Текст книги "Игрок Фемиды (СИ)"
Автор книги: Aleksandria L.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
– А нахера ты столько бухаешь?
– Не знаю. Иногда кажется, что расслабляет. – Антон хрипло и невесело рассмеялся. – Пиздец, за столько лет первый раз осечка. Барыгам все ебало разобью за паленую партию, пидоры, сколько времени уже тащат мне, знают же, что я только чистый беру, уроды, подсунули с примесями, чуть не сдох нахер.– Щелчок зажигалки, и уже задумчивый, а не злой голос Антона в напряженной тишине. – Теперь месяца три на химии сидеть, чтобы организм кайфа не требовал… Хотел еще в Эмираты сгонять на днях, теперь реально придется на химку пересаживаться. Хотя похуй, там мне порошок и не светил никогда, все время на таблетках, ладно уж, перетерплю, раз один к одному сложилось. Химка вроде грамотная, спецом транзит через южный заказываю, но травит хуже, чем эта паленая херня, которую мне подсунули, правда, мозги не трогает. С год восстанавливаться придется. Но лучше так, чем снова на приходы сесть.
– Тох, сколько ты сидишь?
– В общем? Двенадцать.
– Месяцев?.. – с тенью слабой надежды. Славкиной и моей.
– Ты ебу дался? – Как-то зло рассмеялся Антон, отправив все наши надежды на хуй. – Мы с тобой со школы дружим. Я же тогда уже при тебе ширяться начал. И в армейке тоже… Только год жизни в ней потерял. До армейки батя, когда понял про дурь и ради чего я со смотрящими трусь, пиздил меня до потери сознания. Буквально. Пару раз реально в несознанку отправлял. Да только мне, малолетнему уебку, семнадцать было, я ж не позволял никому ничего себе запрещать, сразу на дыбы вставал. Батя тоже, правда. До сих пор носовая перегородка смещена и правое ухо херово слышит… Он все верил в силу и мощь российской армии, надеялся, что я там брошу. Ага, бросил. Я там на кокс и подсел.
– До сих пор не общаетесь?
– Не-а. Он же мне тогда как сказал?.. Не помню дословно, но там обидно было и суть в том, что сын у него только один и это не я. Матушка, правда, еще звонила часто. По первому времени. Потом то ли он как-то узнал и запретил, то ли братец Артем ее сдал. Да мне уже все равно. Ну, один у него сын, так один. Живут вчетвером с братом и его женой в двухкомнатной квартире и пусть живут. Я предлагал деньги, причем всем, но был послан на хуй, и тоже всеми. У Ленки похожая история… Может и вцепился в нее потому, что когда ее пробили и инфу мне слили, в душе что-то дрогнуло, что я такой отверженный не один. И что ей тоже на это плевать. Нашлись, блядь, два одиночества. – Антон невесело фыркнул. – Пиздец, только сейчас дошло, что двенадцать лет это много. Нет, я и раньше как бы знал, да похуй было. Но сейчас… прямо проняло до глубины души.
– Тебя все не отпустит, да?
– Ну, по маленьку сходит, хотя на разговоры еще тянет. Ох, нет, очки снимать рано, глаза режет еще. Я уже сам себя заебал, серьезно, так что ты говори, если и тебя тоже. Просто я сход походу ловлю, вот и базарю дохера.
– Да ты болтай, болтай. Лучше уж со мной. – Хрипло хохотнул Слава, и чуть погодя, негромко, серьезно добавил, – Тош, ты от Ленки не скроешь. Если у вас все дальше попрет.
– В курсе. Сейчас пару-тройку дел намучу, чтобы бабки постоянно крутились, пока я отлеживаться буду, ее обучу, что там и как делать, наплету какую-нибудь хуйню типа про отъезд в связи с повышением квалификации и на полгода слягу куда-нибудь в больничку. Хотя мой докторенок давал неутешительные прогнозы. Типа с моим стажем, надо постепенно дозы снижать, потому что организм привык и сдохнет, если я резко брошу… Надо выползать потихоньку. Я, по его совету, дозу пробовал срезать, у меня побочка сразу стреляет. Причем очень не хуево так стреляет. Как будто не просто снижаю, а на дешевую миксованную хуйню пересаживаюсь. Докторенок разводит руками и двигает мне тему за индивидуальную реакцию. Дескать, с моим стажем и типами наркоты еще прецедентов не было, вот если бы сидел я исключительно на герыче, он бы мне сказал, что со мной творится. Там есть такие, которые гораздо дольше меня сидели и все их попытки, правда неудачные, описаны. Меня аж перекосило всего. Так что докторенок был послан на хуй со своими нехорошим прогнозами и ценными советами.
