Текст книги "Когда отцветёт сирень (СИ)"

Автор книги: Ai_Ais

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

И только тогда взгляд мой упал на часы, показывающие половину седьмого утра.

– Лёня-а-а.

– Что?

– Тебе бы поспать.

– Зачем? – растерянно осведомился он. – Совсем ведь не хочется.

– Просто потому, что тебе на работу в ночь, я ведь права?

– Вот перед ночью и посплю, – улыбнулся он. А пока я хотел бы… просто хотел бы…

Что хотел бы сделать Лёня, так и осталось загадкой, потому что в этот момент букет тюльпанов, всё ещё разделявший нас, был передан в мои руки окончательно – в поле зрения Лёни попала раскуроченная розетка.

– Тая! – воскликнул он. – Неужели сама пыталась?

– Да вот, хотела привести в порядок, – уклончиво, не говоря всей правды, ответила я.

– Отвёртка есть?

– Да вот в том-то и проблема, – улыбнулась я.

– Жди, я сейчас, – улыбнулся Лёня и исчез за дверью.

Вернулся он с аккуратненьким чемоданчиком в руках, наполненным и разнокалиберными отвёртками, и ещё кучей нужных мелочей.

Секунд за десять, не больше, Лёня уверенными движениями вернул розетку на место, и так старательно привинтил её к стене, что стон вселенской боли чуть не вырвался из-за моих сжатых зубов. Да, мне следовало обрисовать проблему несколько конкретнее, хотя я и слабо представляла, как обозначить Лёне момент, что мне нужно чуть расширить дырки в проклятой розетке.

– Пасиб, – буркнула я, отворачиваясь. – Пойду цветы в воду поставлю.

– Хорошо, тогда отнесу инструмент и вернусь. Я мигом, – пообещал мой аккуратный во всём Лёня. И когда он исчез за дверью, я поковыряла розетку ногтем – та была прикручена намертво.

…

Он не разрешил мне готовить завтрак и на этот раз пригласил к себе. Чувствовалось, что ночью он действительно не спал, – на столе красовался кособокий кекс, а рядом книга рецептов, высунувшая язык закладки на разделе выпечка.

– Вот, может, конечно, не шикарно, но я старался, – на всякий случай предупредил он, разливая по чашкам ароматный кофе.

– Очень вкусно, – похвалила я, откусывая. Бисквит и правда получился вполне удачным, если не считать похрустывающую на зубах соду. Но всё это казалось мелочью, чем-то незначительным, когда по крошечной кухоньке, выкрашенной бирюзовой краской, скакали солнечные зайчики, изредка замирая на тёплом деревянном полу. И не думала ни о чём, кроме того, что даже усы Лёни перестали казаться мне дурацкими и нелепыми.

…

Следовало признать, что ещё один день прошёл совершенно бесполезно, и в пути к сложному разговору с Лёней я не продвинулась ни на шаг, за что корила себя, проклинала последними словами. Ведь разговор – это только начало. Если допустить, что он поверит, следовало ещё разработать хоть какой-то мало-мальски жизнеспособный план. И эту стратегию предстояло придумать и претворить в жизнь самому Лёне. От одной мысли об этом меня охватывала печаль. Ну ладно я… но ему-то каково будет пытаться объяснить коллегам, что станция вот-вот взлетит на воздух?

А время шло, точнее брело равнодушно шаркая по асфальту подошвами обуви случайных прохожих. Ветер трепал златовласый день, рассыпая солнечные лучи, закалывая их в замысловатые причёски гребнями облаков, а мы с Лёней просто гуляли, не в силах расстаться. Я всё сильнее привязывалась и к нему, и к Припяти.

– Тая, а может, в кино? Вчера была премьера, – улыбнулся Лёня. – Как славно, что остались билеты.

…и было ужасно странно осознавать, что премьерой шёл фильм «Валентин и Валентина». Фильм, цитаты из которого я знала наизусть.

Время текло, как выбравшийся из-под ледяной корки ручей. Серебристой ниткой он сшивал всё теснее, острой иголкой колол колотящееся у подбородка сердце. И мне, и Лёне всё сложнее было подбирать слова.

– Знаешь… ты поспи всё-таки. Работа-то у тебя тяжёлая – всю смену на ногах.

