Текст книги "Когда отцветёт сирень (СИ)"

Автор книги: Ai_Ais

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

«Где-то дома в аптечке должен быть “Анальгин”… а гори оно всё! Лёня, ну как же ты мог?!»

Я не знала дороги, но спрашивала её у редких, переговаривающихся прохожих. Те лишь рассеянно указывали направление рукой и возвращались к диалогу. Их лица выражали смятение, испуг.

– Неужели какие-то слухи уже просочились? – думала я и всё бежала, бежала.

Здание медучреждения, обычно, видимо, не пользовавшееся популярностью, теперь напоминало растревоженный муравейник, где между людьми, одетыми по-граждански, сновали люди в белых халатах и даже милиция. При мне у входа остановилась карета «скорой помощи», и, распахнувший двери её крепкий медбрат, рявкнул нецензурно на двух подоспевших медработников, выражая негодование, что те недостаточно расторопны.

Я поднялась по лестнице и вбежала внутрь. Кое-как подобравшись к регистратору, я почти прокричала: «Топтунов Леонид, в какой он палате?» – но женщина в белом чепце и халате даже не оторвала взгляда от журнала, в котором что-то писала под диктовку: на её плече лежала телефонная трубка.

Суматоха в коридорах больницы царила невообразимая. Растерянные люди перемещались от кабинета к кабинету, о чём-то пытаясь узнать друг от друга. До меня доносились отдельные фамилии и слова, среди которых «взрыв», «пожарные», «Андрю-у-ушечка-а-а».

Я заглядывала в каждое лицо, вздрагивала, когда взгляд натыкался на очередную высокую фигуру. Здесь, в людском потоке были и почему-то не переодевшиеся пожарные, и станционные работники в белой униформе.

Я буквально за шиворот выловила одного из них и рявкнула: «Топтунов Леонид. Вы его видели? Где он?»

Мужчина, лицо которого было отчего-то почти багровым и мокрым, посмотрел на меня удивлённо, но всё же ответил: «А цех-то какой? Где твой Леонид работает?»

Я дважды обежала всё здание медсанчасти, заглянула в каждую палату и кабинет – Лёни нигде не было. Но вместо того, чтобы порадоваться, что он, возможно, выполнил своё обещание, моё нутро сковывала чёрная необъяснимая тревога. Чувство разрастающейся до вселенского масштаба беды. «Может быть, ещё раз посмотреть дома?»

И я вернулась на улицу, чтобы воплотить свой план, я сделала всего пару десятков шагов и… буквально налетела на них…

Лёня, облачённый в униформу станционного работника, шёл в компании ещё одного мужчины, очевидно со станции. Они о чём-то тихо разговаривали, не замечая меня, а я… я и звука выдавить не смогла, когда увидела.

Выглядели оба ужасно. Такая же багровая, будто обожжённая кожа лица, рук, отёчность, одутловатость. Лицо Лёни раздулось так, будто его покусали осы. Я едва не вскрикнула, дёрнулась и…

…и в этот момент Лёня увидел меня.

На секунду он остановился. В этой немой сцене замер и мужчина, находившийся рядом. Лёня вздрогнул, ссутулился, но моё оцепенение уже спало: широко раскинув руки, я бросилась не нему, заключила в объятья и, не выдержав, разревелась.

Да, наверное, любой другой на моём месте как-то бы сдержался, любой другой стал бы что-то говорить. Но у меня слов не было. Только завладевшее всем существом отчаяние от осознания того, что обещания он всё же не выполнил.

– Тая… Таечка, – нежно гладил он меня по волосам. – Ты прости, милая, хорошая. Я… я…

Стоявший рядом мужчина деликатно кашлянул и предложил:

– Вы тут давайте, разговаривайте, а я тебя внутри подожду, Лёнь.

– Нет-нет, я всё… я уже… я с вами, – нужное слово никак не подбиралось, и, отпустив плечи Лёни, я вцепилась в его обожжённую руку.

Нужно ли говорить, что в палату их определили не сразу? Сначала ребят направили с длинную очередь к кабинету врача, за время сидения в которой я познакомилась со спутником Лёни, представившимся самостоятельно: «Акимов. Александр Фёдорович. Можно просто – Александр».

