Текст книги "И вспыхнет новое пламя (СИ)"

Автор книги: afan_elena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Не успеваю разобраться в этом, потому что в следующий миг тяжелый удар справа выбивает из меня дух. Я отлетаю в сторону и, больно ударяясь, падаю на пол. Пит вскакивает с кровати и бросается ко мне, нависая сверху, как громадная глыба льда, готовая меня раздавить. На его глаза падает тень, я не вижу зрачков, но уверена, что сейчас Пит безумен. «Сама виновата», – подсказывает внутренний голос. Я скалюсь в ответ: «Он почувствовал, что я его целую, значит, это было не зря». Уверена? Рука Пита тянется ко мне и, схватив меня за волосы, словно куклу, поднимает вверх. Он рычит, как зверь, готовый разорвать жертву, и у меня внутри все сжимается от страха. Что ж я натворила? Взмах второй руки Пита – и адская боль пронзает грудь, когда его кулак врезается в меня. Я думала, что знаю боль? Вот теперь мне действительно больно, слезы льются рекой, но я не замечаю их – мое сознание забилось в темный уголок и сидит, воя от ужаса.

– Переродок! – кричит Пит и на этот раз целится в лицо. Хочу закрыть глаза, но тело не слушается. Палата, коридор, да наверняка, весь медблок заполняются моим истошным воплем. Кулак замирает всего в сантиметре от моего лица, и я чувствую, как сильно дрожит рука Пита от напряжения, будто в этот момент в нем самом происходит борьба. Он решает, стоит ли меня убить? Надо, что-то предпринять, и срочно!

– Пит, – зову я, ощущая во рту странный вкус. Кровь? – Пит, пожалуйста! Ты ведь обещал! Помнишь? Ты говорил, что всегда будешь со мной!

Я не знаю, откуда берутся слова, но в израненной душе Пита они находят какой-то отклик. Я вижу, как меняются его зрачки, от болезненно расширенных они в один миг сужаются до маленькой точки, потом становятся нормального размера, но лишь на пару секунд, а после увеличиваются, скрыв радужку глаза. Разжавшийся было кулак складывается снова, но удар уже не такой сильный – чувствую, как из уголка рта по подбородку стекает тонкая струйка крови.

Пит замер, он не выпускает меня, все еще удерживая за волосы, но больше не бьет. Не хочу на него смотреть, слезы рекой льются из глаз, пощипывая лицо там, куда только что пришлись побои. Дергаюсь, как от удара током, когда моего подбородка касается… палец Пита? Распахиваю глаза, с ужасом наблюдая за его действиями. Пит подносит свой палец, испачканный в моей крови, к своему лицу. Рассматривает, поворачивая на свету, а потом подносит к своим губам. Пробует на вкус? Его лицо кривится, брови удивленно ползут вверх. Его веки опускаются, прикрывая испуганные глаза, и я вижу, как хаотично движется под ними глазное яблоко. Пит сомневается?

Но охмор, определенно, побеждает, потому, что Пит отбрасывает меня в сторону. Просто швыряет, как ненужную вещь. Снова ударяюсь об пол, но сейчас мне кажется это спасением. Пит часто дышит, его руки сжаты в кулаки, а напряжение в его теле такое сильное, что я почти ощущаю вибрацию, исходящую от него. Он смотрит на меня, но не видит, как если бы я была прозрачной. Я отползаю к стене, вжимаясь в нее, и выгляжу сейчас наверняка такой же ненормальной, как парень напротив меня.

Дверь в палату распахивается, с грохотом ударяясь о стену, внутрь вбегают два врача и с ними Боггс. Мгновенно оценив ситуацию, они бросаются к Питу, хватая его за руки, и тянут назад – к кровати. Я отворачиваюсь, но все-таки краем глаза замечаю сопротивление Пита, слышу его проклятия в мой адрес. Тыльной стороной руки размазываю кровь на своем лице, смешивая ее с солеными слезами, которые никак не прекратятся. Несколько минут, и Пит перестает издавать звуки. Врачи отступают от его кровати, откладывая в сторону использованные шприцы. Питу вкололи успокоительное?

