Текст книги "Когда отцветёт сирень (СИ)"

Автор книги: Ai_Ais

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Странно, но мысли о смерти, о лучевой болезни и возможных страданиях вовсе не пугали. Я бежала изо всех сил, думая только о том, что никогда не узнаю, что творится сейчас в стенах БЩУ №4. Я не могла свести глаз с четвёртого энергоблока, стоявшего в ряду с остальными и не собиравшегося переходить в иное состояние.

…

Наверное, если бы кто-то ещё пару недель назад сказал бы, что я вот так солдатиком смогу простоять всю ночь, с тревогой вглядываясь в темноту, что, не обращая внимания на ночной холод, буду кутаться в лёгкую курточку и безразлично наблюдать, как после жаркого дня двадцать пятого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, мороз губами будет прикасаться к нежной весенней траве, но я не буду замечать и молить стану только об одном: «Пожалуйста, пусть все они останутся живы», да я бы рассмеялась этому шутнику в лицо, ведь все мы знаем, что путешествия во времени невозможны.

Но я всё стояла и стояла. И смотрела на станцию, равнодушно продолжавшую работать в штатном режиме и совершенно наплевавшую, что я очень многое бы отдала, лишь бы узнать о происходящем на БЩУ №4.

И я ждала. Ждала пока наступит утро, и работники, один за другим передадут смену, а после отправятся по домам. И я ждала. Ждала возможности узнать. Нет. Я не ждала, а жаждала.

Они стали появляться из ворот КПП только в начале девятого. Лениво переговариваясь, позёвывая, люди направлялись к остановке, совершенно не замечая меня, затихшей в крайнем напряжении чуть в стороне от прохода. Для них начиналось самое обыкновенное, самое заурядное субботнее утро, которых впереди у каждого будет ещё очень и очень много.

Я с волнением вглядывалась в каждое лицо, цеплялась взглядом за каждую долговязую фигуру, но… среди выходящих работников Лёни не было. Не увидела я в толпе и лиц Дятлова, Акимова. Знакомая тройка как сквозь землю провалилась.

Стрелки часов равнодушно бегали по кругу, а со станции разошлись уже даже самые нерасторопные. Вот только Лёни по-прежнему не наблюдалось. Грудь сковал тесный обруч тревоги.

Он появился в воротах ровно в половине одиннадцатого. Усталый, ссутулившийся, но, несомненно, живой и здоровый.

Язык и ноги не подчинялись: коктейль из согласных и спотыканий вырвался наружу, когда я буквально упала в его объятья.

– Тая… Таечка, ты? Ну здравствуй, милая, – улыбнулся он, а я посмотрела в его глаза.

Не могу сказать, что выглядел Лёня здорово. Всклокоченный, с раскрасневшимися щеками и глазами, он смотрел на меня несколько смятенно.

– Лёня…

И мне было решительно насрать я испытывала весьма умеренный интерес, о чём могли бы подумать случайные очевидцы нашей встречи, когда я гребнями собственных пальцев пыталась привести в порядок топорщащиеся пряди, а может быть еще больше растрепать их. Мне просто необходимо было прикоснуться, удостовериться, что он жив.

А он вдруг улыбнулся, ловя меня за запястья, прижимая к груди, хотя лицо его, обласканное утренним солнцем, по-прежнему выглядело растерянным.

– Хорошая моя, милая Таечка. Ты зачем пришла? Ты… я… я всё равно бы вернулся домой.

– Я не пришла, я не уходила, – всхлипнув уточнила я, пряча лицо, носом зарываясь в его рубашку, пахнущую тревогой и можжевельником. – Ты думаешь, что я смогла бы уйти? Думаешь, могла бы вернуться домой и лечь спать, когда ты здесь один? Но, Лёнечка, как же всё… как тебе удалось? Ведь…

Лёня надолго замолчал, глядя в пространство перед собой. Он задумчиво поскрёб затылок, а потом вдруг обхватил мои плечи и хорошенько встряхнул. Глаза его лучились счастьем.

– Тая, смешно получилось, ей-богу. Ты ведь, наверное, ждёшь сейчас какой-нибудь лихой истории, былинного подвига, действа с рукоприкладством? Но нет. Стыдно даже признаваться, но все боевые действия развернулись уже рано утром и ровно по мою душу.