– Будешь… завязывать?..
– Я семью хочу, Слав. Прикинь, залетит Ленка от меня? Да она даже выносить не сможет, не то что родить. Я же весь протравленный. Насквозь просто. Хотя и на чистейшей органике сижу, а сейчас на три месяца на химию придется перейти… Это еще с год восстанавливаться потом, но хоть посплю нормально. С коксом я часа четыре в сутки только сплю… – Антон протяжно выдохнул. – А детей хочу. Выход один, в коме ломку переждать, потом терпеть.
– В коме?
– В Европе в кому погружают и контролируют, пока тело ебашит на ломке. Мне даже представить страшно, но говорят, сорок процентов успеха есть. Да и хуй с ним, я и в меньший процент счастливчиков попадал, сам знаешь.
– Ну, ты красавчик. Наконец-то. Сашку обрадую, что ее любимый непробиваемый наркоман решил соскочить.
– Сашка мне пять лет мозг долбит, представить сложно, как обрадуется. Хочу это увидеть, брат.
– Заскочим ко мне потом, сам скажешь. – Хохотнул Славка. – Э-э-э… У тебя видеорегистратор пишет со звуком, да?
– Бля-я-ядь.
– Не забудь стереть! – гоготнул Славка и запись оборвалась.
А я расхохоталась. Сидела на полу и смеялась, пытаясь трясущимися пальцами пытаясь зажать себе рот, чтобы прекратить этот надрывный, незнакомый, грубый смех. Помогло. Перешло в проклятия. Разум полыхал, грозя провалить весь мир в темноту. Как полыхало все внутри. Если есть ад после смерти, то я уже в нем. Руки странно подергивались, а окружающее смазывалось. Наверное, из-за слез. А может потому, что сгорающий мир внутри меня неумолимо рушился и тело безжалостно резали осколки такого уже далёкого и утопичного будущего, оставив злое, холодное, безжалостное настоящее в котором уже наступил апокалипсис. Эти слова… я прежде не думала, что можно ощущать такую боль, чтобы было физически ощутимо. Лучше бы Вадик меня еще раз избил. Да лучше бы даже оттрахал, чем это все. Я бы пережила. Точно бы пережила это. А это….
Услышала, что кто-то страшно кричит, как будто его режут тупым ножом. Спустя миг поняла, что это срывается с моих губ. Снова закрыла рот руками, пытаясь унять животный вой от обуявшего меня ужаса. Брызнула кровь – прокусила палец. Боль чуть отрезвила. Встала раза с пятого. Села в кресло. Взгляд в одну точку, столешницу, которую я не видела.
Самое страшное, что время на этом моменте не остановилось. Что никто не ощутил, не понял, что меня уже нет. Время продолжало идти вперед, намекая, на то что миру похуй, что я сломалась. Жалко, быстро, непоправимо. Трясущимися пальца снова включила запись.
Нет. Не стало хуже. Стало настолько кошмарнее, что слова нет, чтобы описать. Он говорил об этом так спокойно. Так, сука, спокойно. Планировал он… Тварь. Двенадцать лет… Двенадцать. Лет. Химия. Год восстанавливаться.
«Прикинь, залетит?»
А прикинь, сука, залетела. Я зло рассмеялась, с силой ударив кулаком по столу.
«Выносить не сможет, не то, что родить».
Расплакалась.
Как-то надрывно, жалко, с сильными всхлипами, сотрясающими грудную клетку и весь мой сломленный внутренний мир, лежащий в догорающих руинах.
Сжалась на сидении, обхватила руками трясущиеся плечи. Не знаю почему с моих помертвевших губ сорвалось: «мама». Никогда ее не вспоминала. Да и вообще плохо помнила. Не знаю.
Ключи звякнули в двери, когда я уже ополовинила бутылку дорогого шотландского виски и просмотрела запись столько раз, что знала, каждое слово. Поставила на паузу. Как раз в месте, где он должен был произнести «диазепам, кайф снять».