Я коротко пискнула своё имя и предпочла замолчать. Ни на мгновение не отпуская руку Лёни, я понемногу приходила в себя и прислушивалась к их диалогу.

Тихо-тихо, вполголоса, они воспроизводили то, что случилось ночью на станции. Я старалась понять, где произошёл критический момент, но в повествовании всё выглядело таким ровным, что я так ничего и не поняла, и в унисон моим мыслям Акимов резюмировал: «Ничего не могу понять. Почему взорвалось? Мы всё делали правильно. Давай ещё раз, сначала, Лёнька».

И Лёня снова заговорил. Он продолжил, когда их определили в палату, когда у постели появилась медсестра и заявила строго:

– Сейчас буду ставить капельницы.

– Не стоит, я хорошо себя чувствую, – ответил Лёня.

– Откажетесь сейчас, потом двойную дозу капать будут.

– Хорошо, – не стал вредничать он.

– А вы кто? Чего здесь делаете? – в суматохе медсестра не сразу заметила меня.

Акимов, опередив нас, заявил не менее строго:

– Жена она ему. Имеет право быть рядом. Родственникам не запрещают.

– Раз жена, пусть пулей несётся домой и тащит всё необходимое. Думаю, что одной капельницей и одним днём тут не обойдётся, – без доли раздражения, но всё ещё холодно сказала медичка.

– Сами разберутся, – стал спорить Акимов. – Вы лучше… это… я тоже на капельницу согласен.

И она исчезла за дверью, а я сильнее прижалась к Лёне, всё ещё сидящему на кровати. Тело колотила крупная дрожь.

Несколько мгновений спустя в палату заглянул парень в очках. И судя по ожогам на его лице – он тоже работал на станции.

– Эй, Вовка, кто из наших ещё здесь? – спросил Лёня, едва завидев парня.

– Да полсмены, наверное.

– А из старших?

– Так Саша только и Степаныч.

– Степаныч тут? – удивился Акимов.

– В восьмой палате, – ответил Вова и вдруг резко скрылся за дверью, из которой тут же появилась медсестра, вкатывающая штативы.

– Нет, ну как детский сад, ей-Богу, – выдохнула она и не теряя времени подошла к Акимову, ловко засучила рукав его халата и приказала. – Лежите спокойно, а то синяк будет.

Но Александр даже ойкнуть не успел, как ловко она поставила капельницу. Следом пришёл черёд Лёни. И пока медсестра возилась с иголкой, ворчала, что вены у Лёни глубоко, что найти их трудно, я, наконец, впервые поймала его взгляд.

И если можно было бы описать словами всю тоску, она получилась бы глубже и шире, чем Мировой океан. И если в палате мер и весов в Севре под отдельным куполом предположить существование экспоната «раскаяние», его, наверняка, тоже лепили со взгляда Лёни.

Безмолвное «прости» и торопливый мой ответ:

– Я не сержусь…

И я не сердилась. Я вообще старалась молчать, наблюдая, как усталые воспалённые веки смыкаются, когда медсестре удалось поставить капельницу.

Я думала, что он уснёт, но как только последняя капля лекарства из системы перетекла в вену, а я закрыла клапан, Лёня снова открыла глаза.

– Лучше? – улыбнулся Акимов, выглядевший теперь заметно бодрее.

– Намного, – усмехнулся Лёня. – Впервые за утро чувствую себя человеком. И знаешь… есть у меня желание послушать, что скажет Степаныч. Он же видел показания приборов всех трёх пультов. Он…

Лёня было осёкся, но уже поднимающийся с кровати Александр поддержал:

– Хорошо, что Степаныч здесь. Я бы тоже его послушал.

– Сестра, сестра-а-а, – позвал Александр вовремя появившуюся медичку. – Не могли бы вы снять эту штуковину. Уже прокапало.

– Лучше? – улыбнулась женщина, вынимая иглу.

– Намного, – в усы усмехнулся Александр. – Спасибо.

Но, несмотря на браваду, оба они поднялись не без труда, и надежда на то, что всё ещё может обойтись, лопнула как мыльный пузырь, когда я ухватила взглядом гримасу боли, проскочившую по лицу Лёни.