– Я совсем не хочу спать, – вновь спорил он, когда мы вернулись к дому.

– Лёня…

Припять солнечная, весенний город. Тонкие стволы берёз, едва оперившиеся листьями кроны тополей, роняющие розоватый цвет вишни. Всё вокруг благоухало чистотой и свежестью, снова доносился сладковатый запах сирени, а меня на ногах удерживали только сильные, как ветви векового дуба, мужские руки.

– Проводишь меня до автобуса вечером? – попросил он тихо, касаясь губами моего лба.

– Помашу тебе в окно, – пообещала я, отчаянно борясь с желанием не расставаться ни на минуту, но вспоминая о предстоящем сражении с розеткой.

…

Добыть электричество для смартфона мне удалось ближе к ночи. Совершенно измотанная, я уже почти не испытала радости, когда экран гаджета вспыхнул голубоватым светом.

– Я же говорила, что победа останется за мной, глупая ты железяка? – заявила я смартфону и отбыла на диван. Спать.

========== Глава шестая, в которой Лёня ставит палатку, а Тая решается на непростой разговор ==========

Горят мои фотографии,

Умирают слова и неточности,

Это наша с тобой биография,

Наше безмятежное прошлое…

С. Бобунец

Никогда я не была хоть сколько-нибудь смелой и от проблем предпочитала прятаться самым что ни на есть классическим способом. Например, под одеялом.

Вот и утреннему солнцу, заглянувшему в окошко по случаю наступления двадцать третьего апреля, мною были предъявлены спина, средний палец правой руки и решительное нежелание признавать факт пришествия нового дня.

А солнце тоже проявляло характер, оно упрямо грело подушку, запускало кавалькаду солнечных зайчиков скакать по дивану, по полу и по моим плечам. Но я упорно смотрела в стену, оклеенную аляпистыми обоями, лишь изредка косясь на часы, показывавшие сначала половину одиннадцатого, но, когда – словно через мгновение – взгляд вновь вернулся к циферблату, стрелки замерли уже на отметке часа дня.

Этим утром я почти не вспоминала о Лёне, полагая, что после стольких напряжённых дней, а потом ещё и ночной смены он отсыпается теперь на узком своём диване. А может быть, и встал уже давно, с его-то неукротимой энергией.

Я вздохнула, пошарила под подушкой и извлекла оттуда зарядившийся смартфон, раз в пятый, наверное, за это утро подмигнувший мне голубым экраном. Да, с одной стороны, телефон был бесполезен – никаких тебе звонков или Интернета, но в его памяти, кроме всего прочего, остались фотографии, которые я и рассматривала, с тех пор как проснулась, просто беспрестанно.

Казалось бы, я отсутствовала дома – в две тысячи двадцатом году – всего пару дней, но за это время успела крепко соскучиться по тем людям, лица которых смотрели теперь из фотоальбома: мама, брат, отец, лучшая подруга, приятели из труппы и мой толстый кот.

Слёзы навернулись на глаза автоматически, когда я подумала, что Бандит теперь, верно, один в пустой квартире и отчаянно хочет есть. Он мяукает и зовёт на помощь, а я, я… я даже не знаю, вернусь ли когда-нибудь обратно.

Два дня я не вспоминала ни о чём, не думала ни о ком. Сначала слишком силён оказался шок, а потом… признаюсь, мне слишком понравилось общество Лёни. Но теперь, увидев милые черты маминого лица, улыбающегося с фото, руку отца на её плече, я поняла, что хочу домой отчаянно. Что мне не место здесь, среди забавно одетых людей, и не мне, а им принадлежит этот город. Что спаситель мира из меня выходит прямо скажем говённый не слишком хороший, а Лёня пусть лучше бы встретил кого-то другого, не меня.

А ещё я подумала, что являюсь младшим и самым избалованным ребёнком в семье, что папе в августе две тысячи двадцатого уже пятьдесят пять стукнет и он… он только на пять лет младше Лёни, родившегося, по моим расчётам, в тысяча девятьсот шестидесятом. А значит, выживи Леонид, ему бы к моим двадцати, наверное, шестьдесят уже бы исполнилось. И я почувствовала, как густой, свекольного цвета румянец расплёскивается по щекам от таких мыслей: мне нравился парень, который не то что в отцы, в деды мне очень даже годился.