– Это как же так? – опешила я.

– Да, собственно… – отмахнулся было он, но заглянув в мои глаза, вдруг сразу сдался.

– Впрочем, ладно, слушай.

Ещё когда шла последняя подготовка к эксперименту, обстановка на БЩУ сложилась какая-то нервная. Не то чтобы конфликтовали люди, но напряжение чувствовалось во всём. Начальник смены блока о чём-то спорил с руководителем, Степаныч не уступал. Всё говорил, что все действия регламентированы и не идут в разрез с Правилами ядерной безопасности. ПБЯ каждый станционный работник от главного инженера до уборщицы на «отлично с плюсом» знает, поэтому у меня не было никакой тревоги. Делал свою работу и всё. Ведь сказанное Дятловым казалось рациональным.

Но тут-то и произошло то, что произошло. Я «зевнул» момент, когда с регуляторов большой мощности следовало перескочить на регуляторы малой. Мощность упала аж до 30 МВт тепловых. Впрочем, тебе оно не важно, но я как раз-таки вспомнил о том, о чём говорила ты: «Мощность упадёт, потом вы её поднимете, сбросите «АЗ-5», и тогда прогремит взрыв».

Тая, если бы мы поднимали мощность, это не противоречило бы ПБЯ, но меня насторожило другое. Сама ситуация с падением и поднятием не являлась рядовой. Такого не должно было происходить. И уж тем более ты не могла знать о том, что это произойдёт.

Но пока я, мягко говоря, соляным столпом стоял, удивлялся, среди начальства вышел небольшой спор. Каждый высказался, и когда Акимов предложил не поднимать мощность, а сбросить «АЗ-5», я засомневался. НСБ и руководитель обсуждали варианты, а я всё думал о твоих словах и решил…

– Что решил, Лёня?! Господи, да не мучай же ты меня!

– Я нажал «АЗ-5». Несанкционированно, – он сказал это тихо, будто не оправившись ещё от шока и сомнений, что всё сделал правильно.

Пазл сложился. Все кусочки встали на свои места, а я, потрясённая, смотрела на Лёню. Я не могла отвести от него взгляда, хотя того почему-то подколачивало.

– Сработало, Лёнька. Да ты хоть понимаешь, что ты сделал? Ты смог! Ты остановил эту адову машину, Лёнечка! – закричала я, не в силах сдержать эмоций.

Лёня улыбнулся. Он оторвал от своей груди мои ладони и, поочерёдно поцеловав каждую, вернул на место.

– Что? – встревожилась я, перенимая какое-то внутреннее, необъяснимое состояние Лёни. – Ведь всё хорошо, всё в порядке?

– Всё отлично. Только вот… захочешь ли ты теперь… в общем… знаешь… я ведь и со смены задержался только потому, что меня на «ковёр» к начальнику станции сразу к восьми утра вызвали.

– Что?

– Ну, – замялся он, – давай предположим, что с твоей точки зрения, мои действия были оправданы. Но с точки зрения коллег я как бы нарушил трудовую дисциплину, правильно? Все были очень недовольны. Особенно Степаныч. Он, знаешь ли, из флота военного к нам пришёл. А там таких пердимоноклей не терпят.

– И что, что сказал Дятлов? – перебила я.

– Ну, то, что он говорил первые пару минут, тебе лучше бы не слышать. Думаю, значения таких слов ты вряд ли знаешь. Но позже он сказал, что мой поступок должна рассмотреть компетентная комиссия.

Я потеряла дар речи, поэтому что не поняла ничего. Я отрицательно покачала головой и…

– Скорее всего меня просто уволят. По статье, – добавил он. – Хотя, конечно, есть маленькая вероятность…

– Какая? – нетерпеливо перебила я.

– Сразу после сброса «АЗ-5» Саша Акимов подошёл, спросил, что сподвигло меня поступить именно так. Я объяснил. Точнее сымпровизировал, солгал, что почувствовал, что с реактором творится что-то странное.

– А он? Он что?

– Он сказал, что сразу после смены запросит отчёт ДРЕГ, чтобы посмотреть, что произошло после падения мощности. Знаешь, всё это звучало глупо, но… сейчас и это не главное.