Антон недолго провозился. Вошел на кухню и радостная улыбка при моем злорадном оскале померкла. Он нахмурился, прислонился плечом к стене, оценивающе глядя мне в лицо. Взгляд быстро, почти не задержавшись, скользнул по бутылке на подлокотнике моего кресла, по горлышку которой постукивали мои наращенные ногти. Хотела завтра на коррекцию записаться, надо бы не забыть. Я хмуро осмотрела отросшие дуги собственных ногтей над черным гель лаком.
– Есть повод выпить? – ровным голосом спросил он, все так же подпирая плечом стену и заложив руки в карманы черных, стильных брюк.
– О, весьма весомый. – Кивнула я, зло фыркнув и исподлобья глядя на эту спокойную, излишне спокойную тварь. Протянула ногу под столом, пнула кресло напротив к нему. – Сядь, побазарим за жизнь.
Тварь не шелохнулась, чуть прищурившись и глядя мне в лицо.
– Сядь, сказала. – В моем голосе прорвались рычащие нотки. Я пригубила бутылку, стремясь загасить животный порыв вцепиться ногтями в это красивое лицо суки так долго и успешно водящей меня за нос.
А он понял. Рябь по лицу. Мертвенная бледность. И убито прикрытые глаза. И все. Мой мир рухнул, а он просто чуть побледнел. Мой тихий свистящий выдох сквозь стиснутые зубы.
– Кто рассказал? – голос ровный, почти не напряженный. Даже холодный.
– Ты сам. – Хохотнула я, щелкая кнопкой и включая воспроизведение.
Он глаз не открыл, чуть склонил голову. Темный росчерк ресниц дрожит. Губы плотно сжаты. Дослушал до конца. Хлопнула крышкой его ноутбука. Откинулась в кресле и вновь пригубила.
– Двенадцать лет. Год в реанимации. Две клинические смерти. Влюбился и решил соскочить. Серьезно, да? – саркастично спросила я, взбалтывая виски в бутылке и зачарованно глядя за плеском жидкости. – Нет, ну самому-то как? Не смешно?
– И я бы соскочил. – Он распахнул глаза, глядя на меня темным, незнакомым взглядом. – Если я дал слово, я это делаю. Мне просто нужно было время, чтобы деньги крутились, пока я на реабилитации овощ бы изображал.
– Словам наркома верить нельзя. – Насмешливо процитировала я его. – Так ты мне сказал, когда тыкал в Вадика отверткой? – Тряхнула головой, сбив нарастающую, путающую мысли ненависть. – Как часто? Как часто ты вкидываешь?
Лучше бы он не отвечал. Или хотя бы соврал.
– Ежедневно. – Сел за стол, и отобрал у помертвевшей меня бутылку. – Каждый день в девять утра. С психической тягой я давно справился. С физической нет. Я употребляю просто потому, что мой мозг уже без этого не работает. Не функционирует. Хотя меня это особо и не беспокоило никогда. До недавнего времени. – На мгновение прикрыл глаза, загоняя в себя то, что не полагалось видеть моим глазам. – Строго отмеренная доза и я абсолютно все запоминаю, быстро соображаю, мало сплю и много работаю. Только для этого. И ни для чего другого.
Ежедневно. Ежедневно, блядь. Ежедневно… и говорит без чувства вины, без жалости, без отчаяния. Просто раскрывает малоприятный факт своей биографии. Схватилась пальцами за края столешницы, снова не давая ненависти вцепиться в это совершенно непроницаемое лицо.
– И как же ты собирался бросить, тварь? Когда? Год? Десять лет? Планировал сказать? – мой голос глух от клубящейся в нем ненависти и презрения.
– Нет. Я знаю, что ты не примешь. И я бы никогда не сказал. Соскочил и забыл как страшный сон.
– Дебил наивный! – Злорадно расхохоталась я, вцепляясь в столешницу сильнее, потому что пальцы отчего-то задрожали. – В курсе, что бывших не бывает? В курсе, что ты снова бы подсел? В курсе, что ты безнадежный? И просто конченный?
И тут он по особому на меня посмотрел. Так, должно быть, смотрел на тех, кому после такого взгляда полагалось заткнуться, сжаться и иступлено просить прощения. Я лишь нахально усмехнулась. Глянь, еще и зыркает на меня упреждающе, тварь. Хотела было потянуться за бутылкой, но брезгливо отдернула руки, осознав, что он пил из нее. Заметил. Скривил рот. И сам пригубил, посмотрев на меня холодно, упреждающе. Под кайфом что ли? Не осознает, что должен в ноги кидаться и прощения просить?