– Мне тебя тут подождать? – спросила я у Лёни.

– Зачем? – удивился он. – Ведь ты – это всё равно что я, только в другом теле.

И это неловкое признание заставило меня покраснеть до кончиков ушей, вцепиться сильнее в его руку и проследовать по коридору, где всё ещё толпились люди.

Мне предстояло увидеть Степаныча. И несмотря на то, что имени и фамилии Александр и Лёня не называли, я сразу поняла, что речь шла о руководителе эксперимента Дятлове.

…

Несмотря на то, что другие палаты были заполнены, ну, или по крайней мере никто больше не томился в одиночестве, Дятлов находился в помещении один.

Он уже успел переодеться в больничную пижаму, получить пару капельниц и, судя по всему, избавиться от иголок самостоятельно. Об этом красноречиво говорил чёрный синяк в сгибе локтя и беспомощно повисшая на пустой бутыли система. Медсёстры так не делали, сразу убирая инвентарь.

Мне показалось, что до нашего прихода человек этот беспокойно метался по комнате, размышлял. Густые его тёмные волосы, обильно тронутые солью седины, были всклокочены, а поза казалась напряжённой сверх всякой меры.

Он стоял у окна, опираясь на спинку кровати ладонями, но смотрел вовсе не на улицу, а в одну точку прямо перед собой. Кустистые брови, придававшие и без того строгому лицу ещё большей мужественности, были сдвинуты на переносице, а поджатые губы выдавали запущенный мыслительный процесс.

Признаюсь, Дятлова я представляла по-другому. Более старым, наверное. С бородкой и животом.

Но передо мной предстал не мужчина – скала. Эдакий крепкий как дуб сибиряк с орлиным взором и подтянутым телом, глядя на которого сразу становилось понятно, что физической и умственной нагрузками Анатолий Степанович не пренебрегает. Дятлов выглядел едва ли старше Акимова.

Войдя, мы не спешили заявить о своём присутствии. Александр и Лёня замерли в дверях, а я и вовсе укрылась за их спинами.

Не знаю, сколько мы так простояли, пока Александр не сказал громко и чётко:

– Степаныч, ну что? Как оно?

– Саша, Лёня, ну, здорово, что ли, мужики. Да ничего, хапнули немного, но жить будем.

Дятлов в два шага преодолел расстояние между нами, пожал руки обоим. Когда же очередь дошла до меня, мужчина замер в немом вопросе.

– Это Тая, – представил Лёня, более ничего не прибавив.

– Дятлов, – коротко представился Анатолий Степанович, а затем пожал и мою руку тоже. От этого рукопожатия у меня едва ли не хрустнули кости. Впрочем, оно явно означало, что я могу остаться. Однако, на этом гостеприимство закончилось.

Я дожидалась приглашения сесть, но Лёня просто подвёл меня к прикроватной тумбочке и, за неимением альтернатив, усадил не неё. Мужчины же встали вплотную и… снова стали обсуждать то, о чём я слышала уже несколько раз. О том, что произошло на станции.

Я не мешала, сидела себе тихонечко как мышка и всё поражалась, что говорили они в точности то, о чём я читала. Но вместе с разговором приходило жуткое понимание, почему Лёня ничего не смог сделать. Почему никто бы не смог. Мужчины обсуждали провал по мощности, после которого было принято решение эту мощность поднимать.

– Где была ошибка и была ли она? – беспомощно повторял Дятлов. – Мы действовали согласно регламенту. Мы не нарушали ни одного пункта. Не было причин усомниться в том, что все системы работают исправно.

– Хорошо бы посмотреть, что даст «машинка», – вставил Александр и остальные согласились: «Дело говоришь». Я вообще не понимала, о чём речь, но в память врезалось про «поднятие мощности». Что-то было в этом знакомое. Знакомое-порочное. Но что?

– «АЗ-5». Я в толк не возьму, почему взорвалось после нажатия кнопки? Этого просто не может быть! Это невероятно!

И сразу после этого восклицания в дверь заглянула наша знакомая медсестра и очень недовольным тоном заявила:

– Я их по всей больнице ищу, а они тут светскую беседу ведут. Акимов, к вам, между прочим, жена. Но сюда не пущу, не велено. Спускайтесь. Да и вы, девушка… пора бы уже и честь знать. Здесь режим. Здесь больные люди.