В который раз я запрятала телефон под подушку и вздохнула, пытаясь взять себя в руки: «Нет, надо что-то делать, причём срочно. Вот пусть Лёня считает меня психопаткой, но сегодня же скажу ему всё… всё, что знаю».

Видимо, Лёня подслушивал под дверью мои мысли. Наверное, он вежливо выжидал, когда мой мозг примет решение, потому что, как только я назвала себя «психопаткой» и быстренько додумала всю мысль до конца, раздался громкий стук в дверь, и меня, разумеется, тут же смело с дивана.

На ходу натягивая треники, я почувствовала, что образы друзей и родных в голове растворяются, уступая место новым ожиданиям, радостному предчувствию встречи.

На этот раз, к стыду своему, обниматься полезла я первой. Даже толком не рассмотрев, я наскочила на опешившего Лёню, точно белка на кедр. И чтобы достать до плеч, чтобы прижаться щекой к щеке, мне даже пришлось наступить босыми ногами на его кроссовки, приподняться на цыпочки.

Он растерялся, но растянувшиеся в улыбке губы я почувствовала собственным лбом, как и: «Воб-брое ут-п-р-ро», размазанное этим прикосновением.

– А почему это ты ещё не одета? – деланно строгий голос Лёни нарушил всю магию момента, а сильные руки подхватили меня подмышки и аккуратно возвратили на пол.

Ойкнув, я уронила взгляд, крайне опасаясь, что, торопясь увидеть Лёню, забыла надеть какой-нибудь элемент одежды. Но пижамная куртка и треники находились на своих законных местах, поэтому я недоуменно воззрилась на собеседника.

– Не понимаю, – растерянно произнесла я. – Что?

Однако внешний вид Лёни кое о чём говорил. И смутные подозрения зашевелись в мозгу. Облачённый в спортивный костюм, болотного цвета клещёвку, с гигантским рюкзаком за спиной, Лёня улыбался, хоть и выглядел несколько растерянным.

– Как «что?» Вроде же договаривались вчера…

– Договаривались о чём? – всё ещё не понимала я.

– Что выспимся хорошенько, а потом с моими друзьями на рыбалку махнём. На все выходные. Заночуем в палатках на берегу.

Хорошо, что неэлегантный речевой оборот «твою-ма-а-ать», был проговорен чётко только внутренним голосом. Кретинка же, в моём лице, отчаянно подтормаживала и, не собираясь сдаваться, спросила довольно невинно:

– Договаривались мы с тобой? В смысле ты и в смысле я, да?

– Ага, – утвердительно кивнул Лёня. – В четырнадцать часов ровно от «Янова» уходит электричка. И если мы не хотим опаздывать, тебе следует поторопиться.

Я ошарашенно кивнула и попятилась в квартиру:

– Лёня, прости, я то ли забыла, то ли не расслышала. Когда мы вообще об этом говорили?

– Пока это дурацкое, скучное кино смотрели. Я и предложил.

– Хорошо, ты предложил, – не стала спорить я, вспоминая, однако, больше сюжет фильма и руку Лёни, упоительно поглаживавшую моё запястье весь сеанс, чем какие-то разговоры о походах и рыбалке. Честно. Впервые слышу и про дневную электричку. – И что ответила я?

– Ты сказала «угу», – улыбнулся Лёня обезоруживающе. – И я счёл это добрым знаком.

Признаюсь сразу: расчёты Лёни грозили срывом моим собственным планам. Я уже совершенно настроилась на разговор, на то, что покажу ему телефон. И вот теперь в дело вмешивались обстоятельства непреодолимой силы в виде рыбалки, электрички и компании друзей Лёни.

– Но… у меня нет спальника. Палатки тоже нет, – предприняла слабую попытку я, хотя и терзалась смутными сомнениями, что и на этот ход конём у Лёни предусмотрена контратака. А потому я и не удивилась, когда он пожал плечами и сказал:

– Да нет проблем: у меня с собой два спальника и палатка. Если не захочешь делить её со мной, я могу переселиться к кому-нибудь из ребят или найти тебе место у девчонок.