– Тебе жить надоело? – строго спрашивает Боггс, и только теперь я замечаю, что он стоит совсем рядом. Его лицо искажено гневом, но глаза… Понимающие? Нет, у меня сегодня явно что-то не то с мозгами. Я устала, меня избили. Хочу спать.

Наверное, Боггс и не ждал, что я отвечу ему, потому что уже в следующую минуту он наклоняется ко мне, просовывает одну руку под мои колени, а второй приобнимает за спину. Я взлетаю в воздух, оказываясь крепко прижатой к его груди. Не сопротивляюсь.

Вероятно, я уснула, потому что совершенно не помню, как оказалась в собственной кровати, а теперь напротив стоит Хеймитч, уперев руки в бока. Стараюсь сесть, но это больно. Щупаю пальцами грудную клетку, провожу по щеке, понимая, что она припухла. Виновато поднимаю глаза на ментора.

– Наигралась, солнышко? – спрашивает он.

Сейчас его «солнышко» красноречивее всех ругательств, которые он мог бы применить в мой адрес. Я знаю, что Эбернети искренне переживает за Китнисс. То есть за меня. Или за нее? Ох, как же я устала от постоянных мыслей об Огненной девушке! Откидываюсь на подушки, но, похоже, сейчас никто не даст мне поспать.

– Собирайся, – говорит ментор. – Мы вылетаем в Двенадцатый меньше, чем через час.

Костюм Сойки-пересмешницы мне приносят прямо в палату. Только-только успеваю одеться, как Хеймитч орет из коридора, что пора выходить.

Планолеты этого времени ничем не отличаются от тех, что были в моем. Съемочная группа давно заняла свои места, и я тоже опускаюсь в кресло, закрепляя ремень на поясе. По правую руку от меня разместился Хеймитч, по левую усаживается высокий светловолосый мужчина. Нас познакомили ранее – Финник Одейр, и еще я, кажется, видела его в день, когда вернулся спасательный отряд – он тот самый мужчина, который обнимал и целовал рыжеволосую девушку, толкнувшую меня.

Он действительно красивый, черты его лица идеально правильные, а глаза – такого цвета я никогда не видела – зеленые, как изумруды. С интересом отмечаю про себя, что, несмотря на привлекательную внешность Победителя из Четвертого, мое сердце на него никак не реагирует, я не чувствую притяжения или чего-то такого. С Питом все по-другому… Закатываю глаза к потолку, стараясь не думать о парне, который остался в палате на Десятом уровне.

Финник сидит вальяжно, словно восседает на троне, а не пристегнут тугими ремнями к креслу в планолете. Он запускает руку в карман на груди, шарит там пальцами, извлекая наружу что-то небольшое и белое. Когда он протягивает мне руку ладонью вверх, я вижу кусок сахара, лежащий на ней.

– Хочешь? – спрашивает Одейр, широко улыбаясь.

***

За моей спиной раздается тихий звук шагов, поворачиваюсь и встречаюсь взглядом со знаменитыми бирюзовыми глазами Финника.

– Привет, Китнисс, – говорит он. Одейр держится, как мой старый приятель, хотя мы видимся впервые в жизни.

– Привет, – отвечаю я, стараясь подражать его тону.

Финник стоит слишком близко и он слишком… не одет. На нем только золотая сеть, едва прикрывающая причинное место, так что, наверняка, мои щеки пылают от смущения. Делаю неуверенный шаг назад, а Одейр подмигивает мне, снова приближаясь.

– Хочешь сахару? – спрашивает он, протягивая полную горсть белоснежных кубиков. – Это для лошадей, но кому есть до этого дело, верно? Нам не так много осталось, чтобы игнорировать сладкое.

Подумать только, Финник Одейр – настоящая легенда Панема. Капитолийцы слюной по нему исходят. И, вероятно, он один из самых желанных людей на планете, хотя лично меня он совершенно не привлекает. То ли слишком красив, то ли слишком доступен, а может быть что-то еще – я не знаю.

– Нет, спасибо, – говорю я, а Финник проводит языком по губам и закидывает в рот кусочек сахара.

Он внимательно смотрит на меня и томным голосом спрашивает:

– Огненная Китнисс, у тебя есть секреты, достойные моего внимания?

Краснею, потупив глаза: – Нет, я открытая книга.

Финник смеется: – Сдается мне, так оно и есть.