– А что?

Лёня вдруг задумался, и лицо его приняло отрешённое выражение. Но мгновение спустя он вздрогнул, включился и выпалил:

– Ты, наверное, теперь вряд ли поедешь со мной в Таллин. Зачем я тебе такой?

– Глупый Лёня, – только и смогла проронить я, прежде чем снова зарыться носом в его рубашку.

Он улыбался. И хотя я не видела, но точно знала, что он улыбается. Так звучало «Люблю» и его новый вопрос, глупый до безумия:

– Ты видела, Тая, сирень-то совсем отцвела?

…

Вы когда-нибудь чувствовали себя песком? А песком, утекающим сквозь пальцы? Олицетворением времени, ложащимся на дно отчаянья. Я всё ещё ощущала тепло его рук, когда вдруг стало темно и кончился воздух.

…

Я не сразу пришла в себя. Я слышала какой-то раздражающий звук, постепенно трансформирующийся в голос.

– Она жива? Она вообще дышит? – слышалось над ухом.

… и я открыла глаза, и нашла себя лежащей посреди пешеходной дорожки, а надо мной склонилось раскрасневшееся от слёз лицо девушки в велосипедном шлеме: «Эй, дурища, ты что? Ты жива? Ты зачем под колёса прыгаешь?»

Не удостоив её ответом, я огляделась, насколько позволяло положение параллельное линии горизонта. Несколько пар обуви окруживших меня зевак, асфальт, сомкнувшиеся над головами кроны деревьев. Весна – ничего больше.

«Лёня», – позвала я неуверенно. Смутные догадки уже начинали закрадываться в мозг.

Я подняла руки, немного грязноватые, но определённо мои и совершенно целые. Вмиг придя в себя, я резко села, оглянулась по сторонам.

«Две тысячи двадцатый», – пронзило мозг, и ошибка была исключена. Со всех сторон меня обступили рекламные щиты, уши наполнил почти забытый городской фон, но самое главное – люди уже больше не рассматривали друг друга, редко глядели по сторонам – всё их внимание поглощали смартфоны, от экранов которых они не отрывались даже в пути.

– Эй, ты, с тобой точно всё в порядке? – одолевала девчонка, под велосипед которой я по всей видимости угодила. Она удерживала меня за плечи.

Я не нашла в себе сил отвечать или хотя бы кивнуть. Одним резким движением я вырвалась, потом вскочила на ноги и понеслась. Побежала вперёд, не разбирая дороги, глуша рыдания, рвущиеся наружу: «Неужели всё это просто приснилось мне? Неужели ничего и не было. Лёня!»

Но чувство растерянности как-то быстро сменилось дезориентацией и непониманием по мере того, как я продвигалась по городу. Нет, совершенно определённо меня окружил суетливый две тысячи двадцатый год. Вот только город не был тем, в котором я жила раньше. Определённо. Моя малая родина славилась богатой историей, в которой находилось место и для построек современных, и для разменявших второй, третий век…

Но город, окруживший меня, не был похож на родной. Он казался современным, самое старое здание которого выглядело постройкой конца двадцатого века. А, кроме того, на горизонте вставали ровные ряды новостроек. И всё это буквально утопало в зелёной пене раскрывших листья деревьев.

Всё ещё чувствуя себя растерянной, я озиралась, и вдруг… взгляд набрёл на возвышающееся над парком, сквозь который бежала я, «колесо обозрения».

Нет, сомнений не оставалось, хотя и первоначальный шок лишь усилился, пока я на едва сгибающихся ногах плелась к колесу.

Совершенно типовое, старое, с жёлтыми кабинками, тем не менее, я узнала бы его из тысячи не одинаковых, но похожих.

«Припять», – одними губами пролепетала я, и будучи не в силах стоять, опустилась на одну из близстоящих скамеек.

И город ответил мне, дыхнув в лицо свежим майским ветром. Он качнул зелёной короной листьев пирамидальных тополей. А я беспомощно запустила руки в карманы куртки и нащупала… смартфон.

Бессмысленно уставившись в экран, я зашла в браузер и набрала в поисковой строке: «Припять». И интернет выдал мне информацию о городе в Киевской области Украины с населением двести тысяч человек.