Не осознает. Потому что характер такой. А мне нужно было, просто жизненно необходимо подрубить ему колени, потому что он сломал мои крылья. Я остро нуждалась в его боли. Очень остро. Ненавидела. И нуждалась. В его боли. Только в боли. Внутри что-то ревело и требавало его крови, острыми когтями разрушая остовы моего догорающего мира. Ревело и требовало. Его крови. Его боли.
Я прикрыла глаза, прося остановиться. Его, себя, их. Бесполезно. Кровь кипела в жилах. Встала, насмешливо посмотрев, обошла. Перехватил за руку, попытался дернуть на себя. Пощечина с силой и страстью. С ногтями, оставившими багровые следы на скуле. Усмехнулся, но пальцев не разжал.
– Бросишь меня, когда я решил сняться с дистанции? Серьезно? Когда я готов положить мир к твоим ногам, просто поддержи меня несколько месяцев? – поднялся с кресла, наступая на меня.
Выдернула руку, отступила на пару шагов в коридор, зло улыбаясь. Он, чуть прищурившись и сжав губы, пошел за мной. Один его шаг вперёд – полтора моих назад.
– Брошу. Мне мир твой ни к чему, когда ты сломал мой. – Глядя в напряженные глаза тихо зло рассмеялась, – Антон, я от тебя беременна. – И залетела я в Эмиратах.
Антон резко побледнел, ухватился рукой за косяк, потому что его ноги подкосились и посмотрел на меня страшным взглядом. Просто страшным. Там была гремучая смесь страха, вины, отчаяния, робкой надежды, просьбы…
– Нет, сука. Даже не думай. Это стопроцентный аборт.– По животному ощерилась я, когда он сделал ко мне еще один неверный шаг, почти справившись с собой. – Ты ебучий наркоман. И сидел на химии, когда я залетела…
– Лен, пожалуйста… – он просительно протянул руку, делая еще шаг. – Сейчас медицина…
– Да я даже выносить не смогу, урод, в этом ты был прав! – злые слезы скатились из глаз. – У Вадика баба была, дура абсолютная, пыталась его из наркоманского дерьма вытянуть, все лепетала, что стоит ей забеременеть, и он моментально бросит! А он сидел на химии тогда!… А у нее было семь выкидышей. На восьмом померла от кровотечения… Вот судьба небогата на оригинальные повороты, да? Сама залетела от наркомана!
– Лен, пожалуйста… – он старался взять себя в руки, все так же медленно шагая к отступающей спиной назад мне.
– Подойди ко мне хоть раз… Хоть раз появись на моем горизонте… – не сдержалась, всхлипнула. – Хоть раз… и я тебя сдам, долбоеба… Понял меня? Я сдам тебя ментам. Только попробуй хоть раз…
– Лен, нам нужно поговорить, – бескровными губами шептал он. – Пожалуйста…
– Я тебя предупредила. – Взяла себя в руки.
Вышла из квартиры под оглушающий звон битого стекла и животное рычание. Вылетела из его дома, ринулась к своей потрепанной жизнью десятке.
Сзади припаркована Зиминская Ауди. Славка радостно улыбнулся и вышел было и машины, но я, утирая такие ненужные, такие неважные слезы уже прыгнула за руль и с визгом шин тронулась с места, едва не задев соседскую Кио. Лихо выезжая со двора, успела заметить, как Антон выскочил из подъезда. Рванула со съезда на трассу, снова едва не влетев в чью-то бочину.
Рвала когти куда угодно, неважно куда, лишь бы подальше. От него, от себя, от всего этого безумия. Но он догнал. Обогнал на мосту, перестроился передо мной и резко нажал на тормоз. Естественно, врезалась. Не знаю, какая была скорость, но я сильно ударилась головой о руль. Не почувствовала ни крови из вновь рассеченной брови, ни боли от прокушенной щеки. Выскочила из машины, едва не попав под колеса оттормаживающемуся Ауди и как в замедленной съемке глядя Антона, выходящего из машины.
Сердце стучало бешено, я ощерилась, не чувствуя сбегающих по лицу слез. И уткнулась лицом в теплую грудь Зимина, повернувшегося спиной к Антону и отрезающего меня от него. С силой, с надеждой, со страхом и диким отчаянием вцепилась в кожаную куртку Славы и не своим голосом заорала:
– Пусть не подходит!.. – крик до саднящего чувства в горле. – Пусть не подходит, урод! Слав, пусть на подходит! Слава! – отчаянно вжимаясь в его тело всем трясущимся существом. – Уебу суку! Пусть не подходит! Не подходит!..