Почти одновременно мы замечаем Пита, идущего к нам, и Одейр, закинув в рот еще один кубик, удаляется беззаботной походкой.

– Что ему было нужно от тебя? – интересуется Пит, касаясь моей ладони.

Я тянусь к нему губами, целую, а потом шепчу на ухо: – Он предложил мне сахара и хотел выведать все мои тайны.

***

Понимаю, что сижу, зажмурившись, поглощенная воспоминаниями, которых у меня не должно быть. Рука Финника все еще протянута передо мной, и я через силу улыбаюсь.

– Спасибо, – говорю ему и принимаю сахар.

Полет занимает часа три, и все это время я не отрываясь смотрю в окно на сменяющие друг друга пейзажи. Когда под нами оказывается сочно-зеленый лес, я безошибочно определяю, что мы над Двенадцатым. Меня завораживает красота многолетних елей и вековых дубов с примесью высокого кустарника. Что-то неуловимо родное, смутно знакомое.

Планолет приземляется на широкой расчищенной площадке, вероятно до бомбежки здесь была площадь или что-то вроде того. Чуть поодаль справа замечаю серое здание, чудом уцелевшее при взрывах, и, если не ошибаюсь, это местный Дом правосудия. Значит, мы, действительно, на площади, той самой, где раньше проходили все важные мероприятия в Дистрикте. В том числе и обе Жатвы Китнисс Эвердин. Всматриваюсь в почерневшие от копоти окна Дома правосудия, скольжу взглядом по развалинам каких-то строений вокруг – ожидаю приступа, но ничего не происходит.

Оператор просит меня сделать пару кадров прямо здесь, и я, честно, стараюсь, расхаживая взад-вперед и произнося речи, которые, как мне кажется, должны вдохновить ополченцев на дальнейшую борьбу. Мы мучаемся около получаса, но, похоже, ничего путного не выходит – я вижу, что съемочная команда не довольна, а Хеймитч, который внимательно следит за всем, что я делаю, усмехается и говорит:

– Вот так, друзья, умирает Революция.

– Хеймитч! – обиженно говорю я, но на ментора это не действует.

– Я видел, как искренне ты можешь говорить, солнышко, – отвечает он. – Твои слова и поступки заставили людей взяться за оружие, бороться за свою жизнь и свободу. А что мы видим сейчас? Китнисс, детка, тебя как будто подменили!

продолжение следует…

========== 7. Хлеб ==========

Комментарий к 7. Хлеб

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Глава перезагружена из раннего…

Замираю, вглядываясь в лицо ментора. Он знает, что я не настоящая Сойка? Как? Откуда? Но Хеймитч только удивленно разводит руками и тянется в карман за каким-то листком. Разворачивает его, пробегается по тексту глазами и, подойдя ближе, протягивает лист мне.

– Я подозревал, что у тебя может не хватить актерского таланта, солнышко, так что набросал примерный текст для нашей Сойки. Как с карточками Эффи, помнишь? – спрашивает он.

Непроизвольно закатываю глаза, стараясь вспомнить, но понимаю, что ментор говорит о чем-то, что известно только ему и настоящей Китнисс. Вспышек воспоминаний, связанных с Эффи Тринкет, у меня еще не было.

– Карточками? – неуверенно начинаю я, Хеймитч кивает.

– Да. Карточками. В Туре победителей, – он чуть наклоняет голову, отчего его белесые волосы приходят в движение, спадая ему на глаза, и внимательно смотрит на меня. Натянуто улыбаюсь, надеясь, что можно будет перевести все в шутку. – Ты меня удивляешь, детка. Ладно, пошли.

– Куда? – спрашивает Финник, который все это время был рядом.

– Хм, можно начать с ее дома в Шлаке, – рассуждает ментор. – Что скажешь, Китнисс?

Снова улыбаюсь, а внутри проклиная про себя всех, кого только могу вспомнить. Дом в Шлаке? Это вообще где? Может честно признаться, что я там ни разу не была? Они решат, что я псих? Или как? Съемочная группа быстро собирает оборудование, и вот уже все стоят – ждут меня, а я чувствую, что мои ноги приросли к земле. Куда идти? Я понятия не имею.

