон? – рассмеялась я, поцеловав его в губы.
Мы только начали заниматься всякими непотребными вещами, когда позвонил нетерпеливый Зимин, матом сказавший, что они вообще-то опаздывают.
– Вот всегда он в такой момент звонит… – с ненавистью глядя на телефон в своей руке, произнес Антон, пока я обратно застегивала ему ремень. – Дай нож, я его зарежу, давно ведь обещал…
Я рассмеялась, чмокнула его в губы, и вышла из ванной.
В конце прошлой недели Антон показал мне бумагу, согласно которой с момента пропажи матери прошло больше пяти лет и она судом признана умершей. В связи с тем, что коммунальный долг гасила я, то из наследников первой линии раздел имущества не происходит, и комната матери отписана мне в единоличное наследие.
Антон сказал продавать, я ничего против не имела. Денег за нее можно было выручить всего нечего и тем не менее это были деньги.
Совесть кольнула – Гелька. Дымя сигаретой на балконе я смотрела на ее номер не забитый в телефон, но забитый в мою личную память. Не позвонила. Не смогла. Трусиха.
Антон приехал под утро и сразу рухнул спать. Я пристроилась под его боком, улыбнувшись, когда он, не просыпаясь, обнял меня и притянул к себе теснее.
Покупатели комнаты должны были приехать завтра вечером, мои честные фотки комнаты утвердили их во мнении, что приедут они не просто смотреть, а сразу покупать. Я решила еще раз проверить все ли пожитки забрала, больше конечно желая попрощаться с уголком, который отвоевала мне сестра. А я с ней так и не поделилась…
Антон позвонил, когда я брела с пар к своей старенькой машинке, и сказал, что до ночи его не ждать. Я удрученно кивнула, забывшись что он меня не видит, хотела было сказать, но он уже отключился, предварительно сказав, что заседание начинается.
Заехав домой после учебы, я обнаружила букет алых голландских роз на столе. Безотчетно улыбнулась, поставила цветы в воду и взяв Гармошку поехала в общагу.
Комната казалась мизерной. Совсем маленькой. Господи, да как я жила-то тут?.. Не забрала ничего из мебели, только одежду, посуду и нескольких безделушек. Да и что брать-то? Старенькую тахту, маленький стол и шкаф? Гармошка прыгнул на тахту и завилял купированным хвостом. Вырос. Он казался меньше, когда мы ночевали здесь в последний раз. Я чкнула его в нос, и бросив взгляд на полы, решила помыть. В последний раз.
В комнате было душно, я открыла форточку, но помогло мало. Чтобы не потеть как свинья, распахнула входную дверь и начала мыть от окна, цыкнув на пытающегося спрыгнуть с тахты Гармошку.
– Привет, блядина.
Голос Вадика. Я медленно повернулась и внутренне напряглась.
Если бы я его не видела в подобном состоянии, я бы его не узнала. Беда в том, что только в «подобном». Такого зверя мне видеть еще не доводилось.
Вадик стоял в дверном проеме глядя на меня ненавидящими, одурманенными глазами. По углу подбородка пробежала тонкая дорожка мутной, вязкой слюны. Он жутко усмехнулся, глядя на меня незнакомыми злыми буравчиками глаз, вызвавшими холодок в районе лопаток.
Гармошка, словно что-то почувствовав приподнялся на тахте и вздыбив шерсть на холке, глядя на гашенного Вадика, впервые в жизни зарычал. Утробно, упреждающе, как рычал бы взрослый доберман.
Я, кинув тряпку в ведро, неотрывно, не моргая глядя на Вадика, облокотившегося трясущимся плечом о косяк, медленно подошла к псу, успокаивающе опустив похолодевшие пальцы на холку. Нельзя к Вадику подходить. Он словил приход. Он опасен.
Гармошка напрягся сильнее, ощерив зубы. Я, чувствуя, как мою кровь щедро разбавил адреналин, заставляя ритм сердца участиться, сжала пальцами шерсть, готовая в случае чего отбросить двадцать килограмм за себя, не дать спровоцировать.