Я. Никогда. Не. Была. Ревнивой.

Но эти его «девчонки» подействовали на меня подобно красной тряпке для бычка на родео.

– Пять минут. Только умоюсь, – предупредила я, исчезая за дверью ванной.

– Понятно, – рассмеялся Лёня. – А ехать, значит, в пижаме планируешь?

…

Громыхая тяжёлыми колёсами, электричка отошла от станции по расписанию. Облачённая в джинсы и клещёвку, принадлежащую Лёне (ему показалось, что я замёрзла, дрожу, обгорела на ярком солнце и что-то не комфортно себя чувствую одновременно – нужное подчеркнуть), я ловила на себе весьма настороженные и чрезвычайно заинтересованные взгляды многочисленных ребят и девушек под кодовым названием «друзья». Нет, я, конечно, ничего не имела против, просто обычно друзьями у среднестатистического парня являются два, ну, максимум три человека. Здесь же компания Лёни занимала добрую половину вагона. Увешанные котелками, рюкзаками, ракетками для бадминтона и удочками, ребята старались… разместиться как можно ближе к нам с Лёней. Девушки с плохо скрываемым любопытством рассматривали меня.

Одна, представившаяся Оксаной, даже пересела вплотную, когда парни дружной гурьбой отправились в тамбур, покурить.

– Ничего себе у тебя причёска, – улыбнулась она, без разрешения, но аккуратно дергая меня за прядь, будто проверяя упругость кудряшек. – Ты где химию делаешь? Очень красиво.

– Это не химия, – дёрнулась я. – Волосы натуральные.

– Повезло, – улыбнулась Оксана. – А у меня прямые как палки и пачкаются за один день.

– Зато густые и цвет красивый, – улыбнулась я, рассматривая, как солнечный свет короной сверкал в её каштановых прядях.

– А вот брови лучше выщипать, – голос моей новой знакомой вдруг зазвучал строго. – Я уже поняла, что краситься ты не любишь и предпочитаешь естественность, но ходить с такими коромыслами над красивыми глазами – это просто преступление. Хотя… Лёньке, по-моему, только так понравиться и можно.

– Что? – не поняла я.

– Хочешь я тебе их потом выщипаю, – с азартом предложила Оксана. – У меня и косметичка с собой.

– Не, я это… – замялась я, лихорадочно соображая, как повежливее отказаться от предлагаемых косметических процедур и с содроганием вспоминая о моде прошлого столетия на жуткие брови-ниточки. – Спасибо, конечно, Оксана, но я как-нибудь сама. Соберусь и выщипаю. Обязательно.

Оксана кивнула и вдруг прижалась плечом к моему плечу ещё теснее:

– Слушай, а с Лёнькой-то у вас серьёзно или как? Он ведь у нас такой хороший, а всё один да один.

– Что? Я…

– Да ты не пугайся. Пойми правильно. Парень ведь замечательный, но я его с девчонкой впервые вижу…

Закончить феерически важную речь Оксане не дали возвратившиеся мальчишки. Они разместились на свободных местах, и вагон сразу наполнился шумом. Рядом зазвучала гитара, и кто-то затянул песню, слова которой показались красивыми, но незнакомыми.

Лёня аккуратно пробрался ко мне, совершенно невозмутимо оттеснив Оксану, и я с удовольствием положила голову на его плечо. Больше на нас с интересом уже никто не смотрел, а значит, следовало предположить, что в компании меня приняли.

…

Могу с уверенностью сказать, что дитя природы, задушенное во мне городским детством, не способно было на дикую жизнь совсем, а потому пиком моей робинзонады в любом случае стало бы: заблудиться в лесу, проплутать там сутки, а под занавес (в конце истории) замученному цивилизацией человеку (мне) наверняка случилось бы всем попом усесться в муравейник.

Вот почему, несмотря на относительную открытость местности, выбранной для туристического лагеря, и обилие людей рядом, от Лёни я старалась не отходить.

Он же простодушно принимал это за проявление романтичности с моей стороны, беспрестанно улыбался и… отвечал вежливым отказом на все предложения помочь с установкой палатки или хоть чем-нибудь ещё.