Помощь приходит неожиданно и от самого Хеймитча. Очевидно, по своему растолковав мое бездействие, он начинает движение, направляясь прочь с площади. Команда идет за ним, я тащусь в самом конце.

Мы проходим мимо когда-то населенных домов, от которых теперь остались обугленные полуразрушенные стены. Под ногами то и дело что-то хрустит, но я стараюсь не думать о том, что это могут быть останки тех, кто не сумел покинуть дистрикт до начала бомбежки. Постепенно развалин становится все меньше, видимо, мы миновали городскую часть. Теперь меня окружают странного рода постройки, мне даже сложно назвать их домами – скорее это хижины или хибарки, настолько жалко они выглядят, даже те, что уцелели. Перед глазами возникает смутный образ, словно я вижу местность еще до нападения Капитолия, но жизнерадостными эти видения все равно не назовешь.

Хеймитч останавливается у невысокого забора, за которым стоит неприметная, подгоревшая только с правой стороны, хибарка, и первое, о чем я думаю, – этот дом, наверное, и принадлежал семье Китнисс. Но где-то в мозгу бродит одинокая мысль – двигайся дальше. Я делаю несколько неуверенных шагов вперед, постепенно ускоряясь и, в итоге, почти бегу, замирая лишь, когда оказываюсь напротив полностью выгоревшего участка. От дома осталась лишь почерневшая труба да несколько чуть обгоревших досок, покрашенных краской. Цветной краской. Парочка ярко желтых досок, три красных и одна синяя.

***

– Китнисс, подай мне вон ту банку, – говорит мне Прим, сидящая на шее отца и одной рукой вцепившаяся в его волосы, а во второй держа кисточку.

– Желтую? – спрашиваю я, и сестра кивает.

Поднимаю с земли небольшую стеклянную банку, до краев наполненную краской выбранного цвета и поднимаю ее над головой, надеясь, что Прим достанет. Сестра тянется ко мне рукой, зажавшей кисть, но все равно не достает.

– Помочь? – предлагает отец, принимая у меня банку и удерживая ее на уровне, удобном для Прим.

Сестра опускает в краску кисть, зачерпывая нужное количество, и, повернувшись обратно к стене дома, начинает аккуратно выводить штрихи на широкой доске. Отец смеется, подсказывая ей, как лучше прокрасить, а я стою рядом, улыбающаяся и счастливая.

***

Чужие воспоминания рассеиваются, а я приседаю возле желтой доски, касаясь ее пальцами, и говорю:

– Это – часть стены, которая была над входной дверью. Я, Прим и отец раскрашивали ее на пятый день рождения Утенка. Он выторговал в Котле три банки с краской и подарил ее сестре. Прим была так счастлива…

Мой голос, все тело дрожит. Снова хочется плакать.

Я не понимаю, откуда в моей голове вспыхивают картинки из жизни настоящей Китнисс?

Это не поддается логике.

Это пугает. Очень пугает.

Я нахожу происходящему единственное объяснение – схожу с ума. Судя по тому, что количество приступов растет с каждым днем, мое состояние стремительно ухудшается и, вероятно, скоро скрывать сумасшествие станет невозможно. Мало того, что я выдаю себя за другую девушку, так я еще и чокнутая. Ужасная смесь.

Поднимаю голову, проводя рукой по волосам. Прямо на меня направлена камера и на ее панели горит красная лампочка – идет съемка. На мгновение жмурюсь, а потом продолжаю:

– Сноу разрушил мой дом. Ничего не осталось. Я хотела бы сказать что-то, но это слишком больно, простите.

Я отворачиваюсь, и люди вокруг хранят молчание. Лишь спустя пару минут я слышу усталый голос Хеймитча:

– Ладно, ребята. Сворачиваемся. Кажется, сегодня со съемками пора закругляться.

Я от всей души благодарна ментору за то, что он так тонко почувствовал мое состояние. Я не могу позировать сегодня. А может, я вообще не могу? Я ведь никогда не пробовала. Хотя, если судить по реакции Эбернети и съемочной группы на мой провал, когда мы были на площади, у настоящей Сойки тоже случались дни, когда выступления перед камерами ей не давались.