–Двести тысяч! – воскликнула я. – В зоне отчуждения?!

И хорошо, что меня услышала только стайка голубей, клевавших кем-то оставленную неподалёку булку. Подозрительно покосившись в мою сторону, самый крупный из них хлопнул себя крыльями по бокам, будто демонстрируя мне собственную способность к немедленному взлёту, но птицы тут же потеряли ко мне интерес, ибо я азартно набирала в поисковике следующие запросы, уже не глядя на них, не вскрикивая.

Через каких-нибудь четверть часа я офигела абсолютно офигела. По информации на апрель две тысячи двадцатого года чернобыльская АЭС работала на проектной мощности, были запущены шесть энергоблоков. Я забрасывала браузер вопросами об аварии на станции, но ничего не находилось.

Зато интернет пестрел архивными статьями начала тысяча девятьсот восемьдесят седьмого, из которых я узнала, что в городе Черноозёрск, на Черноозёрской атомной электростанции, тридцать первого марта произошла крупнейшая техногенная катастрофа двадцатого века…

Я читала и не верила своим глазам. Эксперимент, провалившийся в Припяти, попытались провести лишь полгода спустя, совсем в другом месте, на другой станции. В статьях говорилось, что молодой оператор, управлявший реактором, допустил ошибку, в результате которой упала мощность, а после последующего её поднятия и сброса «АЗ-5» по окончании эксперимента, прогремел взрыв. Далее говорилось о тридцати жертвах в разное время умерших от лучевой болезни, упоминалось о тридцатикилометровой зоне отчуждения и тысячах, и тысячах ликвидаторов. И с фотографий на меня пустыми глазницами тёмных окон смотрел городок Черноозёрск… заброшенный тридцать три года назад.

Я не могла поверить. Более того, ещё совсем недавно я пребывала в состоянии парения от того, что нам с Лёней удалось предотвратить аварию. А теперь… теперь я понимала, что хотел сказать тогда Дятлов этим своим: «Не сейчас, так потом».

И не знала на каком теперь я небе, ведь защитив одних, огородив их жизни от опасности, я «убила» других. Чёрт. Они даже лежат на Митинском кладбище. Вот только на надгробиях другие имена.

Никогда. Никогда раньше я не чувствовала себя такой слабой и разбитой. Я всё ещё сидела на лавочке, а по щекам струились слёзы. Я не могла и не хотела больше их сдерживать. Переписав одну главу в истории, я не изменила ничего, ещё и оставила часть своего сердца там, в тысяча девятьсот восемьдесят шестом.

Мне отчаянно захотелось домой. Лечь на кровать, уткнуться лицом в подушку и реветь белугой. А ещё. ещё сварить вёдер пять супа.

И ноги понесли меня к дому, где в восемьдесят восьмой квартире когда-то жил человек по имени Леонид. Моя собственная находилась всего несколькими этажами ниже.

Дом не изменился. Разве только состарился чуть-чуть, да потемнел. Но мне было всё равно, ибо, взбежав по ступеням, не давая себе перевести дыхания, я позвонила в дверь с табличкой «восемьдесят восемь».

Мне открыла немолодая женщина, кутающаяся в халат.

– Хто? Топунов Леонид? Такого не знаю. Лет двадцать уже тут живу, никого с подобным именем не встречала.

Я не уходила, я заглядывала через её плечо, но ни знакомых обоев в полоску, ни уголка уютной его кухоньки не было видно. Солнце спряталось за облако – всё вокруг стало серым, угрюмым.

Жить больше мне было незачем.

Я не стала ждать лифт и прошагала к выходу пешком, автоматически отметив на своём этаже новую дверь с молдингами. Я не сомневалась, что ключ подойдёт, только вот дома я уже себя не чувствовала. Спустившись вниз, к подъезду, я вдруг подумала и, выхватив из кармана куртки смартфон, лихорадочно пролистала справочник. Найдя в нём нужный номер, я слегка оживилась. Ещё когда в трубке раздавались длинные гудки, я очень радовалась, что Олеся радиоэлектронике предпочла службу в полиции.