Она всё ещё ворчала, когда Акимов, быстро распрощавшись с Дятловым, виновато уточнил: «Я попозже вернусь».

Лёня же дёрнул меня за рукав и попросил вполголоса:

– Давай вернёмся.

– Тебе хуже? – спросила я и, глядя в бледнеющее его лицо, поняла, что вопрос был задан чисто риторический.

– Иди, скорее. Я сейчас догоню. Спущусь за водой и тотчас вернусь.

Лёня исчез за дверью, а я… отчего-то я на секунду задержалась.

Дятлов замер в той же позе, в которой мы застали его, когда пришли, будто завершился какой-то очередной, ведомый только ему цикл. Его взгляд снова был направлен в пространство, и он, казалось, вовсе не замечал ничего вокруг. Но уйти молча я не могла. Я замешкалась на секунду, молвив неловкое:

– Д-с-с-виданья.

Он не сказал мне прощальных слов в ответ. Но вместо того его взгляд будто включился на секунду. И он спросил:

– Тая? Я всё думаю о том. О том, Тая, что было бы, не подними мы мощность повторно.

– И… что было бы? – спросила я рассеянно и не понимая, о чём речь.

– Всё в любом случае случилось бы. Теперь или потом.

Я не стала больше говорить ничего. Я тихонько шмыгнула за дверь. Я снова бежала… мне надо было оказаться рядом с Лёней.

Он лежал с закрытыми глазами, и к вене снова тянулась система. Капельки лекарства медленно попадали в неё и…

Я тоже медленно подошла и тихонечко села рядом.

Я на самом деле думала, что он спит, потому и позволила сдерживаемым слезам убежать по щекам под воротник водолазки. Я была уверена, что он не видит, поэтому вздрогнула в ответ на вопрос:

– Ну почему ты плачешь? Всё же сердишься?

– Нет. Нет, Лёнечка, нет, клянусь. Но ответь мне на один вопрос: почему ты всё же пошёл туда, где опасно? Ты ведь знал, что нельзя идти!

Он замолчал, и показалось, что я не узнаю ответа на свой вопрос, но после минутной паузы, затянувшейся, наверное, на век, он ответил:

– Тая. После взрыва пропали двое. Два станционщика, товарища, друга. Мы пошли искать. Не только я один: в основном все, кто мог покинуть свои места, пошли искать, арматуру тягать и стараться хоть что-то сделать. Тая, я не мог даже представить масштабов произошедшего и как мой разум, моя совесть отреагируют на это.

– Значит, ты поступил по соображениям совести? – не дала закончить ему я.

– Именно, – ответил Лёня и улыбнулся. И я поняла, что для него самым главным было то, чтобы я поняла и приняла его поступок.

Я приняла, хотя и НЕ поняла.

Зато я придвинулась чуть ближе, склонилась над ним.

– Я, наверное, такой уродливый, – усмехнулся Лёня. – А ты такая… ослепительно-красивая.

– С ободранным подбородком и «фонарём» в полщеки – сама красота, – попыталась пошутить я. – Лёня. Поверь, мне всё равно, как ты выглядишь.

И в подтверждение своих слов я губами коснулась его лба.

– Это может быть опасно, – прошептал он так, чтобы не услышал вернувшийся в палату Александр, обнимавший трёхлитровую банку молока. – Может, тебе лучше домой пойти?

– Никогда в жизни! – заявила я в ультимативной форме.

И я сидела рядом, пока солнце не стало клониться ко сну. Я сидела до тех пор, пока в палату снова не зашла медсестра и не приказала:

– Так, Акимов, Топтунов, Савченко, Михалюк, Серов – будьте готовы. Вас переводят в другую больницу. В Москву.

Я едва ли не кричала. И, наверное, это отчаяние в полной мере отразилось в моём взгляде, потому что Лёня понял. Понял, но не дрогнул. Он крепко сжал мою руку и вдруг отчётливо произнёс:

– Тая. Я не умру. Я буду бороться до последнего, слышишь? И ты. Ты держись тут. Я дам телеграмму.

– Кому?

– Тебе.