Обратно идем не спеша той же дорогой, но я останавливаюсь, едва дойдя до начала городских построек. Прислушиваюсь к ветру, шелестящему опавшей листвой и что-то нашептывающему мне в ухо. Он зовет меня, приглашает. Манит. Не знаю куда иду, ноги сами несут меня – пробираюсь через развалины кирпичного дома, оказываясь на небольшой расчищенной площадке. Это что-то вроде поляны или чей-то задний двор. В центре растет большое дерево, обгоревшее, но не погибшее, чуть поодаль – почти до основания разрушенное строение, в котором, как и в моем доме, уцелела труба. Хотя это не труба, больше похоже на огромную печь, широкую у основания и сужающуюся кверху.

Я приближаюсь к дереву, касаясь тонкими пальцами его ствола. Шероховатая поверхность. На подушечках пальцев остается черный след – последствия пожара. Зачем-то опускаюсь на землю и сажусь, прислонившись спиной к дереву. Время, словно поворачивается вспять, и я вижу это же дерево, но еще не тронутое огнем. Разрушенное здание приобретает четкие очертания, оказываясь двухэтажной пекарней, окутанной запахом свежего хлеба.

***

Я сижу под деревом. Проливной дождь. Мне одиннадцать. Я вымокла до последней нитки и так голодна, что желудок скручивает от боли. Из глаз текут соленые ручьи, смешиваясь с небесными каплями. Отчаянье. Внутри меня только оно. Отец умер. Мама замкнулась в себе, совершенно забыв про меня и Прим. Я, как могу, забочусь о сестре, но сил не хватает. Денег нет. Надежда тает с каждым днем – мне всего-то и надо, что протянуть еще месяц, а потом я смогу выписать тессеры… Всего месяц, но я не уверена, что моя семья проживет столько.

Из пекарни пахнет выпечкой. Я непроизвольно смотрю на открытые двери, туда, где в глубине пылают печи, и отблески пламени играют на стене. Неожиданно до меня доносится шум: жена пекаря громко ругается на кого-то, а потом раздается звонкий удар. Я не особенно интересуюсь происходящим, погруженная в свои мысли, но когда рядом раздаются шаги, смачно хлюпающие по грязи, я настораживаюсь. Ко мне подходит мальчик примерно моего возраста, белокурый и, кажется, голубоглазый. На его щеке красный след. От удара? Меня родители никогда не били, так что не представляю, за что ему влетело. Я забываю обо всем, когда вижу в руках у мальчика две большие буханки хлеба – у них подгоревшая корка, вероятно, они упали в огонь.

– Брось их свинье, олух безмозглый! – кричит ему вслед мать, а сам мальчик воровато оглядывается, после чего, не глядя на меня, бросает в мою сторону буханки, сначала одну, потом вторую.

Я смотрю на буханки, не веря своим глазам, а мальчик, как ни в чем не бывало, уже топает назад к пекарне. Хлеб совсем хороший, кроме подгорелых мест, и я хватаю все еще горячие буханки, прижимая их к груди. Мне приятно это тепло – в нем жизнь.

Со всех ног бегу домой и вываливаю буханки на стол. Соскребаю черноту с боковин и режу тонкими ломтями. Наливаю в кружки чай, приглашая маму и Прим. Хлеб очень вкусный, с изюмом и орехами. Мы съедаем первую буханку, наслаждаясь ее вкусом, а вторую прибираем на потом.

Когда я засыпаю, у меня перед глазами стоит лицо светловолосого мальчика. Я видела его прежде – мы учимся в одном классе. Его зовут Пит Мелларк. Теперь он – мой мальчик с хлебом.

***

– Китнисс, что случилось? – спрашивает Финник, рукой касаясь моего плеча.

Я вздрагиваю, смотрю на него, но лицо Одейра видится мне расплывчатым, будто между нами мутное стекло. Только через секунду я понимаю, что из моих глаз льются слезы, пробегая по щекам и исчезая за высоким воротником костюма Сойки. Пит Мелларк – мой мальчик с хлебом. Господи, я словно впитала в себя всю глубину отчаянья маленькой Китнисс, и вместе с ней в моем сердце зародилась надежда.

– Пит, – выдыхаю я сквозь слезы, и Финник явно теряется – не понимает, что делать.