Позже, когда все остальные нашли себе дело: кто-то пошёл за дровами, кто-то сооружал полевую кухню, я всё слонялась вдоль берега вьющейся голубой лентой реки и задумчиво смотрела, как Лёня и ещё трое его друзей ставят сети.

– Если повезёт, будет уха, – улыбнулся он, проходя мимо.

«А если не повезёт, Тая испортит тебе настроение», – за ехидство я врезала бы внутреннему голосу под дых, даже не думая, что под дых по совместительству является и моей собственной частью тела.

Но, когда я глядела на хлопоты окружавших меня людей, заглядывала в добрые, улыбчивые их лица, тревога отпускала меня. «Не сейчас, просто чуть позже», – уговаривала я себя.

…

Нам «повезло». И аромат свежесваренной ухи заполнил пространство, хотя оно казалось таким огромным, таким свежим. Каким-то образом Лёня умудрился притащить в своём багаже даже шезлонг, который и был любезно предложен мне. И пока я с царствующим видом восседала на этом импровизированном троне, пытаясь понять, как у остальных получается обедать деревянной ложкой, которая и в рот-то не умещается, Лёня улыбался:

– Не правда ли, тут хорошо?

– Мне нужно с тобой серьёзно поговорить… – вырвалось из груди безотчётно.

…

Он держал меня за руку, когда мы удалялись в лес, почти вплотную подступивший к поляне. За спиной остался уютный лагерь. Лёня бережно поддерживал меня, помогая перешагивать бурелом, когда мы чуть углубились в чащу.

– Зачем так далеко уходить? – удивлялся он.

Я не ответила, только многозначительно посмотрела на него, и от взгляда этого Лёня тоже вдруг стал серьёзным, он ещё крепче сжал мою ладонь.

Мы шли ещё, наверное, с четверть часа, прежде чем я, едва не разрыдавшись, всё же собралась и остановилась. Я понимала, что впереди меня ждёт самый непростой в жизни разговор.

– Что с тобой, Тая? – ласково спросил Лёня, разворачивая меня к себе лицом. Как ребёнка он погладил меня по волосам, по щеке его пальцы спустились к подбородку. Ухватившись за него, Лёня поднял моё лицо, заглянул в глаза.

– Выглядишь растерянным, – всхлипнула я (девчонка, что с меня взять?), но взяла себя в руки, ещё раз нащупала в кармане джинсов телефон и…

– Лёня… прежде, чем я обо всём тебе расскажу, позволь мне… в общем, я… просто дело в том… – не могла подобрать нужных слов я, но, сжавшись, проронила едва слышно: – Дело в том, что сказанное может навсегда поменять твоё ко мне отношение. Может быть, ты сочтёшь меня сумасшедшей, а может, просто не захочешь видеть. Поэтому я хотела бы… эх, да, гори оно всё!

С этими словами я наступила на ствол когда-то поваленного замшелого дерева, чтобы было проще дотянуться до Лёниного лица. Я даже не успела закрыть глаза, потому что тело не слушалось совсем. Оно требовало закончить мысль действием, и… я прикоснулась. К. Его. Губам. Своими.

Лёня не вздрогнул, он не отстранился, и, казалось, что и сам давно этого ждал. Я почувствовала только тихий его вздох, подрагивающие пальцы, медленно спустившиеся с моих плеч, повторившие холмики лопаток, уютно устроившиеся на талии.

Время закончило своё существование в точке соприкосновения. И я эхом повторила «люблю», прозвучавшее продолжением поцелуя, а потом решительно установила почти привычный барьер, уперевшись ладонями в его грудь.

– Лёня, а теперь, Бога ради, послушай. Точнее, смотри.

Между нами теперь было чуть более десяти сантиметров, в которые уместилась моя ладонь с лежащим на ней смартфоном. Я нажала кнопку включения, гаджет тут же приветственно отозвался.

Выдержке Лёни могли бы позавидовать разведчики. Только улыбка сошла с его губ. Испуга, шока во взгляде не было, он смотрел вопросительно, выжидающе. На меня.

– Что это? – наконец спросил он.

– Эта вещь называется смартфоном. Прибор, который совмещает в себе функции беспроводной телефонии, возможности передачи текстовых сообщений. Ещё он умеет фотографировать и используется для доступа в сеть Интернет.