– Не за чем. Я еду с тобой.

– Нет.

– Да. Что из вещей тебе принести? Я сейчас пулей домой и вернусь. Что тебе нужно взять с собой?

– Паспорт, – не стал спорить он, и взгляд его потеплел, наполнился надеждой. – Паспорт и ещё… возьми другие очки. Моими нельзя пользоваться.

И я бежала вновь. По спокойным ещё и живым улицам Припяти. Я бежала изо всех сил. Пока не увидела ставший родным подъезд. В спешке я даже не сразу заметила, как изменился пейзаж вокруг. И пока доставала ключи, не сразу увидела выходящего из подъезда человека, на которого налетела со всего маху. Рассыпаться в любезностях и извиняться мне было решительно некогда, а потому, неловко отпихнув парня в сторону, я на ходу пробубнила: «Ты-эт-прости, пожал-л-ста» – и поскакала по лестнице.

– Эй, – окликнул он меня уже на подходе к следующему пролёту.

Я обернулась и увидела… Лёню.

========== Глава одиннадцатая, в которой Тая пытается анализировать на фоне сильнейшего удивления в жизни ==========

Я с рассвета тупо прячусь от света,

И, крадучись, пытаюсь подобраться к окну.

Прошлой ночью я видел точно,

Как ты надувала на небе Луну.

С. Бобунец

«Ву-у-у-у-уф», – гулко хлопнула за спиной дверь, обитая вишнёвого цвета дерматином, отделяя от потрясённой меня нечто сознанию необъятное, необъяснимое. Будучи не в силах устоять на ногах, я буквально стекла вниз по полотну и осталась сидеть в позе тряпичной куклы: собственные руки, ноги и даже мозг – отказывались подчиняться. Тот лишь лениво транслировал отдельные кадры хроники событий последнего получаса, словно желая окончательно закоротить сознание.

Виделся мне Лёня, лежащий на больничной койке. Багрово-красное отёчное лицо его казалось ещё более воспалённым на фоне белоснежной наволочки с печатью «МСЧ №126». Я кричала… как вдруг на смену виденью приходило новое: совершенно здоровый и смущённый Лёнька, встретившийся мне по дороге домой, куда я бежала за ЕГО очками.

Лёня говорил почти те же самые фразы, что я слышала буквально шесть дней назад. И ими он будто намеренно направлял наш диалог по уже известному сценарию, будто написанному кем-то свыше. За нас и для нас. Сценарию, который мы не в силах изменить…

«День сурка, да и только», – произнесла я и закрыла глаза. Разговаривать с собой вслух становилось едва ли не доброй традицией.

Однако, долго причитать я не умела. Когда первый шок понемногу стал проходить, ко мне вернулась способность мыслить конструктивно и… распирающая грудь радость, что Лёня жив и здоров. Мне были неинтересны причины, главное, что он снова смотрел на меня с неукротимым интересом, говорил то, что я уже слышала, а значит… значит… нет, мне было просто необходимо проверить свою гипотезу!

Недолго думая, я выскочила во двор и понеслась по знакомому маршруту.

«Энр-ге-тик» сегднш-ный», – запыхавшись попросила я продавца, звякнув о блюдечко монетками. И когда я вцепилась в газету, заметила её взгляд. Думаю, в женщине отчаянно боролось воспитание и желание покрутить пальцем у виска. Чтобы второе окончательно не побороло первое, прежде чем развернуть издание, я отошла в сторонку и села на лавочку, едва переводя дыхание.

– Двадцатое апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, – прочитала я и тут же, улыбнувшись, кое о чём вспомнила. Да! Три ярко-жёлтые полосы, отпечатавшиеся со свежеокрашенной лавочки, уже знакомо перечеркнули будущее моих джинсов, хотя предупреждающая табличка красовалась совсем рядом. Мне хотелось плакать… но и смеяться хотелось тоже.

Домой я шла, нет, бежала, едва касаясь земли. Вот-вот навстречу из-за поворота должен был появиться Лёня с авоськой, наполненной продуктами. Так и произошло. Равно как и его робкая попытка продолжить «знакомство». Сердце пело от возможности пережить все эти моменты заново. Потихоньку в чёрном болоте, разлившемся внутри, расцветали лилии. Но если я уже горячо любила, Лёне только предстояло проникнуться симпатией. И ещё… ещё впереди у нас была почти целая неделя. Неделя на то, чтобы поговорить о катастрофе и разработать план по спасению мира.