Уже в следующую минуту, он садится рядом и обнимает меня за плечи, притягивая ближе. Я практически захлебываюсь рыданиями и не знаю, сколько времени проходит, но Одейр покорно ждет, позволяя моим эмоциям выплеснуться наружу. Он гладит меня по волосам, и постепенно я успокаиваюсь. Отстраняюсь и шепчу ему:

– Извини.

– Обращайся, – улыбаясь, говорит он.

Обвожу взглядом вокруг – съемочная группа и Хеймитч расселись, кто куда, и ждут моих действий. Встаю на ноги, чувствуя нарастающую решимость внутри. Восстание не должно быть подавлено. Революция должна свершиться. А я должна спасти Пита, чего бы мне это не стоило.

Ищу глазами камеру и удовлетворенно киваю, когда вижу знакомый красный огонек. Они снимали мои слезы. Отлично, теперь пусть снимут мою улыбку.

– Я бы хотела произнести речь, – начинаю я. – Куда мне лучше встать?

Оператор заметно оживляется, когда слышит мои слова, а Хеймитч неуверенно спрашивает:

– Будешь читать по моему листку?

Отрицательно качаю головой. Сейчас мне не нужны подсказки – я знаю, что мне следует сказать.

Оператор указывает место, с, на его взгляд, лучшим обзором, захватывая в кадр развалины пекарни, некогда принадлежащей семье Пита. Встаю прямо, глубоко вдыхаю и произношу гневно:

– Я хочу, чтобы восставшие знали, что я жива! Люди! Ни на мгновение не верьте речам Капитолия, лучше смотрите на его деяния. Оглянитесь, – я развожу руками, указывая на пространство вокруг, – вы видите что Капитолий сотворил с Двенадцатым? Президент Сноу сеет боль и страх. Он несет смерть! Он должен заплатить за это!

Краем взгляда замечаю удивление на лице ментора, но он явно доволен мной, так что я продолжаю:

– Вы можете убивать нас, бомбить наши дома, сжигать Дистрикты, но помните – огонь не щадит никого! – мой голос переходит на крик, и я с ненавистью двигаюсь к камере. – Сгорим мы – вы сгорите вместе с нами!

Я замолкаю, и время словно остановилось. Моя команда стоит молча и просто смотрит на меня. Ощущение, что я выплеснула свою боль и страх. На душе становится легко.

Я справлюсь. Пламя Революции не погаснет.

Пусть я не настоящая Сойка-пересмешница, но пока бьется мое сердце, я буду сражаться за то же, что было дорого ей.

продолжение следует…

========== 8. Колокольчик ==========

Комментарий к 8. Колокольчик

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Глава перезагружена из раннего…

– Снято! – говорит оператор, – то, что надо, Китнисс!

Я невольно улыбаюсь, а Хеймитч подходит и хлопает меня по плечу.

– Молодец, солнышко, – усмехается он, – сразу бы так. А насчет этого места… Когда Питу станет лучше, ему, наверняка, будет приятно узнать, что ты была здесь.

В этом я как раз не уверена, но не спорю. Финник предлагает возвращаться к планолету, и все соглашаются, как и я, но все-таки прошу подождать еще несколько минут. Иду к тому, что осталось от пекарни, от каждого шага с земли поднимается облако пепла и пыли. Мороз пробегает по коже от мысли, что, быть может, среди мелких частичек, играющих в лучах заходящего солнца, есть и прах семьи Мелларк… Под ногами лопаются маленькие пластины стекла, и трещат куски разломанной черепицы. Мой взгляд скользит по развалинам некогда теплого и уютного дома, а сердце сжимается в тугой комок. Сколько вот таких же опустевших домов вокруг? Сколько семей погибло, не сумев покинуть своих жилищ?

Делаю шаг, случайно цепляясь ногой за то, что когда-то было порогом в дом, и падаю, упираясь руками в кучу наваленных осколков кирпичей. Чувствую резкую боль в ладонях и морщу лицо, усаживаясь и отчищая руки. Неожиданно замечаю кусочек золотистого металла, поблескивающего на свету. Тянусь к нему, извлекая из под обломков маленький, чуть плавленый с одного бока, колокольчик. Удивленно смотрю на него, пытаясь понять, откуда он взялся. Берусь пальцами за самый кончик – ушко с дырочкой – и трясу, отчего колокольчик заливается веселой трелью, немного фальшивой из-за повреждения корпуса. Меня осеняет почти мгновенно – это звук из прошлого: колокольчик висел над входной дверью в пекарню, оповещая семью пекаря о приходе посетителей. Мне видится какой-то скрытый знак в том, что я нашла этот маленький символ из благополучного времени. Сую колокольчик в карман и, поднимаясь, иду туда, где меня ждет съемочная группа.