– Да что ж вы творите со своими бабами, ебучие животные, блять! – зло и малопонятно прорычал Слава, вжимая меня в себя. – Тоха, остановись! Стой на месте! Стой, блять! Не видишь что ли, что она в неадеквате! – сжал меня в объятиях теснее. – Тихо, Лен, все хорошо! Он не подойдет, слышишь? Все хорошо! Давай ко мне в машину, все хорошо, девочка! Все хорошо!
Я, тихо взвыв раненым зверем, вжималась в него, боясь расцепить руки на его груди. Славка лихорадочно оглаживал мою голову, шепча что-то малопонятное и буксируя мое тело к Ауди.
– Все, Лен! Все… – тихо и ласково шептал он дрожащей от ужаса мне, распахивая заднюю дверь. – Сейчас Сашка приедет, сейчас все будет, девочка. Садись моя хорошая, садись.. Вот так, умничка… Я сейчас вернусь, поняла? Продержишься, Ленок? Пару мгновений, и я сяду за руль, справишься, девочка?
Я, кивнула, прорычав сквозь стиснутые зубы.
– Все, моя хорошая, пару мгновений, и я вернусь… – твердо глядя мне в глаза, произнес Славка. – Сиди, не смотри по сторонам, поняла меня?.. Все, зайчик, я рядом. Я совсем недалеко, девочка…
Меня трясло и било в каких-то судорогах. Я уткнулась взглядом себе в колени, сжимая их скрюченными пальцами, часто и рвано дыша. Дверь распахнулась. Я инстиктивно метнулась в глубь салона, оскалившись и готовая в любой момент напасть.
– Лен, – ласково зашептали Славка, – Леночка, малыш, где документы на машину?.. Лена!
– В сумке… у… у не.. го… у него на заднем сидении…
– Хорошо… Чуть-чуть подожди, малыш, скоро Сашка приедет… Совсем немного осталось… И мы все уедем…
Остатки меня и моего мира рушились с оглушающим скрежетом. А я стояла в эпицентре стихии. Парализовано смотрела, как сносит ураган мои воздушные замки, опечатанные его именем, и плавится под адовым пламенем его откровения в трескающееся стекло все мое естество. Апокалипсис, но всадник был только один, и он сочетал в себе сразу войну, чуму, голод и смерть. Четыре в одном. Будь он проклят!
Я не поняла, как Сашка очутилась рядом, обнимая трясущуюся меня за плечи. Не поняла, как давно мы уже в пути. Где едем и куда. Сашка, откинув прядь с моего лба, нежными, легкими прикосновениями начала оттирать кровь из расеченной брови. И меня прорвало:
– Саша… я беременна от этого ебучего нарколыги… Саш, я беременна… – бессвязно шептала я, дико улыбаясь и глядя себе в колени. – Представляешь?.. От наркомана залетела… вот это пиздец… знаешь, что сказал? Что двенадцать лет беспрерывно травится, и я даже выносить не смогу, не то что родить… Представляешь?.. Саш?.. Нет, ты только представь!.. Вот пиздец, да?.. Просто пиздец же!.. Завтра сделаю аборт… Саш, в двадцать лет от любимого мужчины… От любимого… – странный гортанный вскрик, содрогнувший мое тело, и заставивший сердце болезненно сжаться. – От ебучего наркомана… Он знал, что ненавижу наркоту… Он знал же… Саш, вот это пиздец, да?..
Славка, заматерившись, злобно ударил по рулю, рвано выдохнув. Сашка, беззвучно плача, прижала мою истерично хихикающую голову к своему плечу. Я еще что-то говорила, но не понимала, что именно. Сжимала, стискивала Сашкино плачущее тело.
– Ублюдки… – неожиданно всхлипнула она. – Что Лешка, что Тоша ублюдки, Слав!.. Просто сраные ублюдки!..
Я почему-то рассмеялась. Не знаю почему. Славка тормознул у какого-то магазина. Вернулся с бутылкой коньяка. Сунул мне и прежде чем Сашка возразила, я страстно присосалась к горлышку не чувствуя вообще ничего. Вот вообще. Пила как воду, а меня все никак не накрывало. До половины. С сожжённым к чертям горлом, с саднящим пищеводом, с тяжелым желудком. Не взяло. Я тупо посмотрела на ополовиненную бутыль.