– Интерчто?.. – уже более растерянно спросил Лёня, видимо не разыскав среди сказанного знакомых терминов, кроме слов «текст» и «телефония». – Но как такое возможно? Откуда у тебя вообще такая штука?

Я отступила на шаг, не в силах выдержать растерянного взгляда. Песчаный замок заготовленной речи рушился на глазах.

– Я думала, что готова тебе сказать, что смогу внятно объяснить. Я несколько раз проговаривала про себя все моменты, но оказывается, вслух это звучит действительно бредово. Лёня, я скажу как есть, ничего не скрывая, но сразу оговорюсь – не знаю, как так получилось и почему это случилось именно со мной, но… дело в том, что меня не существует. Точнее не так. Я родилась в двухтысячном году. Тринадцатого февраля, – зачем-то добавила я. – Жила и не тужила около двадцати лет, пока в один из самых обыкновенных вторников не поспешила на репетицию. Я бежала, просто бежала вперёд в своём две тысячи двадцатом и столкнулась с тобой в тысяча девятьсот восемьдесят шестом. Помнишь, у подъезда?

Лёня ошарашенно кивнул, но, покосившись на смартфон, попросил:

– Продолжай, пожалуйста.

– Я не сразу поняла, что случилось. Понимаешь, и квартира моя вроде бы слегка похожа, и город напоминает мой за небольшими отличиями. Но потом смутные подозрения стали закрадываться, как только я внимательно осмотрелась. И… я вышла на улицу, купила газету – это было единственным, что пришло в голову. Так я поняла, что нахожусь в прошлом. Лёня, я не понимаю, как это произошло и зачем, но знаю, что впереди особенная дата… дело в том, что двадцать шестое апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года вписано в общечеловеческую историю кровью. Я никогда не решилась бы на подобный разговор с тобой из страха быть непонятой, но предстоящие события заставляют говорить, а смартфон… это просто единственная вещь, которая осталась у меня из будущего. Вот, посмотри, возьми его. Дурацкое доказательство того, что путешествия во времени возможны и что это случилось со мной.

Гаджет в пальцах Лёни смотрелся крайне нелепо, ведь он не представлял, что с ним можно сделать. Но даже прикосновение сделало своё дело. Лёня вдруг будто очнулся, вернул телефон и порывисто обнял меня:

– Тая, да мне всё равно! Конечно, предстоит привыкнуть к этой мысли, но будь ты хоть с Луны, это ничего бы не изменило.

– Что?

– Моего отношения к тебе, – уже совсем уверенно заключил он. – А теперь говори, что там с кровавой датой в истории. Если я правильно понимаю, ты хочешь что-то изменить, а я, конечно, тебе помогу. Сделаю всё, что смогу, обещаю.

– Разговор будет долгим, – выдохнув, предупредила я, усаживаясь на ствол дерева, увлекая Лёню за собой.

Одно его присутствие внушало теперь уверенность и спокойствие.

========== Глава седьмая, в которой Тая пытается объяснить необъяснимое и объять необъятное, а Лёня задаёт вопросы ==========

Всё пропало: я не вышел – я вылетел в двери.

Мне сказали, что я был подавлен, но я им не верю.

Я собой расстоянье от счастья до боли измерил.

Напролом пройду столько, сколько успею…

С. Бобунец

Никогда не считала себя дурой, но оказывается, пытаться говорить об атомных электростанциях, даже пересказывая прочитанное, имея недообразование в гуманитарной сфере, – это почти как играть в «Крокодил», с той лишь разницей, что предмета, который нужно показать, ты не знаешь. Вообще. Совсем. Вовсе. Однако, в отличие от классического «Крокодила», в моей версии развития событий, конечно, можно было говорить, но даже мне сказанное казалось набором случайных слов, чего уж говорить о Лёне?

Со всей очевидностью, в своих попытках объяснить я выглядела полной идиоткой, и если сначала лоб Лёни разделяла морщинка задумчивости и даже тревоги, то после того, как я, вконец измученная импровизацией, назвала реактор «рекактором», Лёня прыснул со смеху и предложил:

– Нет, Тая, вижу, что тебе тяжело. Может быть, вопросы стоит задавать мне, а ты попробуешь ответить?