Я пообещала себе, что на этот раз не стану тянуть.

Однако то, что у Вселенной присутствуют свои коррективы для моих блестящих идей, стало понятно как-то сразу. И если Провидение позволяло исправить некоторые откровенные ляпы в виде начинки для пирожков, то основная канва событий могла похвастаться полным отсутствием гибкости и вариативности. Даже диалоги, происходившие между нами, до противности напоминали те, что предлагают компьютерные игры, когда, например, на одну фразу игрового персонажа всплывает меню в виде трёх возможных вариантов, непременно ведущих к определённому ответу.

Однако, унывать мне было решительно некогда, и в те минуты, когда Амур терял бдительность, я отчаянно разыскивала возможность выложить Лёне всё сразу, с ходу. Я не боялась быть непонятой, не боялась, что он рассмеётся в лицо. Во-первых, слишком чётко перед моим внутренним взором стоял его образ с радиационными ожогами, очень мотивирующий к действию, а во-вторых, я бессовестно жульничала знала, что по природе своей Лёня просто совершенно не способен на издёвки, насмешки, что в любом случае он выслушает внимательно.

Но снова и снова мои планы, точно деревянные корабли, налетевшие на скалы в шторм, рассыпались в щепки. И как только я настраивалась поговорить, нащупывая в кармане заветный смартфон, Лёню тут же что-то отвлекало. Доходило до абсурда, и когда в очередной раз я решилась, в дверь Лёни (а мы находились именно у него) постучали, будто пожар бушевал во всём подлунном – кроме этой квартиры – мире, и Лёне ничего не осталось, как пообещав мне: «Минуточку», отправиться открывать.

Нужно ли говорить, что через минуточку и даже через час он не появился? Подоспевший сосед похитил Леонида для устранения коммунальной аварии на даче в виде лопнувшей трубы. Да, Вселенная будто пыталась сказать: «Дорогая Тая, ты дура, тогда, в первый раз момент для разговора ты выбрала более удачно. Не лучше ли подождать?»

И я ждала. Ждала туристической вылазки на берег реки, как еврей – манны небесной. Ждала разговора с ничуть не меньшим волнением, чем впервые, попутно внимательнее приглядываясь к жителям Припяти и даже разыскав новых «старых» знакомых.

Я не отказала себе в удовольствии прийти во двор к Акимовым с раннего утра, чтобы увидеть, как они, держась за руки, ведут своего сына в детский сад. Мне нравились улыбки на их безмятежных лицах, нравилось тепло, исходившее от них.

И снова воспользовавшись «Столом справок», я разыскала дом Дятлова, застать которого мне удалось только на вечерней заре. Нет, я не думала подходить к нему, понимая, что лучше Лёни кандидата на роль спасителя мира всё равно не сыскать. Просто соблазн увидеть, как Дятлов выглядел до аварии, был очень велик. И надо сказать, что был он самым обыкновенным, если не считать осанки и стати, по-видимому, приобретённой из-за здорового образа жизни. Вот и теперь Дятлов предстал передо мной в олимпийке и трениках, разминающимся перед пробежкой.

Удивительно. Снова в воздухе воцарились мир и спокойствие, маленький городок казался беззаботным под карамельными лучами весеннего солнца. Я понимала, что в дела Вселенной вмешаться мне всё же предстоит, но только тогда, когда она сама предоставит возможность.

…

Нужно ли говорить, что шок от разговора со мной Лёня испытал ничуть не меньший, чем в прошлый раз? Но обнадёживающим фактором стало то, что я могла ответить на некоторые его вопросы более подробно. Правда, не потому, что вспомнила прочитанное ранее, а оттого, что слышала о случившемся от него самого. Однако, эту часть информационного блока я по понятным причинам решила утаить. Лёне со всей очевидностью по маковку хватало моего «прошлого из будущего», так что не стоило додушивать его временными петлями. Я разрешила себе думать, что нового козыря из колоды получила не без потерь из собственной нервной системы, поэтому расклад виделся справедливым. Я терпеливо отвечала на вопросы, с неудовольствием замечая, что Лёне более расширенная информация не давала ровным счётом ничего.