– А он ведь тоже не пьянел, сука… Он никогда не пьянел… И почти не спал… – я зло захохотала, – Вадик тоже не спал и не пьянел! Как, вот как я это пропустила?! Как, блять?! У этого сраной твари иногда отходняки были… И в машине он когда бесился, кровь из носа пошла и дрожал весь, пока не вкинулся тварь!. Дозу пропустил, сука… Давление у него упало, как же! И в больнице пока лежала, он пропустил дозу проснулся полумертвый, потомвкинулся и нормальный стал…Блядь, что я за ебучая дура?! Все же на лицо было! Он ширялся по утрам, вечно в очках, потомуму что даже неяркий свет слепит из-за расширенных зрачков!.. Ив квартире из-за этого освящение тусклое!.. Вот я тупая… Тупорылая просто…
***
– Блядь, опять накрыло. Ну, сколько можно уже, а?
Сигарета выпала из обмякших пальцев Антона. Грановского сковало, и он абсолютно тщетно пытался справиться с судорогами, с дикой болью выворачивающими мышцы рук.
– Сколько ты не ширялся? – обеспокоенно глядя на скрюченные пальцы друга, тихо спросил Слава.
– Семь часов. – Антон стыдливо утер дрожащей рукой губы, на которые брызнула кровавая слюна из-за прикушенного языка. – И двадцать четыре минуты.
Слава выкинул сигарету в приоткрытое окно бэхи, с тревогой глядя на скрюченные судорогой пальцы друга, который тот суетливо пытался впихнуть в карманы своего осеннего полупальто.
– В Берлине есть хорошая клиника, брат… Дорогая, падла, но хорошая. – Слава снова достал сигарету, вглядываясь в бледный профиль мелко дрожащего, и мучительно сдерживающего судороги, друга. – Мы с Лехой оплатим все расходы…
– Слав, я не выдержу перелета, не видишь, что ли? Меня на таможне загребут и пизда. Я потеряю все. – Нервно фыркнул Антон, тщательно отведя голову в сторону. – Я чистый всего нечего, а уже вены себе полоснуть хочется.
– Брат, давай Сашка прокапает, а? – с надеждой подал идею Слава. – Накачаем твою тушку транквилизаторами, перебросим за границу, а там ты очнешься в лапах ведущих спецов Европы. Давай, брат, а?
– Блядь, да меня ничего не берет, Слав! Думаешь, не пробовал?! Ни транквилизаторы, ни барбитураты, бухла почти четыре литра влил, и нихуя! Ни в одном глазу! Меня только крючит и временами по мозгам ебашит…. Я сорок минут катался вокруг придомовой парковки, все никак не мог сообразить где выезд, Слав…
– А Ленка? Не может же она тебя броси…
– Может, долбоеб ты. – Нервно хмыкнул Антон, откидываясь на сиденьеи прикрывая глаза с неимоверно расширившимися зрачками дрожащими ресницами, вслепую нашаривая на приборной панели очки Не нашел и зло саданул порулю. – Ее брательник всю ее сознательную жизнь ширялся. Знаешь, как девственности лишилась?..
– Не мог же он…
– Не мог. Он на спайсах сидел, а его дружок на натуралке. Вот последнему и хватило ума, порвать ее. И полгода на уши наседать, что секс, это главное, чтобы мужик кончил… Зарезал пидораса…
– Что ты сделал?!
– Не своими руками, не ори. – Поморщился Антон, снова откидываясь на кресло и прикрывая глаза. – О, вроде отпустило. А нет, показалось. Блядь, я сам себя уже заебал.
Антон рассмеялся странным хриплым смехом. Слава, нахмурившись, напряженно думал о том, как сообщить Лехе, что Антоха соскочил. Что ему сейчас нужно время и деньги. Леха поорет и поплюется ядом, но поможет. Пару лет назад именно он предложил Антону берлинскую клинику. Тот поржал и отказался. Ему тогда тоже левый товар продали, он часто ржал невпопад, пока препарат не сменил.
Сашка, неделю разглядывающая результаты анализов и снимки угрюмо подтвердила, что если он бросит его шарахнет инсульт, предпосылки уже есть. Больше десяти лет кокаина это не шутки, организм уже просто не перенесет отсутствия дозы. Но взглянув на нервно дымившего в окно Антона, твердо сжавшего челюсть и не моргающе смотрящего перед собой, Слава понял, что Антон не станет ширятся. Он всегда был принципиальным. Во всем и везде.