– Надо же, снова с помойки животных тащишь? Все детство тащила, хотя самим было жрать нечего….– Свистящим, пугающим хрипом сквозь стиснутые пожелтевшие зубы.
– Зачем ты пришел? – ровным голосом спросила я, почувствовав, как ускоряется мое дыхание, как холодом сковывает внутренние органы из-за сгущающегося в вязкой ненависти воздуха между мной и Вадиком.
– Это моя комната. И с какого хуя тебе ее отписали, мне не ясно. – Он сплюнул мне под ноги, рвано вытирая кривящиеся в ненависти губы. – Хотя нет, скорее всего судье отсосала, да? – зло улыбнулся, и уперся ладонью в противоположную сторону косяка, отрезая мне путь к выходу.
Он не знает. Не знает, что завтра я продам комнату. Что Антон оформил ее на меня, позволив это сделать. Не знает. Иначе разговор так бы и не начался. Он сразу бы перешел к тому, зачем сюда пришел. Жар полыхнул в крови, окатив разум. Дрожащие холодные пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Потому что я поняла – то, что клубилось на дне его глаз, неизбежно.
Быстро пробежалась глазами по жалким трем метрам, разделяющим нас, в поисках хоть чего-то, что можно было бы использовать для защиты. Разве что ведро. И то ближе к нему стоит. Взгляд лихорадочно метнулся к столу, но я перевезла уже всю посуду, включая ножи, о которых подсказывал иступлено полыхающий мозг.
Вадик хрипло рассмеялся, прекрасно поняв мой взгляд. Заставив сердце застучать еще быстрее, почти непрерывно, толкая разбавленную адреналином кровь по суженным сосудам. Мне нечем защититься. Да ну и похуй. Пусть только попробует. Пусть только посмеет…
Я поймала его взгляд и непроизвольно, совсем по животному, вздернула верхнюю губу, ощерив зубы. Убью, не подходи. Убью сама. Не подходи, тварь.
Вадик, почуяв жар ненависти и кипящей загнанной ярости в моей крови, хрипло рассмеялся. И сделал шаг, заставив меня отступить. Сука. Я рвано, хрипло выдохнула, чувствуя, как спазмировалось горло, как страх подступает и как распаленный отчаянием разум пытается его сжечь. Но знание того на что способен Вадик в приходе, колыхало мой дрожащий в ожидании мир все сильнее и сильнее. Ебучая наркота давно вытравила из него рациональность, я поняла это еще тогда, когда он впервые попытался меня зарезать, а потом не помнил этого. Но тогда, ударившая его табуреткой Гелька, смогла чуть отрезвить одурманенный мозг, потому что он соображал еще, а сейчас у него не было даже тени разума на лице. Только бесконечная, нечеловеческая ненависть, стягивающая заостренные черты лица.
Еще шаг, еще отступила, чувствуя, как потряхивает руки. Я знаю этот взгляд. И знаю, зачем он идет ко мне. Но Гельки с табуреткой рядом нет. И нет Антона…
Антон! Мысль пронзила разум надеждой и отчаянием. Рука дернулась к переднему карману джинс, откуда выглядывал край телефона, Вадик это заметил и это стало сигналом к нападению.
Он в доли секунды преодолел три метра и замахнулся. Я, не чувствуя ничего, кроме крови вспенившейся в жилах, с силой отшвырнула собаку куда-то в угол, и попыталась отвернуть голову, закрыв ее руками. Не успела.
Это не была пощечина, это был боксерский удар, поваливший меня на пол и вызвавший волну тошнотворной боли, сковавшей лицо под болезненный оглушающий гул в ушах, заставивший на миг потерять ориентацию. Ему этого мига хватило, чтобы сесть на мои бедра и снова замахнуться.