– То есть после провала по мощности нам удалось поднять её до приемлемого значения, но после окончания опыта и сброса «АЗ-5» рвануло? – лёнькины глаза в сумерках светились не хуже радия-226.

– Боюсь, что это именно так.

– А… в этом твоём интернете ничего не было написано, почему так случилось? Что именно произошло? Какой процесс дал толчок?

– Лёня, для меня вообще сложно понять, как тормоз может стать газом, – повторила я фразу, услышанную от Акимова в медсанчасти. Сама себе при этом я виделась профессором, претендующим на звание академика наук, Лёне, по-видимому, так не казалось.

– Но это же бред!

– Ты мне не веришь? – не то чтобы не обиделась я.

– Верю, – Лёня уткнулся губами в мой затылок. – Тебе верю безусловно, но разум охватить не может.

…и странно, и снова тревожно стало мне после этого разговора. Пока мы возвращались к костру, я настоятельно предлагала обсудить с коллегами сказанное мной.

– Тая, ты что, в самом деле предлагаешь рассказать Дятлову или Акимову про путешествия во времени, думаешь, что мне следует предъявить им тебя в виде доказательства? Нет, действовать надо по-другому.

– Но как?

– Мне подумать надо.

Я была и раздосадована, и растеряна одновременно. Настолько, что с языка чуть было не сорвалось: «В прошлый раз, когда ты так сказал…» Впрочем, хорошо, что не сорвалось.

…

День «икс» приближался. И если раньше время в осознании неизбежности тянулось медленно, то теперь оно летело на всех парах. Я держалась за руку Лёни всё чаще и крепче, с надеждой заглядывала в его глаза, но он только менял тему и обещал: «Всё будет в порядке, Тая. Всё будет хорошо. Вот увидишь».

– Но, если заявить о сомнениях, попросить отменить эксперимент?

– Боюсь, что это невозможно. Подобное заявление нужно подкреплять доказательствами, фактами, а у нас ничего нет. Ты же понимаешь, на каком уровне утверждена программа? Кто станет нас слушать, когда кроме невнятных догадок мы ничего не можем предоставить.

– Следуя твоей логике, чтобы бюрократы поверили, нам нужно показать им раскуроченный реактор. Только тогда к нам прислушаются, да? Откуда же нам взять подобную модель?

…и я впервые пожалела, что не сфотографировала горящий энергоблок на смартфон, когда у меня была возможность. И пусть тогда бы пришлось обрушивать на несчастную лёнину голову ещё и рассказ о временных петлях, это было бы контраргументом. Даже для коллег Лёни. И плевать на то, что рассказать пришлось бы обо всём «от» и «до».

Я проклинала себя за глупость. Впрочем, в своё оправдание могу сказать: на тот момент мне было не до фотоотчётов. Дурацкий интернет. Свинство с его стороны отсутствовать в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году.

…

Двадцать пятого апреля я никуда не ушла от Лёни. Не было потребностей бродить по городу. Не было необходимости задавать себе вопросов, не находить на них ответов и скучать по родным. Всё это я уже сделала в прошлый раз, как и поняла, что вряд ли когда-то их увижу, вернусь домой. Мне не хотелось признавать и тот факт, что во второй раз всё получилось даже ещё хуже, чем в первый.

Но одно я знала точно: что этот последний день хотелось провести с Лёней.

Я сидела на подоконнике в его залитой солнцем кухне и болтала босыми ногами в воздухе.

– Если ты вывалишься в окно и убьёшься, я тебя убью, – пригрозил он с улыбкой.

– Во второй раз?

– Обязательно.

Он подошёл ко мне и крепко обнял, дав понять, что не позволит вывалиться. И я решилась на разговор, не нёсший смысловой нагрузки, но важный для него.

– Знаешь. Насчёт знакомства с родителями… да, я поеду с тобой в Таллин.

Он уходил на вечерней заре улыбаясь, не веря в то, что должно было произойти. Я же решала уравнение на тему промахов, пока возвращалась в город. Снова, как и в прошлый раз, я провожала его до самой станции.