Она ответила после пятого гудка. Её сонный голос прошептал: «Алло», и мне тут же стало немного стыдно. Наверное, только недавно вернулась с дежурства, а тут я…

– Алло? – раздалось уже вопросительно. – Тая, это ты?

– Привет, Олеся, это я.

– Тая, ну ничего себе, какие люди. Не прошло и года. Ты куда пропала?

– С любимым мужчиной путешествовала, позже расскажу, – в общем-то не соврала я, разве что в подробности вдаваться не стала. Олеся верила в путешествия во времени так же, как редька в Иисуса Христа.

– О-оу, – послышалось в трубке заинтригованно. – А я его знаю?

– Нет, – решительно заявила я. – Но, правда, расскажу позже. Сейчас дело есть.

– Вот так всегда. И нужен компьютер, не правда ли?

– Как всегда проницательна.

Я услышала, как на другом конце Олеся, горько вздохнув, завозилась. А мне всегда нравилось, что её не нужно было просить дважды.

– И? – раздалось через какое-то время.

– Нужен адрес или телефон, а лучше всё, – оживилась я.

– ФИО и ещё чего-нибудь вроде даты рождения – пропела Олеся в трубку, проснувшись окончательно. – Потому что если ему не повезло родиться Ивановым, то… я тебе фиг помогу.

– Топтунов Леонид, год рождения… что-то около тысяча девятьсот шестидесятого.

– Тебе повезло. Один такой, «словно в степи сосна», – сообщила Олеся почти сразу. – Записывай инфу. И объясни, пожалуйста, зачем тебе понадобился столь… побитый молью джентльмен? – хихикнула она.

– Мне? Я… Олеся, дорогая, ну, давай я тебе обо всём позже расскажу, ладно? Вот хотя бы этим вечером. Встретимся и поговорим, хорошо?

– Ну… о’кей, договорились, – недоуменно ответила Олеся, и я отсоединилась.

Лёня жил буквально в трёх домах от старого своего адреса. И я неслась к нему на всех парах, отметая сомнения, что не смогу позвонить в его дверь, что даже в подъезд вряд ли решусь зайти.

…но это и потребовалось.

Он разговаривал с каким-то мужчиной, стоя у крыльца, и даже если бы я захотела, то не успела бы скрыться. Лёня увидел меня сразу…

Кое-как распрощавшись с собеседником, он неуверенно двинулся ко мне.

…

Постарел… лет на тридцать пять. Ему теперь, пятьдесят девять, а может и шестьдесят. Он постарел, но не изменился так разительно и страшно. Только взглянув в лицо его, покрытое сетью морщинок, я увидела глаза. Сиявшие, горевшие, улыбавшиеся как… как совсем ещё недавно и как пропасть лет тому назад…

– Тая… – только и смог выдавить он, а я стояла, не решаясь подойти ближе.

И снова слёзы, слёзы, слёзы, слёзы. Плакала я. А он. Он смотрел, и во взгляде было столько горечи, что лучше бы уж он плакал.

– Где же ты так долго была? – наконец спросил он еле слышно.

– Ещё полчаса назад или около того в тысяча девятьсот восемьдесят шестом. Мы стояли у КПП и обнимались. Я узнала о том, что ты спас свою жизнь и жизнь многих своих коллег.

Первый шаг сделал Лёня. Он подошёл вплотную и заключил в тесное кольцо объятий. Он вздохнул протяжно и…

– Ничего не говори, ладно? – слетело с моих губ не просьбой, почти утверждением. Для меня всё было понятно без слов. Да и для него тоже. Вот только смириться…

– Я… и не знаю, что говорить. Только я рад… рад, что ещё раз в жизни тебя увидел. Я хотел. Я думал об этом постоянно.

– И увидел. Но получилось не слишком справедливо, не правда ли? Там, где мимо меня проскользнули мгновения, уместилась целая твоя жизнь.

– Долгая жизнь, которой бы не было, если бы не ты, – с нажимом отметил он.

А я молчала, я разглядывала его и сходила с ума от нежности и любви. И я бы бросилась ему на шею, несмотря на расстояние, на коварный виток времени. Но я удержалась, я вовремя заметила солнечный блик, сыгравший на безымянном пальце его правой руки.

– Ты… у тебя семья, да? – фраза, проронённая мной, звучала жалко и фальшиво.