Я, хрипло простонав, смотрела, как кулак летит мне в лицо словно в замедленной съемке сопровождаемой колокольным звоном в ушах . Сообразив, что этого удара тоже не избежать, закрыла голову руками, с отчаянной силой дернула вперед бедрами, уперевшись лопатками и стопами в неровный пол. Удар Вадика, подброшенного, но не сброшенного, прошелся по моим рукам со смазанной силой.
Громко зарычал, пытаясь ухватить меня за горло и удобнее усаживаясь на моем елозившем по полу теле, пытающемся сбросить с себя его тушу. Впилась в его руку на своем горле ногтями правой руки, а левой наотмашь, как получилось ударила по его лицу целясь в глаза. Не попала, успел отклонить голову назад, второй рукой сжав до хруста мою кисть терзающую ногтями его руку на шее. Я вскрикнула и снова получила по лицу. На этот раз сильнее. Голова безвольно мотнулась от мощи удара, ужасающая боль заморозила бешенный поток попыток сообразить, что делать дальше, перед глазами все поплыло, и звуки скрежета его зубов доносились как сквозь толщу воды. Где-то внутри что-то взвыло в отчаянии, страхе и неверии, когда я поняла, что доступ к кислороду перекрыт его горячими, шершавыми руками, сжимающими мою шею. Вспыхнувший животный ужас, заставил обезумевшее тело биться под ним, скрючившиеся пальцы пытались разжать его руки, но воздуха катастрофически не хватало. С губ сорвался хрип, за грудиной все сжалось, из глаз по щекам потекли горячие слезы ненависти и боли, смешиваясь с кровью, хлестающей из носа и рассеченной Вадиком брови. Я смотрела в искривившееся до неузнаваемости лицо перед собой и даже не могла закричать от кошмара, который сотворял с моим телом этот зверь.
А потом на него напали. Яростные двадцать килограмм живого веса прыгнули откуда-то из темного угла, целясь оскаленными зубами прямо в незащищенное горло. Вадик, заметивший метнувшегося к нему щенка, успел ударить его рукой, отшвырнув громко заскулившего пса обратно в угол. Но мне хватило этого жалкого мига, когда он ослабил хватку. Я ударила по сгибу локтя его руки, удерживающей мою шею, вынуждая дать мне первый, дерущий саднящее горло глоток воздуха. Закашлялась, напрягла все ноющие, горящие от нехватки кислорода мышцы и рывком повернулась на бок. Не знаю, как получилось. Но получилось. Маленькая победа воодушевила. С силой выдернула ногу из под него и попыталась лягнуть, всем телом потянувшись к деревянной ножке хлипенького стола. Этой старой рухляди много не надо, чтобы сломаться, а ножка вполне сойдет за дубинку. Но Вадик, совсем по животному рыча, перехватил мою ногу и резко встав, дернул за нее на середину комнаты.
Первый сильный пинок пришелся по ребрам, украв и так не восстановившееся хриплое и жадное дыхание, заставив меня скрючиться на полу, инстинктивно закрывая голову. Второй удар в лицо, но спасли онемевшие от боли руки. Я все еще не могла вдохнуть воздуха, издавая хрипящие звуки при каждой попытке.
Третий удар по напряженной спине, в сравнении со всеми предыдущими, почти безболезненный, что дало распаленному сознанию, сгорающему в ужасе и боли, краткий миг передышки. Сквозь перекрест слабых, дрожащих и гудящих от побоев рук заметила ведро, на расстоянии вытянутой руки. Он замахивался ногой для очередного пинка по моей спине, когда я, почти не соображая, дергающейся рукой вцепилась в ведро и рванула его через себя, обливая Вадика. Снова краткий миг перерыва, за который я попыталась вскочить на ноги и закричать. Из полыхающего адским огнем горла вырвался краткий хрипящий звук, когда я уже почти поднялась на ноги, но Вадик перехватив меня за волосы, рванул назад, заставив упасть и удариться копчиком, от чего дыхание снова перехватило, и запылали адовым пламенем легкие, не получающие кислорода. Он рывками за волосы тащил меня к тахте.