Это было, пожалуй, самым логичным, рациональным и взвешенным предложением. Я улыбнулась, чувствуя гордость за Лёню. Да, гордое звание старшего инженера управления реактором досталось ему не просто так.

– То есть, если я правильно всё понял, авария произойдёт на четвёртом энергоблоке в ночь на двадцать шестое апреля? – его тон вновь стал серьёзным.

– Да. Насколько я помню из фильмов и статей, ваша смена будет проводить эксперимент. Вроде он называется «Испытание режима выбега турбогенератора».

– Хорошо, – в голосе Лёни снова послышалась напряжённость, – такой эксперимент действительно собираются проводить. Я видел программу, подписанную начальником станции, но в ней нет ничего из ряда вон выходящего. Энергоблок номер четыре вскоре будет остановлен и выведен на планово-предупредительный ремонт. Это периодически делается на каждом блоке, поэтому опыт и решили провести у нас. Ничего удивительного. Это просто рабочий момент. Но, Тая, попробуй, пожалуйста, вспомнить из источников, с которыми ты имела дело, что станет толчком к аварии?

Я густо покраснела и произнесла еле слышно:

– Лёня. К стыду своему, признаю – техническая составляющая интересовала меня мало. Наверное, в силу непонимания. Но я помню, что в одном из документальных фильмов указывали на конфликт на блочном щите управления. Вроде как ты и твой начальник Акимов спорили с руководителем эксперимента Дятловым о мощности, хотели нажать кнопку «АЗ-5», но в итоге реактор взорвался.

– Реактор что сделал? – побледнел Лёня, но тут же взял себя в руки и добавил: – Ведь это же невозможно. Ректоры такого типа не могут взорваться. Ты не путаешь ничего? Может быть, вышел из строя технологический канал, два? Может, рванул насос или… например, водород…

– Я не знаю, что такое «технологический канал», но, если он находится где-то рядом с реактором, взорвётся и он, и насос, и машинный зал целиком – всё будет уничтожено. На месте РБМК останется воронка, Лёня. Но я не помню, не могу говорить о причинно-следственной связи. Мне врезался в память только феноменальной силы взрыв. Такой, который поднимет в воздух многотонную крышку реактора, и когда она упадёт вновь, то встанет на ребро. На кровле будет бушевать пожар, а активная зона реактора окажется открытой и… – я осеклась, но Лёня попросил:

– Тая, продолжай. Что будет дальше? Как всё сложится?

– Погибнут люди, – всхлипнула я, но едва слёзы прочертили две мокрые тропинки по щекам, я почувствовала руки Лёни, прижимающие меня к себе, и тихое: «Ну же, Тая, не плачь. Говори».

– …двое сразу и двадцать восемь человек ещё в течение месяца от острой лучевой болезни. Их будут пытаться лечить, хотя полученные дозы превысят смертельные. У некоторых в несколько раз. И твой начальник Акимов, и множество коллег, и целый отряд пожарной охраны – все погибнут. – Я осеклась, но… честное слово, это было единственным способом предупредить. – И ты… ты тоже погибнешь, работая вместе с Акимовым. Не веря в возможность разрушения активной зоны реактора, вы отправитесь в самое пекло, чтобы вручную открыть вентили из-за, как вам покажется, сбоя в работе автоматики. Никто не поверит, что активной зоны уже просто нет.

Лёня смотрел ошарашенно. Вся моя пламенная речь о том, что погибнет и он, будто казалась для него пустой. Единственное, что он сказал, так это:

– Тая. Постарайся вспомнить хотя бы, во сколько произойдёт взрыв? Дело в том, что мне нужно придумать, как донести информацию до Акимова, чтобы не выглядеть идиотом. А кроме того, если… если…

Что будет «если», Лёня так и не сформулировал, но, очнувшись от шока, он вдруг совершенно спокойно сказал:

– Если что-то пойдёт не так, но я буду знать время, то смогу что-то предпринять уже по ходу дела.

– Лёня, но если нам поговорить с Акимовым? Если я поговорю с Акимовым так же, как с тобой, покажу ему смартфон?