Возвращение в Тринадцатый проходит без происшествий, и к вечеру я с остальной командой уже в подземном городе. Принимаю прохладный душ, смывая с кожи пепел и грязь, промываю раны на ладонях, а когда возвращаюсь в квартиру, Прим настаивает на том, чтобы сделать перевязку.

В столовой полно народа, большинство столов занято, но мы с сестрой-мамой находим один свободный в самом углу. Едва мы усаживаемся, я вижу Гейла, входящего в двери, и он, определенно, ищет меня глазами, а обнаружив – направляется прямиком за наш стол.

– Привет, – говорит он, и мы с Прим киваем. – Что с твоими руками, Кис-кис?

Поднимаю на него возмущенные глаза – мне не комфортно, когда Хоторн заигрывает со мной, но Гейл демонстративно не замечает этого, протягивая ко мне ладонь с намеком, что я должна показать ему мои руки. Вздыхаю, но подчиняюсь.

– Просто поранилась, когда была в Двенадцатом, – оправдываюсь я. – Ничего серьезного.

– Порезы достаточно глубокие, – вставляет Прим, а я недовольно хмурюсь.

– Заживет, – бросаю, отмахиваясь от их сожалений.

Гейл разочарованно отворачивается и колупает вилкой в своей тарелке. Он явно что-то хочет сказать, я вижу это по его напряженной позе, и меня это злит.

– Что? – наконец, спрашиваю я, и Хоторн сразу хватается за возможность высказать претензии.

– Ты была в доме Пита? – интересуется он, и я киваю.– Зачем? На какой черт ты ходила туда?

Мне непонятна эмоция, звучащая в его голосе: то ли злость, то ли ревность, но ни та, ни другая мне не нравятся. Хоторна не должны беспокоить мои дела с Питом.

– Не твое дело, – коротко отвечаю я, надеясь, что сухость ответа отобьет у него желание выяснять отношения, но не тут то было.

– Это мое дело, Китнисс, – раздраженно говорит Гейл. – Ты практически моя девушка, так что меня касается все, что связано с тобой!

Я настолько ошарашена, что не знаю, как себя вести. Гейл и настоящая Китнисс встречались? Почему Хоторн из моего времени меня не предупредил? И как в эту схему вписываются отношения Сойки и Пита? Я ведь не только вижу, то, что было с ней, но и чувствую тоже, что и она. Ей нравился Мелларк, у них была особенная связь. Причем тут Гейл?

– С каких пор? – выдыхаю я, и парень явно теряется. Он отводит глаза и, глядя в сторону, отвечает:

– Ты целовала меня и я подумал…

Мне почти жалко Гейла в этот момент: он выглядит растерянным, такого Хоторна я не видела ни в этом времени, ни в том. Вместе с тем, я рада, что сомнения были напрасны – как бы там ни было, но в паре с Гейлом первая Китнисс явно не состояла.

Доедаем мы в неловком молчании, изредка разбавляемом шутками Прим, и, как только появляется возможность, я тороплюсь прочь. Гейл не догоняет, и я этому рада. Оказавшись в своей комнате, долго ворочаюсь, пытаясь уснуть, но не выходит – сегодня было слишком много переживаний и все они, так или иначе, связаны с Питом. Как он там? Распахиваю дверь, собираясь ускользнуть пока ни мамы, ни Прим нет, но не успеваю – на пороге меня встречает Марта.

– Китнисс? – старшая Эвердин явно удивлена. – Куда ты?

– К Питу, – простодушно отвечаю я, а мама-бабушка хмурится.

– Это опасно, дочка, – говорит она, – в прошлую вашу встречу он избил тебя.

Я понимаю, что она волнуется, но не собираюсь позволять ей влиять на мои планы. В конце концов, ставка в игре гораздо выше, чем синяки на моем теле.