Я сучила по мокрому полу ногами, и вцепившись в его руку пальцами, пыталась подтянуть тело к его руке и тем самым ослабить болезненное натяжение волос. Мало что получалось, заставляя сердце отчаянно биться о ноющие ребра, а разум кутаться в пелену беспрерывного, дикого отчаяния. Он же может убить. Этот урод может меня убить…
С силой швырнул на тахту, заставив удариться головой о деревянную вставку подголовника и снова едва не потерять сознание. Боль парадоксально и туманила и отрезвляла меня, заставляя заходящийся от кошмара мозг немного соображать.
Успела вскочить только на четвереньки, когда он снова рванул за волосы, вынуждая откинуть голову назад, и прижал к полыхающему горлу ледяное, равнодушное лезвие раскладного ножа, заставившее меня замереть и сипло завыть от отчаяния и ненависти сквозь сжатые зубы. Кровь, все еще текущая из брови, заливала глаз, пенилась на дрожащих губах и срывалась по подбородку на бежевую ткань тахты у моих скрюченных болью и страхом пальцев. Не шевелилась. Как сейчас, никогда в жизни не боялась. Чтобы быть готовой умолять, давясь ужасом, слезами, стыдом и унижением.
Он дышал тяжело, в унисон со мной. Стоял сбоку и с каждым мгновением чуть усиливал нажим лезвия, подталкивая меня к грани, когда я готова буду просить, чувствуя как сдает, как пасует все мое существо, забитое в боль и унижение.
– Один звук… одно движение, шалава… и я заставлю тебя страдать… – кипящим от ненависти шепотом и его рука отпускает волосы, а краем глаза вижу как его испачканные в моей крови пальцы тянутся к резинке его заляпанных спортивных штанов.
– Нет… нет… блядь… нет… Вадик… сука… нет… – я, истерично, надрывно всхлипывая дернулась от ужаса и отвращения, шепча что-то еще помертвевшими губами.
Вадик не брал на понт, кожу под подбородком пробило лезвие, не глубоко, но с паралитическим чувством боли, заставив меня снова замереть. Вадик сипло рассмеялся, вновь схватив мои волосы, рассыпавшиеся по спине. Брал их свободной рукой в хвост и лезвие отнялось от горла. Чтобы в следующий момент отсечь собранный хвост где-то у шеи. Я всхрапнула и только тут тихо всхлипнула, чувствуя снова нажим под подбородком и глядя на свои отрезанные волосы, которая эта тварь бросила мне в лицо и они осыпались прочти по всей тахте.
Ужас всего происходящего разбивал, ослеплял и сжигал. Но осознание того, что сейчас случится кое-что похуже, не давало мне позорно уйти в забытье – я, скосив глаза в абсолютном неверии смотрела как он стаскивает штаны, обнажая свою эрекцию. Мир дрогнул в последний раз, прежде чем начать осыпаться, хороня под обломками меня. Но я не верила. Вообще не верила в происходящее, даже несмотря на болезненный нажим ножа у горла.
Тут снова вмешался щенок. В прыжке вцепившись в руку с ножом и намертво сжав челюсти.
Эта гнида, это существо, пародия на человека, гневно рыкнув, выронила нож и отшатнулась, склоняясь к полу под тяжестью щенка, сжимавшего его окровавленную руку все крепче. Без отчёта, совсем не соображая, схватила нож и одурманенная темной, кипящей яростью двинулась к нему. Еще никогда своей жизни я не испытывала столько ненависти, напрочь потопившей разум.
Но тут он, гортанно захрипев с нечеловеческой силой ударил свободной рукой по хребту собаки, заставив того разжать пасть и громко взвизгнуть от боли. Мне не хватило пары сантиметров, всего пары сантиметров чтобы окровавленное лезвие ножа полоснуло по его руке, вздернувшую за холку пса и с силой швырнувшую в стол.