– Ломка началась?
– По ощущением, еще два дня есть. И ебанет. С концами. Не выкарабкаюсь. То, что было раньше, когда я себе руку сломал, за телефоном потянувшись, чтобы барыгам набрать, даже в сравнение не пойдет. Десять лет ежедневного вкидывания… Блядь, пиздец… Я ж сдохну, Славик. – Прозвучало со смесью сарказма и тени ожидания грядущего ужаса. – Сдохну, так сдохну. Я своему слову никогда не изменял. И в этот раз не стану.
– Что будешь делать, если раньше… ломка придет? – Зимин прикусил губу, сдерживая судорожный вздох.
– Страдать. У меня вариантов немного. Я наркоман, хули мне еще делать. – Фыркнул Антон, выбрасывая окурок, и, немого побледнев, негромко спросил, метнув на обеспокоенного Зимина быстрый взгляд. – она… сделала аборт?
– Ты мне скажи.
– Не знаю. – Прикрыл глаза мелко дрожащими пальцами. – Все восемнадцать больниц пасут. Дом тоже. Пока никто не звонил. Телефон запеленговал, пределы дома он не покидал. Но хуй знает, она не дура, знает, что я могу. В институте не была. Меня напрягает только то, что она из квартиры не выходит. Она шестнадцать с половиной часов не покидала квартиру. Подкупил с утра соседского мужика, она дверь не открыла, но ответила.
– Сколько она беременна?
– По моим подсчетам четвертая неделя пошла.
– В курсе, что таблетками можно прервать до месяца?
– А ты откуда знаешь? – Антон напрягся, поняв, куда клонит Слава.
– Сашка экзамен по гинекологии со второго раза сдала. Когда готовилась к пересдаче, давала мне список вопросов, чтобы я у нее в произвольном порядке спрашивал. Я еще много чего интересного теперь знаю.
– Думаешь?..
– Думаю, мужик. Настроена она была решительно. Плюс, раз твои наблюдатели не видели ее в больницах, шансы того, что она медикаментозный аборт сделала, стремятся к абсолюту. В этих женских больницах хотя бы уговаривают подумать.
– Нет, Зимин… – Антон неверяще смотрел перед собой, не заметив, как его перестало трясти. – Господи. Ну, нет же… Блядь, хуйня это все… она из дома не выходила. Не могла. Когда? Ты говорил, что Сашка от нее уехала в два ночи. Я видел ее тачку, с того момента и пасли. Ленка зашла в подъезд и больше не выходила…
– Как насчет доставки с аптеки? – Зимин не хотел его добивать, но Антона нужно подготовить. Он же больной всегда был на тему детей. Поэтому никогда за дела не брался, если они хоть как-то касались детей. Боялся не сдержаться.
Когда у Сашки задержка случилась, и Славка, крайне напряженный этим, поделился с другом, Антон обрадовался, будто это у него жена возможно залетела. Взял со Славы слово, что именно его выберут в крестные. И расстроился, когда оказалось, что Сашка не беременна.
Его нужно подготовить. Слава снова закурил, угрюмо посмотрев на сжавшего челюсть Антона, твердо глядящего перед собой. Нужно подготовить. Только как? Он ничего не желает слышать. Вон и сейчас сидит с таким видом, будто Слава ему ничего не говорил. Зимин выдохнул сквозь зубы, понимая, что нужно вмешаться.
***
Я стояла в квартире Антона у двери напротив входа в коридоре, прислонившись к косяку плечом, упрашивая себя успокоиться. Решилась – делай. Все. Нехер метаться.
Славка кинул смс что он поднимается. Я рвано выдохнула, когда ключи звякнули в замке. Выглядел Антон хреновее, чем когда был на отходняках. Заметив меня, замер. Не поверил. Бросил взгляд на свой телефон, усмехнулся, прикрыв глаза и покачав головой. Оперся спиной о дверь. Напряжен. Бескровные губы твердо сжаты. Взгляд в сторону.
– Добивай. – Тихо произнес он.
Вчера Славка, бухая со мной на заднем сидении седана Сашки, сказал, что Антон сдохнет. Что он отказался и не переживет ломки. Двенадцать лет вкидывания, это не шутки. Но Антон скорее сдохнет, чем сделает это снова. Он, под тихий плач сердобольной Сашки, тихо выговаривал мне, что я обязана помочь. Что это первый и последний шанс Антона, вырваться из порочного круга. И если ни я, то никто.