Но домой я не пошла. Я не знала, что будет дальше, но понимала, что с большой долей вероятности, история повторится. А может быть, сделает и очередной виток, петлю.

Город же не подозревал о том, что знаю я. Он просто доверчиво смотрел на меня, моргая жёлтыми глазами горящих окон. Он казался сонным. Он хотел отдохнуть.

«Спокойной ночи, милая Припять. Спокойной ночи и прости, что не смогла ничего для тебя сделать», – прошептала я, чувствуя, как наворачиваются слёзы.

И я не вернулась домой, не закрыла за собой дверь, обитую вишнёвого цвета дерматином. Я просто бесцельно бродила по улице, вдыхая аромат сирени. Я с удовольствием заметила, что ошибалась в темпераменте городка, и даже ночью он оставался живым: по слабоосвещённым аллеям, держась за руки, бродили парочки, не желавшие в упоительно тёплую погоду расходиться по домам.

«И вы меня простите, все простите меня», – проговорила я чуть слышно.

И вдруг до меня донёсся слабый порыв ветра. Тёплого, несущего оборванные с яблонь лепестки. Он запустил свои призрачные пальцы в мои волосы, будто поглаживая их, но не своими – лёниными руками. Я согласна носить звание главного сумасшедшего и… мне показалось, что слышу его голос. Вот только слов разобрать не получилось.

Даже в половине второго я не пошла домой, хотя стало прохладнее. Кутаясь в куртку, я продолжала бродить по улицам, то и дело поглядывая на часы. «Пять минут, три, одна», – отсчитывал разум. Я повернулась спиной к станции и…

========== Глава двенадцатая, в которой отцветает сирень ==========

Меня обступила кромешная тьма, к земле придавила тишина. И не сразу поняла, что абсолютное отсутствие огней и звуков наступило от того, что я зажмурилась изо всех сил, ладонями зажала уши и слышала теперь только собственный голос, считавший от одного до десяти и обратно. По кругу. По нескончаемому кругу.

«Ну же, Тая, открой глаза», – вмешивался не в своё дело внутренний голос. «А если и открою, – отвечала ему я, – что увижу? Зачем на это смотреть?»

Но всё же мне пришлось взять себя в руки хотя бы просто потому, что стоять до бесконечности спиной к станции у меня всё равно не получилось бы. Я открыла глаза, убрала ладони и обернулась.

Она стояла едва различимая в предутренней влажной дымке. Холодало и над землёй расчёсывал влажную бороду туман. Я не верила глазам – никаких всполохов огня, никакого «северного сияния» от ионизирующего излучения над станцией – ничего. Все четыре энергоблока стояли в ряд, на самых что ни на есть собственных местах, и станция продолжала работать.

Дрожь, подобная землетрясению у острова Хонсю в две тысячи одиннадцатом году, била моё тело, когда я решилась и взглянула на часы. «Три четверти третьего», – пробормотала я, всё ещё не веря в происходящее, проведя на границе миров сознания и ужаса более часа.

Но за оцепенением всегда приходит пора активных действий, а потому, сама не понимая зачем, я со всей скоростью понеслась к станции.

Мне было и жарко, и холодно одновременно. Да так что клацали зубы, а под странной испариной бежали мурашки по ощущениям не уступавшие в размерах майским жукам. Способность размышлять отказала мне начисто, и лишь редкими вспышками на горизонте сознания возникали стихийные мысли: «Всё, – думала я. – Неужели всё кончилось? У нас получилось, и Лёня, именно Лёня спас всех? И станцию, и людей, и… чёрт возьми, он действительно спас целый мир!» Но стоило мне так подумать, как радость тут же лопалась, точно воздушный шар, налетевший на гвоздь, сменяясь тревогой: «С чего я вообще взяла, что всё кончилось? Дятлов же говорил, что не теперь, так потом… возможно они просто замешкались и в данную минуту готовятся проводить свой эксперимент. И напрасно я бегу к станции. Возможно, смерти своей навстречу тороплюсь. Если реактор всё же взорвётся и выпустит наружу весь ужас, что таит внутри, я же тоже тогда умру от лучевой болезни, ветер-то сегодня встречный».