Чепрачное тело ударилось ровно серединой позвоночника о край столешницы и мой обезумивший разум разорвал звук хруста сломившихся позвонков. Тело щенка свалилось на пол противоестественно изогнувшись в спине и издав почти человеческий стон боли похитивший все мои мысли и окунувший в дикий ужас. Я рванула к маленькому, поломанному телу подняла на руки и побежала на выход.
Не помню, как скатилась по лестнице. Не помню как бежала босиком по ледяной жиже на трассу. Не помню, как почти прыгнула под колеса, вынуждая водителя седана уйти в сторону и заехать передним колесом на бордюр. Почти не помню.
Ясность в мой подыхающий, сломленный мир внесло только выражение глаз водителя, вышедшего из машины. Сначала злое, а потом напуганное. Видимо, с моим лицом творилось что-то ужасное. И я не только о порезах.
– Куда тебе? – хрипло спросил он, обегая свою машину и распахивая мне пассажирскую дверь.
– Ветеринарка, пожалуйста! Пожалуйста, мужчина! – мой надрывный крик, когда я падала на сидение его машины с отчаянным страхом глядя на маленькое умирающее тело в моих окровавленных руках. – Пожалуйста! Пожалуйста!
– Сейчас! – он стартанул с мечта, едва не врезавшись в другую машину и рванул вниз по проспекту, пока я заходясь в ужасе скулила, глядя в карие бусины глаз, уже подергивающиеся туманом.
Кажется, водитель что-то говорил о полиции, но я ничего не различала за своим надрывным воем и осознанием, что я упускаю своего пса. Я опаздываю. Он умирает на моих руках. Умирает.
Водитель через две сплошные повернул к крыльцу моей ветклиники и даже еще не успел полностью остановиться, когда я рванула в дверь и побежала в здание.
Влетела в холл, что-то бессвязно заорав, из-за слез ужаса не видя почти ничего, кроме черного пятна у себя в руках.
Его быстро забрали в смотровую. Я осознала себя ревущей на коленях на кафеле, пока ассистентка, напуганная до мертвенной бледности, пыталась поднять меня на ноги.
Встала, шатаясь и опираясь на ее плечо. Добрела до диванчика для посетителей и рухнула на него, подавшись вперед и обнимая трясущимися руками подрагивающие колени, сдерживая рвущий душу крик, заставляющий сжиматься мое тело.
Вода, поданная в пластиковом стаканчике и приговор. Травма несовместимая с жизнью. Я взвыла, сжав стакан в руке и расплескав воду по себе и дивану. Петр Александрович, сидящий на корточках у моих ног, сжал мои руки до боли, твердо глядя мне в глаза. С его губ сорвались еще одни страшные слова – он сильно мучается. Нужна эвтаназия.
Снова каким-то нечеловеческим усилием сдержала крик. Застонала раненным животным, не видя перед собой ничего, кратко кивнула и попросилась к нему.
Он лежал на смотровом столе. Рядом подключенная, такая ненужная капельница. Его накачали обезболивающим, поэтому он молчал.
Такой маленький, так неуместно лежащий на металлической ровной поверхности. Неверные, боязливые шаги, за которыми он следил затуманенными глазами
Я опустилась на корточки перед столом, глядя в темные, подернутые поволокой глаза. Ему ввели препарат, и я снова титаническим усилием сдержалась от крика. Гармошка моргал с каждым разом замедленнее. Каждый вдох длиннее и глубже. Кожаный нос совсем сухой.
Я не чувствовала как скатываться слезы, и, смешиваясь с кровью срываются на кафель. Дрожащими, скрюченными пальцами оглаживала мягкую шерстку между стоячих ушек. Гармошка засыпал. Не знаю, понимал ли, что навсегда. Но он смотрел в мои глаза, пытаясь бороться с собой, пытаясь удержать мой взгляд. И у него это даже получилось целых три секунды. Мой маленький сильный защитник. Он моргнул еще раз, выдержав чуть дольше трех секунд. Прежде чем закрыть глаза навсегда.