– Остановишь меня? – спрашиваю я, и мой голос звучит намного грубее, чем мне бы хотелось.

Женщина отрицательно качает головой и делает шаг в сторону, освобождая дорогу.

– Просто будь осторожна, – произносит она, а я настолько благодарна ей за уважение, проявленное к моему решению, что, поддавшись порыву, обнимаю ее плечи. Мне кажется, или Марта шокирована? Она замирает изумленная, но почти сразу ее руки ложатся мне на талию, прижимая ближе.

– Спасибо… мам, – шепчу я и, отстранившись, ухожу прочь.

Снова лифт, коридор Уровня десять, тринадцатая палата справа. Открываю дверь и прохожу внутрь. На столе все также горит лампа, слабо освещая комнату, но рядом с кроватью, на которой лежит Пит, появился стул. Делаю пару шагов вперед, но меня останавливает хриплый голос, похожий на рык:

– Не подходи.

Глаза Пита сияют, как два темно-синих алмаза, поблескивая в полутьме, а его тело напряжено, как перед броском. Руки… Я пару раз моргаю, не понимая: на его запястьях толстые пряжки ремней, соединенные с перилами кровати и ограничивающие движения Мелларка.

– Пит, – вырывается у меня, но подойти ближе я все-таки не решаюсь.

Стою посреди комнаты и чувствую на себе взгляд полный ненависти. Неуютно передергиваю плечами, мнусь с ноги на ногу. Пит следит за каждым моим движением, не отрываясь, словно ждет, когда я нападу. Воздух между нами буквально пропитан страхом. И боится не только Пит.

Разворачиваюсь, чувствуя вздох облегчения, сорвавшийся с губ Пита, но я вовсе не собираюсь уходить. Оказавшись возле стены ровно напротив его кровати, сажусь на голый пол, поджав колени к груди. Смотрю на Пита, а он не спускает глаз с меня. Повисает неловкое молчание, которое я решаюсь нарушить:

– Пит, я знаю, ты боишься меня, – говорю я. – Мне тоже страшно. Ты даже не представляешь насколько, – замолкаю, потупив глаза в пол, но потом добавляю, – Вместе! Помнишь? Не дай Капитолию разлучить нас!

Выражение его лица меняется, пусть лишь на долю секунды, вскоре приобретая прежнее напряженное выражение, но я успеваю заметить что-то необычное. Нежность? Сожаление? Я не знаю, какое определение сюда подходит, но, определенно, это был не страх. Слова, произнесенные мной, снова вызвали отклик в сознании Пита, как в первую ночь, когда я просила его не покидать меня. Разница лишь в том, что тогда это были не мои мысли – будто настоящая Китнисс разговаривала с ним моими устами, но сейчас я говорила от души. Я помню все так, будто это именно мне Пит обещал быть рядом, и это меня обнимали его руки, спасая от кошмаров. Вздыхаю, диагноз почти однозначный – я сумасшедшая.

Пит молчит, но больше не смотрит на меня. Это хороший признак? Он боится чуть меньше? Я понимаю, что была не права, когда делаю попытку встать – стоит мне пошевелиться, как голова Пита резко поворачивается ко мне, а его руки рвутся вверх, до предела натягивая ремни. На его лице ужас, панический страх. Мне хочется его обнять, как-то успокоить, но, учитывая, что причина его страданий – я, то приходится сдерживаться.

Опускаюсь обратно на пол, положив подбородок на коленки. Больше мы не разговариваем. Я смотрю то на Пита, то разглядываю скромную обстановку в его белоснежной камере, а охморенный пациент, вроде бы смотрит на меня, но его глаза стеклянные, затуманенные.

Просыпаюсь от того, что невыносимо болит шея, и, разлепляя глаза, понимаю, что лежу на холодном бетоне возле стены, скрючившись и подложив руки под голову. Поднимаю глаза на Пита, он не спит, и я не уверена, что вообще спал, потому что, его лицо выглядит осунувшимся, изможденным. Он смотрит на меня. Понял, что я проснулась? Или может он всю ночь наблюдал за мной?

– Привет, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал, как можно бодрее.

Наивно надеяться, что Пит ответит, и он, действительно, молчит. Хотя… Если мне не показалось, он кивнул… Что ж, очевидно, что это прогресс.