Он уронил было взгляд, но тут же посмотрел в мои глаза снова.

– Я тебя очень долго ждал. С тех пор, как ты исчезла, буквально растворившись в воздухе, с тех пор, как мне стало казаться, что ты была лишь видением, я десять лет ждал, что стоит только завернуть за угол, что стоит только выйти со станции, как ты появишься мне навстречу. Но годы шли, весна сменяла весну, снова и снова отцветала сирень, а тебя всё не было.

Но однажды я увидел её. Нет, она не была на тебя похожа так, как говорят про портретное сходство. Но… было в ней что-то, чем была переполнена ты: доброта, сострадание, чувство юмора… Тая, прости меня, милая Тая. Я должен был ждать до конца.

– Что ты… я… я не сержусь. Ведь это жизнь, и она длинная. Она хороша и прекрасна, она подносит нам щедрые дары каждый день. Она рассудила и решила так, и я не могу пенять, что это было несправедливым решением. Только ты скажи мне, чтобы я была спокойна, чтобы я могла радоваться за тебя. Ты счастлив, Лёня?

Он улыбнулся, подумал немного и, запустив пальцы в волосы, привычно растрепал их:

– У меня сын и дочь. Дочку я назвал Таей.

– Можно… можно мне поправить твои волосы?

…

Жёлтые листья устилали ковром выщербленные ступени, ведущие ко входу. Осень в этом году началась на удивление рано. Я подняла взгляд и прочла вывеску: «Обнинский институт ядерной энергетики». Я подумала, что когда-то, около сорока лет назад Лёня тоже поднимался по этой лестнице, входил в эти же самые двери.

Поборов в себе желание взбежать по крутым ступенькам и пронестись по гулким коридорам, я степенно, как подобает студентке первого курса, зашагала к дверям.

По пути мне вспоминался разговор с подругой.

– Дался тебе этот физмат, – не понимала Олеся. – Ты же о сцене большой мечтала. Неужели бросишь на полпути?

– Нет, не брошу, но совершенно очевидно сделаю крутой поворот. Иногда лучше уйти с дороги, но не заблудиться, чем идти проторённой тропой, блуждать всю жизнь в чужом лесу.

Я уже стояла у дверей, когда зазвонил телефон.

– Привет Тая.

– Привет Лёня, – обрадовалась я, слыша в трубке его голос.

– Уже на месте? Как добралась? Нравится? – посыпались на меня вопросы.

– Занятий ещё не было. Но… здесь очень мило и ты не преувеличивал – городок чудесный. И, да, будет замечательно, если ты соберёшься сюда на вечер встреч выпускников в феврале. Может быть тогда и увидимся.

– Конечно соберусь. И… знаешь. Звони почаще. С тех пор, как ты уехала, в городе стало как-то пусто совсем.

– Даже и не надейся на другие варианты развития событий, – пошутила я. – Буду звонить тебе четыреста раз в день. Станешь решать за меня задачки, будешь моим персональным шпаргалом. Сам ведь знаешь, физик из меня третьесортный. Только вспомни: «рекактор». Думаю, что, если скажу такое, меня отчислят сразу же.

Я услышала смешок на другой стороне и поспешила попрощаться, потому что признаюсь – разговаривать с Лёней до сих пор было не просто.

– Если честно, пора мне. Снова, как всегда, опаздываю.

И, отбившись, несмотря на то что действительно уже опаздывала, я остановилась у порога и ещё раз огляделась.

Осень наступала. Она дарила золотое тепло, надежду, веру. Я снова заглянула в экран смартфона, открыла папку с фото и… эту фотографию я частенько рассматривала часами. Если честно, то почти каждый день. Осень устилала землю листьями, а пару влюблённых на фото своими лепестками осыпали яблони.

…

Я развернулась и зашагала вперёд. Но не успела сделать и нескольких шагов, как меня окликнули:

– Эй, растеряша, ты ключи выронила?

Я смотрела и не могла понять. Определённо не временная петля… да и не совсем похож. Модная одежда, стрижка, обувь, планшет в одной руке, связка моих ключей во второй. Он не был похож слишком сильно, вот только в тёмных, почти чёрных глазах было что-то смутно знакомое.