Из его легких вырвался какой-то рваный выдох. То ли облегчения, то ли сожаления, и я поняла, что все. Сдерживая рвущий душу крик, подалась вперед, целуя еще горячий нос, и уткнулась головой в короткую мягкую шерстку на его шее, обняв обмякшую голову руками.
– Прости меня пожалуйста… Прости… Пожалуйста… – срывающимся, полным боли и вины шепотом. – Пожалуйста, прости…
Ноги ослабли и я стукнулась коленями, закрывая себе рот руками, чтобы не закричать.
Ветеринар потянул мне руку, хмуро глядя в сторону. Я вцепилась в его кисть пальцами и поднялась. Неверно зашагала в сторону стойки администрации. Ассистентка протянула мне стаканчик воды. Помогло мало.
Хлопнула дверь.
– Лен! – ошарашенный голос Антона.
Я непонимающе обернулась. И все. Мир окончательно рухнул, я больше не пыталась держаться. Захрипела, протянула к нему руки, как маленькие испуганные дети тянуться ко взрослому и разрыдалась. Он в два шага преодолел расстояние между нами и стиснул в объятиях. Отвел в машину, раскоряченную посреди парковки и едва не въехавшую на ступени крыльца.
Меня била крупная дрожь, даже вдохнуть с трудом получалось. Я вжималась в его тело на заднем сидении о чем-то рвано умоляя сквозь стиснутые до скрежета зубы и плакала. Навзрыд. От страха, от ужаса, от оборвавшегося кошмара.
Антон дрожащими руками обнимал меня, оглаживая по коротким волосам и целуя в шею горячими, сухими губами. Его близость, тепло его тела и сильных рук дарили чувство успокоения, позволяли выплескивать боль и страх, приносили пока еще хрупкое чувство обрыва для всего ужаса, и надежду, что это всего лишь ночной кошмар. Не знаю, сколько это продолжалось. На улице уже давно стемнело. Я, все еще подрагивая, но уже не так сильно, отстранилась. Боясь смотреть на него, вцепилась взглядом в свои перепачканные руки, уже покрывшиеся багровой коркой, сжимающие колени.
– Кто?
Я прежде не знала, что ненависть в голосе может ощущаться физически. Он поднял мою голову за подбородок заставляя смотреть в свои ледяные глаза на белоснежной коже лица.
– Кто это сделал?
Сжала губы. Он его убьет. По настоящему. Я не хочу… не хочу, чтобы он в этом дерьме марался. Не хочу этого всего. Не хочу вообще даже мыслями касаться своего прошлого. Все кончено. Все оборвалось на том смотровом столе. Антон не должен этого касаться, не должен нести печать конца моей прошлой жизни. Не должен. Он со мной. Он этого говна не коснется никогда. Пусть сдохнут сами. Стравятся и сбухаются.
Страх того, что Антон испачкает в этом руки, сковал меня. Я не хочу смотреть на него и знать, что он кардинально решил мои проблемы. Он не должен этого касаться. Не должен. Он мой. Не их. Они сгорят в аду. Сами.
– Вадик. – Он сам отвеил на свой вопрос и прикрыл глаза дрожащими ресницами.
Взять себя в руки. Взять. Себя. В руки. Его нужно остановить.
– Антон, не тронь его. – Тихо, но твёрдо приказала я, доставая из его кармана пачку сигарет.
В ответ тишина. Дерьмовая тишина, свидетельствующая о том, что он уже предрешил судьбу Вадика. Щелкнула зажигалкой, чувствуя, как ноет тело, ощутив более-менее схлынувшие эмоции. Усмехнулась, вертя в пальцах красивую серебряную зажигалку. С нажимом повторила:
– Не трогай его.
Снова тишина в ответ. Почувствовала, именно почувствовала, как в его крови вскипел протест. Он отобрал у меня сигарету, приоткрыл окно, глядя на сонные, спящие улицы. Затягивается глубоко, не выдыхает, стремясь сохранить опьяняющее чувство сигаретного дыма. Как загоняет в себя рвущий перепонки животный рык.