Хлестая коньяк как воду, и утирая злые слезы, я уже понимала, что вернусь к Антону. Он для меня первый. Он для меня единственный. И пусть он порочен, как сам дьявол, пусть иной раз я готова самолично его придушить, но этот упертый сукин сын в беде. Этот урод моя первая любовь. И последняя. Больше никогда никого я так сильно не полюблю. Чтобы всю ночь шерстить форумы дур, залетевших от наркоманов, и плача, читать их откровения. Потому что я надеялась. Я хотела в свои ебучие двадцать лет от него ребенка. И я в жизни так не ревела, как после медикаментозного аборта, скрючившись от ужаса на ледяном равнодушном кафеле в ванной. Зимин сказал о клинике в Берлине. Вчера он и Лешка оплатили нихеровую сумму. Через два дня вылет. Я поеду. Я поеду с ним. Я буду рядом.
– Один срыв, Антон… – ком подкатил к горлу. – И я уйду. Ты больше никогда меня не увидишь!..
Антон, с кожей цвета первого снега, посмотрел на меня с такой болью, что сердце кровью облилось. Он сделал шаг ко мне. Обнял, как мог, дрожащими неверными руками.
– Лен… маленькая… – выдали бескровные губы. – Я клянусь!.. Клянусь своей жизнью!..
Я, не чувствуя, как слезы катятся по лицу, дрожащими пальцами подняла его голову, заставляя смотреть в свои глаза.
– Один срыв… Я уеду отсюда. Брошу все и уеду. Сменю фамилию, имя, чтобы ты никогда меня не нашел… Я брошу все, понимаешь?..
– Ты… сделала?..
Я, не в силах ответить, кивнула. И он… сломался. По мужски страшно, молча, бесшумно. Отступил назад слепо шаря рукой в поисках опоры. Нашел. Не помогло. Просто сполз по косяку на пол, бессмысленно глядя перед собой опустошенными, мертвыми глазами. Как будто душу вырвали, а тело оставили. Белые губы раскрылись, выдохнули и сомкнулись. Рваный вдох, попытка прийти в себя. Он не верил, что я это сделаю. Не верил, несмотря на все доводы разума, он не верил в это. Так же как и я не верила тому, что встречаюсь с наркоманом, хотя все на это указывало.
Ровный затяжной вдох, уцепился за дверную ручку и рывком поднял тело. Взгляд темный, глубокий, злой. Я безотчетно отступила на шаг. Со злостью ударил кулаком в стену. Еще раз. Еще. С губ сорвался утробный рык и ругательства. На себя. Клял себя на чем свет стоит. Проклиная самыми страшными словами. Он ненавидел себя, гребанный хуев эгоист. Сейчас ненавидел себя, исступленно прося у меня прощения. А я смотрела как в он страдает, не смея приблизиться… Чувствовала, что мир вокруг дрожит. Что мне страшно. Ибо он действительно подошел к грани, переступив которую, готов был себя убить. В ненависти и неверии. Я впервые видела человека так неистово ненавидящего себя. С таким сожалением, страхом и мольбой испрашивающего моего прощения просто за то, что он есть в моей жизни. Он никогда себе не простит мой аборт. Никогда. А я смотрела и понимала, что не отпущу его. Не брошу. Я вытяну его. Как он вытягивал меня, когда мне было плохо…
Следующие сутки он пытался работать, сказав, что если будет сидеть на месте, то просто загнется. Иногда тормоза у него срывались, и он злобно рыкал, чтобы я не смотрела на него с такой жалостью, заживо хороня. Сашка капала его каждые четыре часа. Помогало мало. Я заметила, как судороги выкручивают ему руки, когда он что-то пытался пометить в документах перед собой, сидя за кухонным столом, но промолчала. Потому что он поднял на меня выжидательный взгляд.
Попыталась сопротивляться, когда он куда-то собрался ехать. Рыкнул, чтобы не лезла, правда, из машины позвонил и извинился. Я беспокойно мерила шагами замершее пространство его квартиры. Вернулся через час. Вообще никакой. Кинул на тумбочку ключи, какие-то папки, телефон, едва не упал, пока разувался и рухнул спать прямо в одежде, сказав, что его не для кого нет, если что, чтобы я прямо так и говорила особо настойчивым, что он сдох, и его вырубило.