– Тая-Таечка… – Лёня вдруг стал серьёзным. Он взял мою руку в свою. Он посмотрел в мои глаза, и, честное слово, впервые я предпочла замолчать. А Лёня тем временем продолжил: – Ни Акимов, ни любой другой здравомыслящий человек не поверит в путешествия во времени, хоть ты его по макушку этими смартфонами завали. Если говорить о руководителе эксперимента – там вообще труба. Никаких шансов быть услышанными, даже если ты Анатолию Степановичу машину времени покажешь и принцип действия на пальцах объяснишь. Он не то чтобы упёртый совсем, но дело своё знает. Уверенный, очень умный человек, во всём опирающийся только на науку и знания, приобретённые лично. И это не плохо. Понимаешь, Тая. Он – ведущий энергетик. Лучший в отрасли, а может, и вообще в стране, в мире. И говорю так при том, что как человеком я им не восхищаюсь. Характер у него непростой. Но сейчас интересно другое. Над программой эксперимента ведь люди далеко не серые трудились, расчёты проводили и проверяли-перепроверяли всё не раз. В конце концов и мы подготовку проводим серьёзнейшую. Я не могу взять в толк… к тому же ты говорила о конфликте, а это… как бы тебе помягче сказать… вовсе исключено в нашем деле. Гражданская атомная энергетика долго была ответвлением военного сектора и традиции свои сохранила. На станции строжайшая иерархия, где каждый отвечает за определённый этап работы, каждый наделён чётко ограниченным функционалом. Какие могут быть конфликты?

– Ты мне не веришь? – я не обиделась, но недоумевала.

– Верю. И думаю, что дело не в тебе, а в том, что писавшие статьи люди были не совсем откровенны, честны, компетентны. Я пытаюсь осознать и осмыслить, а кроме того, со всей очевидностью стоит признать, что ни с Акимовым, ни с кем-либо ещё говорить сейчас не стоит.

– А как же? – в отчаянии воскликнула я.

– Я сам всё сделаю. Я буду искать решение и думаю, что смогу понять. Так во сколько произойдёт взрыв?

– В половине второго, – упавшим голосом ответила я.

– И вот ещё что… – голос Лёни стальным клинком пронзил тишину, обступившую было нас. – Завтра ты соберёшь всё самое необходимое. Документы, деньги – все, что у тебя есть. И мои тоже возьмёшь…

– Я…

– И не спорь! Соберёшь вещи и поедешь в Киев. И если всё будет нормально, вернёшься двадцать шестого днём.

– То есть ты допускаешь, что может быть не нормально? После того, как обещал справиться?!

– Тая. Ты должна понять, что я сделаю всё от меня зависящее. Что я буду бороться, если потребуется. Но нет ничего и никого тебя дороже. И ты должна находиться в безопасности.

– Ни-за-что! – сталь отразила сталь. – Я тебя не оставлю. И… как ты вообще такое подумать мог?!

– Тая, я…

– Ничего не желаю слышать! И вообще. Не легче ли как-то сорвать эксперимент? Просто его сорвать?

Лёня снова промолчал. Глядя на меня так, что стало понятно – механизм был запущен до нас и ничто не сможет его остановить.

Меня била крупная дрожь. Несмотря на то, что Лёня так и не выпустил меня из объятий на протяжении всего разговора. Но так как сумерки уже спустились, укутали стволы деревьев, Лёня понял это по-своему.

– Нужно возвращаться в лагерь. Скоро станет совсем холодно и темно. Будем идти, переломаем себе ноги.

– Лучше бы ты переломал, – вдруг задрожал мой голос. – Может быть, тогда бы вышел на больничный и… и…

– Остался бы жив… – за меня закончил Лёня, и из уст его это прозвучало странно и страшно.

– Жив… – пролепетала я.

– Тая, зная теперь от тебя многое, даже если мне и не удастся предотвратить катастрофу, уж человеческих жертв я не допущу! И я не пойду, и Акимову не дам идти. Тут уж тебе точно беспокоиться не стоит. А теперь давай, возвращаемся. На больничный мне теперь точно нельзя. Да и ты вся дрожишь, простудишься.

…

Мы появились среди палаток, сизыми пирамидами возвышавшихся над укутанной туманной шалью землёй, только тогда, когда на небесной поляне, развернувшейся над головами, распустились серебристые цветки звёзд.